Текст книги "Кипящая переправа"

Глава 5

Сознание возвращалось вместе с дикой головной болью, а также с болью в груди и в руке. Сначала Шубин не мог открыть глаза. А когда открыл, увидел брезентовый полог большой армейской палатки. Повел глазами влево, вправо – и увидел ряды коек, узкий проход между ними… Все понятно – он в госпитале. Но что с ним? И сколько времени он здесь валяется?

Спросить было некого, никто к нему не спешил, так что Шубин занялся обследованием себя самостоятельно. Повертел головой – все в порядке, двигается. После этого смог разглядеть соседей по койкам. Один лежал совершенно неподвижно – наверное, спал. А другой был без сознания, метался на койке, бормотал что-то. Ладно, соседями можно заняться потом. Значит, шея работает. А руки? Шубин поднял правую руку – все отлично, вот она, рука, и пальцы шевелятся. А левая? А вот с левой рукой был явный непорядок. Она отказывалась подниматься, словно ее приковали к кровати. Но рука была на месте, Шубин ее чувствовал. Даже слишком хорошо чувствовал – рука болела, и его усилия пошевелить ею отозвались еще более сильной болью, он даже тихонько застонал. Впрочем, на этот стон никто не обратил внимания – в палате многие стонали. Некоторые даже кричали в голос.

Капитан попробовал приподняться, опираясь правой рукой о кровать. Вначале это получилось, но, когда он поднялся еще немного, грудь пронзила острая боль, от которой он снова застонал и упал назад на подушку. Ну, вот, кажется, он разобрался со своим состоянием. Он ранен в левую руку и в грудь. Насколько серьезно ранен – другой вопрос. Может, ему руку до локтя вообще отрезали?

Да, а что с ногами?! Шубин снова чуть приподнял голову и пошевелил ногами. Ага, шевелятся, он может их согнуть, разогнуть. Отлично! Ноги целы, правая рука цела – значит, жить можно. Да, и с глазами ничего не случилось, а это большое дело. Он видел многих бойцов, которые после таких ранений оставались слепыми.

Шубин вспомнил последнее впечатление, которое вынес из боя. Немецкий танк беспомощно кружится на месте… Немецкие пехотинцы стараются его окружить, он мечется между деревьями, постоянно меняет позицию. И разрыв совсем рядом, разрыв, швырнувший его в сторону. Судя по всему, рядом с ним разорвался снаряд, пущенный из немецкого миномета. В таком случае ему еще повезло, все могло закончиться гораздо хуже.

Скорее всего он находится в армейском госпитале, возможно, в той же деревне Ручьи или где-то рядом с ней. Понятно, что в деревне нет достаточно большого помещения, чтобы разместить много раненых, вот и поставили большую палатку.

Но все же хорошо бы узнать, что с ним. Как же это сделать? Шубин снова приподнялся, оглянулся. О радость! Слева по проходу между рядами коек двигались два человека в белых халатах: девушка-медсестра и мужчина лет сорока. Они останавливались возле каждой койки, тихо переговаривались и двигались дальше.

Вот они дошли до соседней койки, где неподвижно лежал человек, про которого Шубин решил, что тот спит. И капитан явственно расслышал, как врач говорит медсестре:

– А что же этого здесь держите? Видите, тело уже остыло? Значит, еще ночью умер. У нас коек не хватает, а он тут место занимает. Зовите санитаров, пусть быстро вынесут.

Сестра вышла, чтобы позвать санитаров, а врач подошел к постели Шубина.

– Ага, очнулся! – сказал он, видя, что раненый пристально за ним наблюдает. – Это хорошо… Как себя чувствуешь?

– Чувствую нормально, доктор, только голова дико болит и рука, – пожаловался разведчик.

– Ну, после операции и должно болеть, – без всякого сочувствия отозвался врач. – Ну-ка, что у нас с температурой?

Он посмотрел на листок, привязанный к койке Шубина.

– Так, температура спала, хорошо, – произнес он. – В общем, твои дела, капитан, обстоят неплохо.

– А что со мной было? – задал Шубин вопрос, который уже давно его волновал. – Что у меня с рукой и грудью?

– Ты получил тяжелое осколочное ранение в левую руку, – ответил врач. – Разорваны сухожилия, повреждена кость. Сейчас мы наложили тебе гипс, и еще дня три ты не сможешь пользоваться этой рукой. И ранение в грудь. С ним тебе, можно сказать, повезло: легкое не задето, и кости целы. Так что уже завтра сможешь вставать.

– Завтра, завтра… – повторил за доктором Шубин. – Скажите, а какое сегодня число?

– Ну да, ты же сутки без сознания провалялся, – кивнул врач. – Сегодня 7 августа. Ладно, скажу сестре, чтобы тебе дали аспирина, голова будет меньше болеть. Да и температуру неплохо бы сбить до нормальной. Так, а что у нас здесь? – произнес доктор и перешел к следующей койке.

Шубин откинулся на подушку, стараясь осмыслить полученную информацию. Значит, он не был на фронте уже два дня. Что там произошло за это время? Может, наши уже взяли Зубцов? А может, и сам Ржев? Или Сычевку? И как там без него его рота? Кого назначили командиром вместо него? Правильнее всего было бы назначить Воробьева, но он пока в звании сержанта, и на такую должность его не назначат. «Как только вернусь в часть, первым делом представлю Воробьева к офицерскому званию, – подумал Шубин. – Он это десять раз заслужил. Но все же – что творится на линии фронта?» И он снова погрузился в размышления о положении на передовой.

Вернувшаяся медсестра дала ему таблетку аспирина и велела лежать спокойно и постараться заснуть. Да Шубин и сам чувствовал, что его тянет в сон. Вскоре Шубин погрузился в глубокий сон.

Проснулся он не сам – его разбудили санитары, раздававшие обед. Еда ему точно требовалась! Шубин съел порцию супа, потом еще кашу и попросил добавки. Кое-какая добавка нашлась, и он съел вторую порцию. А затем попробовал встать. С первого раза не получилось – мешала непривычная тяжесть в левой руке, покрытой гипсом, но потом Шубин все же поднялся и сделал несколько шагов по проходу между койками.

Так началась его больничная жизнь. Место умершего соседа слева теперь занимал молоденький лейтенант, находившийся в мрачном настроении. Его мрачность можно было понять: у парня, которого звали Дима, была ампутирована левая нога.

– Кому я теперь такой нужен? – жаловался Дима всей палате и прежде всего своему соседу Шубину. – На танцы не пойдешь, в футбол не сыграешь… А я до войны за сборную всей Юго-Восточной железной дороги играл!

– Танцы в жизни не главное, – возразил парню Шубин. – И без футбола можно обойтись. Вот машину ты водить не сможешь, это верно. Хотя, я слышал, есть управление, приспособленное для людей с одной ногой. И уж точно ты можешь стать инженером, строить… ну, хотя бы те же самые паровозы. Ты ведь железнодорожник, верно? Вот, можешь выучиться и работать в конструкторском бюро. Там две ноги точно не требуются. Да мало ли профессий, где нужно работать руками и головой. Нет, если не станешь ныть, вечно себя жалеть, точно не пропадешь.

– А ты кем станешь после войны, капитан? – спросил его другой сосед по палате, Игнат Терентьевич.

– Я? – Шубин ответил не сразу. Но потом решил: что ему скрывать от этих людей, с которыми он только что прошел через огонь. – До войны я мечтал о том, чтобы стать авиационным конструктором, – признался он. – Строить новые самолеты, самому их испытывать… Небо меня очень привлекало. И я хотел поступить в авиационный институт, освоить профессию конструктора. Но теперь, послужив в разведке, я стал задумываться о том, чтобы и в мирное время продолжить службу в разведке. Выучиться и стать классным разведчиком, всегда первым узнавать замыслы врага… Конечно, в мирное время эта работа выглядит иначе, чем здесь, на фронте. Но ведь и в мирное время она нужна, верно?

– Интересные у тебя планы, – признал Игнат Терентьевич. – Да, ты прав, парень, профессия разведчика нужна всегда. Но ведь они люди с особой судьбой! Я, например, даже не знаю, где учатся, чтобы стать разведчиком.

– Вот и я этого не знаю, – признался Шубин. – А ты кем будешь работать после войны, Игнат Терентьевич?

– Я-то? – отозвался сосед. – Да кем до войны работал, тем и буду. Я строитель. Прошел весь путь от простого подсобника до прораба. Знаешь, я на многих знаменитых стройках побывал. Даже Днепрогэс возводил, вот как! А после войны мне еще работы прибавится – вон сколько всего нужно восстанавливать…

– Да, на строителей после войны будет большой спрос, – согласился еще один обитатель палаты, лежавший по другую сторону от прохода. – Да и на водителей тоже спрос будет. И вообще, я считаю, что после войны жизнь будет совсем другая…

И обсуждение вопроса «Кем я буду после войны?» и «Какая после войны будет жизнь?» вспыхнуло с новой силой, захватив всех обитателей палаты.

Прошло два дня. Гипс у Шубина еще не сняли, но рука, как заключил доктор, заживала хорошо. Теперь он все время проводил на свежем воздухе, если не было дождя. Гулял по роще, в которой находился госпиталь, или за деревянным столом, за которым обедали, забивал «козла» с другими больными. Он уже знал о том, как развивались события на Вазузе после его ранения. Собственно, особых событий и не было. Бои за овладение плацдармами на реке Вазузе были упорными. Немцы отказались от планов перебросить несколько дивизий из этого района на юг для более быстрого наступления на Сталинград и Кавказ. Эти планы германскому командованию пришлось похоронить. Наоборот, немцам пришлось подтягивать резервы, бросить все силы на наступавшие советские части. Одни и те же участки местности близ реки по нескольку раз переходили из рук в руки. Рощи и перелески были завалены трупами убитых, их не успевали хоронить. Вряд ли разведчики Шубина могли оказать нашим частям существенную помощь на этом этапе сражения.

Но Шубин думал не об этом топтании на месте, а о новом наступлении, которое обязательно последует. Он считал дни, которые ему остались до возвращения в часть, и мечтал поскорее очутиться среди своих. Однако до этого момента ему предстояло пережить еще несколько важных событий, как радостных, так и не очень.

…9 августа, гуляя в роще, Шубин забрел в ее дальний конец, где раньше не был. Он заметил палатку с красным крестом у входа. Можно было заключить, что здесь тоже находится военный госпиталь. Однако палатка по размерам была раза в три меньше, чем госпиталь, в котором он лежал. Гадая, что это за лечебное учреждение, Шубин подошел ближе и увидел, как полог палатки откинулся и из нее вышла… Настя Томилина! Она шла прихрамывая, опираясь на палку, пилотка у нее почему-то была надвинута на самые глаза, но это была она, Настя!

Не помня себя от радости, Шубин кинулся к девушке. На лице Насти, пока он подбегал, отразилась сложная гамма чувств: от восторга и любви до досады и даже страха. Но когда Шубин обнял девушку и прижал ее к себе, она не отстранилась, она ответила на его объятия.

– Это ты, ты! – твердил Шубин, вглядываясь в лицо любимой. – Я не мог и надеяться… Почему ты мне не писала?

– Не писала, потому что причина была, – неожиданно сухо ответила Настя.

– Какая еще причина?

– Ранена я была, вот какая причина! Меня еще тридцать первого июля ранило. Пуля немецкая в коленный сустав попала. Врачи сначала думали, что все, ноге конец. Хотели левую ногу ниже колена отнять. Но мне повезло, ногу осмотрел какой-то профессор и сказал, что ее можно спасти. И меня стали лечить. Видишь, теперь хожу. Но профессор сказал, что хромота не пройдет. Так и буду припадать на левую ногу до конца жизни. Кому я такая буду нужна, хромоножка?

На лице Насти выступили слезы, но Шубин продолжал улыбаться.

– Кому ты будешь нужна? – переспросил он. – Да мне, мне будешь нужна! Мне совершенно все равно, хромаешь ты или нет! Я люблю тебя, а не твое колено. И никакая хромота не помешает нам быть вместе!

– Но ты еще не все знаешь, – сказала Настя. – У меня не только в ногу ранение. Вот, смотри.

И она сняла пилотку, которую до этого натягивала до самых глаз. И Шубин увидел, что кожа на лбу девушки воспалена, правой брови вообще нет, и вокруг правого глаза кожа потрескалась.

– Взрывом меня обожгло, – пояснила Настя. – Была большая опасность, что глаз пострадает. Но оказалось, что глаз уцелел. А вот кожа… Девчонки рассказывают, что существуют салоны, где лечат такие повреждения. Но где они, эти салоны? Они не для нас.

– И опять же, говорю тебе: это все чепуха! – убежденно заявил Шубин. – Я понимаю, что тебе, как девчонке, важно выглядеть красивой, привлекать внимание. Но мое внимание ты уже привлекла! И навсегда привлекла. И вообще я думаю, что кожа у тебя постепенно заживет. Колено, может, и не заживет, а вот кожа снова станет здоровой. Нет, как же я рад, что с тобой встретился! Это просто подарок! Слушай…

– Что?

– Давай пойдем куда-нибудь подальше… Скажем, вон в тот сосновый лес. Там, кажется, никого нет…

– Ну, я не знаю… – протянула девушка.

– А чего тут знать? Мы с тобой сколько не были вместе? Полгода? И я все эти полгода мечтал о тебе. Меня уже завтра должны выписать, я вернусь в свою роту. Тебе тоже дадут новое назначение. Когда мы увидимся в следующий раз?

Да, это был серьезный довод. В мирной жизни Настя, может быть, и колебалась бы. Но тут она ясно понимала, что Глеб прав. Вот они завтра расстанутся – и когда увидятся в следующий раз? И будет ли этот следующий раз вообще?

– Хорошо, идем, – тихо сказала она. – Нам еще и поговорить надо о многом. Я тут только о себе рассказывала, а о тебе даже не спросила.

И они, держась за руки, углубились в сосновую рощу. Забрели далеко, в самую глубь, куда не доносились звуки войны. Глеб увлек Настю на подстилку из хвои и травы. Подстилка, конечно, была колючей, но они не обращали на это внимания. Они забыли о своих ранениях, обо всем, что с ними случилось, забыли о времени… Они как будто вернулись в блиндаж, в котором проводили часы в прошлом году, когда фронтовая судьба впервые свела их вместе.

…Когда закончили заниматься любовью, Настя стала расспрашивать Глеба о его фронтовом житье-бытье. Шубин рассказал о том, как командовал ротой, о рейде в немецкий тыл. Рассказал и о том, как немецкий разведчик показывал ему расположения немецких частей. Настя от души смеялась над этой частью его рассказа. Поговорили немного и о будущем. Свое будущее Шубин представлял совершенно ясно – он видел, чем будет заниматься все ближайшие недели. Конечно, нужно разведать направление наступления на Сычевку, изучить эту новую для него местность. Для Насти будущее представлялось смутно.

– В снайперы меня, понятное дело, не возьмут, – рассуждала она. – Но я надеюсь, что и не комиссуют. Может, выучусь на медсестру? Или на радистку? Я слышала, в штабе не хватает радисток, генерал Лелюшенко даже кричал на кого-то из подчиненных из-за того, что тот не обеспечил нужное число радистов…

– А тебе куда больше хочется? – поинтересовался Шубин.

– Конечно, в радисты, – ответила Настя. – Мне никогда бинты и перевязки не нравились. И крови я боюсь. Нет, медик из меня не выйдет. Ты же знаешь, меня влечет к технике. Может, так и получится?

Они разговаривали, снова целовались… И тут Шубин заметил, что вокруг стало темнеть. Он взглянул на часы – уже наступил вечер. Настя тоже спохватилась:

– Ой, мне доктор сказал к семи часам обязательно быть в палате! Он будет мое колено осматривать, может, какое новое лечение назначит.

Тут и Шубин вспомнил, что ему врач сегодня велел быть на своей койке – решался вопрос о выписке. Впрочем, теперь ему уже не так хотелось поскорее покинуть госпиталь и вернуться в часть. Теперь он был бы не прочь задержаться здесь еще на день-два.

– Ладно, давай возвращаться, – сказал он. – У тебя осмотр, у меня осмотр… А может, после всех осмотров еще раз встретимся? Давай, а? Я опять к женскому госпиталю подойду, к тому же месту, где мы встретились.

– Хорошо, давай после ужина встретимся, – согласилась девушка.

Шубин отметил, что теперь она не выглядела такой мрачной и подавленной, как утром. Она стала прежней Настей Томилиной, которая никогда не теряла присутствия духа.

Они вышли из рощи и вернулись в расположение госпиталя. Здесь они расстались: Настя направилась к своей женской палатке, а Шубин – к своему госпиталю.

Глава 6

Шубин привычным жестом откинул полог, вошел в госпиталь и уже собирался направиться к своей койке, когда его окликнули:

– Капитан Шубин?

Глеб обернулся. Чуть в стороне от входа стояли три человека: офицер и двое рядовых. Шубин сразу обратил внимание на их погоны необычного, голубого цвета. «Летчики, что ли?» – мелькнуло в голове капитана. И тут же он сообразил, что его поджидают не летчики, а сотрудники Особого отдела.

– Да, это я, – ответил он. – А в чем дело?

– Я капитан Свистунов, – представился офицер. – Особый отдел Смерш 2-й армии. А дело в том, что вы арестованы. Сдайте оружие!

Рядовые сразу же, не дожидаясь команды, шагнули к Шубину. Один из них расстегнул кобуру и вынул «ТТ», второй привычным движением охлопал капитана по карманам, по бокам – не спрятано ли где еще какое оружие. Раненые со своих коек молча наблюдали за происходящим. Никто не посмел задать вопрос или тем более возмутиться тем, что арестовывают их товарища Шубина. Раненые хорошо знали Шубина – но еще лучше знали, что такое Особый отдел, как опасно с ним связываться.

– Следуйте за мной! – отдал новое приказание Свистунов. – Руки за спину!

И он вышел из госпиталя. А за ним двое рядовых вывели Шубина и повели его куда-то в сторону.

Они прошли метров сто и вышли к нескольким домам. Шубин вспомнил, что в этом районе должен располагаться Прохоров хутор. Видимо, дома и принадлежали хутору. Конвоиры ввели Шубина в один из домов и тут же принялись связывать ему руки. А связав, усадили за стол. Свистунов сел по другую сторону стола. Некоторое время он не смотрел на арестованного: сидел, что-то писал на одном листе бумаги, потом взял другой лист, стал писать на нем.

Шубин всего один раз имел дело с НКВД, причем во фронтовой полосе, там было не до допроса, и потому он не знал, что Свистунов применяет самую обычную тактику особистов: нарочно держать арестованного в неведении, чтобы он томился, гадал, за что его взяли, какое наказание ему угрожает. Но хоть опыта общения со Смершем Шубин не имел, он интуитивно понимал, что болтать, пытаться торопить особиста ему не стоит. И потому сидел, молчал и думал. Он думал о врачебном обходе, после которого его должны были уже сегодня выписать из госпиталя. А еще думал о Насте, которая будет ждать его в десять вечера у своей госпитальной палатки. Какая насмешка судьбы! Сегодня встретиться после долгой разлуки с любимой – и в этот же день попасть в руки Особого отдела!

Наконец капитан закончил писать и поднял глаза на арестованного.

– Знаешь, Шубин, за что тебя взяли? – спросил он.

– Нет, не знаю, – ответил капитан. – Никаких нарушений за мной вроде не числится. Даже не знаю, в чем меня можно обвинить. Разве что в неосторожности – что подставил голову под разрыв немецкого снаряда?

– Шутки шутишь, – заключил Свистунов. – Ничего, скоро ты у меня шутить перестанешь. Так вот, слушай. Ты, Шубин, обвиняешься в измене Родине и переходе на сторону врага. И у нас есть неопровержимые доказательства этого твоего преступления!

– Чепуха! – твердо заявил капитан. – На сторону врага я и правда ходил, но в разведку. Ходил, чтобы принести командованию нужные данные. Это моя служба. Я разведчик.

– Я в курсе, – усмехнулся Свистунов. – В курсе, какой ты разведчик. Человек, который ведет переговоры с врагом, выдает ему секреты своей армии – знаешь, как такой человек называется? Предатель!

– Никогда я не вел переговоров с врагом, – гневно произнес Шубин. – И никаких секретов ему не выдавал!

– Неужели? – усмехнулся Свистунов. – А что ты делал 29 июля в поселке Погорелое Городище?

– То, что и должен делать – проводил разведку.

– Зачем же в таком случае ты ходил в форме обер-лейтенанта вермахта? Зачем вел переговоры с начальником немецкой разведки 46-го корпуса Гансом Книппером? И самое интересное – о чем ты вел эти переговоры?

– Немецкую форму и правда надевал, – начал объяснять Шубин. – Это нужно было сделать, чтобы…

– Вот ты и признался! – торжествующе воскликнул Свистунов. – Ты сбросил форму советского офицера и надел форму врага. Так и запишем.

И он придвинул к себе лист и начал записывать в нем показания арестованного.

– Да послушай же, капитан! – воскликнул Шубин в сердцах и в волнении вскочил со стула. – Я разведчик! Я должен обмануть врага, проникнуть…

– Зубков, ну-ка, успокой этого предателя, – не поднимая головы от бумаги, распорядился Свистунов.

И не успел Шубин оглянуться, как на его голову обрушился сильнейший удар кулаком одного из конвоиров. Капитан рухнул на пол. Только начал вставать, как к нему подскочил второй конвоир и изо всех сил дал ему ногой по ребрам. И Шубин вновь оказался на полу.

– Ладно, пока хватит, – распорядился Свистунов. – Пускай посидит, подумает.

Шубин понял, что больше его пока бить не будут. Он с трудом поднялся, молча сел на стул. