Текст книги "«Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне…». Русские и англо-бурская война"

«Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне…»
Русские и англо-бурская война
Александр Свистунов

© Александр Свистунов, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Слова, послужившие заглавием данной книги, взяты отнюдь не из романтической европейской поэзии, как могло бы показаться любезному читателю. Это заглавная строчка из русской народной песни, сложенной на основе стихотворения поэтессы Галины Галиной (урожденной Глафиры Николаевны Мамошиной – прим. авт.) «Бур и его сыновья», опубликованного осенью 1899 года. Нет ничего удивительного в том, что произведение Галиной быстро, хоть и в видоизмененном виде, стало народным достоянием – взоры всего русского общества были прикованы к событиям, происходившим в далекой Африке, и не будет преувеличением сказать, что для России и русских это была во многом «своя» война.

Последняя война XIX века и первая – века XX, она не только размежевала собой два столетия, но и, по сути, разграничила две эпохи в истории военного дела. Войны уже никогда не будут прежними, как и те принципы, на которые опирались в своих действиях военачальники. Униформа цвета хаки, бронепоезда, концентрационные лагеря, разрывные пули и многое другое – все это прошло свою окончательную апробацию в знойной африканской саванне, чтобы на долгие десятилетия стать хрестоматийными символами войны и тех ужасных последствий, что она неизменно несет.

Англо-бурская война, казалось, приковала к себе внимание всего человечества – донесения с театра боевых действий летели в Петербург, Берлин, Париж… О ней вдохновенно писали такие мастера слова как Луи Буссенар, Артур Конан-Дойль (непосредственный участник той войны в качестве военного врача и ее первый историк – прим. авт.), Редьярд Киплинг, на ее полях пришлось взяться за оружие тогда еще мало кому известному лейтенанту Уинстону Черчиллю, военному корреспонденту при войсках Ее Величества (и даже побывать в плену, откуда будущий премьер-министр бежал в лучших традициях Аллана Куотермейна – прим. авт.). О той войне говорили, спорили, рассуждали, нередко придавая ее событиям нарочито романтический характер. И практически всегда симпатии общества были на стороне буров – французы не простили англичанам конфликт вокруг Судана, испанцы – поддержку, которую британцы оказали США в войне с Испанией, ну а для немцев англичане были естественными противниками. Не осталась равнодушна к событиям на юге Африки и русская общественность. Впрочем, обо всем по порядку.

Юг Африки: алмазы, золото, свинец

Первыми белыми людьми, ступившими на южные земли Африки, были голландцы – в 1652 году голландская Ост-Индская компания основала на месте нынешнего Кейптауна колонию, получившую название Капланд. Очень скоро в колонию в поисках лучшей жизни хлынули поселенцы из Европы, разоренной Тридцатилетней войной.

Продлилось это господство чуть более столетия – к концу XVIII века Голландия окончательно утратила былые позиции мировой державы. Великобритания, под предлогом того, что Голландия поддержала Североамериканские колонии в их борьбе за независимость, в 1795 году отобрала Капскую область.

У англичан в этом поступке был свой резон – Лондону была очень нужна перевалочная база на морском пути в Индию, так что стремление закрепиться на южной оконечности Африки были, как сейчас говорят, естественной геополитической целью.

Была у англичан, правда, одна небольшая проблема – на землях, которые они объявили своей несомненной собственностью и планировали колонизировать, уже жили другие люди. Это были буры, земледельцы и скотоводы (собственно, само слово «boer» с голландского переводится как «крестьянин» – прим. авт.) из числа голландских, германских, датских и французских переселенцев.

Буры представляли собой достаточно консервативное патриархальное общество – жили на удаленных друг от друга фермах большими семьями, были набожны и по воскресеньям неизменно посещали церковь. Это были, своего рода, африканские реднеки, стоявшие у британской администрации как кость в горле. Неудивительно, что многие представители тогдашнего прогрессивного общества находили их невежественными и закостенелыми. Так, например, отзывался о бурах знаменитый писатель Марк Твен, посетивший Южную Африку в конце XIX века:

«Буры очень набожны, глубоко невежественны, тупы, упрямы, нетерпимы, нечистоплотны, гостеприимны, честны во взаимоотношениях с белыми, жестоки по отношению к своим чёрным слугам… им совершенно всё равно, что творится в мире. Чёрный дикарь… был добродушен, общителен и бесконечно приветлив… Он… жил в хлеву, был ленив, поклонялся фетишу… Его место занял бур, белый дикарь. Он грязен, живёт в хлеву, ленив, поклоняется фетишу; кроме того, он мрачен, неприветлив и важен и усердно готовится, чтобы попасть в рай, – вероятно, понимая, что в ад его не допустят».

