Текст книги "Призрак со свастикой"

Глава вторая

Увы, познакомиться ближе с милой девушкой Таней оказалось не суждено. Павел проснулся на рассвете от странного свербящего чувства дискомфорта. Он сел на кровати, натянул «верхушку» от больничной пижамы. Рука еще ныла, но с облачением справиться удалось. Госпиталь еще не проснулся. В окно заглядывал серый рассвет. Виднелась калитка, ограда со штакетником, во дворе «Эмка», грузовой «ЗИС» с красным крестом. Небо затянуло, но ветер не собрался – ветки за окном были неподвижны, как на фотографии. Похрапывали соседи, Бульба с Кондратьевым. Похоже, выдержали меру, не надрались до свинячьих соплей. Отчего же так пакостно на душе? Что-то качнулось за окном, и он вздрогнул, но нет, всего лишь зевающий часовой…

И вдруг за окном разразилась беспорядочная пальба! Били немецкие «маузеры», злобно гавкали «шмайсеры». В здании барака лопались стекла, кричали проснувшиеся люди. Попятился часовой за окном, скинул с плеча скорострельный карабин Симонова, поступивший в Красную армию только в этом году, передернул затвор, прицелился. Но тут же выронил оружие, затрясся, как кукла в пальцах кукловода, и упал, истекая кровью. Голосили женщины в бараке. Павел подлетел к окну и тут же отпрянул, когда гроздь пуль в щепки раскрошила раму. Какого рожна?! Кому понадобилось штурмовать мирный госпиталь?! Подлетели Бульба с Кондратьевым – взъерошенные, похмельные, осоловело хлопали глазами. Стонали тяжелораненые, подскакивали выздоравливающие. По коридору пробежал кто-то из персонала, кричал, чтобы никто не высовывался. Охрана всех защитит!

Черта с два, она защитит! Создавалось угнетающее впечатление, что никого из караульных уже не осталось в живых.

– Слышь, офицер, что за хрень? – испуганно пробормотал Кондратьев.

– Може, помилка, або бандити які-небудь… – промямлил Бульба, судорожно растирая глаза.

Какая, на хрен, ошибка! Стрельба усиливалась, в госпитале вспыхнула паника. Верест снова метнулся к окну. На ограде в районе калитки висел еще один труп в красноармейском «хэбэ». Какая же это гадкая вещь – быть убитым после войны! Справа кто-то подбегал. Воспользоваться калиткой, видно, было недосуг – секция ограды пала под ударом тяжелого сапога. Еще трое перепрыгнули через обломки и побежали через двор к крыльцу. Распахнулась дверь, коридор огласил зычный топот, затем грохнул выстрел – какая-то женщина подавилась хрипом. Павел похолодел. Сейчас эти твари сюда ворвутся…

– Мужики, за мной… – прохрипел он и, забыв про больную руку, помчался к двери, схватив по дороге долговязую штангу для капельницы на тяжелой подставке. Когда очередная дверь пала от сокрушительного пинка, он уже раскручивал ее, держа за легкий конец. Получай, фашист… капельницу! Устройство огрело по голове влетевшего здоровяка. Что слону дробина, но фактор внезапности сработал. Громила остановился и ошеломленно замотал головой. Странная форма на этих троих – не советская, не немецкая. Грязно-зеленые куртки типа полевых голландских, справа на груди – фашистский орел, рукав украшает шеврон: белый круг с черно-красной каймой, а в круге – перекрещенные синие полосы…

– Падла! – взревел здоровяк нечеловеческим голосом.

И сразу все встало на места. Павел уже видел эту форму – совсем недавно, когда брали Власова. «Русская освободительная армия», набранная исключительно из предателей трудового народа! Изменники-власовцы! Но что им надо от этого госпиталя?

Сзади напирали, подтолкнули подельника, и тот влетел в барак с выпученными глазами. Вскинул «ППШ» (добыл же где-то, сволочь), но Павел отбил ствол больной рукой и ударил правой – в небритую челюсть! Рассыпались остальные – такие же неопрятные, изрыгающие запах сивухи. На них летели, махая кулаками, Кондратьев с Бульбой. Пара мгновений – и ближний бой, в котором проблематично воспользоваться стрелковым оружием…

Павел нанес второй удар, третий, бил, распаляясь, по свернутой челюсти – пока она не треснула, к чертовой матери! Голова противника болталась, но не отваливалась. Ему и это было, как слону дробина! Силен, подлец! Власовец брызгал слюной, изрыгал что-то невнятное, но явно непечатное, хватал Павла за грудки. Последнее усилие, он напрягся – швырнул его затылком о стену. От удара посыпалась штукатурка. Власовец осел, растянулся вдоль стены. Павел рухнул перед ним на колени, выхватил нож из чехла на поясе, вонзил в горло, а когда выдернул, кровь ударила, как из фонтана в день открытия! Он бросился на помощь Кондратьеву. Товарища «оседлал» рябой долговязый субъект. Кондратьев извивался, тужился, хватал его за руки. Павел набросился сзади, вонзил нож в шею и отшвырнул от себя, как мешок с навозом. Кондратьев поблагодарил глазами. Его трясло в каком-то нервном припадке. Бульбе помощь не требовалась. Ему уже помог другой обитатель палаты – небритый, с обмотанной головой. Они пинали какого-то кукольного курносого паренька, тот визжал, как поросенок на скотобойне, махал вхолостую ножом, извивался, пытаясь вырваться от них, физиономия искажалась от боли и ненависти. Оба раненых дружно навалились на него, еще пара секунд – и все было кончено, парень забился в конвульсиях.

– Наигрались, бойцы? – гаркнул Павел. – Хватай оружие – и за мной!

Довольно странно, на все ушло не больше полминуты. Другие «претенденты» пока не появлялись. Все пространство перед входом было залито и забрызгано кровью. Валялись истерзанные тела. Больные бросились вооружаться. Их лица, больничные пижамы, руки, автоматы, которые они хватали, – все было в крови. Слава богу, что в чужой!

Павел схватил «ППШ» с облезлым прикладом, втиснул в карман больничных штанов запасной дисковый магазин, в другой карман – гранату «РГ-2» и выскочил в коридор. По узкому пространству плавала оружейная гарь. Он споткнулся о неподвижное тело, потом о другое. Полоса препятствий какая-то! Кто-то шлепал за ним босыми пятками, он не оглядывался. Ярость рвала голову. Одно дело, немцы – пусть враги, но это немцы! И совсем другое, когда «свои», русские, учиняют живодерню, атакуя беззащитный лазарет! Эти трое были авангардом. Остальные, возможно, и не собирались заходить в госпиталь. Не за тем явились! На улице перекликались люди. Отсутствие погибшей троицы расценили превратно. Мало ли чего они там задержались, может, медсестра симпатичная попалась…

Павел выбежал на крыльцо, завертел головой. Власовцы подбирались к госпиталю какими-то мелкими партиями. Еще двое, зевая, тащились через двор. Трое, навьюченные оружием, в грязно-зеленой голландской форме одолели поваленную ограду и направлялись к машинам напротив крыльца. За деревьями вне пределов госпиталя мерцала очередная партия – изменники медленно двигались цепью…

За четыре секунды Верест оценил ситуацию и все понял. Не нужен им этот чертов госпиталь, нужны машины! А заодно и в госпитале почудачить, если кому-то охота! Разрозненные группы всякой швали уже две недели пробивались на запад, рассчитывая на милость союзников. Шли лесами, полями, перелесками, избегали значимых дорог и крупных населенных пунктов. Видимо, эта группа была одной из многих. Надоела пешая жизнь – всю ночь тащились лесом, а тут на госпиталь нарвались. И охраны с гулькин нос. А главное, две исправные машины во всей красе! Решили попытать удачи. Кого остановят на дороге в последнюю очередь? Правильно, грузовую машину с красными крестами!

Двое уставились на капитана, как на явление Антихриста, попятились, скидывая автоматы. Но граната уже полетела по адресу, а Павел спрятался за крыльцо и, встав на одно колено, начал стрелять, автомат выплюнул с десяток пуль.

Власовцы в страхе попадали на землю, пятясь отползали подальше. Павел выпустил еще одну порцию свинца, метнулся на пустырь, покатился за клумбу. Вчера ее вскапывали санитарки. Посеять ничего не успели, зато оформили, приподняли над уровнем земли – словно знали, что утром понадобится капитану контрразведки! Он перекатился за клумбой, сделал несколько выстрелов, опять перекатился. В районе обрушенной ограды перебегали фигуры в грязно-зеленой униформе, гремели очереди, хлопал карабин. Матерились, как в портовом кабаке. Среди лип за оградой скапливался неприятель, где-то не меньше дюжины. Трое оставшихся на территории дружно поднялись, рванулись за ограду. Верест прижал приклад к плечу и «выплюнул» остатки магазина. Споткнулся коренастый тип, у которого из-под формы торчало исподнее, рухнул, раскинув руки. Остальным посчастливилось убраться, они ползли в траву, а со стороны деревьев грозно горланил их командир – угрожал расстрелять за трусость, ни шагу назад!

Неприятель не собирался отступать. Ему позарез нужны были эти машины! Власовцы приближались перебежками, меняли позиции для стрельбы. Пули молотили по госпиталю, выбивая последние стекла, вспахивали клумбу. В разбитом окне возникло искаженное лицо Вероники Аскольдовны. Она ругалась матом, как заправский грузчик, вытянув руку, стреляла из «ТТ». Пуля расщепила оконную раму, женщина отпрянула, выронила пистолет. Кондратьев выбежал из-за крыльца и, петляя, как заяц, подбежал к клумбе. Повалился рядом, раскидав землю, долбанул, не глядя, из немецкого автомата.

– Патроны береги! – крикнул Павел. – Других не будет!

– Много их там? – прохрипел Кондратьев, боясь высунуть голову.

– Много. Целая очередь.

– Еще живая?

Они открыли огонь синхронно, когда кучка власовцев отделилась от деревьев и устремилась к госпиталю. Один упал, получив свинцом по черепу, остальные рассыпались в разные стороны. Трое раненых, способных передвигаться, выбежали на крыльцо, заметались. Один, пригнувшись, подбежал к мертвому красноармейцу, схватил винтовку и покатился по пыли. Второй предусмотрительно залег, затем пополз к лежавшему посреди двора трупу власовца, стащил с него автомат. Мертвое тело – отличное укрытие, он распластался за ним, бил короткими очередями. Третьему не повезло – пуля сбила его на излете, когда он прыжком собирался достичь беседки. Бедняга захрипел, держась за простреленный живот, горлом пошла кровь. Бульба вывалился из окна в крохотный, обнесенный мелким заборчиком огород, который санитарки вскопали под лук и морковку, и, ругаясь потешным украинским матом, пополз, волоча за собой на ремне немецкий «Маузер-98К».

– Любит этот хохол повозиться в огороде, – подмигнул Кондратьев. Обернулся, не поднимая головы: – Эй, Петро, ты как там? Держись, дурила, это тебе не картошку на драники натирать!

Бульба отозвался в том же духе, дескать, шел бы ты лесом, умник. Но причин для смеха оставалось все меньше. Слишком неравны были силы. Горстка защитников госпиталя стреляла по деревьям, экономя патроны. Власовцы боеприпасов не жалели, наседали. Они мерцали за деревьями, накапливались метрах в десяти от больничной ограды. Откроют кинжальный огонь, преодолеют пустырь стремительным броском – и в рукопашной с ними уже не совладать…

– Эй, коммуняки, жиды позорные, сдавайтесь! – проорали из-за деревьев. – Тогда просто убьем! А будете сопротивляться, на ремни порежем!

– А ты подойди, порежь, гнида фашистская! – отозвался Кондратьев и распластался, измазав физиономию, когда шквал свинца вздыбил свежевскопанную клумбу. Перебежали еще несколько человек. Петлял между деревьями юркий невысокий боец, волоча за ствол ручной пулемет Дегтярева. Только этого не хватало! Павел прицелился и выстрелил одиночным. Мимо! Пулеметчик ударил рваной очередью и орал, давя гашетку. Из оконных переплетов посыпались последние стекла, разлетелись клочья деревянной облицовки. В один присест пулеметчик опустошил диск. И в этот момент Павла осенило.

– Мужики, стреляйте по машинам! – крикнул он. – По колесам, мать их! – И первым ударил по «полуторке» и «Эмке», которые находились фактически под боком. Нужен транспорт? Получите, твари! «Эмка» сразу же просела – полопались шины, отвалился передний бампер. Лежащий рядом Кондратьев быстро сообразил – тоже перенес огонь. «Полуторка» клюнула носом, несколько пуль ударили в крышку капота, закрывающую двигатель, изогнули ее, а одна попала в бензобак, выплеснулось и тут же полыхнуло горючее. Машина загорелась, и ее мгновенно окутал чадный дым.

– Господин ротмистр! – истошно завопили за оградой. – Они машины сжигают, суки!

Не было им больше смысла вести бой. Разве что из мести, из злобы перед всем советским – перебить раненых и персонал, сжечь, к чертовой матери, лазарет! Власовцы снова стали метаться. Ветер сменил направление, и дымом горящей машины заволокло их позиции. Разразилась бешеная истерика! Советских людей крыли отборным матом, бросили несколько гранат, взорвавшихся с недолетом. Дрогнули ряды, неприятель стал отползать. Снова в оборону! Павел стрелял, стряхивая грозди пота с лица, перекатывался, снова стрелял. И рядом кто-то лупил одиночными. Власовцы пятились, беспорядочно огрызаясь. Кто-то бросил напоследок гранату, она рванула, не долетев до клумбы. Осколки разлетелись выше, но взрывная волна ударила по ушам, вызвав легкую контузию. Павел продолжал вести огонь, но что-то пошатнулось в сознании, в ушах гудело так, словно он находился внутри колокола, по которому били металлической колотушкой. Помощь запоздала, но все же оказалась не лишней. С южной стороны с дороги съехал трехтонный «Студебеккер», отвалились борта, и из машины высыпались красноармейцы. Они бежали с двух сторон в обход здания. Пулеметчик занял фланговую позицию, отсекая отставших власовцев и прижимая их к земле. В рядах изменников вспыхнула паника, и они побежали в сторону леса. Красноармейцев было человек пятнадцать, они наседали с двух сторон. Отрезанные от своих, оставшиеся власовцы бросили оружие и поднялись с поднятыми руками, трясясь от страха. Пленных брать не стали – возись еще с ними! Загремели «ППШ», ломая черепа предателей родины. Нескольким врагам все же удалось отступить в лес, но и там их догнали, уничтожили…

От прогорклого дыма щипало глаза, сворачивались узлом дыхательные пути. Павел шатался по двору, как подстреленная сомнамбула, волочил за собой на ремне пустой автомат. В ушах надрывалась звонарня, пестрые круги плясали перед глазами. Какой-то сержант, пробегая мимо, сочувственно похлопал его по спине:

– Держись, браток! Молодцы, продержались! Окружили наши парни этих гадов в лесу, всех до единого положили, нет их больше…

Он плохо воспринимал слова. Контузия оказалась тяжелее, чем представлялось. Вокруг сновали люди, стаскивали мертвые тела. Вперемешку валялись советские бойцы в больничных пижамах и убитые власовцы. Плакала, не в силах унять истерику, Вероника Аскольдовна, ее успокаивала бледная, как смерть, медсестра Лариса. Красноармейцы заливали водой горящие машины, и от этого вонь становилась еще острее. В бою погибли четверо солдат, выделенных для охраны медицинского учреждения, около десятка раненых, многих пули настигали прямо в кроватях. Медицинский персонал потерял половину своего состава. Ефрейтор Бульба лежал на краю крохотного огорода, подлая пуля попала в шею, когда он сподобился на рывок. Вывернулась голова, изумленные глаза затянула мутная поволока смерти. Рядом на корточках сидел потрясенный Кондратьев, отделавшийся парой царапин, тряс его за плечо, бормотал: «Петро, какого хрена? Петро, вставай, так твою растак…» Красноармейцы попытались оттащить труп в общую кучу, но он так на них посмотрел, что у парней пропало желание. Павел брел по разоренному госпиталю, постоял над телом главврача Тетерина, который, даже мертвый, не выпускал из руки пистолет. Опустился на колени перед медсестрой Танюшей, она лежала, прижавшись к стене, посреди коридора, где ее пропорола очередь. Тоскливая безысходность теснилась в мертвых глазах. Рассыпались волнистые волосы, которые Танюша прятала под форменной пилоткой, белый халат пропитался кровью. Он тупо сидел перед ней, смотрел в ее пустые глаза и чувствовал, как в душу забирается черная гниль, разъедает, как раковая опухоль…

За окном ревели грузовики, развозили мертвых – своих, чужих. Вероника Аскольдовна пришла в себя и, взяв бразды правления, отдавала команды надтреснутым голосом. Из Праги прибыли на замену выбывшим молодые медики. Павел угрюмо смотрел, как грузят в санитарную машину погибшую Танюшу. Наверное, выбежала из медсестринской комнаты, когда власовцы ворвались в здание. Остановить хотела нелюдей? Зачем она это сделала – без оружия, с маленькими беспомощными кулачками? Он провожал глазами уходящую машину. Даже фамилии ее не знал… Потом лежал на кровати, отрешившись от всего. Когда же кончится эта бесконечная вакханалия? Две недели без войны, но что-то непохоже… Лара предлагала какие-то таблетки, тащила на перевязку, она сделалась совсем некрасивой, глаза воспалились от слез. Он не орал, только отмахивался – здесь уйма народа, которому требуется реальная помощь, пусть отстанут от него, наконец…

Из Праги прикатили штабные следователи на внедорожнике, стали вынюхивать, расспрашивать. Над кроватью нависли два офицера с красными погонами и в синих фуражках.

– Добрый день, капитан, – вкрадчиво поздоровался один из них. – Как вы себя чувствуете? – Впрочем, реальное состояние больного его нисколько не волновало. – Капитан Синицкий, отдел военных дознавателей 1-го Украинского фронта. Несколько вопросов, уважаемый. Нам рассказали, что здесь произошло. Вы помогали отбивать нападение кучки отщепенцев из РОА, это похвально. Но позвольте спросить, зачем вы стреляли по госпитальным машинам, чем безвозвратно вывели их из строя? Не попахивает ли сознательной порчей государственного имущества? Вам есть что ответить, уважаемый?

У Павла было не только что ответить, но и в морду дать! Ярость задурила голову. Стоят тут, такие чистые, ехидные, готовые ни за что арестовать выжившего в бою человека! Государственное имущество им важнее человеческих жизней!

Он подскочил с кровати, стиснув кулаки. Голова пылала. Следователь испуганно отпрянул, невольно схватился за кобуру. Вот так, значит? Еще и покушение на должностное лицо во время исполнения им служебных обязанностей? Но в последний момент удалось сдержаться, иначе последствия были бы непредсказуемыми.

– Капитан Верест, отдел контрразведки ударной армии… – царапая следователя колючим взглядом, процедил он сквозь зубы. – Хреново работаете, капитан. Могли бы и лучше опросить людей. Не понимаете, почему я это сделал? Мозгов не хватает? Так я вам займу, за мной не заржавеет. Хотели, чтобы жертв было больше? Чтобы власовцы сели в эти машины и спокойно поехали к линии разграничения, за которой их охотно приютили бы союзники? Не понимаете, что именно за ними они и пришли, и порча транспорта была вынужденным, но необходимым шагом? Кто бы их остановил на машине с красным крестом? Не попахивает ли государственной изменой, капитан Синицкий? Хотите на допрос в Смерш, где вы будете тщетно доказывать, что ничего такого не имели в виду, а просто идиот с рождения, и следовали инструкциям, писанным такими же идиотами? И этот допрос я вам живо устрою, капитан. Пошли вон, кретины! – вскипел он. – Делом займитесь, выясняйте, откуда шли власовцы, куда направлялись, почему охрана госпиталя оказалась из рук вон хреновой!

Следователь явно не ожидал такого разноса. Но на больном ведь не висит табличка, что он из Смерша! В глазах блеснул страх. Он облизнул пересохшие губы, покосился на напарника. Тот усердно делал вид, будто происходящее его нисколько не касается.

– Хорошо, товарищ капитан, не надо так нервничать, мы разберемся в ситуации… Мы всего лишь выполняем свою работу…

– Так идите и выполняйте! – отрезал Павел. Как-то схлынула злоба, пропало желание махать кулаками. Он рухнул в койку, отвернулся, поймав уважительный взгляд небритого «сокамерника» с забинтованной головой. Следователи бесшумно покинули помещение. А через час, когда он начал проваливаться в сон, к зданию госпиталя подъехал «ГАЗ-67» с вырезами в борту вместо дверей, и палату наводнили бойцы его группы.

– Здравия желаю, товарищ капитан! – поздоровался Звягин. – Хреново выглядишь, чуток здравия тебе бы точно не повредил. Знаем, что здесь произошло, уже рассказали. Прими сочувствия. Говорят, ты бился, как лев.

– Эх, жизнь-подлюка, – сокрушенно вздохнул Котов. – Она, как шашки: ходи, куда хочешь, но только по черным клеткам…

– А мы тебе апельсины привезли. – Окулинич взгромоздил на тумбочку увесистую сетку. – Самые настоящие апельсины, командир. От благодарных жителей Праги. Они до сих пор ликуют, что их освободили от ига немецко-фашистских захватчиков.

– А главное, что город практически не разрушили, – хмыкнул Звягин. – Ирония войны. Вся Германия в руинах – и не только Германия, а Прага – стоит, как новенькая. Мы погуляли пару дней по ней – занятный, скажу тебе, городок. Архитектура – просто дух захватывает.

Павел рассказал им про следователей из штаба фронта.

– Не психуй, командир, решим ситуацию, если завернет куда-то не туда, – пообещал Звягин. – Сегодня же предупредим майора Руденко, чтобы держал ситуацию под контролем. Плохо выглядишь, – повторил он. – Не спешил бы ты с выпиской. Стоящей работы все равно не осталось. Грустно сообщать тебе об этом, но нас троих переводят в трофейный батальон под Дрезден. Будем числиться отныне в Трофейном управлении 1-го Украинского фронта. Там формируется собственный отдел контрразведки, будем следить, чтобы трофеи не слишком рьяно разворовывались. После выписки давай к нам?

– Куда отправят, – улыбнулся Павел. – Я хоть сейчас обратно в строй.

– С этими трофеями вообще напасть, – добавил Окулинич. – На железных дорогах транспортный коллапс, все пути забиты эшелонами, нагруженными трофейным добром. Стыдно порой за наших генералов. Откупают отдельные вагоны, забивают их мебелью, тряпками, посудой… Ты не представляешь, какие грабеж и воровство царят в нашем тылу…

– Ладно, не будем о плохом, – отмахнулся Котов. – Натерпелись, промучились, имеем право на компенсацию. Хотя противно, конечно, смотреть, с какой жадностью растаскивается немецкое хозяйство…

После отъезда товарищей стало совсем невмоготу. Жизнь в госпитале приходила в норму, из Праги прислали нового главврача – майора Ненашина, который тут же приказал составить список всех больных и подать ему на стол. «Хотите – выписывайтесь, капитан, – пожал он плечами, когда Павел настоял на «аудиенции». – Неволить не буду, в бой все равно с утра не пойдете. Я бы подержал вас еще недельку, но если вы так рветесь на просторы… воля ваша. Сами видите, как у нас дела с лекарственными препаратами и квалифицированными кадрами. Ночку переспите, а утром подготовим документы на выписку. Надеюсь, сами доберетесь до своей армии».

Он провалялся еще одну ночь, вертелся, как на иголках, забылся лишь под утро. После завтрака, на который подали традиционную овсяную кашу, по душу Вереста явился порученец на «Виллисе». Павел курил в беседке в гордом одиночестве (новый главврач еще не продумал систему борьбы с курением), хмуро смотрел, как высаживается водитель, опрятный офицер, закованный в портупею, исчезает в бараке, потом возвращается обратно, вертит головой и следует к беседке. Видно, кто-то настучал, где в этот час можно найти капитана Вереста.

– Капитан Верест Павел Сергеевич? – козырнул порученец, входя в беседку. – Доброе утро. Капитан Игнатов, офицер по поручениям из штаба ударной армии.

– Присаживайтесь, капитан. Курите?

– Спасибо, Павел Сергеевич, некогда. Я к вам с предписанием. – Он протянул запечатанный конверт. – Ваше ранение ведь незначительное? Вам дается не более пары дней на окончательное излечение, после чего вам следует прибыть в Креслау – в отдел контрразведки армии генерала Чудиновского.

– Куда? – удивился Павел.

– Креслау, – повторил порученец. – Нижняя Силезия. На поезде от Праги меньше двухсот километров на северо-восток…

– Я знаю, что такое Креслау, – перебил его Павел. – Вам известны подробности?

– Это ваше новое назначение. Ваша группа, насколько знаю, расформирована, основной состав уходит в Трофейное управление, а вас из Ударной армии переводят в Гвардейскую армию генерала Чудиновского, соединения и части которой занимают юго-запад Польши и северо-восточные области Чехословакии. В течение двух суток вы должны прибыть в Креслау, в армейский отдел контрразведки. Ваш непосредственный начальник – подполковник Шалаев Павел Максимович. Это все, что мне известно.

– Я выезжаю сегодня же, – заволновался Павел. – Незачем ждать двое суток, надоело болеть, капитан… Вы в Прагу? Подкинете до места?

– Рад бы, – улыбнулся офицер, – но у меня еще долгое путешествие в штаб танковой армии генерала Рыбалко. Вам придется добираться самостоятельно. В Праге получите все инструкции, сухой паек, командировочные, приведите себя в порядок. Честь имею! – Он козырнул и растворился в пространстве.

Павел задумался. Это не арест – определенно. Похоже, подполковнику Шалаеву срочно требуется опытный сотрудник. Своих нет?