Текст книги "Группа специального назначения"

Опять застучала очередь. Автоматчик поздно среагировал – пули просвистели между машинами. А ведь явно не на устрашение стреляли!

Второму водителю хватило сноровки не отстать, а потом остановиться, не протаранив головную машину. Опасную зону они проскочили. Возмущенные спутники погрузились в машины, колонна продолжила движение.

Проклятие какое-то – снова загремели выстрелы! Теперь уже впереди, в районе заставы. Навстречу бежали возбужденные пограничники, махали руками.

– Да что там у вас происходит, черт возьми? – гневно закричал Малютин.

– Обстреливают, товарищ секретарь горкома! – с какой-то детской обидой выкрикнул молодой лейтенант. – Мы-то тут при чем? Никакого повода не давали! Из штаба дивизии приехали на рекогносцировку местности – вот их, видать, и засекли, стали пугать!

– Какого хрена им тут надо? Кто их приглашал?

– А мы без понятия, товарищ первый секретарь! У них свое начальство!

– Раненых нет?

– Пока обошлось… Вы прямо не езжайте, опасно. Метров через тридцать лесная дорога отворачивает, вот по ней и давайте, она объездная. У заставы как раз к речке выедете…

Несколько минут колонна волоклась по лесу, объезжая пни и опасные буераки. Выстрелы оборвались. У заставы, под защитой лесистого косогора, стояла потрепанная «эмка». Из раскрытого капота валил дым. Кашлял чумазый водитель, пытаясь устранить неисправность. Мялись в стороне два старших лейтенанта с петлицами пехотинцев. Незнакомый грузный подполковник ругался с начальником заставы. Щеки его раздувались от бешенства.

– Что творится у вас на заставе? – крыл он громовым басом. – Нас чуть не подстрелили!

Максим по команде Малютина притормозил рядом с «эмкой».

– А вы еще кто такой? – разорялся Малютин, спрыгивая с подножки. – Какого черта вас сюда принесло?

– Я выполняю приказ своего начальства и не обязан отчитываться перед каждым встречным-поперечным! – нервно выкрикнул подполковник, после чего стушевался, разглядев, кто перед ним. – Простите, товарищ первый секретарь горкома, не узнал. – Он уже не кричал, а раздраженно выдавливал слова. – Подполковник Градов, начальник разведотдела 23-й дивизии. По приказу комдива Драгунского проводим рекогносцировку местности в районе крепости. Вот полюбуйтесь, обстреляли. Хорошо, что сами целы. Пуля двигатель пробила, до заставы доволоклись и стали. И что теперь? Кто ущерб возмещать будет?

Подполковник Градов тяжело дышал.

«Испугался товарищ, – мысленно отметил Максим. – Возможно, не участвовал еще в боевых действиях, все больше по учениям да по картам…»

– А вы ноту протеста напишите, товарищ Градов, – посоветовал Малютин. – И в германский МИД отправьте, голубиной почтой. Может, прислушаются.

– Для вас это шуточки, товарищ Малютин, – вспыхнул Градов.

– А вы будто первый день служите, – парировал секретарь, – и не знаете, что происходит на границе. Был приказ: не раздражать немцев. А уж они научились отличать наши зеленые фуражки от атрибутов регулярной армии. Не собираюсь вмешиваться в ваши военные дела, но послушайте совета: держитесь подальше от этих мест, не надо здесь высовываться. Они внимательно следят за нашей стороной и только ждут повода.

Шелестов снова скромно молчал, держался в стороне.

Подполковник даже не косился на «всяких штатских». Он искренне высказывал возмущение, хотя, согласно должности, должен был разбираться в ситуации.

«Интересно, он тоже в списке? – размышлял Максим, запуская двигатель. – Почему бы нет? Должность козырная. Малютина знает, а вот Малютин его – похоже, нет…»

– Товарищ лейтенант, оставьте нас, пожалуйста, – строго повторил Малютин.

– Виноват, товарищ первый секретарь горкома, не положено, – возражал офицер НКГБ, доставивший арестанта на дачу Малютина. – Мне строго-настрого приказано находиться рядом с задержанным и ни на минуту его не оставлять.

– Вы в своем уме, лейтенант? – возмутился Малютин. – Вы понимаете, с кем разговариваете? Немедленно выйдите и ждите в коридоре. Ничего не сделается с вашим задержанным.

Лейтенант ГБ побледнел, замялся, но предпочел не лезть в бутылку. Приказ приказом, но перед ним первое лицо в городе! Он с подозрением покосился на Максима, сидящего в углу с постной миной, встал, одернул гимнастерку и вышел.

«Крут Павел Егорович, – с усмешкой подумал Максим. – Не боится ничего, даже грозного НКГБ. Чего ему бояться, когда за плечами такой покровитель?»

Настала тишина.

Арестанта по фамилии Костров привезли на дачу несколько минут назад. Малютин сдержал обещание: Максим присутствовал при беседе. Подвалы под домом не отличались разветвленностью, но были оборудованы всем необходимым, включая электричество и вентиляцию. Арестант сидел на табурете, скрестив ноги. Форма покрылась грязью, порвалась в нескольких местах. Мужчина сильно осунулся, был страшно бледен, небрит. Глаза ввалились. Неделю назад это был представительный чин, а сейчас превратился в пародию на человека. На губе запеклась кровь, глаз распух, на веке чернела короста.

– Здравствуй, Николай, – проговорил Малютин.

– Здравствуй, Пал Егорович… – выдавил Костров, поднимая голову. – Вот и встретились мы с тобой, и недели не прошло… Кто это? – Костров повернул голову, подозрительно посмотрел на Максима.

– Мой помощник, – небрежно бросил Малютин. – Так, незначительная фигура для поручений. Пусть сидит.

– Боишься, что брошусь? – догадался Костров. – Охранника позвал на всякий пожарный?

– А ты не бросишься, Николай? – Малютин с угрюмой миной вертел в руках карандаш.

– Да вроде не должен, – пожал плечами арестант.

Он сделал попытку продохнуть, закашлялся. Смотреть на это совершенно не хотелось. Еще неделю назад Максим сам был не лучше. Ощущение знакомое: служишь верой-правдой, не последний вроде человек, все по струнке перед тобой ходят, и вдруг – бац…

Костров с усилием продышался, глаза наполнились слезами, он шмыгнул носом.

«Еще немного – и сломается, – констатировал Максим, – подпишет, что угодно».

– Прости, Николай, – буркнул Малютин. – Не знал, что с тобой так поступят. И сообщили мне об этом поздно.

– Как же так, Пал Егорович? – изувеченные губы исказила карикатурная улыбка. – Работал, как мог, старался, ни о чем таком не подозревал… Только не говори, что это требуется Родине, не поверю… Мы ведь многого добились в своей работе, ты вспомни… Секретарь предисполкома Решетников – он ведь оказался махровый враг, в квартире под полом радиостанцию нашли… А эти якобы немецкие колонисты, прибывшие из Одессы, которых мы неделю выслеживали и взяли, когда они на электростанции диверсию пытались устроить… Разве это не конкретные результаты работы? Да я ночами не спал, Инга забыла, как я выгляжу… Посмотри, что они со мной делают, Павел Егорович. Спать не дают. То настольную лампу в рожу, то кулаком в зубы… Они не только в халатности и некомпетентности меня обвиняют – навесили ярлыков, дескать, я с румынской и венгерской разведкой спелся, прячу их агентов в городе, разлагаю свой коллектив. Будто я специально группу Берзина под удар поставил – напел им небылиц, они и отправились на хутор, где их положили… Вот скажи, разве это не бред? Ты запомни этих нелюдей – следователи Архипов и Терешкин, сволочи те еще, причем некомпетентные, в элементарных вопросах не разбираются…

«А ведь сам, поди, людей допрашивал, – мрачно подумал Шелестов, – разве должность к тому не обязывает?»

– Павел Егорович, ты же знаешь меня… – Арестант опять зашелся пугающим кашлем.

– Знаю, Николай, конечно, знаю, – вздохнул Малютин. – Насколько можно узнать человека за четыре месяца… Скажи мне честно, Николай, как подобает коммунисту: ты вовсе не чувствуешь себя виновным?

– Но не в предательстве же! – вскинул голову Костров. – Не в пособничестве нашим врагам! А этим только дай волю, увлеклись, сами не соображают, что делают…

– В городе действует разветвленная сеть немецких агентов, Николай, – вкрадчиво сказал Малютин, – вы брали одного, другого – их меньше не становилось. Берзина отправили на усиление, поскольку плохо справлялись. Ты должен был работать с ним в полном взаимодействии. Берзин что-то выяснил, потянул за ниточку. Возможно, след был ложный, и все же он вошел в контакт с врагом. Пусть Берзин волк-одиночка, не желал делиться лаврами, все хотел сделать сам, но ты-то как это проворонил? Почему не пристроил своего человека в его группу? Почему все пустил на самотек? Ты виноват, Николай, признайся. Ты самоустранился, потерял хватку.

– Ладно, Пал Егорович, я все понял, – вздохнул арестант. – Что ты хочешь от меня? В дом свой позвал. Может, ужином накормишь?

– Накормил бы, – крякнул Малютин. – Да, боюсь, не поймут такого панибратства. Сам понимаешь, в той же кухне варился. Хорошенько подумай, вспомни последний день, когда ты видел Берзина и его людей. Любая ниточка, любое неверно брошенное слово. Может, кто из твоих людей мог слышать? Помоги, Николай, и обещаю, к тебе отнесутся по-человечески.

– Да обдумался уже, Пал Егорович… – взмолился арестант. – Берзин тем еще партизаном был, никогда ничем не делился, только с других требовал. Как же, он ведь из самой области…

– А ты еще подумай, – настаивал Малютин. – Глядишь, и родится чего.

– Ладно, подумаю… – Арестант опустил голову. – Что с моей супругой, Пал Егорович?

– В порядке твоя Инга, не волнуйся. Никто ее не собирается арестовывать. Я присмотрю за ней, пока ты… ну, сам понимаешь.

– Пал Егорович, может, замолвишь за меня словечко? – Костров поднял голову, губы его задрожали. – Ты ведь не последний человек, сделай что-нибудь, похлопочи, я по гроб жизни не забуду… Ведь не враг я, пойми, не враг. Сам не понимаю, за что страдаю…

– Ладно, – поморщился Малютин. – Сделаю все возможное, чтобы облегчить тебе существование, поговорю кое с кем. А ты подумай, о чем я тебя просил, это очень важно.

Арестант закивал, снова зашмыгал носом.

На душе остался осадок. Заходило солнце, тускнели дневные краски. Максим приводил в порядок мысли, со своими людьми почти не контактировал. На дачу прибыли двое в штатском с удостоверениями НКГБ. Малютин представил их лично: старший лейтенант Цветков, старший лейтенант Малашенко. Люди проверенные, не первый год в органах. Им можно доверять. У них имеются все полномочия, они имеют право добывать от имени Малютина любые нужные сведения. Один из них будет постоянно сидеть на телефоне, другой – бегать по поручениям, если таковые появятся.

– Не волнуйся, Максим Андреевич, – шепнул Малютин, – эти двое не подведут и не спалят. Знаю их лично, еще по Тбилиси.

Перед закатом Шелестов вышел на крыльцо. Перехватил задумчивый взгляд Екатерины, отозвался вежливой улыбкой. Малютин гулял по садику с женщиной. Максим всмотрелся. Это была не достопочтенная Анастасия Львовна. Такая же высокая, стройная, но моложе лет на семь, бледная, с поджатыми губами, одетая в серый пуловер и длинную темную юбку. Малютин поддерживал даму под локоток, что-то участливо ей внушал. Максим догадывался, кто это. Он подошел поближе, секретарь мазнул его взглядом – нейтральным, не возражающим. Женщина передернула плечами. Ее, похоже, знобило. Дама была хороша собой, осанистая, с хорошей фигурой, но удлиненное лицо портили бледность и круги под глазами. Красивые глаза ее затянула пелена. Волосы прятались под бесформенным беретом. Она ежилась, нервно шевелила пальцами.

– Познакомьтесь, Инга Александровна, – сказал Малютин, украдкой выдав взгляд – многозначительный, но непонятный. – Мой помощник, Максим Андреевич Шелестов, сотрудник городского комитета партии. Ответственный и добросовестный работник. К сожалению, не знает вашего мужа, поскольку человек новый. Инга Александровна Кострова – вы уже догадались…

Шелестов учтиво кивнул. Очевидно, земля слухами полнилась. Узнав, что Кострова привезут к Малютину, безутешная жена (пока еще жена) поспешила нанести сюда визит.

– Здравствуйте, Максим Андреевич. – Она сглотнула, удостоив Шелестова безразличным взглядом.

– Вот, пытаюсь объяснить Инге Александровне, что случилось недоразумение, и очень скоро все должно разрешиться. – Малютин не верил своим словам и даже не старался это скрыть. Но женщине он сочувствовал и испытывал неловкость. – Еще раз вас прошу, Инга Александровна, попытайтесь успокоиться, все будет хорошо. Сейчас очень непростое время, возможны любые эксцессы, люди нервные, все напряжены, могут совершать непродуманные поступки…

Объезжать болезненную тему на кривой козе у Павла Егоровича получалось неубедительно. Женщина ему не верила, окружала себя невидимым коконом. А что касается фразы «очень непростое время», то она универсальная для этой страны, применима для всех без исключения веков и эпох.

– Я не могу понять, Павел Егорович, почему такое случилось, – невнятно бормотала женщина, – в чем провинился мой Николай? Он работал, как вол, приходил домой поздно ночью – уставший, разбитый. Часто оставался на работе до утра. Если ему инкриминируют контакты с нашими врагами, то я могу ответственно заявить: их не было! Он бы физически не смог вступить ни в какой контакт…

– Мы сами плохо понимаем, что происходит, – тактично отзывался Малютин. Он явно начинал тяготиться присутствием женщины, но заставлял себя проявлять вежливость. – Я постараюсь все выяснить и в ближайшие дни принять все возможные меры.

– Но вы же разговаривали с моим мужем…

– Прошу извинить, Инга, но мнение Николая – субъективное, я не могу на него опираться при выяснении обстоятельств.

– Господи, что же мне делать… – шептала женщина, – это так неожиданно, ужасно, невероятно… Помогите, Павел Егорович, очень вас прошу, вы же главный человек в этом городе, вам все по силам. А мы с Николаем будем вам очень признательны…

Малютин продолжал смущаться. «Главный человек» – формально это так. Но царь и бог – следственные органы, ранее НКВД, теперь НКГБ. У них свое начальство, свои весомые полномочия и возможность ударить по кому угодно (с санкции начальства, разумеется), вплоть до высших партийных бонз.

– Инга Александровна, я вам уже пообещал, что сделаю все возможное, – твердил Малютин. – А вам следует успокоиться, не думать о плохом. Поезжайте домой, выпейте что-нибудь успокоительное, отдохните. Будет трудно, всегда обращайтесь, телефон вы знаете.

– Хорошо, Павел Егорович, я пойду, не буду вам докучать. – Женщина вздохнула. – У вас и без меня много дел…

– Хотите, я вас отвезу? – неуверенно предложил Малютин. – Или Акулов отвезет. Уже вечер, скоро стемнеет…

– Не надо беспокоиться, Павел Егорович, я сама доеду на автобусе, здесь неподалеку останавливается мой маршрут. Ведь добралась же сюда сама…

– Могу я отвезти, – негромко предложил Максим.

– Да, конечно, – встрепенулся Малютин. – Это отличное предложение. Товарищ Шелестов вас отвезет. Не стоит вечером одной ходить по городу. Эти автобусы ходят в час по чайной ложке. Действуйте, Максим Андреевич, а потом доложите, что довели Ингу Александровну до квартиры.

Женщина равнодушно пожала плечами. Ей было безразлично, с кем и на чем.

Дорога заняла не больше пятнадцати минут. Машина с горкомовскими номерами уверенно ехала по городским кварталам. Движение к вечеру спало. Прохожие тоже попадались нечасто. Завершили работу предприятия и магазины. В центре работали несколько ресторанов, в сквере гуляла шумная компания.

Инга молчала, ежилась, теребила застежку сумочки. Максим иногда поглядывал на нее, но не решался завести беседу. Подъехав к нужному дому на улице Фрунзе, он сбросил скорость, въехал во двор, окруженный платанами.

– Вы знаете, где я живу? – насторожилась Инга.

– Знаю дом, – отозвался Максим. – Павел Егорович показывал. Номер квартиры не знаю.

– 24-я, на втором этаже, это последний подъезд…

Он съехал с дорожки, поставил громоздкую машину под кустами. В доме обитали представители советской и партийной «аристократии» – здесь стояли пара «эмок», поблескивающий свежей краской «ГАЗ-61».

– Спасибо, Михаил Алексеевич… – вздохнула женщина. – Дальше я сама дойду.

– Максим Андреевич, – поправил Шелестов. – Впрочем, это не важно. Я обязан довести вас до квартиры, это приказ Павла Егоровича.

– Как вам будет угодно. – Она пожала плечами и стала выбираться из машины.

Он придержал тяжелую дверь подъезда, пропуская женщину. Свет в подъезде не горел, она нащупывала ступени. Максим терпеливо ждал, не зная, должен ли он ей помочь. В подъезде было глухо и гулко, с улицы едва просачивался вечерний свет. Женщина возилась с ключами, у нее дрожали руки. Дверь отворилась, из квартиры пахнуло воском, словно там жгли свечи. Зажегся свет в прихожей.

– Вот я и дома, спасибо, Максим Андреевич… – Она поколебалась. – Не хотите войти?

– Разве что воды испить, – улыбнулся он, – а то в горле пересохло. Не волнуйтесь, я на минутку.

Он переступил порог, задержался на коврике. Женщина, сутулясь, блуждала по просторной квартире, включала свет. Загорелась люстра, пара настенных светильников. Очертились двери в комнаты, их было не меньше трех, осветился проход на кухню. Там тоже загорелся свет, звякнул стакан – она наливала воду. Потом вышла со стаканом, протянула его Максиму.

– Не могу без света, – объяснила женщина, – страшно становится. Даже по ночам не выключаю. – Она ежилась, отводила глаза. – Вчера ночью от шума проснулась, на кухню захожу, а там мыши – страшные, не боятся ничего. Я чуть от страха не умерла… Ладно, дело житейское. – Она махнула рукой, пошутила с натугой: – Говорят, мыши – признак достатка…

Шелестов выпил, поблагодарил.

– Вы совсем одна?

Женщина вздохнула:

– Одна.

– Понятно… У вас продукты есть?

– Да, спасибо, все есть. Крупы, растительное масло, сухари… – Она печально улыбнулась. – Насушила пару недель назад, чтобы хлеб не портился, а Николай даже взять с собой не смог…

– Вы не работаете?

– Сейчас нет… Я окончила текстильный факультет Иваново-Вознесенского политехнического института, это было в 1925 году. Очень рано вышла замуж. Николая постоянно переводили – то в Хакасию, то на Украину, то в Западно-Сибирский край, у меня нигде не получалось работать больше двух лет. К тому же неустроенный быт. В конце 1939-го приехали сюда. Николаю выделили эти хоромы, думали наконец-то заживем нормальной жизнью… – Глаза женщины наполнились слезами.

– Муж никогда не говорил с вами о работе? – рискнул спросить Максим. Женщина сделала недоуменное лицо, задумалась. – Особенно в последнее время, – добавил Максим.

– Знаете, нет… Ни в последнее, ни до того… Я видела, как он устает, спина у него болела. Мог за ужином пропустить стопку-другую, но никогда не позволял себе лишнего… Он ограждал меня от своей работы, понимаете? Берег, чтобы я ни о чем не знала. Я иногда спрашивала, а он словно каменную стену воздвигал, переводил разговор на другую тему. Иногда оцепенение на него накатывало, сидел неподвижно, будто витал где-то…

– Инга Александровна, спасибо за воду, мне надо идти.

Она немного оживилась, но когда он уходил, снова поникла, потускнели глаза.

Когда он вышел из подъезда и направился к машине, неожиданно – как головой о футбольную штангу – свет фонаря в глаза:

– Не спешите, гражданин, предъявите документы!

Силуэты в фуражках с карабинами, повязки на рукавах. Максим ничем не выдал своего испуга. Нахмурился, стараясь не щуриться. Глупо устраивать потасовку – место неподходящее, к тому же их было двое, а третий грамотно держал дистанцию и скинуть карабин с плеча мог стремительно.

– В чем дело? – проворчал Максим. – Я работаю в горкоме партии, выполняю поручения первого секретаря Малютина… – Рука медленно потянулась во внутренний карман пиджака за документами.

– Хорошо. Стойте спокойно, – документы у него отобрали, старший наряда начал при свете фонаря вчитываться. Замешкался: очевидно, не каждый день приходилось сталкиваться с подобными бумагами. Поколебавшись, вернул их Максиму, посмотрел в лицо. Шелестов мысленно чертыхнулся – надо же, подфартило.

– Этого мало, сержант? Справку о смерти показать?

Второй боец приглушенно хихикнул. Первый издал что-то невнятное, осветил номер стоящей неподалеку машины.

– Это ваша машина?

– Это государственная машина, – поправил Шелестов. – Находится на балансе горкома, во временном распоряжении первого секретаря, поручения которого я выполняю. Еще вопросы, товарищи? Прошу простить, у меня мало времени.

– Хорошо, все в порядке. – Сержант козырнул.

Глава шестая

Утро выдалось пасмурным. Небо бороздили свинцовые тучи. Но дождя не было, причем уже давно. Земля пересохла, местами потрескалась. Ветер набегал порывами, гнул ветки кустарника. Но было тепло, даже жарко.

Офицеры особой группы вышли из машины и настороженно огляделись. Шансы угодить в засаду, подобно людям Берзина, сохранялись. К хутору Гремячему добирались окольными путями, несколько раз проверялись, но никого не встретили. Заранее прилежно проштудировали милицейские отчеты, местность представляли. До реки, где проходила граница, отсюда было метров триста.

– Всем приготовить оружие, – распорядился Максим. – Работаем в партизанском режиме. Коган, осмотреть кусты справа. Буторин, пройди по дороге в обе стороны, проверь, не смыкается ли с этой грунтовкой еще какая. Сосновский, проверить подсобные строения. За работу, товарищи офицеры. Будьте настороже.

Сотрудники разошлись в разные стороны. Максим нащупал в кармане «ТТ». В другом кармане – пара запасных обойм. Малютин выдал из «личных запасов». Документы насчет «особых поручений» подразумевали ношение оружия.

Следы машины, на которой приехали сотрудники Берзина, отчетливо вдавились в высохшую грязь. Дальше хутора машина не пошла. Когда нашли тела, транспорт находился здесь же – злоумышленников он не привлек.

Несколько минут Максим поколдовал у разбитого палисадника, перебрался внутрь, поползал на четвереньках, отыскивая следы. Медленно отправился за угол, задержался у крыльца. Трещали доски за пустырем, чертыхался Сосновский, обследуя сараи. Шелестов стоял у крыльца, озирался. Брызги крови на крыльце и под крыльцом, неподалеку бочка, за ней – развалившаяся телега. Там тоже кровь и высохшие следы мозговой жидкости.

Максим ходил по хутору, делал «зарубки» в голове. Пока ничто не противоречило милицейским отчетам. Будет крайне грустно, если не отыщется зацепка. Напротив крыльца – приземистая сараюшка, перед ней дровяник, содержимое которого основательно разворочено. В ту сторону Максим не пошел – туда по периметру приближался Сосновский.

Шелестов осторожно поднялся на скрипучее крыльцо, потянул дверную ручку. Из хаты исходил гнилостный запах – там давно никто не жил. За десять минут он обследовал строение, вышел наружу, вспотевший и разочарованный. Сунул папиросу в зубы, стал чиркать зажигалкой.

Сосновский копался на задворках. Между дровяником и сараем были разбросаны дрова, он перебирался через них, осматривался и явно тормозил. Со стороны сломанных ворот подошли Коган с Буториным.

– Другой дороги нет, командир, – сообщил последний. – Только эта, по которой мы приехали. Она отворачивает от дороги, что вдоль берега, и идет, кажется, в Столбы. Это убогая деревушка в трех верстах отсюда. Дорогой сто лет никто не пользовался, кроме людей Берзина, – по уши заросла чертополохом. Я прошел по ней метров триста – никаких следов другой машины. Значит, злоумышленники пришли и ушли пешком. Если и имели транспорт, то где-то далеко.

– В кустах справа от дороги был один человек, – добавил Коган. Он брезгливо стряхивал веточкой с колена раздавленную гусеницу. – Пару окурков нашел, следы. Значит, долго он там высиживал. Это он прикончил водителя Берзина, который дожидался у машины, кажется, Фомин была его фамилия. Кровь на обочине. Подкрался сзади, перерезал горло… А как прикончил, присоединился к своим.

– В доме был один, – сказал Максим. – Этот не курил, фантики от леденцов совал в щель за подоконником. На табуретке сидел, следы от сапог отпечатались. Он убил оперативника, который в дом забежал. Гильза на полу от «ТТ», ее милиция почему-то не подобрала… Михаил, что у тебя?

– Работаю, – буркнул Сосновский. Он поковырялся под дровяником, заглянул в сарай и тут же выскочил, зажав нос.

– Лучше работай, – крикнул Коган. – Там позиция хорошая, двор идеально простреливается. А еще там, видимо, сидели, – показал он пальцем на северную сторону, – я на их месте точно бы там окопался.

– Сидели, – подтвердил Сосновский, не жалующийся на слух, – гильзы разбросаны, щедро поливали. Не повезло нашим…

– Я заодно за сараями смотрел, – сказал Буторин. – Есть следы, но там высокая трава, она недолго была примятой, уже поднялась. Похоже, в тот лес и уходили, – махнул он рукой на чернеющий на северо-востоке осинник. – А если пешком прибыли, то уже и следов не сыщешь.

– Могли бы пограничных собак привлечь, – хмыкнул Коган. – Неужели не выделили бы на благое дело?

– Малютин говорит, что привлекали, – сказал Шелестов. – Да толку никакого, злодеи подготовились, перец сыпали. Собака металась туда-сюда, вертелась юлой, потом отчаялась…

– А я тут вот о чем подумал, Максим Андреевич, – задумчиво изрек Коган, – кто такие этот Берзин с его людьми? Обычная группа из области. Про «крота» информации не имела. Особых достижений, как говорят, у них не было. Зачем было так хитроумно уничтожать группу, если ее члены плутали в потемках и вреда противнику не приносили? Значит, вышли на что-то, стали опасны?

– Это несомненно, – согласился Максим. – Только все концы в воде и следы подчищены. С Берзина уже не спросишь, а Кострова прибрали именно за это – в принципе, справедливо, проявил халатность и недальновидность. Но что мы имеем сейчас? Засаду устроили идеально, никаких концов. Оперативники сопротивлялись – те, кто не сразу погиб, но ни в кого не попали…

Ругнулся Сосновский, поскользнувшись на чурке. Схватился за стену сараюшки, зацепил приставленный к стене лист шифера. Тот оторвался от стены, повалился на ногу Сосновскому. Парень взвизгнул от боли, запрыгал. Остальные задумчиво на него смотрели.

– Хорошо танцует, – меланхолично изрек Буторин, – и ничто ему не мешает.

– Берегите свои природные аксессуары, называется, – хмыкнул Коган. – Интересно, от пули он так же сможет отскочить?

– Да уж, вам смешно… – шипел за дровяником Сосновский. – А мне тут, знаете, не до смеха…

– Странно, мы похожи на смеющихся людей? – пожал плечами Коган.

– Слушайте, здесь что-то есть, – обнаружил Сосновский. – Давайте сюда…

Подходили осторожно, словно боялись нарваться на мину. Двое обходили справа, один слева. Сосновский стоял на коленях, отбрасывал чурки, выпавшие из поленницы.

– Ну, и физиономия у тебя, Миша, – усмехнулся Буторин. – Лимон съел?

– Да иди ты, – огрызнулся парень. – Смотрите, Максим Андреевич, это же кровь! – Он показал на расчищенный от дров пятачок.

Оперативники с интересом всматривались. В глину действительно впиталось что-то бурое. Брызги крови? А чурки из поленницы высыпались не сами по себе, их сбросили намеренно, чтобы прикрыть пятна.

– Ну, что ж, хорошо, – оценил Шелестов.

– Кому хорошо, а кому больно, – буркнул Сосновский. – А теперь сюда посмотрите, – на стене сарая на высоте чуть больше метра тоже остались разводы. Минуту назад их заслонял обломок шифера. – Словно сползал кто-то по стене.

– Мне кажется, я знаю, кого следует арестовать вслед за Костровым, – проворчал Коган. – Всю эту никчемную братию милицейских сыщиков. Как работали – непонятно, за лист не посмотрели, под чурками не проверили…

– Не факт, что мы бы это сделали, не помоги нам товарищ Сосновский, – усмехнулся Максим.

– Выходит, я отличился? – догадался Михаил.

– Ты просто душка, – хмыкнул Шелестов. – У злодеев здесь была одна из точек обстрела, и кто-то из сотрудников подстрелил одного нападавшего. Судя по высоте, попал в живот или в бок. Скорее, последнее – ранение сквозное, бандит испачкал стену, пока сползал. Ранение серьезное, но он не умер, по крайней мере, здесь…

– Не вижу за сараями следов волочения, – сообщил Буторин. – И с другой стороны не видно. Может, добили и закопали?

– Не было у них на это времени. Уйти торопились, они же не знали, что всю ночь на хуторе никого не будет… Черт, они его не тащили, а несли! – догадался Максим. – Во всяком случае, первое время… Мужики, еще раз все осмотреть! Ходить вдоль хутора концентрическими кругами, увеличивая радиус!

Все это сильно смахивало на поиски грибов. Офицеры блуждали вокруг построек, лезли в высокую траву, находили следы, потом опять их теряли. Наконец Буторин, рыщущий к северо-востоку от строений, издал радостный крик, замахал руками.

Это было метрах в трехстах от плетня. Наконец-то обозначились следы волочения! Очевидно, до этого момента его несли на руках, примятая трава впоследствии поднялась – эти люди были умны. Дальше решили волочь. А оперативники, работавшие на месте преступления, в такую даль не пошли.

В этом месте злоумышленники, возможно, сделали привал. Валялись окурки, скомканная сухая тряпка, пропитанная кровью. Бурые пятна на земле. Коган поднял тряпку двумя пальцами, брезгливо поджав губы, стал разглядывать. Крови раненый потерял достаточно, без медицинского вмешательства шансов выжить у него не было.

Все задумчиво уставились на темный осинник, куда вели следы. До него было метров триста.

Дальше шли, рассыпавшись цепью, достав пистолеты. Тело волокли к лесу, перетаскивали через поваленные деревья, затем продирались через заросли шиповника. По одному спускались в лощину, заросшую кустами и ветвистыми деревьями. Раненого тащили по дну оврага. Уже ощущался запах, приходилось затыкать нос. Коган достал платок, дышал через него. На склоне была расщелина, заваленная камнями и ветками, – вонь исходила оттуда.

– Осторожно, – предупредил Шелестов. – Могли гранату засунуть. Начнем доставать, и всем каюк…

Но гранаты не было, обошлось. На то, что труп найдут, злоумышленники не рассчитывали, иначе изуродовали бы своего покойника до неузнаваемости.

Оперативники осторожно сняли ветки, отодвинули камни. Жужжали и кружились мухи, вонь стояла тягостная. Сосновский схватился за горло, буркнул: «Пардон» и выплеснул не переварившийся завтрак.

Тело пролежало в расщелине не меньше недели. Погода стояла теплая. Труп наполовину разложился, хотя одежда осталась целой. Кожа еще сохранилась, но цвела пятнами. Отворачиваясь, стараясь не дышать, мертвеца извлекли из расщелины, положили на землю. Лицо скукожилось, исказилось. Глаза были открыты, в них застыла какая-то слизь.

Одет обычно: дешевый пиджак, рубашка, холщовые штаны, кирзовые сапоги. При жизни ему было чуть больше тридцати. Вытянутое лицо, утолщенный снизу подбородок, крутой лоб переходил в залысину. В районе левого бока запеклась кровь – перевязку парню не делали. Но умер он не от раны – пока тащили, был жив, хотя и очень плох. Умер от того, что перерезали горло, избавляясь от обузы. На шее тоже запеклась кровь, превратившись в жуткое черное жабо.