Текст книги "Последняя тайна рейха"

Глава 2

Весь остаток дня фашистских прихвостней никто не беспокоил, что было странно и как-то даже необъяснимо. Оба ворочались, иногда садились, чесались, с нелюбовью поглядывали друг на друга. Замирали, когда снаружи что-то происходило, но все не по их душу. Оснований для паники пока не было.

Допрашивать их никто не спешил. Разве что ночью придут.

Но этого не случилось. Хихикали и шушукались часовые, иногда шоркали подошвы. Дважды отворялось оконце и с лязгом закрывалось. Приходила тишина, чреватая, удушливая. Мужчины ерзали на провонявших матрасах, не могли найти себе покоя, поднимались, мерили шагами камеру, по очереди кряхтели в отхожем месте.

Стемнело, свет охрана не включала. Арестантам поневоле пришлось прекратить хождения по камере, чтобы не разбить себе нос.

Один из них очнулся посреди ночи. Такое бывает, хотя и достаточно редко. Ты просыпаешься от собственного храпа, улавливаешь последнюю его нотку, как будто ржавая пила вгрызается в твердую деревяшку, и что-то толкает в мозг. Он на всякий случай застонал, перевернулся на бок, начал прерывисто сопеть и подумал, что проспал примерно три часа. Часы у него отняли, но внутренний хронометр, отлаженный и проверенный, работал исправно. Сейчас примерно два часа ночи.

Он открыл глаза и затаил дыхание. Сосед мерно сопел, хотя мог себе позволить и всхрапнуть. Спал ли он? Возможно, нет. Сегодня у обоих головы распухали от дум. А то, что они говорили друг другу, было просто ширмой.

В камере царила темень. В крохотном оконце под потолком виднелся фрагмент ночного неба, усыпанного звездами. Осветительный прибор из него был так себе, а луна в этот час ночи обреталась на другом краю неба. Сумрачно проступали перехлесты решетки.

Впрочем, глаза арестанта привыкали, во мраке проявлялась противоположная стена, под ней нары, на которых свернулся человек. Этот субъект был враг, совершенно конкретный и недвусмысленный. Опытный и опасный агент Абвера с позывным Паук, доставивший советскому командованию массу хлопот. Он погорел на ерунде, по собственному невниманию.

Взяли его не сразу, выждали сутки, окружив стеной внимания. При аресте не афишировали свои знания. Мол, с вами все кончено, гражданин Паук, все такое. Повязали без объяснения причин, с размытыми формулировками: «контрреволюционная деятельность», «пособничество», «работа на вражескую разведку». Пусть у человека останется надежда. Не надо сразу выкладывать все козыри.

Второй же человек, находившийся в камере, был сотрудником Главного управления контрразведки СМЕРШ, специально подселенным к агенту. Он лежал сейчас в кромешной тишине, всматривался в полумрак.

Пока этот офицер только прощупывал своего соседа, изображал из себя честного советского человека, но все же старался с помощью тонкой психологической игры убедить его в том, что он тоже работает на немцев. Оппонент очень не глуп. Тут важен любой нюанс, непроизвольная реакция, движение губ, глаз, да хоть ушей, черт возьми!

Оставалось три часа до предрассветной поры. Он обязан был встретить во всеоружии. Агент два дня назад контактировал с неким парнем, носившим форму майора английской армии. Комдив возил делегацию, включающую журналиста, учинял показуху, решал вопросы совместного планирования. Разумеется, с подачи высших лиц.

Этот франтоватый субъект представлял не столько английскую армию, сколько разведку. Сотрудники СМЕРШ, разумеется, знали об этом, оттого и не спускали с англичанина глаз.

«Поклевка» была что надо. Агент искал встречи, пусть даже мимолетной. Или оба. Это не важно. Минутный контакт состоялся в коридоре офицерской столовой. У них все срослось бы, не будь органы начеку. Этот момент контрразведчики засекли!

Делегация союзников благополучно убыла в свои пенаты, а Паука взяли только через день. Сутки ушли на выяснение личности. Сотрудники органов просто ошалели от такой удачи. В гости к ним пожаловал сам Паук, теперь он уже не лютый неуловимый диверсант, знакомый с самим Отто Скорцени, а неприметный офицер в руководстве полка с, мягко говоря, не боевой должностью.

Зачем он тут? Война подходит к концу, с этим все понятно. Сейчас он должен быть не здесь, а бежать со своими хозяевами в Южную Америку, Африку, Австралию. Куда они там еще ноги уносят? Почему медлит? Давно мог бы убраться подальше с его-то навыками.

Что означала мимолетная встреча с англичанином? Ничего? Или имела важное значение? Брать, пытать? Допрашивать агентов такого уровня просто глупо, особенно если не знаешь, что происходит. У него наверняка найдется версия, подходящая для советских органов, которую нельзя будет проверить. Можно напортачить, а потом головы полетят. Но брать надо, иначе он уйдет.

Офицер СМЕРШ был неплохим психологом, именно поэтому руководство и решило использовать его втемную, не посвящая в некие нюансы. Но оно и не обязано было это делать, а он – человек военный, должен выполнять приказы.

Что ему было известно о текущей ситуации? Хозяин Паука – не англичанин. Прямой руководитель этого агента находился на немецкой стороне и, по данным разведки, еще не сбежал. Он пребывал здесь, в Передней Померании, куда еще не пришла Красная армия, в собственном родовом замке Левенштайн, в плотном окружении эсэсовцев. Это некто Леонард фон Гертенберг, барон, бригаденфюрер СС, специалист по военной разведке, профессор, вице-президент общества Аненербе, ставящего мистицизм на службу рейху, знаток множества тайн.

Советская контрразведка, конечно же, проявляла очень пристальный интерес к этим секретам. Данный субъект был крайне важен для нее. Он курировал несколько разведывательных школ, расположенных на оккупированных территориях Польши и Украины, приближал к себе самых одаренных выпускников, одним из которых был Паук. Барон стимулировал их настолько грамотно, что у тех даже не возникала идея переметнуться на другую сторону.

Но тут было и что-то еще, возможно, связанное с научно-исследовательской деятельностью. Руководство не вводило офицера в курс дела, и приходилось додумывать самому. Почему фон Гертенберг еще здесь? Кого он ждет, если не своего протеже? Имеет ли к этому отношение мимолетная встреча с английским парнем в коридоре столовой?

Личность барона и его резиденция были окружены ореолом тайны. Неудивительно, что командование испытывало жгучий интерес к этой теме именно сейчас, пока не поздно. Докатится война до замка Левенштайн, и оперативников контрразведки встретят там голые стены.

Руководство замыслило инсценировку побега. План сырой, на проработку времени не было. Уйти должны были оба. Не останется же настоящий немецкий агент в тюрьме, когда его сосед сделает ноги! Вот тут сотрудник СМЕРШ и должен будет проявить все свои таланты, сделать так, чтобы они не расстались. Например, спасти ему жизнь, заставить этого ублюдка преисполниться благодарностью.

Куда пойдет Паук? Тут нет никаких сомнений – только к барону. Органам крайне важно было хоть на пару дней внедрить своего человека в окружение фон Гертенберга.

Вероятность успеха была ничтожной. Но наверху за эту идею ухватились хотя бы потому, что другой не было. О безопасности своих людей высокие чины не думали. У них имелась цель. Она оправдывала все средства, в том числе и человеческие жизни. Даже сотрудники самой эффективной спецслужбы новейшего времени были лишь винтиками в огромной машине.

Он закрыл глаза и усилием воли приказал себе проснуться через два часа, можно сказать, завел будильник.

Они проснулись почти одновременно, скинули ноги на пол, осоловело уставились в пространство. Время раннее, около пяти. Бледный свет сочился в окошко, расползался по камере. Лица людей прятались в тени. Самое сонное время суток.

«Скоро будет в самый раз», – подумал сотрудник контрразведки.

В тюрьме сейчас находилась лишь дежурная смены охраны. По плану, нарисованному на коленке, эта публика была посвящена в затею контрразведки. Ей полагалось подойти к делу ответственно.

Не секрет, что бойцы Красной армии иной раз прикладываются к бутылочке. Пьют за победу, за скорое возвращение домой. Начальство к этим слабостям относится по-разному. Пьянка на боевом посту, конечно, преступление, чреватое трибуналом. Но если нет начальства, никто не видит, а душа горит? Море по колено, никто не узнает.

В половине шестого утра в камеру должны будут войти двое пьяных надзирателей. Дескать, вы, суки, Родину продали! Ну так получайте, мерзавцы!

Он скрутит их обоих. Сопротивляться они не будут, потерпят. Дальше дело техники. Забрать оружие, ремни, головные уборы, прокрасться по коридору, на выходе нокаутировать еще одного. А дальше дорога открыта. Коллеги ее обозначили. За угол, в обход ратуши, мимо скромной кирхи, перебежать пустынную дорогу, углубиться во дворы. Оврагом на западную околицу, это рядом. А там лес, восемь верст до линии фронта.

При этом количество людей, посвященных в эту историю, минимально. Есть резонное опасение в том, что в штабе полка окопался не один крот.

– Не спится, приятель? – прохрипел Чепурнов, подтягивая штаны.

– Проснулся. Беда какая-то, – слабым голосом отозвался Потанин. – Ворочаюсь, никак не могу уснуть. Ты точно не подсадной, Глеб Викторович? – чуть подумав, задал он самый идиотский в мире вопрос.

Чепурнов невесело прыснул и проговорил:

– Ты же честный советский человек, Олег Петрович, не так ли? Именно в этом ты всячески старался меня убедить, разве нет? Зачем органам подсаживать к тебе своего оперативника? Понимаю, в мирное время они чепухой занимаются, хватают невиновных, фабрикуют дела, соревнуются, кто больше посадит. Но ведь реальный враг еще не сдох, вокруг хватает настоящих лазутчиков и шпионов. Зачем, дружище? – В глазах Чепурнова поблескивали льдинки.

– Подловить хочешь? – буркнул Потанин и насупился. – Меня реально считают предателем, так что им мешает подселить сюда крысу?

– Заметь, я здесь уже сидел, когда тебя вселили, – тонко подметил Чепурнов.

– Лучше бы ты этого не говорил, – заявил Потанин. – Дело техники, элементарный расчет. Мутный ты товарищ, Глеб Викторович.

– Да и ты, Олег Петрович, похоже, профессор по наведению тени на плетень.

– Тогда возвращаюсь к вышесказанному. Да пошел ты!.. – выдал Потанин, лег на пахучий матрас и уставился в потолок.

Чепурнов через минуту последовал его примеру. Последние слова соседа он оставил без комментария, сначала сопел, потом заворочался.

– Ты чего там возишься? – осведомился Потанин.

– Ищу, чем бы тебя удавить, Олег Петрович, – услышал он, не сдержал язвительный смешок и заявил:

– Ищи, Глеб Викторович, старайся. Долго тебе мучиться придется.

Секунды шелестели в мозгу. Приближалось время. Будильник, встроенный в голову офицера контрразведки СМЕРШ, чувствовал это так же четко, как застарелый перелом – ненастную погоду.

Вскоре арестанты услышали шум мотора. Вроде самолет пролетел где-то недалеко. Не штурмовик, не истребитель, судя по звуку – транспортник. Гул рассосался, только слабый звон отдавался в ушах.

Снова издевательски медленно тянулось время. Сон улетучился. Нервы натянулись. Пот скопился за ушами, дышать стало трудно. Что не так? О чем упорно пытается сообщить интуиция? Хоть вскакивай со шконки, хватай этого гада за грудки и колоти башкой о стенку, пока не выдаст свои тайны.

Где-то в коридоре хлопнула дверь, послышался пьяный смех. Ну, наконец-то, прибыли, артисты погорелого театра…

Что это? Оба вскочили.

Где-то у входа в подвал прогремел оглушительный взрыв. Там явно рванула граната неслабой мощности! Тут же началась пальба из автоматов, снова взрыв. Истошно кричали люди, хлопали рваные одиночные выстрелы.

Все это творилось не только в тюрьме. Пальба разгорелась по всем окрестностям, ее прекрасно было слышно в камере. В центральной части городка шел настоящий бой!

Какого черта?! Немцы перешли в контрнаступление? Но этого не может быть. Они слабы числом и духом, сил не соберут даже на локальный контрудар. В нем нет никакого смысла, когда Берлин под боком догорает.

Они стояли посреди камеры, тяжело дышали, глаза блестели в редеющем полумраке. В коридоре раздался топот. Охранник, загнанный в ловушку, рвал заклинивший затвор, нервно матерился. Хлестнула очередь из немецкого МП-40, красноармеец глухо вскрикнул, повалилось на пол простреленное тело.

– Что за хреновина? – севшим голосом пробормотал Чепурнов. – Это немцы, что ли? Что им тут надо?

– По чью-то душу прибыли, – сказал Потанин. – Боюсь даже представить, за кем именно. Ну так что, Глеб Викторович, будем кулаками отбиваться, до последнего, мать его, вздоха?

Это была, по-видимому, шутка. Немцы шли сюда за ними, пока остальные отвлекали солдат в другом месте! Небольшая заминка, чтобы избавить мертвеца от связки ключей. Распахнулась дверь, впуская незваных гостей. Яркий свет фонаря ударил по глазам.

– На месте! Не шевелиться! – пролаял кто-то по-немецки.

Крепкие лбы, полевая форма парашютистов, разгрузочные жилеты, напичканные боевыми примочками – подобные штуки у советских десантников в те времена были еще не в ходу, – тяжелые бутсы, стальные шлемы, обтянутые маскировочными сетками. Похоже, эти люди сомневались. Им показывали фото человека, которого нужно вытащить, но в реальности он выглядел иначе. Избитый, заспанный, в нервном возбуждении.

– Мы свои! Хайль Гитлер! Вытащите нас отсюда! – взревели практически синхронно оба арестанта, что характерно, тоже по-немецки!

Вот и настал момент истины. Какие там к черту лысому добропорядочные советские граждане! Они шагнули вперед, задрали руки и остановились, глупо улыбаясь.

У диверсантов не было времени выяснять, кто тут кем является и почему их двое. Хрипло ругаясь, они схватили за шивороты обоих, выбросили в коридор. Шнель! На улицу!

Взрывы не повредили электрическую проводку, свет горел. Проход перегораживало мертвое тело, истекающее кровью. Перепуганные глаза, в которых отражался мутный плафон.

Потанин споткнулся, матерящийся Чепурнов схватил его за шиворот. Оба по очереди перепрыгнули через мертвеца, побежали к выходу под истошные крики в спину. Мол, быстро, шевелитесь! Нет времени!

Они догадывались, что спасение только в ногах. Хорошо, что хоть сапоги на них остались.

Им навстречу с улицы скатился еще один немецкий солдат нехилого сложения, щетинистый, возбужденный. Он вскинул автомат, и заключенные шарахнулись, размазались по стеночкам. Чепурнов, путая русские и немецкие слова, закричал:

– Мы свои, не стрелять!

Но тот уже понял, не стал убивать, мигом оценил ситуацию, сделал знак, чтобы пошевеливались, и припустил обратно, перепрыгивая через ступени. Диверсанты, не церемонясь, толкали арестантов в спины.

В нетронутых камерах кричали люди. Одни проклинали поганых фашистов, другие умоляли взять их с собой. Но акция была адресная, все остальные немцев нисколько не волновали. На лестнице отсутствовало освещение. Люди падали, кричали от боли в отбитых коленях. Ругались в затылок рассвирепевшие диверсанты, пинали по задницам. Арестанты семенили, защищаясь от ударов. Ладно, сегодня все понятно, простительно.

– А ты не такой уж простой крендель, верно, Олег Петрович? – просипел Чепурнов. – Вон как обрадовался-то! Отцы родные пришли, не забыли.

– Ох, кто бы говорил, Глеб Викторович, – ответил Потанин, задыхаясь. – Можно подумать, ты сам из простых кренделей. Я же не тупой, голова на месте.

Они вырвались из подвалов, споткнувшись по очереди о еще один труп часового, пропоротого пулями, стали метаться по двору, не зная, куда бежать. До рассвета еще оставалось какое-то время, но к ночной темени уже примешивалась серость. Арестантам казалось, что на городок напала небольшая армия! В стороне гремели взрывы, захлебывались автоматы и ручные пулеметы. Немцы застали гарнизон врасплох. В наличии имелись только офицеры штаба, взвод охраны да всякий вспомогательный люд. Боевые части были разбросаны вне пределов населенного пункта.

– Форвертс, форвертс! – орали диверсанты.

Кто-то яростно жестикулировал из подворотни, звал к себе. Люди неслись через двор, забыв про страх и болячки, ворвались в арочную подворотню, оттуда – в задний двор конторы бургомистра. Здесь все тряслось и грохотало! Валялись тела, многие полуодетые, кто-то в исподнем. Бежали, пригибаясь, перепрыгивая через мертвых. Свистели шальные пули. Ворота гаража распахнуты, там тоже что-то дребезжало и хрипело. Перебегали диверсанты где-то слева, швыряли гранаты, прикрывали огнем своих бегущих товарищей.

Слева к ратуше примыкала пристройка с черепичной крышей, используемая теперь под офицерское общежитие. Немцы обложили здание, его поливали огнем. Из разбитых окон беспорядочно гремели ответные выстрелы. Арестанты, повинуясь зычному окрику, повалились у крыльца ратуши, прижались к брусчатке.

У общежития творился форменный ад. Один из солдат под прикрытием плотной свинцовой завесы подбежал к оконному проему, бросил внутрь гранату-колотушку, сам тут же прижался к фундаменту. Из проема вырвалось пламя, в здании что-то ломалось и падало. За первой гранатой отправилась вторая. Снова сноп пламени, треск потолочных перекрытий. В дыму метался человек, охваченный огнем.

Ответная стрельба прекратилась. Диверсанты по одному подбегали к зданию, кто-то перелезал внутрь.

Но не все еще кончилось. В боковой части пристройки распахнулась дверь, оттуда выскочили два полуодетых офицера. Они возбужденно кричали, хаотично палили из табельных ТТ. Двоим диверсантам, оказавшимся поблизости, не посчастливилось. Одному пуля попала в голову, не спасла даже каска. Второго поразило в живот, он корчился, оглашал пространство жалобными криками.

Офицеров, пытавшихся прорваться, немцы мигом нашпиговали свинцом. Оба покатились по ступеням, разбросали конечности. Гранаты снова летели в окна.

Горело здание в глубине двора. Там находилось караульное помещение. Те, кто не умер на свежем воздухе, погибали от удушья в дыму. Возле входа валялись безжизненные тела. Из ратуши выскакивали возбужденные боем диверсанты, перепрыгивали через заключенных.

– Солдаты, все сюда! Надо уходить! Русские скоро опомнятся, обложат центр городка! Где эти чертовы машины?! Пешком прикажете топать? – горланил унтер-офицер.

Из гаража одна за другой выехали две советские полуторки.

«Догадливые сволочи! – подумал сотрудник СМЕРШ, вжался в землю и заскрипел зубами. – Какая нелепая накладка! Они словно назло нам все это провернули! Фашистский агент в городке действительно прозябал не в одиночестве. У него имелся сообщник. Он-то и отправил за линию фронта шифрованную радиограмму с точным указанием, где находится арестованный агент. Группа парашютистов свалилась как снег на голову. Вспомнился гул самолета. Ускоренный марш-бросок в центр городка, нападение на штаб с общежитием и караулкой, извлечение нужного человека из подвала. Они прекрасно знают, как уйти обратно, за линию фронта. Собственные потери при этом их не волнуют».

Немцы схватили арестантов за шиворот, погнали к машинам.

Отстрелявшиеся диверсанты возбужденно перекликались:

– Все целы?

– Троих потеряли, господин оберштурмфюрер! Да еще ротенфюрер Лейтнер получил тяжелое ранение в живот, его нужно срочно госпитализировать!

– Раненого не брать! – надрывал глотку молодой подтянутый офицер СС. – Избавьтесь от Лейтнера! Все по машинам! Я с нашими клиентами буду на втором грузовике. Надеюсь, эта ржавая русская техника еще на ходу.

Толпа хлынула к машинам. Заключенных подбадривали тумаками, но они и сами не мешкали, карабкались в грязный кузов.

– Почему их двое? – возмущенно прорычал оберштурмфюрер. – Должен быть один!

– Герр оберштурмфюрер, второй говорит, что он тоже наш!

– Ладно, черт с ними! – заявил офицер. – Тащим с собой обоих. Потом разберемся.

Раненого немцы пристрелили, невзирая на его жалобные просьбы. Все правильно, здесь не лазарет для безнадежно больных. Арестантов швырнули в переднюю часть кузова. Они лежали на полу, прижавшись к кабине, боялись пошевелиться. Надо выдержать, перетерпеть, не мешать специалистам выполнять свою работу.

Сотрудник СМЕРШ боролся с отчаянием, охватившим его. Все пошло не так. Сколько людей погибло. За что? Нет, ему хватало опыта, он побывал не в одной передряге, умел загонять эмоции внутрь, ставить во главу угла только интересы дела. Идет война, люди гибнут, это прискорбно, но неизбежно.

Бескровно попасть к врагу не удалось, но все равно есть шансы добиться своего. Пусть вне плана, через кровь и неразбериху. В принципе можно и так, главное – результат, а не перемена мест слагаемых.

Проблема состояла в другом. Он собственными глазами видел труп майора Гамарина, начальника дивизионной контрразведки, который лично планировал операцию. Его тело, изувеченное осколками гранаты, лежало у крыльца ратуши. Он выскочил из здания, не разобрался в ситуации. Эх, Василий Григорьевич!..

Погиб и капитан Максименко, который вылетел из общежития и принялся палить из пистолета во все стороны. Его сразили несколько пуль. Капитан был мертв, это ясно и без доктора.

Только эти двое были в курсе предстоящей операции и личности сотрудника контрразведки, засылаемого в подвал. Для остальных он был именно тем, кем представлялся, обычным штабным офицером, занимающим отнюдь не боевую должность. А также предателем, которого арестовали органы СМЕРШ. Об этом знала вся часть, а опровергнуть больше некому! Обстоятельство печальное, но надо работать даже в таких условиях, зная, что по возвращении к своим вряд ли что-то докажешь.

Два грузовика, дребезжа рессорами и болтая бортами, выехали на главную улицу через подворотню. В кузове каждой машины находилось по десятку солдат СС. Им пришлось лечь, чтобы не светиться над бортами.

– Жаль, что самолет не может нас обратно доставить, – пошутил кто-то из них.

Солдаты нервно засмеялись, а оберштурмфюрер тут же прошипел:

– Все заткнулись!

Машины шли на запад в предрассветной хмари. Мелькали силуэты зданий. Испуганные немецкие граждане льнули к окнам, прятались за задернутыми шторами. Подкрепление к разгромленному штабу еще не подошло. Немцы ориентировались в городке так же хорошо, как в собственном доме.

Грузовики свернули на дорогу, примыкающую к центральной улице. Она вгрызалась в малоэтажные кварталы, тянулась на северо-запад. Это был уместный, более чем своевременный маневр. С запада донесся шум. По главной улице, ломая брусчатку, прогремел тяжелый танк ИС. За ним шла полуторка, набитая автоматчиками. Они не заметили свернувшую колонну.

Полуторки петляли по узкой улочке, цеплялись за бордюры, задевали фонарные столбы. Городок был крохотный, минуты через три машины вынеслись в чистое поле, разбавленное перелесками. На северо-запад вела хорошо укатанная грунтовая дорога, ее не разбили мины и снаряды. Диверсанты хватались за борта, поднимали головы.

Спасенные арестанты тоже высовывались из кузова, ловили на себе настороженные взгляды гладко выбритого оберштурмфюрера. Тот помалкивал, хотя и смотрел на них с подозрением. Эти люди не были пленниками. Он знал, что один из них имеет важное значение. Приказ был категоричен: можете погибнуть, но эту личность вы обязаны вытащить! То, что их двое, было странно, но особой проблемы не составляло, во всяком случае пока. Солдаты специального подразделения расслабились, перебрасывались шуточками.

Головная машина проворно бежала по изгибам дороги. Вторая не отставала, шла следом.

– Ты в порядке, Олег Петрович? – спросил Чепурнов, покосился на вынужденного товарища и добавил: – Рожа у тебя жуткая. Тошнит, не иначе.

– Тошнит, Глеб Викторович, – подтвердил Потанин и криво ухмыльнулся. – Я же не летчик-испытатель. У тебя не возникает мысли о том, что нам нужно поговорить?

– Ну ты и даешь, приятель! Поговорить нам точно надо, это ты ой как верно заметил. Но давай не сейчас, лады?

Машину повело на крутом вираже, пассажиры съехали к правому борту, там образовалась куча-мала. Посыпались тревожные выкрики. Из города вырвалась полуторка с автоматчиками, понеслась в погоню. Пулеметчик установил свою бандуру на кабине машины и принялся долбить из нее длинными очередями.

Погоня приближалась, это было видно невооруженным глазом. Эсэсовцы тревожно загалдели, начали хвататься за оружие, передергивать затворы. Над их головами уже свистели пули, причем отнюдь не шальные.

Оберштурмфюрер Бруннер вцепился в борт, стиснул губы, напряженно всматривался в светлеющее пространство, но не видел ничего подходящего для укрытия и организации обороны. Огромное поле, лишь кое-где прореженное кустарником. На западе возвышалась лесная чаща, но добраться до нее было нереально.

Обязанности немцы распределили заранее, оберштурмфюреру не пришлось лишний раз драть горло. Головная машина остановилась, вторая обошла ее и покатила дальше.

Эсэсовцы слетели с кузова, залегли по обеим сторонам дороги. Позиция у них была невыгодная, ни кочки, ни бугорка. Преследователи и не думали останавливаться. Пулеметчик долбил как заведенный. Били ППШ. Двое диверсантов уткнулись физиономиями в землю. Лопнули задние колеса вставшей полуторки, и ее задняя часть со скрежетом осела. Диверсанты отстреливались, но преимущество в этот час было на стороне красноармейцев.

Пассажиры уходящей машины видели весь этот кошмар, но ничем не могли помочь сослуживцам, которые один за другим гибли под плотным огнем. Полуторка с красноармейцами резко затормозила, встала поперек проезжей части. Автоматчики били с бортов, забрасывали эсэсовцев гранатами. У тех не было ни единого шанса. Полегли все.

Погоня продолжалась, пулеметчик не умолкал. Сейчас, под занавес войны, бойцы Красной армии редко испытывали недостаток боеприпасов. Машина с диверсантами ушла метров на триста, когда пули разнесли задний борт, ранили солдата и превратили шину в кучу лохмотьев. Под жуткую ругань грузовик съехал в кювет, отвалился правый борт. Один из эсэсовцев не удержался, выкатился наружу с жутким воем.

– Всем к машине! – надрывал глотку оберштурмфюрер. – Солдаты, убейте этих зарвавшихся дикарей, захватчиков нашей земли! Занять оборону!

Мысли сотрудника контрразведки метались.

«Да, диверсанты должны быть уничтожены! Но вместе с ними красноармейцы убьют и тебя, и особо опасного фашистского агента. Тогда ты точно не выполнишь задание, поскольку будешь отныне и навеки хладным трупом».

Диверсанты спрыгнули с кузова, открыли огонь по петляющей полуторке. Оберштурмфюрер покатился в водоотводную канаву, выкрикивая команды.

Недавние арестанты спрыгнули с кузова на обочину, куда-то ползли. Свистели пули, выбивали фонтаны земли. Чернозем скрипел на зубах.

Местность на этом краю поля имела хоть какие-то укрытия, борозды и бугры. Здесь подрастала трава. Уже почти рассвело. Эсэсовцы прятались, где и как могли, вели огонь короткими очередями.

Гранатометчик скрючился за простреленным задним колесом. Он неловко извернулся, наводил на цель фаустпатрон. А она неслась к нему, набирая скорость, гремела и подскакивала. Советский пулеметчик как раз отстрелялся и менял дисковой магазин. Дробно работали ППШ. Охнув, завалился на бок эсэсовец за соседним колесом. Из-под каски хлынула кровь.

Машина была уже близко. Гранатометчик выжидал. Он не был бараном, понимал, что изувечить машину никак нельзя. Иначе они сами останутся без транспорта. Эту полуторку нужно просто остановить.

Наконец этот парень выстрелил. Взрыв прогремел сбоку от левого борта, обвалил край водостока. Осколки ударили в кабину, смяли железо, продырявили борт. Закричали раненые советские автоматчики. Распахнулась изувеченная дверь кабины, на дорогу вывалился мертвый шофер. Машина, потерявшая управление, проехала еще метров двадцать и остановилась.

Обе стороны понесли тяжелые потери. Несколько красноармейцев перемахнули через задний борт, залегли на дороге. Эсэсовцы старались не стрелять по машине. Горстка советских солдат отползала, скатывалась в канаву. Их осталось совсем мало.

Потанин отплевывался, кашлял. Земля забила его глотку. Рядом за бугром ворочался Чепурнов, что-то бурчал себе под нос. Невдалеке от него валялся смертельно раненный эсэсовец, подрагивал, распахнутые глаза затягивала муть. Из ощеренного рта вытекала струйка крови. Рядом лежал автомат.

Чепурнов вдруг приподнялся и рванулся вперед как за порцией бесплатной водки. Видимо, он хотел схватить оружие. Потанин возмущенно ахнул. Какая-то сила вырвала его из борозды. Он навалился на Чепурнова, прижал его к земле и сам чуть не стал покойником. Целый ворох пуль пронесся над его головой, срезал часть волос и опалил загривок!

Это вновь заработал советский пулеметчик. Прицельная очередь, выпущенная эсэсовцем, отбросила его от кабины, заставила замолчать навсегда. Перестрелка продолжалась, но силы красноармейцев таяли. Диверсанты осмелели, поползли вперед, начали подниматься, перебегать.

Потанин скатился с Чепурнова, схватил его за шиворот, затащил в борозду. Они лежали рядом, тяжело дышали, тупо глядели друг на друга. Выстрелы, гремевшие совсем рядом, не препятствовали их задушевной беседе.

– Ты совсем охренел, Глеб? – прохрипел Потанин. – Пострелять вздумалось? Не навоевался еще?

– Вот черт! – Чепурнов словно очнулся, стал как-то судорожно себя ощупывать. – Это что же получается, друг мой ситный? Ты мне жизнь спас, что ли?

– Да никакой ты мне не друг, – буркнул Потанин. – Не знаю, как так вышло, машинально полез. Но вроде того, спас, да. Самого чуть не прибило. А от твоей башки могла одна мякоть остаться. – Он нервно хихикнул, обнажил сравнительно целые, хотя и основательно прокуренные зубы.

Челюсть Чепурнова перекосилась. Видимо, это означало дружескую улыбку.

– Ладно, спасибо, приятель, сочтемся.

– Очень на это надеюсь, – заявил Потанин.

Эсэсовцев осталось всего пятеро. Они наседали. Оберштурмфюрер уже сидел за капотом полуторки и показывал знаками: двое налево, двое направо. Два красноармейца корчились в неглубокой канаве позади машины, отстреливались последними патронами. Уползти с этого поля они не могли. Эсэсовцы подбирались к ним, посмеивались, палили на каждое шевеление.

Вскрикнул боец, подстреленный в плечо, стал ругаться, крыл матерными словами фашистскую Германию, на что ее последним представителям было глубоко плевать. Диверсанты нашпиговали красноармейца свинцом, а потом развлекались, стреляя по последнему. Сперва пули пробили его руки, а потом и колено. Он рухнул на корточки, пытался ползти. В итоге офицер вскинул «Парабеллум», повалил его одним выстрелом, сунул пистолет обратно в кобуру и начал нервно ковыряться в портсигаре.

Потанин совершенно обессилел, лежал, откинув голову. Ему приходилось терпеть. Он мог схватить тот самый автомат, к которому недавно рванулся Чепурнов, и даже убить парочку солдат. Другие тут же пристрелили бы его. Он умер бы с чувством невыполненного долга, но с чистым сердцем. Сейчас же в душе офицера контрразведки СМЕРШ царила полная тьма.