Текст книги "Секретный бункер"

– Вобликов, назад! – ахнул Ракитин, хватая подчиненного за шиворот и втаскивая за расколовшийся бетонный кожух.

– Их немного, товарищ майор! – проорал Шашкевич. – Справимся! Ну, что, шашки наголо?

Вот чего, спрашивается, орал? Впрочем, немцы тоже оглохли и вряд ли что-то слышали.

Шашкевич метнулся за выступ в скате, Корзун плашмя распростерся в грязи. Из соседнего квартала выбежали пять немецких солдат. Видимо, навоевались, а может, решили отсидеться, пока не улягутся артиллерийские страсти. Они скатились в канаву, взбудораженные, залитые кровью. Двое были в расстегнутых шинелях, остальные в кителях «фельдграу». У двоих – автоматы МР-40, другие с карабинами. Они наперебой кричали, что надо убираться из этого района, что эти чертовы русские совсем озверели!

Встреча вышла занятной. Скатившийся первым гренадер выпучил глаза, уткнувшись в строгий и принципиальный взгляд майора советской контрразведки. Жалобно ахнул: «О майн гот!», кинулся поднимать оброненный карабин. Пусть бы даже руки поднял – не было сегодня намерения брать пленных! Андрей стрелял, не отнимая палец от спускового крючка, во рту скрипели и едва не ломались зубы. Стреляли и остальные, кто успел среагировать.

Не спрятаться в этом хаосе водопроводных труб, где даже бетонные кожухи – высотой в полметра! Только один успел схватиться за оружие, но выронил автомат, подогнулись ноги, и он упал на спину, скалясь с таким упоением, словно в жизни настало что-то светлое и радостное.

Трое рухнули как подкошенные, причем поочередно, падали, как подпиленные столбы. Один успел развернуться, полез обратно, крича во всю глотку и впиваясь в землю ногтями. Предчувствия не подвели: две пули угодили в мягкие ткани – и, судя по воплю, эти ткани оказались очень мягкими!

Шашкевич сорвался с места, полез на склон, схватил бедолагу за ноги, потащил вниз. Тот свалился на дно канавы, вереща от пронзительной боли, извивался, словно червяк на крючке, одержимый тягой к жизни. Он едва руку не прокусил Шашкевичу – благо тот успел отдернуть! Старший лейтенант, кипя от бешенства, схватил солдата за ворот шинели, подтащил к бетонной опалубке и самозабвенно ударил его затылком о твердый бетонный край, при этом входя в раж. Он не очнулся, даже когда противник утратил признаки жизни, а затылок раскололся как орех. Корзун схватил товарища за рукав, оттащил от трупа.

– Федя, кончай, ты что его колотишь, как воблу?

– Молодец наш Федор, – хмыкнул Вобликов, – всего добьется. Даже того, чего не надо. Полегчало, Федор Емельянович?

– Да идите вы… – Шашкевич успокоился, стал себя ощупывать, словно отходил от анестезии.

Мертвецы валялись с перекошенными лицами, в глазах запечатлелся животный страх. Судя по одеянию, солдаты вермахта, инженерное подразделение. Кроме этой пятерки, никого. Вобликов вскарабкался наверх, осмотрелся и сполз обратно.

– Все спокойно, товарищ майор. Ну, что, Гитлер капут? – Он надрывно засмеялся.

– Да, капут продолжается, – согласился Андрей. – Но если дальше пойдет тем же образом, то это слово и нам привидится. Вспоминайте, где мы оставили машину.

– А чем мы должны вспоминать, товарищ майор? – жалобно протянул Шашкевич и начал подниматься. – Эх, грехи наши тяжкие…

– Я помню, – сказал Корзун. – У меня вообще великолепная зрительная память. Нам осталось метров триста – там машина, если еще не угнали. Разрешите возглавить процессию, товарищ майор?

– Действуй, – кивнул Ракитин. Что-то с памятью сегодня стало – смешалось все в голове, мертвые черти громоздились штабелями. Требовался вдумчивый перекур, но это стало бы непозволительной роскошью…

Глава четвертая

К вечеру 23 апреля штурмовые колонны уже вели бои на улицах Берлина, медленно продвигались к центру. Войска несли тяжелые потери, постоянно требовались подкрепления. Общая протяженность фронта в районе германской столицы составляла 100 километров и на первых порах практически не менялась. Каждый встречный дом оказывался крепостью, щетинился огнем. Улицы перегораживали баррикады, в том числе из перевернутых трамваев и грузовиков. Многие улицы были узкие, танкам негде было развернуться. Их поджигали из ручных гранатометов – стреляли из чердачных окон, из подвальных помещений. Подбитые танки перегораживали проезд, наступление стопорилось. Их пытались оттащить с помощью тросов, но подбивали и буксиры.

Пехота на узких улочках попадала под шквальный огонь, автоматчики метались, ища укрытия. Отдельные группы просачивались на параллельные улицы, но там происходила та же картина. Иногда штурмовые отряды немцы пропускали, а потом били с тыла – из-за угла, из окон, забрасывали гранатами или бутылками с зажигательной смесью.

Каждую штурмовую колонну сопровождали легкие полевые орудия. Их тащили на «ГАЗ-67», но машины не всегда удавалось даже развернуть. Немцы уничтожали расчеты, разворачивали пушки и били из них по советским порядкам…

С приходом темноты наступление замедлилось, многие части остановились, занимая оборону в отбитых зданиях. На отдельных участках, где оборона противника была наиболее сильная, войскам вообще не удалось продвинуться.

23 апреля наибольших успехов добился 9-й стрелковый корпус генерал-майора Рослого. Полностью был отбит район Карлсхорст, часть Копеника. Отдельные группы вышли к Шпрее, с ходу ее форсировали, под шквальным огнем закрепились на другой стороне. Но и там темп наступления снизился. Бойцы генерала Рослого расширяли плацдарм, немного продвинулись по городским улицам и стали, встретив упорное сопротивление немцев.

В тот же день с юга к Берлину подошла 3-я танковая армия Рыбалко 1-го Украинского фронта маршала Конева и уперлась в непреодолимый Тельтов канал. Это был ров, до краев заполненный водой, с бетонированными берегами. Северную сторону немцы укрепили идеально: траншеи, железобетонные доты. Зарылись в землю танки и самоходные орудия. Здания над каналами выглядели неприступными бастионами.

Горячие головы собирались брать канал с ходу, но все же взвешенный подход к делу возобладал. Пришел приказ: тщательно подготовиться к форсированию канала, нарастить артиллерийскую группировку на южном берегу, 24 апреля приготовиться к штурму…

Измотанные оперативники только через два часа добрались до своего расположения. Армия ушла, штаб охраняли две усиленные роты. Штабисты готовились к переезду, завтра им предстояло перебраться в Халле.

Через Ханнесбург непрерывным потоком шли подкрепления на фронт: маршировала уставшая от долгих переходов пехота, шли самоходные установки, тяжелые танки «ИС-2», тягачи тащили орудия 75-го калибра. Автомобили «ГАЗ-ААА» повышенной проходимости везли цистерны с горючим.

Утренний урок не прошел даром – штаб охранялся как президиум Центрального комитета ВКП(б). Отдохнуть удалось минут сорок, после доклада Старыгину. Тот выслушал, скептически поцокал языком, а потом неохотно признался, что в принципе доволен ситуацией, ведь оперативники остались живы.

– Признайся честно, майор, много шансов, что дело выгорит?

– Признаюсь честно, товарищ полковник, шансов немного. Но удочка заброшена, вдруг клюнет большой карась?

– Хорошо, будем ждать, но особо не обольщайтесь. Завтра остаетесь здесь. У деревни Бирштау за сутки построили фильтрационный лагерь – ожидается наплыв «гостей». Будет работать 2-й отдел, сотрудники Наркомата госбезопасности. Твои люди пусть тоже присутствуют – для усиления, так сказать.

– Я понял, товарищ полковник. Но мы всегда должны быть на связи. А вдруг у Крейцера что-то выгорит?

– Ой, ладно, – отмахнулся полковник, – выгорит – не выгорит… Отделу шифрования даны указания – люди постоянно будут дежурить на нужной волне. Если что-то придет, ты узнаешь первым…

Но уже через час произошло знаменательное событие, на которое они даже не рассчитывали! Майор заглянул в отдел, там царило нездоровое возбуждение. Заливисто смеялся Олег Вобликов, бренчали алюминиевые кружки с чаем.

– Я не понял, – нахмурился Андрей, – почему веселится и ликует весь народ? Германия подписала акт о капитуляции?

– Нам удалось, товарищ майор, – с гордостью сообщил Корзун, – вас будить не стали, сами сбегали в 8-й отдел. Помните Елизавету Петровну? Ну, Лизку Быстрицкую из шифровального отдела – она геройствовала, когда мы диверсантов поджидали?

– Не припомню, чтобы Лизка геройствовала, – засомневался Шашкевич, – сидела на берегу дура дурой, всякие гадости нам выкрикивала. Надо же, приняла участие в операции по обезвреживанию диверсионной группы. В кино это называется «массовкой»…

– По делу можно? – начал раздражаться Андрей.

– Так мы по делу, – уверил Корзун. – Елизавета Петровна нынче наша прямая связь с бункером фюрера. Ей приказали не есть, не спать, а сидеть с умным видом в наушниках и слушать эфир… В общем, двадцать минут назад ваш протеже, товарищ майор, вышел на связь из бункера Гитлера!

– Вот черт… – Ракитин облегченно выдохнул, нащупал стул и плюхнулся на него. – Подробности имеются?

– Да сколько угодно, – заулыбался Вобликов. – Это не фуфло, извиняюсь за выражение. Крейцер работал без принуждения. В начале каждой фразы – запятая. Его работа – сидеть за радиостанцией, имеющей обширный диапазон частот. Никто не следит, чем он занимается, просто выполняет поручения руководства. Его подхватили саперы, устанавливающие мины на Рутгерштрассе, отправили на машине в тыл. Этот засланец, по-видимому, неплохой актер, хотя, если честно, товарищ майор, выглядел Крейцер так, словно действительно провалялся сутки без сознания. Штандартенфюрер Кампф ему поверил, дал 12 часов на отдых, но Крейцер отказался, отдохнул час, помылся, переоделся…

– Какие подробности, – поморщился Андрей. – Сам выдумал?

– Почти, – согласился Вобликов, – трудно, что ли, додумать?

– Трауберг в бункере?

– Да, он там, – кивнул Корзун, – а также Гитлер, Геббельс, Борман, высшие чины СС и вермахта, включая командующего берлинском гарнизоном генерала Вейдлинга. Недавно состоялось совещание военного командования, на нем присутствовал лично фюрер, отдавал указания и визжал как поросенок. Приняли решение о снятии 12-й армии Венка с Западного фронта и направлении ее на соединение с окруженной 9-й армией Буссе. Для организации наступления в штаб Венка отправлен фельдмаршал Кейтель. Мы доложили по инстанции, товарищ майор. Они пытаются повлиять на ход сражения, но им не удастся. Армия Венка фактически окружена. И вокруг Берлина мы скоро замкнем кольцо.

– Это не может быть дезой, товарищ майор? – осторожно спросил Вобликов. – Да, Крейцер действует без принуждения, но, может, в этом и есть подвох? Передумал, пока бежал, и обо всем признался своему руководству. Да, семья подвергается опасности, но что мы знаем о темных фашистских душах? Брякнуло что-то в голове, решил, что судьба рейха важнее судьбы домашних?

– Теоретически это возможно, – допустил Ракитин, – однако крайне маловероятно. Или я совсем перестал разбираться в этих «потемках»… Крейцер мне видится другим человеком. Он из другого теста, нежели все эти фанатичные приверженцы бесноватого Гитлера…

– Будем надеяться, что так, – кивнул Корзун. – В таком случае свой первый концерт Крейцер отыграл. Назовем это «Крейцерова соната № 1».

– Мне это что-то напоминает, – задумался Вобликов. – Был такой музыкант?

– Был, – подтвердил Андрей. – Малоизвестный французский скрипач Рудольф Крейцер. Был придворным скрипачом при Наполеоне, кропал этюды. А «Крейцерова соната» – это вообще-то Бетховен, «Соната № 9 для скрипки и фортепиано». Знаменитое произведение. А еще у Льва Толстого есть такая повесть, запрещенная царскими цензорами из-за весьма непристойного содержания и неприличных высказываний главных героев…

– А вы откуда знаете? – поразился Вобликов.

– А ты считаешь, что твой командир – тьма таежная? – усмехнулся Андрей.

Армия Вальтера Венка стала последней надеждой фюрера. Войска лихорадочно снимали с Западного фронта и разворачивали на соединение с гибнущей группировкой Теодора Буссе. Армия Венка сделала внезапный разворот и нанесла удар в районе Потсдама, потеснив советские части. Это был неожиданный маневр, но он не мог повлиять на общую картину событий. Атаки Венка прекратились на подступах к Потсдаму, части 12-й армии заняли оборону и стали отражать советские атаки. 9-я армия Буссе продолжала гибнуть в окружении…

Войска 1-го Белорусского фронта давили с востока, медленными темпами продвигались по городским улицам. Приходилось преодолевать яростное сопротивление. 1-й Украинский фронт маршала Конева наступал с юга.

К утру 24 апреля на южном берегу Тельтова канала приготовилась к бою мощная артиллерийская группировка. Плотность орудий достигала 650 стволов на километр фронта. Мощным ударом из всех орудий вражеская оборона была подавлена. Части танкового корпуса генерала Митрофанова форсировали канал, закрепились на северном берегу и стали расширять плацдарм. Танки вошли на городские улицы, двинулись на соединение с войсками 1-го Белорусского фронта, наступающими с востока.

В Берлине воцарился хаос. Гражданское население пряталось по подвалам и бомбоубежищам, многие пытались любым способом вырваться из пылающего города…

2-му отделу контрразведки и офицерам госбезопасности приходилось справляться с огромным потоком людей. В Бирштау, на восточной окраине Берлина, творилось что-то невообразимое. Такое ощущение, что здесь собралось все население планеты. Через наспех сформированные фильтрационные пункты пропускали десятки тысяч людей. Боевые действия в этом районе закончились. Специальные органы зашивались, не хватало сотрудников. Сюда свозили немецких и советских военнопленных, жителей Германии, перемещенных лиц, когда-то завезенных сюда с востока.

Работали СМЕРШ, сотрудники Наркомата госбезопасности, Отдела проверочно-фильтрационных лагерей НКВД. К пунктам выстраивались огромные очереди. Местных жителей проверяли лишь поверхностно – в основном визуально. В большинстве это были женщины, дети, пожилые люди. Сотрудники наметанным взглядом выискивали подозрительных – они могли оказаться членами СС, офицерами вермахта. Их собирали отдельно и увозили в неизвестном направлении для дальнейшей проверки.

Взятых в плен военнослужащих пешим порядком под усиленным конвоем отправляли на восток, в Лансберг. Их ожидали долгие годы в плену на восстановление ими же разрушенного хозяйства.

В Бирштау проверяли перемещенных лиц и советских военнослужащих, освобожденных из плена. Их доставляли из Швербурга, находящегося в 15 километрах к северо-западу, там функционировали лагеря для военнопленных. Часть контингента немцы расстреляли при отступлении, других – не успели. Несколько сотен заключенных при подходе Красной армии совершили побег, захватив оружие, уничтожили охрану, вырвались на волю, а теперь опять оказались взаперти, уже у своих…

На пустыре между параллельными рядами колючей проволоки царило столпотворение. Две роты автоматчиков охраняли мероприятие. Хрипло лаяли служебные овчарки, звучали предупредительные окрики. На западе гремела канонада, в воздухе ощущалась пороховая гарь. До центра Берлина отсюда было километров двенадцать, дул западный ветер, принося из района боев запах смерти.

Оборванные бледные люди медленно брели между рядами колючей проволоки. Многие были больны, их поддерживали товарищи. Особых старожилов здесь не было: по мере переполнения лагерей немцы уничтожали тех, кто был не в состоянии работать. Кому-то стало плохо, он навалился на столб, стал сползать. Помощь товарищей не помогла, человек потерял сознание. «Позовите врача! – закричали люди. – Это Василий Петрович Шнырев, заместитель командира полка по политической части! Он хороший человек, в плен попал в июле 44-го из-за контузии!»

Охранники отворачивались, прятали глаза. «Хорошие люди в плен не попадают», – буркнул кто-то. Но медика все же вызвали, помощь оказали – по-видимому, последнюю, когда политработника уносили, он не подавал признаков жизни.

К военнослужащим, попавшим в плен, относились негативно. Представление о них как о предателях вымарать из всеобщего сознания было невозможно. Особенно у тех, кто в плену не был.

Ракитин медленно ходил по гаревой дорожке (здесь раньше располагалось футбольное поле и дорожки для бегунов), курил и испытывал противоречивые чувства к происходящему.

К проверочным пунктам тянулось несколько очередей. Первичная проверка была в основном визуальной – ни у кого здесь не было документов. Военнопленные перемешались с гражданскими – русскими, украинцами, поляками. Было много женщин – худых, изможденных, но были и те, кто выглядел здоровым, кто носил нормальную одежду и не производил впечатления доходяг. Все эти люди жили в разных условиях, имели разные судьбы. Кто-то нервно смеялся. Но в основном стояли молча, смотрели исподлобья.

Ракитин подошел поближе.

– Товарищ майор, покурить оставите? – жалобно попросил молодой парень за колючкой. Андрей кивнул.

– Не положено, – строго сказал автоматчик. – А ну, отойди от сетки, дистрофик.

– Сам ты дистрофик, – проворчал военнопленный и отвернулся.

Обиду этих людей можно было понять. Ни цветов, ни радостных поздравлений по случаю освобождения они не ждали. Дальнейшая судьба большинства из них не была предметом зависти. Тех, кто пройдет проверку, тоже не ждет ничего хорошего – всю оставшуюся жизнь они проживут под косыми взглядами, получат поражение в правах, не смогут устроиться на нормальную работу, не говоря уж о вступлении в партию.

Но, как ни крути, то, что делали сотрудники специальных ведомств, было необходимо. Под видом несчастных «овечек» в советский тыл просачивались полицейские, предатели, шпионы и диверсанты, подготовленные в немецких разведшколах, всю эту публику предстояло отсечь. Ради этого и устраивались многолюдные сборища. Иной цели не было. Большинству «контролеров» не доставляло удовольствия фильтровать своих соотечественников, львиная доля которых была ни в чем не виновата…

Возмущался обрюзгший мужчина в пиджаке и кепке. Он сыпал польскими словами, много жестикулировал. Офицера госбезопасности что-то насторожило. Он переписал данные «товарища», задумчиво посмотрел на его физиономию и задал несколько вопросов. Старший лейтенант интеллигентной наружности был, по-видимому, полиглотом. Собеседник частил, как печатная машинка. Офицер знаком подозвал товарища, что-то сказал ему. Тот смерил взглядом поляка, покосился в сторону. Подошел автоматчик и жестом приказал следовать за ним. Мужчина побледнел, губы его затряслись.

Три месяца назад войска 1-го Украинского фронта отбили у фашистов концлагерь Освенцим в Польше. Удар был внезапный, немцам пришлось в спешке уходить. Спрятать следы своих преступлений они не успели. Ракитин был временно прикомандирован к Управлению 13-й армии генерал-полковника Пухова. Он лично прибыл в Освенцим со своими ребятами, все видел своими глазами. Волосы вставали дыбом. Это был ад – в прямом и точном смысле. Он видел горы трупов, которые немцы не успели «утилизировать», видел обитателей бараков с пустыми глазами – это были не люди, а растения. Видел помещения, доверху забитые женской и детской обувью, склады с собранными в мешки человеческими волосами. Видел газовые камеры, трубы крематориев. Как выяснилось позднее, трех крематориев немцам оказалось мало – они не справлялись с объемом работ; собирались строить четвертый.

Сколько миллионов истребили там немцы? Это могли подсчитать лишь потомки. Уничтожались евреи, русские, украинцы, венгры с румынами. Стали разбираться и выяснили, что наибольшей жестокостью к заключенным отличались не эсэсовцы из «Мертвой головы», а польские надзиратели! Это были звери, желающие выслужиться перед хозяевами. Они с одинаковым упоением издевались над евреями, русскими, над собственными соотечественниками…

В целом к людям сегодня относились доброжелательно, во всяком случае – к большинству. Бывших пленных собирали в группы. Тем, кто выглядел сносно, предлагали вновь вступить в армию и с оружием в руках идти на Берлин. Уверяли, что тем самым они искупят свою вину за пребывание в плену. Желающих было много, даже те, кто едва ковылял, выражали стремление сражаться.

– Ракитин? – вдруг услышал майор слабый голос. – Андрей Михайлович Ракитин?

Из группы военнопленных, отобранных для участия в боевых действиях, на него смотрел мужчина со слезящимися глазами и совершенно бледным лицом. Он часто моргал, похоже, страдал болезнью глаз. Растительность на лице требовала срочного бритья. Он был одет в испачканную красноармейскую гимнастерку и темные ватные штаны с дырами.

Андрей всмотрелся. Показалось что-то знакомое. Ну и метаморфозы! В прошлой жизни это было породистое ухоженное лицо, гордая выправка комсостава среднего звена!

– Вижу, что узнал… – пробормотал мужчина, отделяясь от остальных, – да, это я, Бубновский… А ты, Андрюха, выжил, целым майором стал, поздравляю… В каком ведомстве, если не секрет, трудишься?

– Контрразведка, – машинально отозвался Андрей. Особых отличительных знаков у сотрудников СМЕРШа не было.

– Ого, высоко поднялся… Надо же, какая встреча – одна на миллион…

– Мир тесен, – сухо заметил Ракитин.

– Это точно, – согласился бывший узник. – Закурить дашь? Хотя нет, не надо, курить начну, сразу с ног свалюсь… А ты, похоже, не рад нашей встрече? – Бубновский прищурил воспаленные глаза. – Все еще зло на меня держишь? Недоволен, что я жив остался? Ладно тебе, кто старое помянет… Жить-то ведь мне уже недолго, сам понимаешь. Сформируют из нас, инвалидов, что-то типа штрафной роты и бросят на самый безнадежный участок фронта…

Пахнуло прошлым, холодок заструился по спине. Как же усердно он гнал от себя это прошлое! Радости от встречи не было, только раздражение. Бубновский разглядывал его с каким-то безразличным спокойствием. Прошли годы, утекли реки, жизнь превратилась в разменную монету, и этому человеку было совершенно безразлично, что думает о нем бывший друг и товарищ. А ведь они действительно были почти друзьями, вместе рыбачили, выпивали. Далеко это было, в Забайкальском военном округе. Но всю страну тогда трясло, в самые дальние уголки заползала беда.

В 37-м году была сформирована 25-я бронетанковая бригада, место дислокации – ж/д станция «Разъезд № 74» в поселке Ясная Читинской области. Впоследствии переименована в 33-ю бригаду. Ракитину тогда исполнилось 27, молодой еще был, но уже с опытом службы после окончания военного училища. Прибыл из столицы, через полгода получил очередное звание старшего лейтенанта и должность командира разведывательной роты. Бубновский был заместителем начальника штаба в том же полку, дослужился до капитана. Отношения были ровные, товарищеские.

Поспорили из-за девушки, но вроде помирились. Маша Осокина лишь недавно прибыла в округ после окончания мединститута, работала в госпитале. Предпочла Ракитина, они стали встречаться, собирались через полгода оформить отношения и зажить счастливой семьей. То, что Бубновский затаил злобу, стало ясно лишь потом. А пока усердно маскировался под хорошего друга.

Вспыхнул конфликт с императорской Японией, стали громко выяснять, кому принадлежит озеро Хасан и река Туманная. Действия Блюхера в этом конфликте были весьма спорными. И все же разгромили китайско-маньчжурских и японских милитаристов, удержали территории. Потом покатились головы. Блюхера обвинили в неумелых действиях и нежелании очистить фронт от врагов народа. Маршала арестовали, обвинили в военном заговоре и участии в «антисоветской организации правых». Подверглись аресту все его родственники и близкие. Было репрессировано почти все окружение Блюхера на Дальнем Востоке. Дела шили белыми нитками, заговорщиков выявляли во всех структурах.

О своем грядущем аресте Андрей узнал случайно, вовремя обратился к начальнику штаба полка майору Кравцову с просьбой разъяснить ситуацию. Кравцов не только разъяснил, но и помог. Подозревать молодого офицера в столь диких вещах было нелепо. Арест не состоялся, вместо этого загремел под суд следователь НКВД, ведущий дело.

Но неприятности не отступили. Громом небесным стал арест Кравцова и назначение на его должность бывшего капитана Бубновского, ставшего майором! Впоследствии стало ясно, кто строчил ночами доносы. Маша поведала в слезах, что свадьбы не будет, планы поменялись. И все дальнейшие попытки до нее достучаться завершились ничем.

Впоследствии Ракитин узнал, что она вышла замуж за Бубновского, тот неожиданно для всех стал влиятельной фигурой. Последнее, что успел сделать Кравцов, – подписать приказ о переводе Ракитина в Киевский военный округ с сохранением звания, но с понижением в должности. Компетентные лица нашептывали: затягивать с отъездом нельзя…

События семилетней давности оставили неизгладимый след. Рана зарубцевалась, но стояло перед глазами лицо Маши, лица хороших друзей и товарищей, раздавленных катком репрессий. Желание пристрелить Бубновского давно не просыпалось. И сейчас, глядя в изможденное лицо старого знакомца, Андрей ловил себя на мысли, что даже в морду тому дать не хочется.

– Что Маша? – спросил он сухо.

– Погибла Маша… – у Бубновского задергался глаз. – В 40-м перевели из Забайкалья в Западную Белоруссию, понизили в должности – назначили начальником строевой части полка… Это в Бресте было… Мы уже полтора года, как женаты были. Маша развестись со мной хотела, все тебя забыть не могла – повод искала… Вот война и развела… Пока я метался на рассвете между крепостью и домом, в нашу квартиру бомба угодила…

Снова прихлынула тоска, появилось желание открутить собеседнику голову. Прирожденный лжец, он и сейчас, похоже, врал и не краснел.

– Мы до последнего держались. – Бубновский опустил голову. – Потом приказали – части гарнизона уходить в леса, искать наших… Несколько дней прорывались… – Бубновский закашлялся. – Прости. Потом опять служба в штабе. Служил в резервной бригаде, в августе 44-го ее в Белоруссии ввели в сражение. В первом же бою немцы на танках прорвались, штаб окружили, мы отбивались… Расстрелять хотели, когда пленили, потом передумали, в тыл погнали. С тех пор кочую по концлагерям, сдохнуть никак не могу. В Польше несколько лагерей сменил, потом здесь, в Фатерланде…

Ракитин молчал, сказать было нечего. Противоречия бились в груди смертным боем.

– Забыть никак не можешь, – констатировал Бубновский. – Ну и зря, Ракитин. Я ведь тогда душой болел за нашу власть, искренне мечтал избавить страну от вражеских элементов… Они везде тогда окопались, во всех структурах… А потом я честно воевал, хоть у кого спроси… Слушай, Андрюха, – встрепенулся Бубновский, – а может, замолвишь за меня словечко? Дескать, хороший человек, много лет его знаю, вместе воевали на озере Хасан, все такое… Ты же фигура с положением, к твоему мнению прислушиваются… Или советом поможешь – что мне сделать, чтобы вырвать из биографии эту черную страницу, связанную с пленом?

– Не помогу, – отозвался Ракитин. – Кончились советы, Бубновский. Вчера последний отдал.

Он развернулся и, не прощаясь, двинулся прочь. Бубновский еще что-то говорил ему вслед, упрашивал вернуться, потом стал выкрикивать обидные слова. Но устоял майор, не самый благовидный поступок – избивать военнопленного. Расстрелять – можно, сослать на Колыму без права возвращения – тоже вариант. А вот избивать при людях – признак собственной слабости.

Навстречу спешил спрыгнувший с подножки «Виллиса» взволнованный лейтенант Вобликов.

– Товарищ майор, есть новости от Крейцера, «Соната номер два», так сказать… – голос лейтенанта дрожал, словно он еще прыгал на машине по ухабам. – Крейцер сообщает, что Трауберг собирается покинуть бункер и направиться в район Тюрлихплац, у него там неотложные дела. Потом намерен вернуться обратно… Но кто его знает, вернется ли?

– Подробности есть? – Ракитин резко встал.

– Есть. Наша Лизавета Петровна, дама дотошная, фиксирует все, что слышит, а Крейцер – педант, он на этих подробностях собаку съел. Сигнал от Крейцера поступил в 16.30 по берлинскому времени. – Оба вскинули руки с часами. 17.01 – и именно по берлинскому времени. Не жить же по Москве, которая сейчас бог знает где! – Он лично слышал, как Трауберг с кем-то говорил по телефону, при этом связь постоянно прерывалась, и он ругался. По-видимому, собеседник настаивал на личной встрече, причем как можно дальше от правительственного квартала. Трауберг против этого не возражал, но долго не могли определиться с местом. При этом Трауберг сидел один в своем закутке в бункере и говорил приглушенно – явно не хотел, чтобы его слышали. Но Крейцер услышал – он парень со способностями. Договорились на девять вечера, район Тюрлихплац, улица Альдерштрассе, 11, квартира 6. Это, видимо, жилой дом, причем неразбомбленный.

– Что мешает разбомбить его к девяти вечера? – озадачился Андрей. – Наш друг Йозеф уверен, что этого не произойдет?

– Мы посмотрели карту, товарищ майор, – не растерялся Вобликов, – это северная часть Берлина, там много узких улочек и переулков. Расположение жилых кварталов в плане наступления очень неудобное. И местное население сильно скучено. Единственная сравнительно широкая улица – та самая Альдерштрассе. Именно в этом районе мы не наступаем. Левее действует 47-я армия, правее – 2-я танковая армия Богданова, а вокруг Альдерштрассе – пустота. Наши туда войдут, но явно не сегодня. И бомбить ее вроде незачем. По сведениям нашей разведки, немецких войск в районе немного, на Альдерштрассе возводят баррикады…

Карта Берлина всплыла у майора перед глазами – с названиями основных магистралей и значимых объектов. Память его подводила редко. Если уж что-то запомнил, то это надолго. Но полностью окружающую картину карта прояснить не могла.

– Давай уточним. – Ракитин еще раз глянул на часы. Время в наличии имелось. Если не вагон, то уж точно – тележка. – Трауберг свой разговор не афишировал, договорился о встрече в отдаленном районе, куда еще не ступала нога советского солдата, и немцев там тоже не много.

– Вы правы, товарищ майор.

– Не иронизируй. Тебе ничего не кажется подозрительным? Не попахивает ли это дело нашими заокеанскими коллегами?

– Знаете, товарищ майор, я не знаю, как пахнут наши заокеанские коллеги, но Корзун, пока я бежал к машине, высказал то же самое. Это, разумеется, предположение. Не скажу, что для офицеров германской разведки побеги на Запад – повальное поветрие, но случаи были, сами знаете. Отсюда следующее предположение: в означенной квартире Трауберга поджидает представитель одной из западных разведок. Будет ли с фигурантом кто-то еще, мы не знаем. Крейцер тоже не знает. Намерен ли Трауберг вернуться в бункер – загадка. Он может получить инструкции и отбыть восвояси. Может исчезнуть уже сегодня. Доверить постороннему получение этих инструкций он не может. В общем, дело темное, товарищ майор…