Рабовладение, традиционно бытовавшее у буров, стало одной из главных точек конфликта в их отношениях с англичанами. В Британской империи рабство было под запретом, и это правило англичане в 1834 году ввели и в своих южноафриканских владениях. Для буров же рабство было чем-то вроде национальной традиции – захватив некогда эти земли, потомки голландских мореходов поработили агрессивно настроенное против них местное население, и считали такое положение дел нормой. Так, например, описывал отношения буров и их рабов помощник российского военного атташе майор фон Зингер-Корн:

«Буры не были никогда убеждёнными и закоренелыми, так сказать, рабовладельцами. <…> на следующий же год после основания ими республики на одном из митингов, весьма многолюдном, решено было добровольно и единогласно отказаться навсегда от порабощения чернокожих и от торговли невольниками. В таком духе была издана соответствующая прокламация. Она не вызвала ни одного протеста ни с чьей стороны и никем впоследствии не нарушалась. В сущности, ею было отменено лишь формальное право собственности на живой человеческий товар, отношения же к покорённым чернокожим остались прежние. Оно и понятно. Буры никак не могли считать диких, только что побеждённых ими врагов за равных себе. <…> Пока чёрный слуга служит ему с покорностью и преданностью, он относится к нему спокойно, справедливо и даже добродушно. Но достаточно, чтобы бур почуял в чернокожем малейший оттенок коварства, малейшую искру возмущения, как спокойный и добродушный хозяин превращается в грозного, неумолимого палача и подвергает непокорного жестокому наказанию, не смущаясь никакими последствиями».

Рабовладение было краеугольным камнем экономики буров, и его запрет фактически обрекал их хозяйства на угасание и убыток. Англичане, к слову, обстряпали все дело достаточно хитрым образом – они официально ввели возможность выкупа короной рабов у местного населения, якобы для того, чтобы буры получили компенсация за нанесенный им ущерб. Однако фиксированная стоимость выкупа раба, установленная британцами, была почти вдвое ниже общепринятой рыночной. Помимо этого, сделку можно было оформить только в Лондоне, и платили британцы не наличными, а государственными облигациями. Вся эта волокита, естественно, оказалась для крестьян-буров практически непреодолимой. Кроме того, их обязали уплачивать налоги в пользу британской казны, запретили обучение и делопроизводство на голландском языке, сделав официальным языком английский, которым большинство буров попросту не владели.

Практически сразу после принятия новых законов, буры начали массовый исход из британских владений с целью основать собственное государство. Русский писатель А. И. Гончаров в своем произведении «Фрегат «Паллада» так описывал происходящее:

«Всё это окончательно восстановило голландцев, которых целое народонаселение двинулось массой к северу и, перешедши реку Вааль, заняло пустые, но прекрасные, едва ли не лучшие по всей Южной Африке пространства. Движение это было так единодушно, что многие даже из соседних к Капштадту голландцев бросили свои фермы, не дождавшись продажи их с аукциона, и удалились со своими соотечественниками. Они заняли пространства в 350 миль к северу от реки Вааль, захватив около полутора градуса южного тропика, крайний предел, до которого достигла колонизация европейцев в Африке. Они хотели иметь свои законы, управление и надеялись, что сумеют без помощи англичан защититься против врагов, и не обманулись. Страна их, по отзывам самих англичан, находится в цветущем положении. Буры разделили её на округа, построили города, церкви и ведут деятельную, патриархальную жизнь, не уступая, по свидетельству многих английских путешественников, ни в цивилизации, ни в образе жизни жителям Капштадта…».

