Текст книги "По следу кровавого доктора"

– А вам интересно?

– Нет, я не садист, спасибо! Всю жизнь лечил людей, а не калечил. Но любопытством природа наградила.

– На каком языке вы общались?

– Как ни странно, на русском. У него акцент, но говорит правильно и имеет солидный словарный запас. Для начала он предложил мне поработать лаборантом, разумеется. А потом, когда оправдаю доверие, смогу заняться чертовски интересной научной деятельностью. Я хирург, у меня богатый опыт проведения операций. Я это никогда и не скрывал.

– Вы ответили отказом, но не сразу, – проговорил Никольский.

– Да, каюсь. – Градов вздохнул. – Хотел собрать информацию об этом звероподобном типе. Как чувствовал, что пригодится. Он водил меня по блокам, много говорил. Нескольких подобных экскурсий мне хватило. Я не грубил ему, просто отказался от столь соблазнительного предложения. Мендель был явно уязвлен. Я думал, меня убьют, и действительно уцелел чисто случайно. Этот самый доктор определил меня в компанию, которую потом расстреляла Ильза Краузе во внутреннем дворе блока. Была у них такая особа, командовала надзирателями в женском блоке.

– Да, мы слышали про эту очаровательную персону.

– Но в деле ее не видели, – заявил Градов. – А это полный мрак, скажу я вам. Тридцать человек на морозе в замкнутом дворе, а сверху Ильза жарит из пулемета. По правилам игры у нее всего одна лента с патронами, двести пятьдесят штук. Все мечутся, ищут укрытие, хотят выжить, а она жарит и жарит, да еще и песенки поет. Где можно спрятаться от такого свинцового ливня? Только за телами тех, кому уже все равно. Нас, помнится, человека четыре тогда выжило.

– Вот едрит твою!.. – сорвалось с языка у Булыгина. – А что, бывают такие бабы?

– Это демон в женском образе. После этого я ни разу не был в упомянутом блоке. Меня оставили в покое. Думаю, таким образом доктор Мендель продемонстрировал свое чувство юмора. Но на работах меня с тех пор не щадили, что только усиливало тягу к побегу. В последние дни она обострилось до предела. Мы слышали шум канонады, немцы бегали нервные. Тех, кто мог работать, гнали на запад, остальных уничтожали. В Аушвальде было два крематория, но газовые камеры не справлялись с потоком тел, поэтому мертвых стали хоронить в овраге, чуть присыпая песком. Потом нас всех выгнали на мороз, вывели из лагеря.

– Какой он человек, этот доктор Мендель?

– Как вам сказать, товарищ майор. – Градов озадаченно почесал затылок. – Если не знать, кто это такой, то он производит самое позитивное впечатление. Большой эрудит, приятный собеседник, особенно если у вас есть общие темы. Безусловно, профессионал своего дела, ценит смелые эксперименты и нетрадиционные ходы. Учтив, любезен, умеет слушать и никогда не перебивает. Всегда был ласков с детишками, которых впоследствии убивал, приносил им конфеты, какие-то игрушки. Из недостатков я особо выделил бы тщеславие. Оно у него катастрофических размеров. А еще он гордился своей фамилией. Был такой знаменитый австрийский генетик Грегор Мендель. Клаус, кстати, лично встречал эшелоны, привозящие в Аушвальд заключенных, ходил по толпе, приглядывался, тут же отбирал себе материал для опытов. Он был неистощим, энергия из этого садиста била ключом.

Почему был? Майор Никольский и хотел бы говорить о Менделе в прошедшем времени, но что-то не давало ему это делать. Изувер потерял свою базу, но не лишился рук и головы. Невозможно было предсказать, где и как он их еще применит.

Павел слушал Градова, не перебивал. Тот был хорошим рассказчиком, имел идеальную память, умел отделять важное от незначительного. Он пару раз разговаривал с людьми, побывавшими в первом блоке. Им каким-то чудом удалось вырваться оттуда. Живые узники там не задерживались.

Лагерь обслуживался заключенными, которых немцы периодически убивали и заменяли новыми. Они извлекали тела из газовых камер и доставляли в крематорий. Пепел ссыпали в пруд за забором, который в этой связи за четыре года изрядно обмелел. Часть пепла шла на удобрения, ссыпалась в специальные емкости и отправлялась в рейх на аграрные предприятия.

Градов не брался определить, сколько человек уничтожили нацисты в этом лагере. Назови любое число, все равно окажется мало. Мендель хвастался, что заведение приносит неплохую прибыль. Два миллиона марок каждый месяц! Здесь не пропадало ничего.

Эшелоны беспрерывно привозили евреев с личными вещами. У них изымалось все – ювелирные изделия, деньги, одежда. Только золота каждый день накапливалось до десяти килограммов, включая зубные коронки, вырываемые у трупов.

Сколько человек погибает ежедневно в первом блоке, тоже никто не считал.

Под началом Менделя трудилась целая команда молодых специалистов. Многие видные ученые приезжали в Аушвальд, чтобы послушать лекции Менделя, посвященные евгенике, поучаствовать в экспериментах над лилипутами, близнецами, беременными женщинами.

Задача у подобной медицины была простая: найти эффективный способ снижения рождаемости у низших рас и повысить ее у арийцев. Нацисты искали эффективный метод стерилизации. Они оперировали мальчиков и мужчин без наркоза, облучали рентгеном женщин.

Людям вырывали волосы и зубы, брали вытяжки спинномозговой жидкости, заливали какие-то вещества в уши. Женщин подвергали жутким гинекологическим опытам. Средство обезболивания было одно – крепче привязать пациента.

Ученые от СС пытались понять, почему на свет появляются люди с генетическими отклонениями. Отсюда их закономерный интерес к лилипутам и великанам.

Нация вырождается! С этим надо бороться! Как сделать так, чтобы немки рожали как можно больше, да не одного ребенка, а сразу двух-трех, здоровых, чистокровных, настоящую арийскую элиту? Тогда и возродится высшая германская раса. Отсюда пристальный интерес к близнецам. Как искусственным путем увеличить процент рождаемости двойняшек?

Мендель тщательно изучал строение однояйцевых близнецов, предпочитал детей. Сначала его помощники тщательно осматривали каждую пару, сравнивали части тел, измеряли конечности, пальцы, уши, носы. Затем проверялись реакции их организмов на раздражители. Доктор Мендель приказывал ввести одному из близнецов опасный вирус и наблюдал, что же будет дальше. Как это скажется на втором?

Эксперименты над близнецами отличались размахом. Им постоянно переливали кровь, пересаживали внутренние органы от других близнецов, наполняли глаза красящими веществами. Менделя весьма интересовало, способны ли карие еврейские глаза превратиться в голубые арийские.

Наркоз садистам был не нужен. Дети дико кричали, умоляли не делать им больно, но подобные пустяки подчиненных Менделя не останавливали.

– Я видел своими глазами, как Ильза Краузе лично доставила в первый блок двух маленьких близняшек из цыганского табора, – рассказывал Градов. – Девочкам было годиков по пять. Большеглазые такие, хорошенькие, на вид совершенно одинаковые. Плакали, что-то лопотали, пытались вырваться. Ильза зашвырнула их в комнату и давай бить по головам. Они вывели ее из равновесия. Потом ногами пинала, а они у нее всегда в тяжелых сапогах.

– Вот ведьма, мать ее! – заявил Булыгин.

– Да уж, не фея, – согласился Градов. – Мендель сразу добреньким стал, оттащил эту фурию, отругал, давай с детишками сюсюкать, по головкам их гладить. Леденцы совал. У него какой-то магнетизм по этой части. Те сразу перестали реветь, только носами шмыгали. Но все равно боялись, жались друг к дружке. У него на этот случай ящик с игрушками был. Сумел отвлечь, заговорил зубы. Только позднее я узнал, что на эту пару двойняшек у него имелись грандиозные планы. Он хотел сшить их, превратить в сиамских близнецов.

– Это как? – Еремеев не понял, но уже на всякий случай взялся за горло.

– Вообще-то это врожденное, – стал объяснять Градов. – Очень редкая аномалия. Но бывает. Однояйцевые близнецы не полностью разделяются в эмбриональном периоде развития и после рождения имеют общие части тела, а то и органы. Ну, как Змей Горыныч. Думаю, так понятнее. Могут черепа срастись, хрящи грудной клетки, спины. Бывает, что печень у них одна на двоих или пищеварительный тракт. Зрелище ужасное. Долго такие бедняги не живут. Разделять их врачи еще толком не научились. Но бывали случаи, когда такие монстры даже обзаводились семьями. А доктор Мендель удумал провернуть обратную операцию, сшить нормальных детей. Нам с вами не понять такое изуверство. – Градов решительно замотал головой. – Даже пытаться не стоит. Для нормальных людей это полный абсурд. Не только с человеческой точки зрения, но и с медицинской. Зачем? Но воображению, как говорится, требуется простор. Раздвижение рамок здравого смысла, понимаете? Все закончилось плачевно. Он что-то удалял у этих крошек, сшивал ягодицами. Девочки перенесли тяжелые муки, началось заражение крови, и от продолжения эксперимента пришлось отказаться. Малышек отправили в газовую камеру.

– Вы это рассказываете как какую-то страшную сказку, – сказал Никольский. – Но все произошло в реальной жизни!..

– Прошу извинить, – подал голос Лоу, до сих пор молчавший. – Это еще не самое страшное, что делают нацисты. Я в Праге встречался с людьми, которым удалось бежать из Бухенвальда, Маутхаузена. Там уничтожение людей тоже поставлено на конвейер. Работают химики, вирусологи. Создают новые вещества и проверяют, как они действуют на людей. Изобретают медицинские препараты и испытывают на заключенных. Их заражают гепатитом, малярией, сыпным тифом. Потом заболевших уничтожают. Молодые врачи тренируются проводить хирургические операции на здоровых людях. Их не волнует, что человек кричит.

Офицеры тактично помолчали.

– Вы бежали двадцать четвертого января, Иван Максимович, – сказал Павел. – Доктор Мендель, разумеется, еще был здесь.

– Да, из зданий блока эсэсовцы что-то выносили, на заднем дворе облили бензином и подожгли груду мертвых тел. Нас гнали из столовой, я мельком видел доктора. Он что-то приказывал своим людям, был невозмутим, как и всегда, не повышал голос, одет в штатское. Ильза Краузе курила в компании коменданта лагеря Шнитке. В последние дни крематории и печи работали на износ. Тела не успевали сжигать. Зондеркоманды из заключенных свозили их на тележках к оврагу, складывали тесно, рядами, чтобы больше вошло. Я понимаю ваш интерес к Менделю, товарищ майор. – Градов вздохнул. – Но мы бежали двадцать четвертого и просто не знаем, что происходило в лагере в последние дни.

– Разрешите, товарищ майор? – В комнату вошел капитан Гундарь. – Виноват, что отрываю, но тут такое дело. Возможно, вам будет интересно.

– Докладывайте!

– Ага. – Капитан мазнул любопытным глазом понурых узников. – Вернулся наш моторизованный патруль из Катаринки. Это польская деревушка верстах в девяти на север. Так себе, пятнадцать дворов, и дорога туда такая, что полуторка едва прошла. Местных жителей, наверное, с дюжину осталось, в основном пожилых. Наши с ними продуктами поделились. Те и рассказали, что вчера утром к ним немцы нагрянули. Человек двенадцать – военные, при оружии, со знаками различия СС. Трое гражданских, включая молодую женщину. Светловолосая такая, мрачная. Грязные были, разозленные, на подводах прибыли. Местное население запугали, пригрозили, что, если кому-то хоть слово скажут, сразу пристрелят. Часовых поставили у дороги и на холме, а сами в заброшенной бане устроились, на опушке леса, чтобы, значит, было куда бежать в случае опасности. Сегодня утром к ним вышел из леса какой-то субъект, тепло одетый, серьезный такой мужик. Думаю, разведчик, которого они заранее послали, чтобы дорожку разнюхал. Шумно у них стало, эсэсовцы по домам ходили, теплую одежду собирали. Все переоделись и в лес подались в западном направлении. Наши сразу в баню, а там форма и штатская одежка. Все это добро в машину стаскали, сюда привезли.

– Где машина? – встрепенулся Никольский.

– Так вон же, во дворе.

– Ну, пойдемте, поглядим. – Павел пружинисто поднялся. – Составьте нам компанию, Иван Максимович. И вы, мистер Лоу.

Полуторка стояла напротив крыльца, грязная, как чушка. Бойцы уже сбросили на землю груду тряпья, курили рядом с кузовом и ворчали себе под нос насчет того, за каким хреном они сюда привезли эти фашистские шмотки. При виде офицеров они дружно выбросили папиросы и отдали честь.

Ассортимент вещей, бывших в употреблении, был широк. Грязные солдатские шинели, обмундирование, от которого разило потом. Знаки различия рядового и младшего командного состава. Гражданские пальто, кофты, брюки, темно-коричневый костюм из плотной ворсистой ткани.

– Минуточку!.. – Градов пробрался вперед, нагнулся, всмотрелся. – Черт меня побери, я знаю этот костюм. Ей-богу, товарищ майор! – Иван распрямился, у него заблестели глаза. – Доктор Мендель в нем ходил. Помню его слова о том, что он обожает бесхитростный шотландский твид. У него было несколько костюмов. Этот вот точно из их числа.

– Бойцы! – гаркнул Павел. – Вы говорили с жителями Катаринки! Когда немцы ушли в лес?

Стройный сержант в телогрейке наморщил лоб, стал прикидывать:

– Сейчас почти час дня. В двенадцать мы эту хрень грузили, старшина Удальцов общался с аборигенами. Они говорили, что немцы больше часа назад краем болота, вдоль холмов ушли. Два с лишним часа прошло, товарищ майор!

– Почему не преследовали противника?

Парень смертельно побледнел, нервно сглотнул слюну, стал бормотать, что такого приказа они не получали. Их было всего четверо, а тех – больше дюжины. Пришлось бы машину бросать, там болото, буераки, а они в этой местности ни бум-бум. Быстро собрали вещи и помчались на базу, чтобы доложить. Ей-богу, если бы у них имелся соответствующий приказ…

Павел отмахнулся. Шут с ними, в их обязанности это и в самом деле не входило.

Мысли кружились в голове майора контрразведки СМЕРШ:

«А ведь действительно припозднился герр Мендель. Какие-то важные дела задержали его в Аушвальде. Советские войска прорвали фронт на севере и юге, замкнули капкан западнее концлагеря.

Мендель решил схитрить, рванул на север с охраной и ближайшими сподвижниками, нашел место где отсидеться. Его человек протоптал дорожку на запад через сложную местность, где, как в песне поется, и пехота не пройдет, и бронепоезд не промчится. Его искали на западе, прочесывали территорию, а он, подлец, спокойно отсиживался на севере».

– Всем тепло одеться, взять оружие! – приказал Никольский. – Иван Максимович, и вы, мистер Лоу, остаетесь здесь. Капитан, ко мне! – прорычал он. – Машину и отделение бойцов – быстро! Пусть поедут те, кто был уже в этой деревне. Готовность через пять минут!

Глава 4

Никольский изрядно понервничал, трясясь в машине. Холод не ощущался. Грело фланелевое белье, ватные брюки и утепленная форменная куртка с майорскими погонами.

Водитель чувствовал ситуацию, гнал как на пожар. Полуторка тряслась. Солдаты сидели тесно, прижавшись плечом к плечу. Майор весьма надеялся на то, что они умели отлавливать не только советских дезертиров, но и фашистских диверсантов.

Вскоре полуторка ушла с основной дороги и начала петлять по проселку. Местность была разнородной, пологие низины чередовались с холмами, унизанными голыми кустами. Кругом какие-то рваные клочья осин и берез. Между деревьев кое-где чернели угловатые скалы.

Деревня пряталась в узкой низине между холмами. Домики карабкались вверх по склонам, за которыми тянулся лес.

– К машине! – скомандовал Павел. – Всем рассредоточиться вдоль западной обочины, искать следы! Старшина Удальцов, пулей в деревню! Нужен проводник из местных! Как хотите – лаской, угрозой, продуктами – но чтобы через пять минут он стоял тут как штык!

– На Сусанина бы не нарваться, – проворчал Булыгин.

– Слушаюсь, товарищ майор! – заявил подтянутый молодой усач, козырнул и умелся в деревню в сопровождении пары бойцов.

Следы отыскались быстро. Здесь явно прошел не один человек. Они спускались вниз, к кустам.

«А ведь тропка должна быть хорошо утоптана, – подумал майор. – Немцы ушли отсюда около трех часов назад. Можно представить, как далеко они продвинулись. Калек там нет, все физически развитые. До прифронтовой полосы не так уж и далеко. У беглецов есть реальные шансы добраться до своих».

Бойцы приготовили «ППШ», по одному спускались по тропе, входили в заросли.

Старшина Удальцов уложился в пять минут. Он пригнал невысокого мужичонку в треухе и коротком зипуне. Тот был еще не старый, лет пятьдесят с хвостиком, лицо осунувшееся, щетина торчала, как колючки из ежика. Судя по скорбной мине, ему не очень нравилась данная мобилизация.

– Пан Збигнев, – представил его Удальцов. – Охотник, рыболов и первый на деревне грибник. От Советов не в восторге, но немцев тоже не любит. Единственного сына угнали в Германию. Там тот и пропал. А сегодня фрицы жену избили. Она не хотела отдавать им вещи сына. Что не так, пан Збигнев? Хочешь знать, надолго ли это?

– На полный рабочий день! – заявил Павел. – Контролируй человека, Удальцов, раз уж у вас сложился с ним контакт. Объясни ему, что советская власть может быть весьма благодарной тем людям, которые оказывают ей услуги.

Пан Збигнев отправился вперед. На Ивана Сусанина он вроде не походил, хотя кто того в глаза видел? Поляк семенил впереди войска по лесной тропе.

Удальцов шагал следом за ним и слушал его бормотание себе под нос. Пан Збигнев говорил, что знает эту дорожку. Местность сложная, много озер, болот. Раньше тут кабанчики водились, да и сейчас иногда встречаются. Справа до войны хутор был, но все жители его давно покинули.

Если в этой местности двигаться строго на запад, то часов через шесть можно выйти к Рошканам. Это большое поселение. Там есть дороги и крупная ферма, на которой постоянно пасутся немецкие фуражиры.

Впереди скалы. Проход через них мало кому известен. Немцы наверняка пойдут в обход и потратят на это немало времени.

Если не возражают господа коммунисты, пан Збигнев готов провести их по прямой. Он знает неплохую кабанью тропку. В этом случае они имеют шансы догнать убегающих немцев. Но больному пану Збигневу никак нельзя идти в бой!

Тропа петляла между зарослями тальника. Здесь точно шли немцы. Они особо не осторожничали, даже не пытались идти след в след, бросали окурки прямо себе под ноги.

Началось подозрительное понижение. Это было болото или озеро, запорошенное снегом. Ругнулся Виталий Еремеев, хрустнул лед под подошвой.

Павел кинулся к нему, схватил за шиворот и спросил:

– Искупаться решили, товарищ старший лейтенант?

– Не искупаешься. Лед слишком твердый, – ответил Еремеев и нервно усмехнулся.

Но кому-то удалось это сделать. Снова затрещал, лопнул лед под ногой в хвосте колонны. Матерился невезучий боец, умудрившийся провалиться в воду. Товарищи его вытаскивали, награждали нелестными эпитетами.

– А вот и Серега! Появилась надводная цель! – заявил кто-то.

До беды не дошло. Боец только ногу намочил, но все равно на морозе это было не очень радостно.

– Спирта мне! – картинно провыл этот тип.

Приятели поделились с ним теплыми портянками.

– Если ты хоть раз кашлянешь, я тебя до конца войны лишу наркомовских, да еще и по морде настучу! – заявил старшина Удальцов.

Бойцы смеялись, перешучивались.

– Весело им, – пробормотал Кобзарь, который уже запыхался. – Одни шуточки на уме.

– Можно и пошутить, – заявил Булыгин. – Веселиться надо, Игорек, не унывать, жить каждый день так, как будто он последний.

– Ага, однажды он обязательно придет, – сказал Кобзарь и раздраженно проворчал через плечо: – Да тише вы там, расшумелись, мать вашу! Как стадо баранов на водопой!..

«Сомнительно, чтобы немцы оставили нам сюрпризы или прикрывали отход, – раздумывал майор. – Они же не знали, что за ними помчится целая свора красноармейцев. Им надо как можно быстрее уходить, а не устраивать засады. Не факт, что нам удалось хоть на километр сократить дистанцию».

– Все, товарищи бойцы, отставить разговорчики! Шире шаг, подтянуть амуницию! Мы должны догнать противника! – распорядился Никольский.

Группа выходила из густого голого тальника. Начинался каменистый подъем. Кругом возвышались булыжники, обросшие бледным лишайником, похожим на маскировочную сеть.

Проводник засеменил вперед в сопровождении Удальцова. Вскоре оба показались из-за скалы, стали махать руками. Мол, путь свободен.

Полтора десятка мужчин двинулись дальше, сосредоточенно сопя.

– Товарищ майор, они здесь, мы их видели! – Через кусты проломился взволнованный Удальцов, физиономия его дрожала, даже усы от напряжения встали дыбом. – Там холм справа. Они обошли его и в лес втягиваются.

Проводник Збигнев пятился, облизывал губы и крестился. Потом он, не говоря ни слова, припустил в хвост колонны. Дескать, мавр сделал свое дело. Теперь ему можно и удалиться.

Догнали, мать их за ногу!

Майор тоже чуть не задохнулся от волнения и припустил вперед, огибая кустарник.

– Не ломитесь толпой! – бросил он за спину, пригнулся, выскочил на маленький пригорок, съехал вниз и распластался у края спуска.

Все как на ладони, надо же! Впереди очажки голой земли, прошлогодняя травка, снег в ямах. Метров сто абсолютно голого пространства, за ним стена леса.

Холм завершался каменистым обрывом. Там, справа от Павла, колыхались человеческие фигуры. Люди возникали словно из тумана, двигались вдоль опушки и пропадали в лесу.

Павел подрагивал от возбуждения, жадно поедал их глазами. Стрелять было бессмысленно, слишком далеко. Да и как их всех положить, если на виду от силы человека четыре? Он всматривался в противника до боли в глазах, не замечал, как за спиной пыхтели товарищи, гнездились рядом, шептали комментарии.

Некоторые немцы уже растворились за деревьями. На вид это были обыкновенные штатские люди в фуфайках, пальто, зимних шапках. За спинами котомки и рюкзаки. Практически все вооружены автоматами. На плече у самого рослого «крестьянина» покоился пулемет «МГ-42», он же косторез или крестовик.

Никакая гражданская одежда их не спасала. От этих ребят за версту несло военнослужащими черного ордена, привилегированной прослойкой германского общества. Низшие чины, а все равно пробы ставить негде. Надменные рожи, строевая осанка. Хотя притомились уже, ноги еле переставляли.

Настоящие штатские двигались в конце цепочки. Грузно шагал плотный мужчина средних лет. Пальто не по размеру, ноги путались в длинных полах. В правой руке он нес портфель. На голове у этого субъекта красовалась куцая шапчонка на цыплячьем меху, завязанная тесемками под подбородком.

Следом прыгающей походкой шла женщина. Невысокая, в широкой куртке, скрывающей фигуру. Сапоги на массивной подошве госпожа Ильза Краузе снять не удосужилась. На ее голове плотно сидела вязаная шапочка.

За ней шел мужчина среднего роста и такой же комплекции. Бесформенная шапка, зеленоватый брезентовый плащ, под который он скорее всего натянул не одну кофту, кирзовые сапоги, вещмешок советского образца на правом плече.

Дыхание у майора перехватило. Это он, больше некому! Выход демона на арену! Наконец-то!

Мендель тоже устал, делал короткие шаги, отдувался, временами поднимал голову, исподлобья осматривался. На самой опушке он споткнулся, со злостью отшвырнул ногой толстую ветку и исчез за деревьями.

Замыкали шествие два автоматчика. Последний задержался, повертел головой, озирая тылы, как-то помедлил и отступил в чащу.

Терпения у Павла уже не хватало. Зубы выбивали маршевую дробь. Он обернулся. Весь маленький отряд сгрудился за ним. Люди вопросительно, с явным нетерпением поглядывали на него.

Майор еще раз оценил обстановку. Если немцы появились тут, то уже не исчезнут. Незачем пороть горячку, терять людей. Война скоро кончится. Бабы ждут с фронта своих мужиков, деньки считают до победных залпов.

Прямо – спуск с косогора, влево – тропа по извилистому краю холма. Там можно спуститься через кустарник и незаметно подобраться к тому же лесу, только левее.

– Моя группа пойдет со мной, – бросил он. – Уходим влево, зажмем их с фланга, чтобы не вырвались. Удальцов, ведите людей на склон. Ждать на опушке, в бой не вступать. В лес заходим после двойного крика совы. Вести огонь только по автоматчикам! Трех штатских, включая женщину, приказываю взять живыми!

Павел пригнулся, побежал по склону, спрыгнул с невысокого обрыва, на четвереньках вклинился в кустарник. Вид на лес кардинально изменился. Слева его уже не было. На открытом пространстве белело озеро, окруженное кучками ивняка. Лес уходил на северо-запад.

«Хорошо, если немцы пройдут по опушке и окажутся на открытом пространстве. А если повернут в чащу? А силы, как ни крути, примерно равны», – подумал майор.

Он полз между пучками сухой растительности. Офицеры без лишних слов следовали за командиром. Южная опушка леса открывалась перед ними, растягивалась вширь. Лесной массив обрывался тупым углом. Рядом с ним они сейчас и находились.

Тут-то и грянул гром! Ударил пулемет, загремели автоматные очереди.

Что за черт? Павел похолодел. С опушки леса велась интенсивная стрельба, но не по ним.

Кобзарь крепко выругался за спиной майора.

Предчувствуя что-то ужасное, Никольский вскочил на колени, раздвинул ветки. Да, страшнее некуда, но не здесь, а на восточной опушке. Майор где-то допустил ошибку, раскрыл карты. Немцы их вычислили, по крайней мере группу Удальцова!

Бойцы спускались по заснеженному лугу, фактически валили толпой, все двенадцать штыков. Они одолели половину пути до опушки, когда попали под кинжальный огонь! Спрятаться было некуда. Пули косили красноармейцев, они катились вниз по склону, застывали с разбросанными конечностями. Кто-то бросился назад и тут же рухнул.

Павел видел своими глазами, как приподнялся на колене старшина Удальцов. Он хотел бросить гранату, но выронил ее и схватился за грудь. В следующий миг граната взорвалась практически под ним.

Потом стрельба оборвалась. Ветер донес с опушки немецкую речь.

Павел задыхался, ноги не держали его. Минутная прострация, малодушие, боль за бездарно погубленных солдат!.. Кобзарь и Булыгин оттащили майора в глубину кустарника.

– Командир, опомнись! – Кобзарь тряс его, как грушу. – Еще не все потеряно. Это тех парней они заметили, а нас – нет. Нужно дальше идти. Мы еще сумеем перекрыть им дорогу, заманим в ловушку.

Майор очнулся. Какого черта он позволил себе так раскиснуть?! Парни сами виноваты. Почему они повалили толпой?

Он полз, скрипя зубами, перекатился влево, чтобы держаться подальше от опушки, подождал, пока приблизятся остальные. У озера ловить нечего. Майор выразительно показал пальцами. Мол, туда!.. Фрицы перестали стрелять, значит, скоро объявятся. А если нет, то в лес углубились. Надо преследовать их и уничтожать.

– Эх, полетели по баллистической траектории, – слишком заумно выразился Виталий Еремеев и первым подался к южной опушке.

Укрытий хватало – канавы, вздыбленная земля с чахлой растительностью. На опушке высились груды бурелома, но до них еще предстояло добраться. Офицеры ползли по одному, прикрывали товарищей, перекатывались в канавы.

Шарики мерзлой земли катились майору за воротник. Он жестами отдавал распоряжения: вы двое налево, мы – направо. Оперативники залегли за грудой валежника на опушке, спрятали головы, слушали. Где вы, господа, потерялись?

Павел первым оторвался от поваленного дерева, перекатился под куст. При этом он боковым зрением отметил, как на правом фланге активизировался Булыгин. Тот зеркально повторял его действия.

Они вползли в лес, на голоса. Немцы быстро шли им навстречу. Это означало, что они хотели пройти вдоль озера до ближайшего лесного массива. За деревьями мелькали люди.

Павел рискнул оторваться от мерзлой земли, приподнял голову. Рядом с ним лежал Виталий Еремеев. Где-то справа затаились Кобзарь с Булыгиным. Их не было видно. Если они проявят терпение, то немецкие солдаты пройдут мимо них. А там и до доктора Менделя недалеко.

От земли холодило. Шуршала прелая листва под животом. Немцы приближались.

Майор поздно понял свою главную ошибку. Им надо было оставаться на опушке и бить в упор, когда фашисты выйдут из леса. Но кто же знал, что они двинутся именно сюда, а не отправятся прямым ходом в чащу!

Ждать дальше не имело смысла. Сейчас немцы пойдут мимо и наступят на голову.

Майор переглянулся с Виталием. Молодой офицер побледнел, сжался в пружину, мелко вибрировал. Карикатурная улыбка исказила его лицо.

– Поехали, командир? Мы готовы на все?

«Вот только все не готово, – подумал Никольский. – Но юноша прав – пора».

Майор кивнул.

Они из двух стволов сеяли разумное, доброе, вечное, косили тех немцев, которые шли в авангарде процессии. Били без пауз, приподнявшись на колени, потом, не сговариваясь, перекатились в разные стороны, стали палить, не видя мишеней.

«Раненый Мендель меня тоже устроит, – решил майор. – Даже мертвый. Пусть он лучше подохнет, чем сбежит!»

Лес взорвался. Валом взметнулась жухлая листва, посыпались сухие ветки с деревьев. Кричали люди в штатском, попавшие в ловушку. Несколько человек уже лежали, обливаясь кровью. Остальные пятились, стреляли из автоматов.

Справа тоже захлопали выстрелы. Это Булыгин и Кобзарь открыли огонь по флангу противника. Немцы метались, не знали, куда бежать. А тут еще у них в тылу воздух порвало совершенно ненужное, какое-то диковатое «ура!». Этот крик вылетал не то из двух, не то из трех глоток и сопровождался пальбой. Значит, остались на склоне живые солдаты. Теперь они кинулись исправлять свои ошибки.

Трещали и ходили ходуном заросли орешника. Туда отступили выжившие немцы. Ор стоял такой, словно ссорились сороки.

Оперативники перебегали, сжимали полукруг. Быстрее, пока враги не повалили в чащу!

Справа поднялись Булыгин и Кобзарь. Они бежали, пригнувшись, и кричали невидимым красноармейцам, чтобы те прекратили стрельбу. Здесь свои. Как бы не нарваться на огонь, который совершенно зря называется дружеским! Ситуация становилась щекотливой, повышался риск попасть в своих.

А вот перед немцами такая проблема не стояла, Они откатывались за кустарник, прикрывали тех людей, которых должны были защищать.

– Вперед, сейчас уйдут! – приказал майор Еремееву. – Осторожно, голову береги, другую на складе не выдадут!

Они продвигались вперед, используя естественные укрытия. Несколько человек мелькали справа, прятались за деревьями, шли тем же курсом. Это были офицеры контрразведки. С ними двое или трое красноармейцев покойного Удальцова. Один из них, кажется, был ранен. Погоня шла охватом, заходила с юга, с востока.

Павла преследовала неуютная мысль:

«А ведь беглецов-то больше, чем нас, загонщиков! Немцы потеряли всего четверых».

Тела в бесхитростной крестьянской одежде были разбросаны по лесу. Один еще хрипел, закатывал глаза, хватался за низко растущую ветку осины. У этого голубоглазого молодчика был прострелен бок. Он пыхтел, не мог поднять «МП-40».