Текст книги "Майор, который мечтал убить"

Александр Тамоников
Майор, который мечтал убить

Все, описанное в книге, является плодом авторского воображения. Всякие совпадения случайны и непреднамеренны.

© Тамоников А., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2016

Глава первая

За окном поста охраны офиса фирмы «Схом» скрипнули тормоза. Старший смены Павел Одинцов потянулся, бросив напарнику, Алексею Турову:

– Михалыч с Валерой приехали.

– Да, они, – подойдя к окну, сказал Туров. – И как ты, Паша, машину Смирнова узнаешь?

– По тормозам. Михалычу давно пора в сервис съездить и колодки сменить.

– А?!

– Иди, Леша, встречай смену.

Туров прошел в небольшое фойе, открыл двери. Вернулся с двумя мужчинами в черной форме охранного агентства «Звезда», охранявшего офис. Впрочем, это был один из десяти объектов, которыми занималась «Звезда».

– Привет, Паша! – пожал руку Одинцову Смирнов.

– Привет, Михалыч, когда колодки поменяешь?

Павел пожал руку и напарнику Смирнова, Валерию Уткину.

– Когда поменяю, – пробурчал всегда чем-то недовольный Михалыч, в прошлом прапорщик Советской армии, – времени все не хватает. Со службы на дачу, будь она неладна, жука обирать, огурцы поливать, а воду приходится из пруда носить, колодец как высох в год пожаров, так больше не наполняется. А до пруда метров пятьдесят, да внизу. Вот и бегаешь вверх-вниз с ведрами. Так набегаешься, что под вечер руки и ноги трясутся.

– Далась тебе такая дача! – заметил Одинцов. – Денег не хватает картофель и огурцы на рынке купить?

– Да по мне, гори они синим пламенем, так жена напрягает, для нее огород святое. С детства привыкла, чтобы свое в доме было, Ольга же у меня из деревни.

– Интересно, Михалыч, в военных городках вы тоже огород держали?

– Когда служил в Польше, нет, а в Союзе держали, небольшой, правда, но был.

– С тобой все ясно! Загонит тебя в могилу эта дача.

– Все там будем. Еще никто не жил вечно. Вот только срок у каждого свой.

– Что-то не по теме разговор завели.

– Это точно. – Смирнов повернулся к напарнику: – Ну, что стоишь, Валера? Пойди с Лешкой, проверьте территорию.

– Да все нормально, Михалыч, – проговорил Туров, – только что обходил.

– Положено при смене принимать объект? Значит, вперед на прием-передачу.

Молодые парни ушли. Смирнов, присев на стул рядом с Одинцовым, кивнул на монитор, который высвечивал картинку объекта:

– Спокойно ночь прошла?

– Спокойно, – ответил Павел. – Да и кому нужен этот офис? Тоже мне, банк какой. На складе только три стеллажа заняты, а в кабинетах, кроме канцелярщины, ничего нет.

– Менты наведывались?

– Подъезжали. Моргнули фарами. Я отмахнулся в окно, мол, все в порядке, и они уехали.

– А Скунс не приезжал?

Скунсом охранники называли начальника охраны фирмы Виктора Козина, от которого постоянно несло каким-то неприятным запахом. И вроде мужик как мужик, всегда во всем чистом, при галстуке, гладко выбритый, волосы вымыты, а запах издавал неприятный. Что-то похожее на смесь пота и одеколона «Шипр».

– Нет, Козина не было, – мотнул головой Одинцов.

– Повезло. Значит, сегодня в ночь припрется, проветривай после него комнату. Не знаешь, Паш, чего от него как от падали несет?

– Не знаю. Читал, в африканских племенах, что обитают в джунглях, люди с рождения имеют специфический запах. Но это для отпугивания насекомых, тварей всяких ползучих, ходячих и летающих.

– Но здесь не Африка, не джунгли, и Скунс – не абориген. Отчего же так воняет?

– Ты об этом у него спроси, – усмехнулся Одинцов.

– Ага! Он и без этого достанет. То монитор медленно переключается, то видимость ограничена, то печать не так висит.

– Пошли ты его, Михалыч, куда подальше, и все дела. Кто он для нас? У нас свое начальство есть. Объект защищен? Защищен. Все остальное никого из фирмы не волнует.

– Вообще скажу тебе, Паша, попали мы в хреновое место.

– Почему? – удивленно взглянул на Смирнова Одинцов. – Какая разница, что охранять? Главное, чтобы помещение поста нормальным было. Здесь все нормально, пульт, удобные стулья, электроплита, холодильник, кровать за ширмой, положенные часы поспать можно. Кондиционер. Правда, барахлит и почти не охлаждает, но это и к лучшему, не простудишься, а вентиляции достаточно.

– Да не о том я. Контора мутная. Мы тут уже месяц?

– Где-то так!

– Вот. А я до сих пор ни хрена не пойму, чем тут народ занимается. Слоняются туда-сюда, коробки какие-то носят, то на склад, то со склада, иногда грузят их в «пирог» – двухместную легковую машину с миниатюрной будкой. Да и народу-то – сам хозяин, главбухша, секретутка, которая не знает, куда свою выпуклую задницу примостить, да пятеро пацанов и девчат.

– Компьютерами фирма занимается, Михалыч.

– Ремонтирует, что ли?

– И ремонтирует, и собирает.

– А собирает зачем? В магазинах полно этих ящиков.

– Так в магазинах и стоит то, что собирается на фирме.

– Да ладно! Хочешь сказать, у пацанов с девчатами мозгов хватает компьютер собрать?

– Хватает, значит.

– А спутниковые тарелки на хрена?

– Михалыч, ты похлеще Скунса, – поднимаясь, усмехнулся Одинцов. – Ну, на хрена могут быть спутниковые тарелки? Чтобы устанавливать их клиентам. У тебя дома кабельное телевидение?

– Не-е. Предлагали, отказался, мне и балконной антенны хватает. Так надежней!

– Дремучий ты человек.

– Это вы, молодые, умные и мудрые.

– Не забывай, Михалыч, я тоже служил, к тому же старше тебя по званию.

– Ну, извините, товарищ майор, – не без сарказма ответил Смирнов.

– Извиняю.

В помещение вошли Туров и Уткин.

– Все в порядке, Михалыч, – доложил Уткин.

Одинцов выключил аппаратуру, вытащил кассету видеомагнитофона с записью, вставил новую, щелкнул тумблером и сказал:

– Служи, Михалыч! – Затем положил отработанный видеоматериал в сейф, ключи бросил на пульт и пожелал: – Счастливо отдежурить.

Они с Туровым вышли на улицу. Несмотря на июль, с утра было прохладно. И вообще лето в этом году выдалось холодным, дождливым, хорошо, если неделю солнце светило, предоставив возможность горожанам полежать на пляже, поплавать в реке.

– Тебя домой подбросить? – спросил Одинцов у напарника, который был моложе его на восемь лет.

– Да нет, Паш! Мне недалеко, три остановки – и дома. Я на маршрутке. Приму душ, дерну пивка, перекушу, и бай! Люблю поспать.

– Ладно. Тогда давай высыпайся.

Одинцов пожал руку Турову, открыл дверь своей «семерки», сел за руль, вставил ключ зажигания. Машина завелась с полоборота. «Семерка» хоть и не новая, не престижная по нынешним меркам, но попалась хорошая. Работала как часы и за год ни разу не подвела отставного майора. Впрочем, на иномарку или машину поновее у Одинцова не было денег. Получал он неплохо, пенсия – двадцать две тысячи да двадцатка в агентстве. На одного вполне достаточно. Павел откладывал пенсию, за два года набежало под полмиллиона, на которые он купил доллары. Но вдруг открылась старая рана, пришлось лечиться. Места в госпитале не нашлось, а в больнице оставил половину из того, что откладывал. Там у него нашли столько болячек, что было удивительно, как он до сих пор еще топчет эту грешную землю, и положили в стационар. Полис Одинцов не приобрел, никогда раньше не обращался в поликлиники или больницы, поэтому за все платил. Вернее, потом, когда лечение закончилось, счет выставили. Правда, и проблему сняли, осколок, что почти пятнадцать лет сидел в нем, вытащили. Две операции делали. В общем, сейчас в запасе у Одинцова было сто восемьдесят тысяч. А что на эти деньги купишь? Да и какой смысл менять проверенную, пусть и устаревшую машину на другую, не факт, что еще такую же в плане состояния? Никакого. Так что Одинцов обходился «семеркой». На скептические взгляды соседей по дому, владельцев крутых тачек, он не обращал ни малейшего внимания. Каждый живет так, как может, и так, как хочет. Хотя последнее спорно, в этом Павел имел возможность убедиться.

Жил он в квартире, которая осталась ему от матери Дарьи Петровны, отца Павел не помнил. Матери трудно было растить сына, и дело тут не только в мизерной зарплате учительницы начальных классов. С десяти лет мальчик большую часть своего времени проводил на улице, где старшие товарищи быстро научили его курить. В двенадцать лет впервые попробовал водку. До сих пор вспоминает, как его тогда рвало на крыше родной девятиэтажки. Пашка Одинцов катился вниз по наклонной, и сидеть бы ему в «малолетке», если бы не мать. Она уговорила сына пойти в Суворовское училище. Пашка тогда не думал, что значит учеба в училище, было просто интересно. Ну, и то, что суворовцы носят военную форму, которая ему с детства нравилась, сыграло не последнюю роль. Помог и военком. В общем, оказался Пашка Одинцов, как говорилось, в «кадетке», так произошел перелом в его только начавшейся жизни. После Суворовского училища он был зачислен в военное училище. Учился неплохо, много занимался спортом. На стажировке познакомился с симпатичной девушкой Галиной, которая училась в университете. После выпуска сыграли скромную свадьбу. Казалось, вся жизнь впереди, счастливая жизнь, но… наступил 1995 год. Лейтенант Одинцов был направлен на Кавказ, всего на три месяца, в командировку. Галина осталась с матерью. Тяжелыми были проводы, обе словно чувствовали, что больше не увидят мужа и сына. Но сложилось несколько иначе…

Павел остановил «семерку» у супермаркета, недалеко от дома. Он всегда покупал продукты здесь. Затарился колбасой, пельменями, различными полуфабрикатами, хлебом, консервами, купил две бутылки водки, пару пива, сразу три блока сигарет, чтобы иметь запас и не бегать ночью в ларек, к тому же ларьки сейчас не продавали сигарет. Через полчаса с двумя объемными сумками, оставив машину за трансформаторной будкой, он поднялся на третий этаж, открыл дверь квартиры № 10 и оказался в такой родной и в то же время холодной двухкомнатной квартире, где все напоминало о матери. Павел не смог приехать на ее похороны, и на это были объективные причины. Потом успокоился. По крайней мере, он не видел мать в гробу и помнил ее живой. В обстановке, когда вернулся, ничего менять не стал, единственно, купил новые телевизор и холодильник да обзавелся стиральной машиной. В зале остались старая стенка, диван, два кресла с узким журнальным столиком, такой же старый ковер, который сначала висел на стене, а потом был брошен на пол, когда держать его на стене стало неудобно. Шторы и тюль на окнах, открытый балкон. В его, а, вернее, в их с Галиной комнате вещи посовременнее, софа, платяной шкаф, трюмо с пуфиком, тумба с магнитофоном, двухкассетником, в свое время весьма престижным и уже с лотком для дисков. Бордовые обои на стенах, под них шторы, овальной формы ковер и картина над софой. Они купили ее на центральном рынке у какого-то местного художника, распродававшего свои «шедевры» за копейки. На кухне же так и остались навесные шкафы, стол и два стула. Раньше их было четыре. Но потом в двух, а теперь и в трех надобность отпала. Чтобы не занимать место в и так мизерной кухне, Павел отдал два стула соседу с первого этажа. На дачу. Ему же отдал старый холодильник и даже неработающий черно-белый «Рекорд». Сосед собирал все, на даче пригодится.

Сделав бутерброды и положив остальные продукты в холодильник, Одинцов открыл бутылку водки и распечатал пачку сигарет. Налил в рюмку сто граммов «Столичной», залпом выпил. Проглотив бутерброды, закурил. Подумал, что надо бы в эти два выходных дня съездить на кладбище. Почистить от сорняков могилу матери и наконец покрасить оградку, с весны собирался, да руки все не доходили. Значит, надо купить краску и пару кистей. Но это завтра. А сейчас душ и спать. Спать не хотелось, но Павел точно знал: стоит ему коснуться головой подушки, как он тут же уснет и будет спать столько, сколько надо. Выкурив сигарету и приняв душ, Павел лег на софу в своей комнате. Сейчас он мог назвать ее только своей, как, впрочем, и всю квартиру.

Обычно Одинцов спал без сновидений, но сегодня было иначе…

…Граната разорвалась под самым окном комнаты дома, в котором закрепилась разведывательная группа Одинцова. Немного не докинул боевик смертоносный кусок металла. Из соседней комнаты в сад ударил пулемет, с левой стороны прогремела очередь автомата. Из коридора было слышно, как под грохот канонады связист группы рядовой Лунько вызывает командира роты. Он уже минут пятнадцать вызывал Клен, но не мог связаться с ротным. Одинцов, выступив из-за угла, дал короткую очередь в мелькнувшие у гаража силуэты. Раздался вскрик, кого-то молодой лейтенант все же подстрелил.

– Назар! Береги патроны! – крикнул он пулеметчику, рядовому Головину.

И тут же противоположная от окна стена вздыбилась фонтанами пыли от попадания пуль. Лейтенант вновь дал очередь в проем. Но в комнату вдруг вошли его оставшиеся в живых подчиненные, сержант Шеприн, рядовой Омельчук, рядовой Головин и рядовой Лунько. Они почему-то были в штатской одежде, в джинсах, кроссовках, майках и без оружия.

– Что все это значит? Идет бой, а вы? – удивленно посмотрел на них Одинцов.

В комнату влетели сразу две мощные оборонительные гранаты «Ф-1». До взрыва оставались секунды. Последние секунды жизни молодых парней, попавших на эту бестолковую войну…

Одинцов рывком сел на софе:

– Нет! Все не так!

Он очнулся и понял, что это всего лишь сон. Упав на мокрую простынь, проговорил:

– Все было не так! Все дрались до подхода… – И вдруг выругался: – Черт! Проклятая война, сколько еще она будет доставать меня из прошлого?

Тело Одинцова было покрыто липким потом.

Он подушкой протер лицо. Отдышался. Сон вызвал не только обильное потоотделение, но и сбой дыхания. Окончательно придя в себя, Павел поднялся. Посмотрел на часы. 18.40. Неплохо же он поспал, хотел встать раньше, но… проспал. Надо было завести будильник, тогда бы не приснился этот сон. Не вернулся бы он в события почти десятилетней давности.

Павел прошел на кухню, открыл холодильник, достал начатую бутылку водки, выпил в три глотка целый стакан и закурил, глядя в окно. Ему был виден двор, в это время заполненный гуляющими молодыми мамами, бабушками, стайками детворы разных возрастов, молодыми людьми, кучкой, громко смеясь, о чем-то разговаривавшими. Люди жили своей жизнью, и все у них было в порядке.

Одинцов вздохнул, затушил окурок, оделся в спортивный костюм и вышел на улицу. Быстро, не привлекая внимания, миновал двор, у кафе остановился. Оно манило переливающимися разными цветами гирляндами, висевшими вдоль всего фасада. Но в кафе Одинцову не хотелось, из одной камеры вышел, чтобы попасть в другую? Подумав, он направился в сквер. Когда-то этот сквер являлся местом массового отдыха жителей всего квартала. Тогда мало кто сидел во дворах, разве что мужчины, что до отупения рубились в домино, опустошая одну бутылку пива за другой. Большинство гуляло именно в сквере. Там дотемна работал торговый павильон, в котором можно было купить лимонад, пирожные, мороженое. Павел любил «Крюшон» и «Ленинградское» мороженое. Все вместе это стоило пятьдесят шесть копеек. Не каждый день, но пару раз в неделю мама давала ему такие деньги. В те годы в сквере работал летом фонтан, на открытой площадке, выставив экран, часто и совершенно бесплатно показывали фильмы, за невысоким забором просматривалась танцплощадка, где парочки танцевали под пластинки. По аллеям гуляли счастливые молодые мамы, на скамейках сидели строгие бабушки и что-то вязали, ведя между собой спокойный разговор. Попадались, конечно, пьяные, но тех брали в оборот «дружинники». В сквере постоянно находились мужчины с красными повязками. Никто не заставлял их дежурить, никто за это не платил, а за порядком следили строго. Почему все это вспомнил Одинцов? Потому что сейчас все было совершенно по-другому.

Сейчас сквер таил в себе угрозу. Освещения не было, площадки и павильон снесли, фонтан превратился в мусоросборник, вечерами там собирались, как их называли, «дети улиц». Поговаривали, что в сквере вовсю торгуют разного рода наркотой. Жители квартала старались обходить сквер стороной. Только за последний год там произошло два убийства и несколько изнасилований, у входа был найден труп подростка шестнадцати лет, погибшего от передозировки героином. Но Одинцов пошел именно туда не в поисках экстрима, его в жизни хватало сполна, а просто так, потому, что это был сквер его детства. Малолеток он не боялся, мог постоять за себя, да и пойти, кроме сквера, было некуда. На улицах автомобильные пробки, повсюду бесконечные магазины, офисы, палатки, толпы людей, возвращающихся с работы. В сквере все же можно найти место, чтобы побыть одному. Тем более что и время еще было, как говорится, детское. Местная шпана и наркоши собирались там, как правило, с наступлением темноты.

Одинцов прошел пустой аллеей до фонтана, увидел справа, где раньше стоял павильон, более-менее целую скамейку и присел на нее. Откуда-то потянуло дымом, и Павел подумал, что это, скорее всего, бомжи, нашедшие здесь приют. Как бы в подтверждение его мыслей, на аллее показался пожилой, неопрятного вида мужчина в рваных кроссовках, из которых торчали два больших пальца, в костюме, явно с чужого плеча, на голом грязном теле, с длинными локонами давно не мытых седых волос и тряпичной сумкой в руках, в которой слышалось постукивание пустых бутылок.

Бомж, неожиданно увидев отдыхающего мужчину не из своей среды, ускорил шаг и через минуту встал напротив Одинцова:

– Здравствуйте, добрый человек.

– Здравствуйте.

– Вы не будете против, если я присяду рядом?

Как ни странно, от бомжа не исходил неприятный запах, не в пример начальнику охраны фирмы «Схом».

– Да садитесь, места хватит.

– Благодарю. Позвольте представиться, Виктор Семенович Тихонов, в прошлом неплохой, подававший надежды конструктор, ныне спившийся, потерявший все бомж. Лицо без определенного места жительства. Согласитесь, как странно звучит это словосочетание – бомж XXI века. Когда-то у меня была и хорошая работа, и большая квартира, и семья, жена с двумя очаровательными дочками. Сейчас не осталось ничего, только этот сквер до холодов, зимой – подвал, да и то если удастся пристроиться у теплого места. У нас, знаете ли, тоже конкуренция. Конкуренция за право жить.

Одинцов взглянул на бывшего конструктора. Похоже, он говорил правду, а если лгал, то очень убедительно.

– И что же стало причиной вашего падения, Виктор Семенович? Наверное, злые бандиты, которые отобрали у вас и работу, и жилье, и семью?

– Я понимаю вас, но причина не в этом. Хотя бандиты тоже сыграли в моей судьбе свою роль. Однако первопричиной является моя собственная глупость.

– Даже так? Карты?

– Нет. В середине девяностых в бюро платили все меньше, часто задерживали зарплату. Впрочем, это было везде. Предприимчивые люди подались в так называемый бизнес, и, знаете, у многих это получилось, я имею в виду тех, кого знал лично.

– Короче, вы тоже решили открыть свое дело.

– Да! И у меня тоже получилось бы. Если бы не проклятый девяносто восьмой год.

– Вы имеете в виду дефолт?

– Именно. Годом раньше я взял в долг у старого, как считал, очень хорошего своего знакомого крупную сумму в долларах. У меня уже было место на рынке. Деньги отдал «челнокам», соседям по торговому ряду. Они этим и зарабатывали, мотались за шмотками в Турцию или, может быть, в подпольные мастерские наших городов и продавали товар, естественно, накручивая на них довольно высокие проценты. Но меня устраивало, что самому не приходилось ездить. Ну вот, отдал деньги, а тут этот дефолт. Соседи-«челноки» в момент исчезли, конечно, с деньгами, а хороший товарищ до срока потребовал вернуть долг. А где я мог взять двадцать тысяч долларов?

– Неплохой долг. Вы хотели скупить полрынка в Стамбуле?

– Нет, я хотел заняться торговлей дамскими дорогими шубами. Продажа одной шубы – это два месяца спокойной, обеспеченной жизни и работы тех, кто сидел на мелочах, типа маек, сорочек, брюк, обуви. А на шубы нужны хорошие деньги. Тогда у нас никто не торговал ими, я решил первым занять эту нишу. И прогорел. Просил кредитора дать время встать на ноги, а потом рассчитаться, он ни в какую. Как-то вечером позвонил и сказал, что перепродал мой долг. Я не понял, как это, перепродал. Он не ответил. Ответили другие, трое молодых крепких парней в кожанках, объяснивших, что теперь я должен деньги им. Но не двадцать тысяч долларов, а тридцать. Я сказал, у меня нет денег… Извините. – Тихонов трясущимися руками достал пачку папирос, закурил, жадно глотая дым, и продолжил: – На первый раз меня побили не сильно, для острастки, намекнув, что квартира существенно сократит долг. А жена всегда была против моей предпринимательской деятельности. Она словно чувствовала, что я попаду впросак. Так и вышло. Стоило мне заикнуться о долге и необходимости продать квартиру, она тут же собрала вещи и с дочками уехала к родителям в Красноярск. Я остался один на один с проблемой.

– Правильно сделала, что уехала.

– Что? – удивился Тихонов. – Правильно, что бросила меня в беде?

– Вам она ничем не помогла бы, а ее и дочерей бандиты могли использовать, как рычаг давления на вас.

– Каким образом?

– А вы не догадываетесь?

– Кажется, догадываюсь. Но что сейчас об этом… Извините, я не утомил вас?

– Нет. У меня еще есть время.

– Я быстро. Знаете, редко встретишь человека, который готов выслушать тебя. Кому нужен какой-то вонючий бомж?

– Не надо заниматься самобичеванием.

– Да, извините. В общем, оставшись один, я подписал все документы, которые быстро подготовили бандиты, и лишился квартиры. Но оставались еще десять тысяч долларов долга. Это они так посчитали. И я, ведущий конструктор, вынужден был бросить работу и пойти в рабы.

– В смысле, в рабы?

– В прямом смысле. Меня заставили работать на стройке. Бесплатно, подсобником. Хорошо, что хоть кормили. Ночевали в бараке для таких же рабов. И так продолжалось пять лет. Целых пять долгих, как вечность, лет. И ни разу супруга даже не поинтересовалась, как я, что со мной, не нужна ли помощь. Я, наверное, так и умер бы на этой стройке, если бы милиция не прищучила бандитов. Их всех арестовали в один день. Я оказался на свободе, но что было делать, куда идти? В моей квартире жила другая семья, бюро развалилось, в кармане только паспорт, и ни копейки денег. Помню, бродил по городу, как-то оказался на вокзале, была поздняя осень. Там познакомился с такими же бездомными, приняли в свою, как это называется, семью. Вот так я стал бомжом. Не поверите, поесть не каждый день получается. Вот сегодня день неудачный, сдал только шесть бутылок. А что на эти деньги купишь? Хлеба и папирос? Две уже позже нашел, завтра сдам. Вы не могли бы дать мне рублей сто? Поверьте, очень надо. И даже не для себя, для тех, кто хозяйничает в сквере, за право находиться здесь. Каждый день я должен платить им по сто рублей.

– Новые бандиты? – спросил Одинцов.

– Эти еще хуже, молодые волчата, безжалостные и жестокие. Им в школах бы учиться, а они здесь обитают. Непонятно, почему родители позволяют им сутки проводить вне дома?

Одинцов достал из кармана пятьсот рублей, отдал бомжу:

– Держите, Виктор Семенович, но так жить нельзя.

– Спасибо большое. Я сразу, как увидел вас, понял, что вы добрый человек. А насчет жизни? Знаю, что так жить нельзя, только жизни этой осталось совсем мало.

– Почему?

– Я неизлечимо болен. Это точно, я проверялся. Встретил случайно знакомого врача, он сейчас руководит клиникой. Мы в свое время, как говорится, семьями дружили. Он обследовал меня и выявил… Впрочем, какая разница, что он выявил. Главное то, что мне осталось жить от силы полгода. Но, думаю, зиму не переживу.

– А что, ваш доктор помочь не может? Или и ему надо платить?

– Нет. Он бы помог, только уже поздно. Мне ничего и никто не поможет. Да это и к лучшему. Нет сил больше жить так. Но ладно, я уже, наверное, надоел вам, благодарю за деньги, пойду. – Бомж поднялся.

– Подождите, – остановил его Одинцов. – Я живу один, может, пойдем ко мне? Помоетесь, поужинаете, выспитесь.

– Нет, нет, что вы! Я не смогу находиться у вас.

– Но почему?

– Вам этого не понять. Извините.

Бомж торопливо пошел в сторону заднего входа и вскоре скрылся из виду. Павел вздохнул. А он думал, ему плохо. По сравнению с этим бомжом у него счастливая жизнь. Вот только что-то этого счастья не заметно. Выкурив сигарету, он поднялся и направился к центральному входу. Вроде беседовал с бездомным недолго, а оказалось, прошло два часа. Время, – он посмотрел на часы, – 21.10. По листьям деревьев ударили первые капли дождя. Метрах в двадцати от выхода Павел услышал в кустах голоса молодых парней, пацанов еще, лет по четырнадцать-пятнадцать, и одному из них приходилось плохо.

– Тебе, сучонок, что Грач говорил? Или «дурь» толкай, или возвращай «бабки». А ты ни «бабок» не принес, и «дурь» брать не хочешь? – говорил один, видимо, старший по возрасту, в его голосе звучали басистые нотки.

Тот, на кого он наезжал, ответил:

– Ну, пойми, Черный, у меня сейчас нет «бабок», мать зарплату еще не получала. Получит – отдам долг.

– Да пока твоя мамаша получит зарплату, на тебе столько повиснет, что всей получки не хватит. Бери «дурь» и отрабатывай.

– Нет, с «дурью» связываться не буду. Митяя вон менты загребли? Случайно загребли, и что? Теперь срок светит, а я на «малолетку» не хочу.

– Да плевать, что ты хочешь. Короче. Либо приносишь долг через час, либо берешь «дурь» и валишь на дискотеку, там ее расхватают быстро. И никаких базаров. Грач церемониться не будет, в момент из тебя калеку сделает.

Голос парня, что оправдывался, показался Одинцову знакомым. Он недолго думая через кусты проломился на небольшую, усыпанную окурками площадку, где когда-то стояли турники, и увидел четверых пацанов. Одному, старшему, было на вид лет семнадцать, двум другим – на год-два меньше. А в оправдывавшемся он узнал парня из квартиры, что была этажом ниже.

– Так! Это кто тут наркотой торговать собирается?

Парни как по команде оглянулись и тут же встали полукругом так, что Павел и соседский мальчик оказались внутри этого полукольца.

– Я, по-моему, спросил, кто наркотой торговать собирается? – повысил голос Одинцов.

– А ты кто такой? – злобно спросил старший.

– Не видишь? Человек! И он, – указал Павел на соседского парнишку, – тоже человек. А вы трое – дерьмо ишачье.

– Значит, дерьмо? – переспросил старший. Он держался уверенно, не по годам спокойно и нагло. – А как насчет пера в бочину, человек? – И достал заточку. Такие же заточки появились в руках его дружков.

– Давайте, если сможете, – усмехнулся Одинцов. – Но предупреждаю, дернетесь – жалеть не буду, отделаю так, что вас в морге не опознают. Ну, что, Черный, глядишь? Давай команду «шестеркам», и начнем забаву.

Павел повел плечами, приготовившись отбить нападение, однако старший пошел на попятную. Он не ожидал, что мужчина не испугается заточек, и увидел в нем скрытую угрозу. А на таких местные волчата не нападали. Им слабого до смерти забить ничего не стоит, никто не удержит, но с сильными связываться не в масть.

– Хрен с ним, пацаны, пусть живет пока, уходим, – бросил своим дружкам Черный.

– Э нет, ребятки, разговор еще не окончен, – остановил банду Павел. – Ты, Черный, передашь Грачу, Вороне, Чижу или как там твоего грозного шефа кличут, что он, – кивнул Одинцов на соседского парня, – никому ничего не должен. А если с ним что-то случится, то вся ваша шобла заимеет очень крупные неприятности. Ты понял меня?

Черный ничего не ответил, только повторил:

– Сваливаем.

Троица скрылась в кустах. Одинцов с парнем вышли на аллею и направились к выходу, не обращая внимания на мелкий, не по-летнему нудный дождь.

– Я знаю вас, – сказал парнишка, – вы над нами живете.

– Верно.

– Зря влезли, неужели и вправду думаете, что Грач послушает вас?

– Тебя как зовут?

– Колька.

– Николай, значит. Так вот, Николай, я не думаю, я уверен в том, что эти козлы больше к тебе даже не подойдут. Я эту шакалью породу знаю.

– Ага, не подойдут. Грача вы не знаете. Он сам полный отморозок, и кореша его такие же. Точняк в подъезде подкараулят и порежут.

– Нет, Коля. Грачу лишние проблемы не нужны, с его-то делишками. Черного он вздрючит, а тебя не тронет. Ты в школу-то ходишь?

– Хожу.

– Учишься, наверное, плохо?

– Нормально.

– Что-то я сомневаюсь. А как насчет спорта?

– А чего спорт?

– Спортом занимаешься?

– Дался он мне!

– Лучше по улице с такими, как Черный, шататься?

– Да я недавно с ними связался, – шмыгнул носом парень. – Раньше с Вовкой гулял, тот с семьей в другой микрорайон переехал. А че одному делать? Познакомился с Черным. Кто знал, что он меня специально втянуть в дела с наркотой хотел? И в карты подставил. Сначала играли просто так, от нечего делать, а потом появились его «корешки». Кто-то предложил сыграть на интерес. Я в тот вечер почти две тысячи взял.

– А на следующий день проиграл три, так?

– Пять! О них-то и был базар.

– Да, пацан ты еще. Так всегда бывает, когда связываешься с аферистами. Поначалу дадут выиграть, а потом в долг вгонят. И не деньги Грачу нужны, ты нужен как распространитель наркоты. Сам-то Грач торговать не пойдет, хоть и отморозок, как ты говоришь, но не дурак срок тянуть. Пусть другие тянут. Грач подставляться не будет, ему надо тихо сидеть, у него партия наркоты, за которую, если что, дельцы покруче голову в момент снимут. А продолжать наезжать на тебя – это значит подставляться. И из-за чего? Из-за пяти тысяч? Поэтому и отпустят тебя, чтобы шума не вышло. К тому же он не знает, кто я. Считай, соскочил ты.

– А откуда вы знаете о порядках в таких делах? Ментом работали?

– Нет! – улыбнулся Павел. – Просто в детстве тоже таким же уличным был. Тогда про наркоту еще не знали, но было другое, за что тоже вполне возможно загреметь на зону. И загремел бы, если бы мать покойная не отдала в Суворовское училище.

– Так вы военный?

– Был.

Они подошли к подъезду:

– А насчет спорта, Коля, подумай. И занят будешь, и друзья настоящие появятся. В школе дела лучше пойдут. Почувствуешь силу, другим человеком станешь. И не ты будешь бояться какого-то Грача с его шайкой, а они тебя. Так что подумай. Я знаю, что говорю.

– Ладно, – кивнул Николай, – подумаю!

– Давай.

Колька позвонил в квартиру № 6, Павел поднялся на свой этаж. Он слышал, как мальчишку встретила мать:

– Явился! Я тебе что говорила? Что просила?..

Одинцов зашел в квартиру, и дальнейшие разговоры внизу стали не слышны. Прилег на диван в гостиной, включил телевизор. Шел сериал о войне на Кавказе. Он тут же переключил канал, терпеть не мог эти сказки для взрослых. На втором канале шла аналитическая передача. Куча чиновников разного рода и ранга, а еще больше президентов каких-то фондов, политиков с умными физиономиями обсуждали рост преступности в стране. Их бы из телестудии да прямиком в сквер. Нет, не пойдут, это не их дело. Их дело толкать умные речи, запудривать зрителям мозги, а заодно и красоваться перед публикой. Павел снова взялся за пульт, но так ничего подходящего и не нашел. Дождь за окном усилился. Снизу, со второго этажа доносился голос женщины. Слов не разобрать, но голос слышно. Наверное, продолжает ругать Кольку. Да толку? Раньше надо было воспитывать. Хотя одной ей это делать сложно. Павел по себе знал. Странно, он уже год как живет здесь, а соседку снизу видел всего лишь один раз, и то мельком. Он спускался по лестнице, она заходила в квартиру. Худенькая такая, но фигуристая. Лица не видел. Встретит на улице – не узнает. Впрочем, сейчас в подъезде мало кто знал всех жильцов. Жизнь изменилась, каждый живет по принципу «моя хата с краю, ничего и никого не знаю». Неправильная жизнь, но ничего уже не изменить. Как есть, так есть. Выключив телевизор, Одинцов прошел на кухню. Допил бутылку. Подошел к окну, по которому барабанили капли дождя. Надо бы узнать, какая завтра погода, он планировал съездить на кладбище, на могилу матери.