Новое государство, основанное бурами в 1839 году, получило название республика Наталь. Впрочем, спустя всего четыре года, англичане явились и туда, заставив буров снова грузиться на телеги и следовать дальше на север и северо-запад. Этот массовый исход получил впоследствии название «Великий трек». Буры основали две новых страны: Оранжевое свободное государство в 1848 году, и Трансвааль в 1852 году. В том же 1852 году Британская империя признала Трансвааль как независимое государство, а спустя два года признала и Оранжевую республику.

Буры принялись по-хозяйски обустраивать новые территории, жизнь постепенно налаживалась, и, наверное, на этом бы все и закончилось, если бы в 1867 году на границе Оранжевой республики и британской Капской колонии не было обнаружено самое крупное в мире месторождение алмазов. Эти края в одночасье стали «африканским Клондайком» – туда хлынули авантюристы и проходимцы со всего мира. Естественно, не оставались в стороне и англичане, в числе которых был промышленник Сесил Родс, основатель алмазной компании «Де Бирс», будущий премьер-министр Капской колонии и вообще знаковая персона в истории Африки (помимо прочего, основал для Великобритании две новые колонии – Южную и Северную Родезию – прим. авт.). К концу 70-х годов власти Великобритании при содействии со стороны частного капитала, активно осваивавшего алмазные копи, решили не отвлекаться больше на такие мелочи, как государственные границы и разрешения на разработку природных ресурсов, а решить вопрос радикально, просто прибрав к рукам бурские территории с хозяевами в придачу. Так началась первая англо-бурская война 1880—1881 гг., в ходе которой бурам удалось отстоять независимость и прогнать англичан обратно «за речку». Лондону ничего не оставалось, как вторично признать независимость бурских государств в 1883 году.

Однако, как стало ясно позднее, это были лишь цветочки, ведь в 1886 году уже на территории Трансвааля были обнаружены богатейшие месторождения золота. История повторилась один в один – страну снова наводнили толпы искателей быстрой наживы. Сами буры не особенно тяготели к золотодобыче – они предпочли продолжать заниматься своим традиционным хозяйством, установив, однако, для приезжих золотоискателей высокие налоги.

Как показало время, такая политика самоустранения была роковой ошибкой – спустя всего несколько лет «понаехавших» («ойтлендеров», с голландского – иностранцев – прим. авт.) стало едва ли не больше, чем местных. В их руках оказалась сосредоточена все горно-рудная промышленность, торговля, и, естественно, со временем они начали все громче и громче заявлять о своих правах. Основным требованием было получение гражданства и отмена налога на добычу золота. Для этих целей при активной поддержке все того же Родса была создана правозащитная организация «Комитет реформ», в задачи которой входило лоббирование интересов ойтлендеров. Буры, для которых налог на освоение золотых приисков был главным источником доходов, поначалу не торопились как-то решать данный вопрос, наивно полагая, что «само рассосется». Но они плохо знали Родса и компанию.

Власти Великобритании и администрация Капской колонии активно подогревали в ойтлендерах, большинство которых составляли англичане, агрессивные настроения и всячески подталкивали их к силовому решению вопроса. Наконец, в 1895 году, только-только занявший кресло премьер-министра Капской колонии Сесил Родс при одобрении министра по делам колоний Джозефа Чемберлена решил устроить провокацию с целью поднять массовое восстание ойтлендеров в Трансваале. На его средства был собран отряд, формально принадлежащий частной рудодобывающей компании, который под руководством некого доктора Джеймсона вторгся на земли буров с территории Родезии. Джеймсон и его наемники попытались взять штурмом Йоханнесбург, но были встречены бурским ополчением, окружены и сдались в плен. Никакого восстания, на которое рассчитывали Родс и Чемберлен, не последовало – ойтлендеры Трансвааля считали, что раз уж они являются подданными британской короны, именно она и должна в первую очередь защищать их интересы. В итоге, когда Джеймсона выдали англичанам, тем ничего другого не оставалось, как сделать его козлом отпущения и посадить в тюрьму за бандитизм, т.к. формально он действовал по своей воле и к британской администрации никакого отношения не имел. Родсу за провал тоже досталось на орехи – он был смещен с поста премьера колонии, который перешел к Альфреду Милнеру – человеку совершенно другого склада (к промышленности и финансам отношения не имел, в прошлом был журналистом – прим. авт.), но весьма схожих взглядов. Чемберлена же просто пожурили – член кабинета министров, как-никак.

Британская общественность, однако, с воодушевлением приняла весть о рейде отряда Джеймсона. Редьярд Киплинг даже посвятил ему одно из своих самых известных стихотворений – «Если». «И если будешь мерить расстоянье секундами, пускаясь в дальний бег, – Земля – твое, мой мальчик, достоянье! И более того, ты – человек!» – эти строчки во многом стали отражением взгляда английского общества на те события. Далекую африканскую землю считали своим достоянием все без исключения – от булочника до премьер-министра. «От Кейптауна до Каира», говаривал уже знакомый нам Сесил Родс, подразумевая, что именно в этих границах должна располагаться «британская» Африка. Ему словно вторил Артур Конан-Дойль: «В нашем обширном собрании стран, пожалуй, нет другой страны, права Британии на которую были бы так же неоспоримы, как на эту. Мы владеем ею на двух основаниях – по праву завоевания и по праву покупки». И это отнюдь не были слова безумцев, грезивших о власти. Это было типичное мировоззрение англичан викторианской эпохи – эпохи, когда Британская империя достигла пика своего могущества, став сверхдержавой того времени. Естественно, эти успехи не могли не влиять на общественное мнение, где укоренялась идея о том, что Британия имеет несомненно больше прав в вопросах мироустройства, чем прочие государства и народы. Квинтэссенцией такой модели мышления могут стать слова все того же министра по делам колоний Чемберлена, заявившего: «Во-первых, я верую в Британскую Империю, во-вторых, я верю в британскую расу. Я верю, что британцы – величайшая из имперских рас, какие когда-нибудь знавал мир».

Британская элита раскололась – одни требовали силового вмешательства, а другие, в том числе и тогдашний премьер-министр страны лорд Солсбери, были настроены более скептически. Они полагали, что лучше оставить ойтлендеров самих разбираться со своими правами, чем начинать полномасштабную войну, легкая победа в которой представлялась очевидной отнюдь не всем. Вот что, например, писал русский юмористический журнал «Стрекоза» незадолго до войны, цитируя мнение члена Палаты лордов:

«Многие предсказывают, что у Джона Буля (собирательный образ типичного англичанина, некий аналог „русского Ивана“ – прим. авт.) вытянется физиономия, когда ему к концу предстоящей кампании будет представлен счёт для погашения. Так думают даже некоторые из англичан. … По крайнему разумению и глубокому убеждению сэра Бриддена, нынешняя война с боэрами будет для англичан самой тяжёлой из всех, какие они только вели после восстания в Индии и Крымской кампании. … Боэр – вояка, каких мало. Это от природы солдат-ополченец. Он ещё в детстве как бы срастается с винтовкой и расстается с нею только на одре немощи. … На поле сражения они будут уметь скрываться и исчезать раньше того, чем враг заметит, откуда эта буря принеслась и как она разразилась».

Тем не менее, «партия войны» все же взяла верх. Во многом этому способствовало активное использование прессы – не понаслышке знакомый с журналистской «кухней» премьер-министр Капской колонии Милнер буквально забрасывал Парламент донесениями, трепетно живописующими бедственное положение англичан в бурских владениях. Активно помогал продвигать идею войны и Сесил Родс (который выбил под это дело концессию на строительство трансафриканской железной дороги, а земли буров лежали как раз на ее пути – прим. авт.) – именно ему принадлежали газеты «Йоханнесбург Стар» и «Кейп Таймс», главные источники о положении дел в Африке для британской прессы. Легко догадаться, в каком ключе подавалась эта информация. В итоге в массовом сознании британцев за бурами укоренился образ отъявленных негодяев, варваров, религиозных фанатиков и жестоких рабовладельцев, ни в грош не ставящих человеческую жизнь. В разгорячённом сознании «Джона Буля» крепла вера в то, что кому как не британцам суждено «принести демократию» в эти проклятые и неправедные земли. В довершение всего в Великобритании была напечатана очередная «Синяя книга», в которой всячески обличались «преступления» буров, и документально обосновывались британские права на аннексию (подобные книги выходили в Англии с XVII века, и представляли собой тематические сборники документов, призванные дать обоснование тем или иным тенденциям английской политики; само собой, подобная книга выходила перед каждой войной, в которую вступала Британия – прим. авт.).

Началось жесткое давление на власти Трансвааля – британское правительство все громче требовало удовлетворения всех требований ойтлендеров, особенно – о предоставлении гражданства (что в перспективе сделало бы буров национальным меньшинством в собственной стране – прим. авт.), в то время как к границам бурских государств стягивались все новые и новые войска англичан. Буры предприняли последнюю попытку избежать войны с могучей империей – президент Трансвааля Пауль Крюгер при одобрении фольксраада (парламента) согласился пойти на некоторые уступки и удовлетворить основные требования британцев. Кабинет министров, уже мысленно праздновавший победу в войне, рассудил, что глупо соглашаться на частичные приобретения, если можно одним махом сорвать джек-пот и получить все. Бурам было объявлено, что они «опоздали», и теперь Британия уже не удовлетворится только этим. Дальнейшие события напоминали нечто среднее между покером с безлимитными ставками и игрой в поддавки – британцы выдвигали все новые и новые требования, явно стремясь спровоцировать открытую конфронтацию, а буры на эти требования соглашались, хватаясь за переговоры как за спасительную соломинку. Однако, настал день, когда и их терпению пришел конец. В интервью газете «World» Пауль Крюгер заявил: «Всякая страна имеет право защищать своих подданных, но Англия не защищает англичан, а стремится угрозами и насилием обратить их в подданных Трансвааля. Это указывает на заднюю мысль: не натурализации хотят ойтландеры, а нашей земли, богатой золотом». Посол России в Лондоне Стааль писал министру иностранных дел Ламздорфу в Петербург в сентябре 1899 года:

«Чемберлен не изменяет своего образа действий: на уступки буров он отвечает новыми требованиями. … Правота дела не спасёт независимости Трансвааля, и вопрос лишь в том, будет ли она утрачена добровольным подчинением или же после борьбы. Приготовления к войне идут с обеих сторон, и вопрос решится на днях».

Понимая неизбежность войны, Крюгер решил нанести превентивный удар по противнику – он выдвинул Великобритании ультиматум, в котором требовал, помимо прочего, отвести войска с сопредельных Трансваалю территорий. Когда это требование было проигнорировано, отряды генералов Кронье и Снимана 12 октября 1899 года пересекли границу Капской колонии. Началась война.

«С честными идеальными стремлениями…»

В российском обществе англо-бурская война нашла сильнейшей душевный отклик. К событиям на юге Африки не был равнодушен никто, включая императора Николая II, который видел в начавшемся конфликте неплохие внешнеполитические перспективы для страны. Вот что он писал уже в октябре 1899 года, спустя считанные дни после начала конфликта: « …Я всецело поглощен войною Англии с Трансваалем… Не могу не выразить моей радости по поводу только что подтвердившегося известия, что во время вылазки генерала White целых два английских батальона и горная батарея взяты бурами в плен! Вот что называется влопались и полезли в воду, не зная броду!». В массовом сознании тогдашней российской элиты явственно обрисовалась надежда на крушение британского колосса, что моментально развязало бы руки государю-императору сразу на нескольких важнейших для России направлениях. В первую очередь, конечно, подразумевались Босфор и Дарданеллы, ну а там чем черт не шутит, может и в Индийском океане доведется помыть сапоги русскому солдатику – так тогда думали очень многие в Петербурге. Государь продолжал:

«…Мне приятно сознание, что только в моих руках находится средство вконец изменить ход войны в Африке. Средство это очень простое – отдать приказ по телеграфу всем туркестанским войскам мобилизоваться и подойти к границе. Вот и все! Никакие самые сильные флоты в мире не могут помешать нам расправиться с Англией именно там, в наиболее уязвимом для неё месте».

Войска вблизи границ Афганистана и Индии были передислоцированы и приведены в состояние готовности. В российской прессе это объяснялось «тревожным положением в Афганистане». Однако Николай понимал, что Британская империя – слишком мощный соперник даже для него, поэтому было решено попытаться втянуть в конфликт германского кайзера, который также был прямо заинтересован в ослаблении позиций Лондона. Самодержец писал в те дни: «Я намерен всячески натравливать императора (Германии) на англичан…».

Действительно, по всем прикидкам, кайзер должен был принять живейшее участие в деле сохранения независимости для бурских государств. Незадолго до описываемых событий немцы построили железную дорогу между Трансваалем и колониями Германии на атлантическом побережье Африки, а спустя какое-то время проложили другую ветку – на этот раз к Индийскому океану. Это крепко било по английской монополии на вывоз товаров из бурской республики, к тому же в случае войны позволяло бурам получать вооружение и другую помощь извне (именно по этой ветке бурам будут доставлены закупленные у кайзера новейшие винтовки Маузера, превосходящие по всем характеристикам английскую винтовку Ли-Метфорд – прим. авт.).

Кайзер Вильгельм II считался едва ли не главным союзником и покровителем буров в «большом мире», и после рейда Джеймсона даже грозился взять Трансвааль и Оранжевую под прямую протекцию Германской империи. Однако британцы незадолго до войны ловким маневром вывели «Вильгельма Неистового» из игры, предложив ему в перспективе совместный раздел бельгийских владений в Африке и уступив Самоанские острова.

В итоге, когда кузены (германский и русский императоры состояли в родстве – прим. авт.) встретились спустя какое-то время после начала войны в Потсдаме, разговор получился не совсем таким, как рассчитывал Николай. Кузен Вили встретил кузена Ники (так по-дружески монархи называли друг друга – прим. авт.) в русском военном мундире, демонстрируя тем самым полное радушие, монархи много гуляли, поохотились вместе, говорили, в том числе, и про африканские дела. Кузен Ники убеждал родственника вмешаться, кузен Вили отвечал очень уклончиво и абстрактно, зато настойчиво и с энтузиазмом уводил разговор к идее вторжения российских войск в Индию. В итоге монархи так и не договорились, а Россия заняла относительно конфликта позицию благожелательного по отношению к бурам нейтралитета.

Тем не менее, российский император не утратил интереса к войне – была налажена агентурная сеть, образовавшая треугольник Лондон-Претория-Петербург, вследствие чего вся информация о ходе боевых действий и настроениях во враждующих лагерях оперативно попадала на стол Николаю II.

Сбор основных сведений осуществляли следующие агенты – полковник Стахович, подполковник Ромейко-Гурко, штабс-капитаны Потапов и фон Зингер-Корн, капитаны Щеглов и Иолшин. Именно капитан Иолшин был отправлен к англичанам, в то время как остальные получили назначения к бурам. Капитан Щеглов же умудрился побывать в обоих лагерях, поскольку у буров он находился инкогнито, а затем сумел ловко «продать» англичанам свою оперативную легенду, и они спокойно разрешили ему находиться в расположении армии. Впоследствии, возвратившись в Петербург, все агенты были повышены по службе и представлены к наградам. Также были награждены многие из добровольцев, которые на момент участия в войне уже вышли в отставку с действительной службы, но в ходе боевых действий проявили себя ценными агентами и оказали русской короне неоценимые услуги. Одним из таких был, например, отставной пехотный поручик Алексей Ефимович Едрихин (донесения подписывал псевдонимом «Вандам» – прим. авт.), который после войны представил тогдашнему военному министру А. Н. Куропаткину подробный доклад об английской армии и ее принципах ведения войны. Доклад был оценен очень высоко, и отставному поручику все время его пребывания в Африке было зачтено за действительную военную службу с выплатой жалования и предоставлением оплаченного отпуска. Впрочем, отправлялись на войну под видом «отставников» и действующие военнослужащие российской армии, выполнявшие функции неофициальных агентов и военспецов в армии буров.

Тем не менее, британская разведка тоже не зря ела свой хлеб, и очень скоро отправка русских агентов перестала быть тайной. Когда в Трансвааль отбыл подполковник Ромейко-Гурко, лондонская «Дэйли Мейл» ответила на это статьей с хлестким заголовком «Атташе или разбойник? (Удивительное дело генерала Гурко)». В статье прямо утверждалось, что миссия Гурко – сугубо военная, что отправляется он как разведчик и, как сейчас принято говорить, военный советник, везущий с собой двести добровольцев и множество самого современного оружия. Отчасти это было правдой – Гурко действительно ехал как царский агент, и с ним действительно ехали пятьдесят добровольцев и санитарный отряд Красного креста. Но никакого оружия и приказа осуществлять прямое руководство бурскими соединениями у него не было.

Российская пресса, между тем, не упускала случая ответить британской – подавляющее большинство изданий занимали откровенно про-бурскую позицию. Буры представали на страницах русской печати свободолюбивым и гордым народом, чьи ценности были схожи с ценностями русского общества – религиозность, семья, приверженность традициям и даже ношение бород. Словом, бур представлялся этаким голландским «Иваном», которому русский народ не может не протянуть руку помощи. Англичане же напротив представали бессовестными захватчиками и проходимцами. Вот что говорилось в номере «Нового времени» от 20 октября 1899 года: «Либеральный, корыстолюбивый бритт <…> не мог перенести постоянного упорного сопротивления честного консервативного бура». Этим словам словно вторили «Московские ведомости»: «Храбрый бур тщится отстоять свою независимость от прожорливого британца». На защиту Великобритании вставали немногочисленные либеральные издания, но их голос буквально тонул в океане бурофильских статей консервативной и государственной прессы. В декабре 1900 года «Амурская газета» описывала типичную для того времени ситуацию: «Ни в Претории, ни в Йоханнесбурге победа буров под Ледисмитом не произвела такого ошеломляющего впечатления, какое вызвала она в Саратове, в местном коммерческом клубе». Нужно, однако, отметить, что русская пресса, как и британская, не была полностью объективна в своих оценках – так, например, засады и ловушки со стороны буров преподносились как блестящая военная хитрость, а если подобную тактику применяли англичане, то в российских изданиях это именовалось не иначе как «подлость» и «коварство».

Молодежь мечтала об африканских приключениях и героической борьбе за правое дело, интеллигенция оживленно полемизировала на тему расширяющегося британского владычества в мире, а простой народ буквально дышал новостями с жарких африканских равнин. «За здравие президента Крюгера служат молебны, от оркестров, играющих в публичных местах, требуют „гимн буров“, который повторяется бесчисленное число раз» – писал «Журнал для всех» в начале 1900 года. Современник тех событий академик Ф. А. Ротштейн отмечал:

«Не только рабочие массы и широкие круги мелкобуржуазной демократии и интеллигенции, но и капиталистические классы, конечно, по мотивам другого порядка, мотивам политической враждебности к Англии вообще – возмущались имперской агрессией Англии, хотя сами правительства соблюдали нейтралитет».

Естественно, что среди разных слоев населения находились люди, желавшие отправиться в Африку и лично посодействовать борьбе, которую вели буры. В номере «Петербургских вестей» от 21 октября 1899 года была представлена статья с подробным описанием нескольких способов отправки в Африку:

«Можно ехать тремя путями. Первый и главный путь ведёт из Гамбурга через Марсель и Суэцкий пролив в Лоренсу-Маркеш. На пароходах, идущих по этому пути, имеется три класса. Плата за весь проезд: 540 гульденов (около 440 рублей) (гульден около 80 копеек) в первом классе; 360 гульденов (290 рублей) во втором и 210 гульденов (170 рублей) в третьем классе. Второй путь прямо из Марселя на пароходах общества „Messegeries Maritime Imperiales“ (Контора Имперских морских перевозок). Здесь третьего класса нет. Плата в первом классе 504 гульдена (400 рублей) и во втором 353 гульдена (280 рублей). Наконец, третий путь, наиболее дешёвый, но и наиболее неудобный и медленный: с грузовыми пароходами, отходящими из Гамбурга и заходящими в Амстердам, Гавр или Бордо. На этих пароходах имеется лишь третий класс, переезд обходится во 156 гульденов (125 рублей)».

Газета «Новое время», в свою очередь, предостерегала потенциальных «охотников за сокровищами» от напрасной траты времени – буры богачами не были, поэтому не могли себе позволить содержать наемную армию, так что каждый потенциальный волонтер должен был знать, что богатств на этой войне он не добудет. Также наивно было рассчитывать на славу и приобретение высокого положения. В частности, в статье от 26 октября 1899 года говорилось: