Текст книги "Огненный мост"

– Бежим! Быстрее, – крикнул он, не выпуская руку девочки.

– Дядечка… я не могу, – простонала Маша. – Ноги трясутся. Я не могу!

– Ах ты, стрекоза! – ободряюще засмеялся Максим, подхватил девочку на руки и пошел быстрым шагом.

Маша доверчиво обхватила его руками за шею и начала плакать.

– Ничего, – тихо проговорил Максим, – все забудется. Ничего страшного не случилось.

В доме было тихо, только над столом хрипела и дребезжала черная тарелка репродуктора. Коган и Сосновский лежали на кроватях и, глядя в давно не крашенный потолок, слушали сводку Совинформбюро. Буторин сидел за столом и чистил старенький примус, подстелив по него прошлогоднюю газету.

«Итоги трехмесячных боев на советско-германском фронте (с 15 мая по 15 августа). Красная Армия вела и ведёт ныне в районе Воронежа, в излучине Дона и на Юге непрерывные кровопролитные бои против наступающих немецко-фашистских войск. Эти бои носят крайне ожесточенный характер. Немецко-фашистские оккупанты захватили в районе Дона и на Кубани большую территорию и важные в промышленном отношении города – Ворошиловград, Новочеркасск, Шахты, Ростов, Армавир, Майкоп. Хотя большая часть населения занятых немцами районов была эвакуирована, хлеб и оборудование заводов вывезены, а частично уничтожены при отходе, Советский Союз понес за это время значительные материальные потери.

За истекшие месяцы ожесточенных боев на советско-германском фронте Красная Армия в упорных боях нанесла немецким, итальянским, румынским и венгерским захватническим войскам огромный урон в людях и боевой технике. За три месяца активных боевых действий летом этого года, с 15 мая по 15 августа, немцы потеряли 1 250 000 солдат и офицеров, из них убитыми не менее 480 000. Они потеряли, кроме того, 3390 танков, до 4000 орудий всех калибров и не менее 4000 самолетов.

Потери советских войск с 15 мая по 16 августа составляют: убитыми, ранеными и пропавшими без вести 606 000 человек, 2240 танков, 3162 орудия всех калибров, 2198 самолетов. Набившие руку на фальшивках гитлеровцы жонглируют головокружительными лживыми цифрами. Так, 12 августа с. г. немцы опубликовали сообщение об итогах весенне-летних боев этого года. Гитлеровцы утверждают, что немецкие войска за этот период якобы взяли 1 044 241 пленного, захватили или уничтожили 10 131 орудие, 6271 танк и 6056 самолетов! Опубликованные Совинформбюро фактические данные о потерях Красной Армии начисто отметают лживые сообщения гитлеровцев…

В течение сегодняшнего дня наши войска вели бои в районах Клетская, северо-восточнее Котельниково, а также в районах Минеральные Воды, Черкесск, Майкоп и Краснодар…»[3]3
  Из сводки Совинформбюро от 18 августа 1942 года.


[Закрыть]

– Значит, и вам веры не было, – проговорил Коган, подложив руки под голову. – Зачем держать МИД, внешнюю разведку, если никому не верят?

– Ты о чем? – нахмурился Сосновский.

– Обо всем, – огрызнулся Коган. – О дипломатах, о тебе, о себе. Вон о Викторе.

– Я тебе чем лежать мешаю? – угрюмо спросил Буторин, повернув голову с седым ежиком в сторону Когана.

– Не мешаешь, – хмыкнул Коган. – Взялся починить примус, чини. Максим Андреевич сегодня должен вернуться. Может, пожрать чего вкусненького принесет. А то эта каша на воде уже в горло не лезет. Я просто хочу знать, почему, когда только ленивый не сообщал о предстоящей войне, все равно информация ставилась под сомнение?

– С чего ты взял, Борис, что ставилась под сомнение? – ровным голосом осведомился Сосновский. – Все учитывалось, все принималось к сведению. Просто у правительства была надежда отсрочить ее начало. Каждый выигранный месяц мог усилить нас. Вы же знаете, что «тридцатьчетверки» едва успели запустить в серию до начала войны, оснастить хоть какую-то часть соединений новыми танками. Про «КВ» я вообще молчу. А новые «яки»? Они же на порядок совершеннее наших «И-16»!

– Это понятно. Но понятно и то, что они все остались на аэродромах, по которым враг нанес бомбовые удары в первые часы нападения. Говорят, не успели отремонтировать и модернизировать все военные аэродромы, поэтому такая скученность самолетов была на запасных и полевых временных аэродромах. Мне говорят, и я верю, хочу верить, потому что думать, что это вранье, – тогда лучше застрелиться. Но я хочу и другое знать. Я хочу знать, почему нам не верят. Когда не верят, это самая страшная пытка. Такая война, а тебе не верят.

– А ты многим верил, следователь? – вытирая руки старой рваной наволочкой, спросил Буторин. – Верить тоже опасно. Ты чего завелся? Застрелиться хочешь? Никто не мешает. А только в такое время лучше думать о другом: как Родине помочь, как пользу принести, как забыть все, что было. Потому что обида будет глодать тебя, пока ты ошибку во время операции не совершишь. Может, хватить ныть, Боря?

– А я не ною! – Коган вскочил с кровати и начал ходить из угла в угол, возбужденно потирая руки. – Я просто боюсь. Боюсь ничего не знать. Да, враг не прорвался к Москве, но теперь он подползает с юга. А мы ничего не можем сделать. Сидим тут!

– А ты ляг, – спокойно посоветовал Сосновский.

Машина въехала во двор, охранники в гражданских костюмах тут же закрыли высокие ворота. Шелестов ждал своего начальника на веранде. Платов легко взбежал по ступеням и остановился, глядя на развешенные на веревке брюки.

– Отстирал уже?

– Так точно, – помедлив, ответил Максим.

Врать в его положении было глупо. Да и не хотелось. Платов умело держал дистанцию, и в то же время отношения между ними за все время существования и работы группы стали ближе, доверительнее. Решения всегда принимал сам Платов, хотя Шелестову и членам его группы приходилось встречаться и с самим всесильным Берией, курировавшим их работу. Нарком задавал тон, он отдавал приказ, ставил общую задачу. А вот ее выполнение, пути решения и тонкости проведения той или иной операции разрабатывались с ведома и при участии старшего майора Платова.

– Пошли к тебе, – коротко приказал Платов и вошел в дом.

Они прошли по коридору мимо общей комнаты, откуда были слышны голоса других членов группы. Платов сбавил шаг, прислушался.

– Как они?

– Готовы выполнить любой приказ, – бодро ответил Шелестов.

Платов поморщился.

Они вошли в соседнюю комнату. Шелестов плотно прикрыл дверь, старший майор недовольно заговорил:

– Максим Андреевич, мне бы не хотелось, чтобы спустя столько месяцев нашей совместной работы между нами возникало недопонимание по некоторым вопросам. Скажите, что это была за выходка в лесу? Хорошо, вы успели застирать брюки и рубашку от крови. Я был в милиции и видел разбитый вдребезги нос. Что это? Пустое фанфаронство, бахвальство перед наивной девочкой, желание похвастаться, мол, вот что я могу? Или стремление сбросить напряжение, выразить протест, на ком-то сорвать зло? Здравый смысл вашего поступка я просто отметаю, потому что считаю вас умным человеком холодных суждений, профессиональным разведчиком.

– Никто же не установит, что это сделал я, – спокойно ответил Шелестов.

– А если установит? Если какой-нибудь ушлый участковый обойдет окрестности, выяснит у любопытных соседей, кто тут живет и насколько странно поведение жильцов этой дачи? И свяжет способности в рукопашной схватке одного из проживающих с событиями в лесу? Вас никто не обвинит в преступлении, вас даже поблагодарят, только на работе группы можно будет ставить крест. Вы понимаете, что подставили под удар и своих товарищей, и меня, и всю идею вашей работы?

Волнение куда-то ушло. Страха перед Платовым не было вообще. Было только беспокойство, возникавшее иногда на протяжении этих месяцев, что вот очередная операция станет последней, а потом всю группу снова вернут в камеры, и их больше никто и никогда не увидит. Зачем оставлять источник секретной информации? Но с другой стороны, Платову хотелось верить. Был в нем какой-то свой, внутренний, кодекс чести. В разговоре с Платовым не хотелось врать, даже если в этом и была необходимость. С ним хотелось разговаривать откровенно. Максим понимал, что это черта, способность профессионального разведчика – умение располагать к себе, вызывать на откровенность. Но все равно, ему хотелось говорить со старшим майором откровенно, открыто.

– Я могу ответить? – Шелестов посмотрел в глаза Платову.

– Можешь, – ответил старший майор, и голос его выдал. Шелестов почувствовал страшную, накопившуюся усталость, которая, видимо, изматывала Платова из месяца в месяц.

– Я знал, что спасать ту девочку опасно для меня, для группы и для предстоящей операции. Я знал, чем рискую. Но мы всегда рискуем и раньше рисковали. Такая у нас работа. Дело в другом, Петр Анатольевич. И я хотел, чтобы вы это знали. Если пройти мимо, когда два выродка насилуют несовершеннолетнюю девочку, ломая ее будущую жизнь, если пройти мимо другой беды, калечащей чью-то жизнь, тогда зачем все это? Зачем воевать с фашистами, зачем выявлять врагов народа, шпионов, вредителей? Для чего? Ведь все, что сейчас делам мы, весь наш народ, все мужчины, что надели форму и встали под ружье, не затем ли, чтобы защитить вот таких девочек, женщин, стариков, детей – всех тех, кто не может защититься сам! Зачем тогда вообще жить, если не можешь отвести беду?

– Знаешь, Максим Андреевич, – Платов вздохнул и откинулся на спинку стула, на котором сидел. – Я никогда не считал тебя демагогом. Нет, ты не хмурь брови! Я и сейчас не считаю. Но только, чтобы оправдать свой проступок, ты пытаешься подвести под него платформу из высоких понятий.

– Для меня это не просто высокие понятия, – заявил Шелестов, понимая, что переспорить Платова ему не удастся.

– В данном случае это просто неуместно, – продолжил настаивать старший майор. – Вы же разведчик, вы понимаете, что невозможно все и всегда свести к простой математике: что лучше потерять пять человек, чем пятьсот, что лучше сейчас отойти, отступить на километр, чтобы завтра можно было продвинуться вперед на сто.

– Я говорил не об арифметике, – вздохнул Шелестов безнадежно, – я о главных ценностях жизни – о морали, если хотите.

– Нет законов у разведки. И у войны нет законов. О них пишут и говорят журналисты и писатели. А у нас другое – неукоснительное выполнение приказа, достижение цели, поставленной задачи. Невозможно выполнить приказ, но «при условии», невозможно выполнить свой профессиональный долг, но «с оговорками». Жестко? Да, в этом жестокость войны, в этом жестокость нашей с вами профессии. Поэтому в разведку попадают люди, для которых самое важное в этом мире – их профессия, их долг. Все остальное? Да, оно ниже, оно далеко, оно менее важно. Вот так все просто. И не будем больше об этом. Теперь вы знаете мою позицию. Теперь о вашем задании. Вы познакомились с материалами?

– Да, я познакомился с подборкой сведений о разведывательно-диверсионных школах абвера, особенностях подготовки и действиях групп в нашем прифронтовом и глубоком тылу. Наша задача будет заключаться в противодействии забросам в наш тыл?

– Вы в курсе событий на Сталинградском направлении? – спросил Платов, сложив руки на столе и пристально взглянув в глаза Шелестову.

– Сталинград? – удивился Максим. – Нас хотят отправить в Сталинград?

– Надеюсь, это профессиональное удивление, а не испуг, – холодно заметил Платов.

– После камер НКВД и имитации расстрела меня мало что может испугать, – не удержался от колкости Шелестов.

– Я надеюсь на это. В Сталинграде вам делать нечего. Это войсковая операция, там работает армейская контрразведка. Вам предстоит другая задача. В нашем глубоком тылу. Но от этого она не намного легче.

Глава 2

Самолет болтало нещадно. Обойти грозовой фронт пилотам удалось, но теперь пришлось снова возвращаться на заданный курс. Ночью, при почти полном отсутствии ориентиров и пользуясь лишь угловыми параметрами и скоростью самолета, курс рассчитать можно было только приблизительно.

В открывшейся двери пилотской кабины показалось лицо штурмана.

– Тридцать минут до места выброски. Ждите! – коротко сообщил он по-немецки.

Ведерин кивнул. Из всей группы он один немного понимал немецкий язык, но ответить не решился. Его тошнило от этой болтанки так, что, казалось, открой рот – и тебя тут же вывернет наизнанку. Тем более что Илью Пашко рвало в хвосте самолета уже больше часа. «Хорош диверсант», – с омерзением подумал Ведерин и посмотрел на сидевшего напротив Санина. Архип хоть и выглядел бледным, но на лице – ни гримасы, ни намека на рвотные позывы. Как каменный! Истукан.

Перехватив взгляд старшего группы, Санин вопросительно посмотрел на Ведерина.

– Тридцать минут! – крикнул Григорий, перекрывая гул моторов, и показал одной рукой три пальца, второй – ноль. – Выходим на точку!

За темными стеклами иллюминаторов вдруг стали вспухать яркие огненные шары, превращающиеся в белесые облака и снова тающие во тьме. Самолет резко накренился и стал набирать высоту, уходя из-под заградительного огня. Вдруг машину резко тряхнуло, потом еще. По полу, почти на четвереньках, к командиру подобрался Пашко, вытер рот рукавом фуфайки.

– Сядь! – приказал Ведерин. – Скоро прыгать!

– Конец нам, – взвизгнул Пашко, когда очень близко разорвался очередной зенитный снаряд.

– Заткнись, – процедил сквозь зубы Ведерин и ухватился за сиденье руками.

Несколько раз в иллюминаторы транспортника бил яркий свет. Прожектора пытались захватить самолет и удержать, но летчики умело уходили от захвата. Несколько минут шла погоня, игра в пятнашки со смертью, а потом все стихло.

Диверсанты замерли на своих дюралевых лавках. Каждый ждал, что вот-вот откроется дверь пилотской кабины. Будто холодной волной окатило внутренности каждого, когда эта ненавистная дверь открылась и показалось лицо штурмана.

– Прыгать! Сейчас. Мы на месте выброски.

– Встать! – рявкнул Ведерин, поднимаясь на ноги и придерживаясь за поручни. – Пошли. Архип, мешки к люку.

Санин наклонился и подтащил ближе к люку мягкие контейнеры с имуществом группы. Бледного Пашко пришлось подталкивать в спину. Осмотрев его парашют, Ведерин пристегнул его вытяжной фал к тросу под потолком.

Штурман распахнул дверь, и в лицо ударил холодный ветер. Пашко шагнул было вперед, но у самой кромки люка вдруг остановился.

– А, мать твою, – буркнул со злостью Ведерин и сильным ударом в спину вытолкнул подчиненного наружу.

Санин посмотрел на командира, коротко кивнул и кинулся в проем люка, как учили, головой вперед. Ведерин, пристегнув карабинами вытяжные фалы парашютов к тросу, один за другим выбросил мягкие контейнеры. Сделав глубокий вдох, бросился в темную пропасть сам.

Вокруг расстилалась непроглядная тьма. После рывка раскрывшегося парашюта Ведерин повис на стропах, чуть покачиваясь. В какой-то миг он вообще потерял ориентацию в пространстве – где самолет, где низ, где верх? Понимая, что в нем поднимается паника, Григорий стиснул зубы и стал всматриваться в темноту. Вот короткий проблеск света. Кивнули фары машины и исчезли. Где-то машина едет по ухабам. На несколько секунд водитель включил фары, чтобы рассмотреть дорогу. Чуть левее в воздухе мелькнуло белое полотнище купола парашюта. Это или Архип, или один из контейнеров.

И вдруг чернота внизу стала надвигаться. Ведерин машинально поджал ноги. Земля, лес, река – что там сейчас? Ясно, что не город, не крыши домов.

Земля появилась из черноты сразу и больно ударила по ногам. Григорий, как учили, повалился на бок, и его потащило по земле. Но полотнище быстро наткнулось на куст и остановило движение, трепеща на ветру и хлопая краями, как раненая птица крыльями.

Отстегнув стропы, Ведерин встал на ноги и, озираясь по сторонам, принялся собирать в комок свой парашют. Главное, смотать его, чтобы не белел в темноте, не привлекал внимания. Спрятать можно и потом, и еще – надо найти остальных и контейнеры.

«Чертовы пилоты, проклятые немцы! Куда сбросили?! Мы для них скоты, расходный материал. Если потеряли ориентиры, то должны были вернуться на базу, а они, видимо, приказ выполняли. Выбрасывать все равно. Хотя нас учили вживаться, нам преподавали обстановку в тылу, нам объясняли, как пробираться к объекту по советской территории даже за сотни и тысячи километров».

Обмотав смятый купол стропами, Ведерин сунул его под куст. Осмотревшись, понял, откуда дует ветер, проследил направление, по которому его тащило по земле, решил, что его люди должны были приземлиться южнее.

Через пятнадцать минут Григорий нашел первый контейнер. Купол, зацепившийся в поле за небольшую кривую березку, трепало на ветру. Второй контейнер должен быть поблизости, он ведь вытолкнул их оба с интервалом всего в несколько секунд. Он нашел его на опушке леса, где матерящийся Санин пытался стянуть парашют с густой кроны дерева.

– Ты как, цел? – спросил Ведерин.

Санин обернулся, его рука дернулась к кобуре на ремне.

– А, это ты… Вот сука, не достать его никак. И оставлять нельзя. Утром первый же колхозник заметит и позвонит куда следует!

– Колхозник, – зло повторил Ведерин. – Знать бы еще, куда нас выбросили. Хорошо, если колхозник, а то, может, в километре большой город, тогда нам крышка! Брось пока. Пошли Пашко искать, потом в одном месте все закопаем или в реке утопим, если такая поблизости найдется. Если нас сбросили, как и планировали, то западнее Саратова полно мелких речушек.

Разойдясь в стороны метров на десять, Санин и Ведерин двинулись туда, где мог приземлиться третий член группы. Они обошли небольшой перелесок, спустились в заросшую кустарником балку. Пашко нигде не было. «Неужели сбежал?» – подумал со злостью Ведерин. Сейчас его беспокоило, что своим поступком Илья выдаст их. Глупо попадется первому же милиционеру, без документов, с оружием. Хотя оружие он может и выбросить.

– Вон он! – крикнул Санин и побежал куда-то вправо.

Ведерин повернулся и стал смотреть в указанном направлении. Теперь и он заметил, что в кустарнике что-то белеет. Неаккуратно скомканный парашют на ветру расправил один край, и тот теперь трепыхался, как небольшой флаг.

– Здесь я, чего вы! – оскалился в невеселой улыбке Пашко, появившись из-за дерева. В руке он держал пистолет, который сразу же опустил. – Я уж думал, НКВД или милиция.

– Забирай парашют и пошли! – приказал Ведерин, наблюдая, как Илья неторопливо убирает пистолет в кобуру. – Мы нашли контейнеры, надо все спрятать и уходить отсюда. На рассвете могут появиться поисковые группы с собаками.

Стащить с дерева парашют не удалось даже втроем. Как диверсанты его ни дергали, гибкий ствол и ветки пружинили, а ткань плотно сидела на них и никак не желала сползать. За час упорной работы удалось стащить только треть купола, но дальше дело не двигалось.

– Илья, лезь на дерево, – приказал Ведерин. – Ты самый легкий. Срежь полотно и стропы, а мы будем стягивать.

Пашко послушно полез на дерево. С его помощью наверху дело пошло быстрее. Но тут раздался треск ломающихся сучьев, и третий член группы с криком полетел на землю. Ведерин и Санин подбежали к нему.

– Что?

– Нога, – простонал Пашко, пытаясь упереться руками в землю и сесть. Там… в голени…

Санин молча достал нож и распорол кирзовый сапог. Пятно крови на штанине и бугор с левой стороны ясно говорили о том, что у Пашко открытый перелом. Сломанная кость проткнула мягкие ткани и вышла наружу.

– Ребята, как же я… – стонал Пашко, белея лицом от боли и страха.

– Спокойно, – похлопал его по руке Ведерин. – Сейчас шину сделаем и отнесем тебя в ближайший населенный пункт. Пустяковая операция.

– Да кто же меня будет лечить…

– Документы у нас надежные, добротно сделанные, – добавил Санин. – Не липа какая-то, а настоящие, просто грамотно фотографии переклеенные. Комар носа не подточит.

– Дай ему водки выпить, – поднимаясь с колен, приказал Ведерин. – Пошли в лесок, срубим пару жердей подходящих.

Отойдя от того места, где лежал Пашко, Ведерин схватил за руку Санина.

– Слушай, Архип, – глаза Григория смотрели недобро. – Нам с этим грузом далеко не уйти. Мы и так приземлились черт знает где. Нам бы самим выкарабкаться да в нужный район выйти. А с ним даже и думать нечего.

– Ясно, что про больницу мы так просто сказали, – кивнул Санин. – Крышка нам с ним.

– Вот и давай, – буркнул Ведерин. – Только тихо.

– Я? – Архип с усмешкой посмотрел на командира. – А чего не сам-то? Ладно. Своя шкура дороже!

Держа нож в руке так, чтобы его не видел раненый, Санин подошел к Пашко. Но тот, казалось, и сам все понял. Он застонал от боли, стал отползать, волоча по траве покалеченную ногу. Глядя с ужасом на подходившего товарища, зашептал, как в бреду:

– Архип, не надо… Ты что, Архип? Гриша же сказал, что в больницу… Дело пустяковое, сказал же… Документы-то хорошие, Архип! Гри…

Санин навалится на Пашко всем телом, зажимая ему рот рукой. Нож легко вошел сбоку в горло. Пашко забился, стал хватать своего убийцу за фуфайку. Кровь толчками хлестала из раны, заливая траву. Постепенно силы его оставили, Пашко затих.

Парашют решили оставить на дереве. И так следов приземления в этом районе не скрыть. Слишком уж их много. Теперь главное – самим ноги унести. Снаряжение, взрывчатку, оружие и запасную одежду в контейнерах тоже придется бросить. Налегке легче уйти.

Ведерин и Санин вытащили только по одному пистолету и по несколько запасных обойм с патронами. После короткого совещания решили, что двигаться лучше на восток. Так больше шансов выйти к Волге, а там сплавиться на лодке подальше от этого места, или к железной дороге – там можно запрыгнуть на проходящий товарняк. Никакие собаки уже будут не страшны. А уж дальше как получится.

Когда совсем рассвело, Ведерин увидел вдалеке дым из трубы паровоза. Звук не доносился, но столб дыма, которым играл ветер, то укладывая его набок, то растаскивая по кронам деревьев, был виден хорошо. Не больше трех-четырех километров, решил он. Если никто не помешает, тут всего минут тридцать быстрого шага.

Но уйти они не успели. Всего в ста метрах от последнего места их остановки диверсантов окликнули из кустов. Судя по тому, что окликнувшие их люди не показывались, было понятно, что это «секрет», укрытый дозор бойцов НКВД, блокировавших район высадки парашютистов.

– Бежим! – крикнул Санин и, дважды выстрелив в сторону кустов, бросился к лесу.

Ведерину ничего не оставалось, как тоже сделать несколько выстрелов и броситься за напарником. Он старался бежать зигзагами и не приближаться к Архипу. Вдвоем они слишком удобная мишень для автоматчиков. Он даже начинал подумывать о том, чтобы разделиться и уходить по отдельности. Одному легче скрыться.

Винтовки хлестко били вслед. То одна, то другая пуля со злобным свистом проносились над головой, несколько пуль ударились в землю возле ног Ведерина. Он бежал, старательно выписывая зигзаги, решая – или это он так умело уворачивается от пуль, или стрелки никудышные попались. Выбросив пустую обойму, Ведерин вставил в пистолет новую, но тут впереди из-за дерева вдруг выскочил молодой парень в кирзовых сапогах и кепке с большим козырьком. Он вскинул автомат и дал длинную очередь по диверсантам.

Санин сразу рухнул на землю как подкошенный. И по тому, как он упал, как вывернулась его рука и подогнулась нога, Ведерин сразу понял: Архип убит наповал. Разрядив пистолет в сторону деревьев, Григорий бросился к оврагу, но неожиданно ощутил тупой удар в затылок. Боль он почувствовал через секунду, когда голова будто наполнилась огнем. А потом темнота…

– Сколько вам раз объяснять! – зло выкрикивал высокий мужчина в форме, идя по полю и зло отмахивая рукой, будто рубя шашкой. – Живьем брать надо, живьем! По ногам стрелять, раз не получается заставить остановиться и поднять руки. Это не фронт, не передовая, где врага уничтожают любым способом. Нам сведения нужны, доказательства.

– Товарищ старший лейтенант госбезопасности, – хмуро басил шедший следом за оперативником мужчина с пышными прокуренными усами, в коротком заношенном пиджаке. – Ребята не обучены. Но они не испугались, не дали уйти врагу. Это же не солдаты, а истребительный батальон из простых рабочих, кто и фронта-то не видал.

Маринин остановился, повернулся к спутнику и молча посмотрел ему в глаза. Говорить и спорить было бесполезно. Тем более что он лично руководил операцией, в случившемся есть и его доля вины. А сетовать на бойцов батальона глупо. Они под пулями в большинстве своем ни разу не были, но они и вправду не испугались вооруженного врага и вступили с ним в бой.

– Глеб, не греши на ребят, – уже тише добавил рабочий. – Не виноваты они. И так двое раненых. Больно уж из пистолетов пуляли эти диверсанты умело. Не глядя, а двоим нашим досталось.

– Ладно, Кузьма Иваныч, – отмахнулся Маринин. – Извини, погорячился. Пошли второго смотреть.

– А что, их двое только было или еще кто есть? Бегает по нашим местам?

– Третий есть, – останавливаясь возле трупа с простреленной головой, ответил оперативник. – Судя по найденным парашютам и содержимому контейнеров, их было всего три человека. При приземлении третий, видать, ногу сломал. Так они его и прирезали, чтобы не мешал в пути и нам в руки не попался.

– Вот зверье-то, вражины, нелюди, – покачал головой Васьков и сплюнул на землю. – Свои своего, значит. Ну и хрен с ними, Глеб, пусть сами своих убивают, нам же меньше работы. Пусть они там хоть все друг друга перегрызут, как крысы в подвале!

Совещание в штабе войск ПВО в Куйбышеве проводилось деловито и очень энергично. Все самое важное происходило за день до самого совещания, у генерала Громадина, и на следующий день. Но собрать командиров, представителей частей и соединений, которые активно оборонялись, сдерживали врага на передовой и в тылу, было крайне необходимо. Именно штаб войск ПВО, именно энергия и опыт Михаила Степановича Громадина координировали эту борьбу на всех участках обороны. Многие знали, что именно усилиями генерала Громадина Москва не понесла тех разрушительных потерь во время бомбардировок, которых так боялось руководство. Именно генерал Громадин доказал необходимость и добился передачи войскам ПВО нескольких авиационных подразделений, создал условия работы ночных истребителей и высотных самолетов-перехватчиков.

– Я хочу подвести итог, товарищи. – Громадин вернулся от карты к столу, аккуратно положил указку и посмотрел на сидевших перед ним командиров. – Все вы прекрасно знаете, что во время ведения боевых действий важно все: и личное мужество каждого бойца и командира, и боевая выучка подразделений, и максимальная эффективность применения боевой техники. Но не будем забывать и о взаимодействии частей, соединений и родов войск. Очень хорошо показала себя на Волге под Сталинградом Каспийская флотилия! Больше скажу, моряки, когда было нужно, сами понимали правильно задачу и выдвигались на помощь Волжской флотилии. Кажется, только вчера моряки сбили немецкий бомбардировщик под Камышиным?

Вопрос не был адресован кому-то конкретно, но вице-адмирал Седельников поднялся и подтвердил.

– Так точно. За прошедшую неделю мы помогали нашим соседям дважды, когда немецкие армады и отдельные самолеты прорывались к Саратову, к нефтепромыслам, заводам и мосту. Наши дымоустановшики всегда на связи и готовы прикрыть мост и береговые хранилища.

– Это очень хорошо, – согласился Громадин. – Вместе со средствами ПВО, Волжской флотилией, с береговыми батареями и эскадрильями истребителей можно создать на пути к Саратову, а самое главное, к железнодорожному мосту, непроницаемый барьер для вражеских самолетов.

Обсуждение близилось к концу. Пошли уже чистые эмоции, а конструктивные предложения и приказы прозвучали ранее.

Шелестов, как и его товарищи, одетый в армейскую форму, посмотрел на часы. Кажется, ситуация проясняется. Видимо, в этом направлении и предстоит работать группе. Что ж, сейчас представление о ситуации получили. Атаки с воздуха на заводы, на мост отражаются, но участились случаи заброски диверсионных групп. Враг пытается использовать все возможности.

Когда прозвучала команда «встать, смирно», а затем «все свободны», Шелестов одернул гимнастерку, расправил складки под ремнем и повернулся к товарищам:

– Я думаю, что нам придется работать по противодействию диверсионным группам. Платов приказал дожидаться его. Он введет нас в курс дела. Но ситуация ясна. Так что готовьте свои предложения, ребята.

– Вчетвером? – Сосновский улыбнулся снисходительно. – Глупо надеяться на результат в ближайшие полгода. Это как армаду самолетов четырьмя зенитками остановить. Тут система нужна. У них система ПВО, а у нас система розыска должна быть.

– Я думаю, что здесь не все так просто, – покачал головой Буторин. Он пригладил на голове ежик седых волос и добавил задумчиво: – Массовым розыском вполне эффективно занимаются органы НКВД и милиция. Думаю, у нас более конкретное задание.

– Что вы гадаете, как на кофейной гуще? – Коган обвел своих товарищей взглядом. – Всегда не любил делать выводы при недостатке информации. Так недолго в своих рассуждениях уйти далеко в сторону. А у нас с вами, как вы помните, нет права на ошибки. Загремим назад, как несправившиеся, не оправдавшие, так сказать, доверия. Мне вот непонятно другое. Что это наш старший майор, вместо того чтобы поставить задачу, а потом отправить нас примериваться к ситуации, сделал все наоборот. Сначала посадил здесь слушать обо всем, а потом придет и уточнит задачу. Нерационально.

– Ты, Борис, еще не понял, что Платов опытнее нас всех, – констатировал Шелестов. – Если он так поступил, значит, процесс нашей подготовки к операции пойдет эффективнее.

– Не зря же Максим Андреевич два дня сидел на Лубянке с материалами по диверсионным школам, – хмыкнул Соколовский. – Теперь этот ликбез по мерам противодействия. Понятно, что теперь время третьего хода.

– Пожрать бы сейчас, – неожиданно вставил Буторин, когда все в задумчивости замолчали.

– Товарищи командиры! – в дверях появился молодой лейтенант в ладно подогнанной форме и скрипучих новых хромовых сапогах. – Вас просят пройти в комнату 17.

Платов вошел в комнату почти следом за членами группы. Внимательно посмотрев на присутствующих, он, видимо, остался доволен. Шелестов опять отметил, что старший майор умудрялся видеть и внутреннее состояние, настрой человека, его готовность или наличие в нем сомнений. И сейчас Платов понял, что группа в состоянии выполнить задание, нужна лишь вводная команда и несколько консультаций по чисто техническим вопросам. «А ведь правильно, – решил про себя Максим. – Платов добился того, что мы сами почувствовали, осознали ситуацию. И сами внутри, в своей голове, уже наметили пути выполнения задачи. Это самый лучший и надежный путь. Так лучше, чем изнурять человека долгими лекциями и наставлениями».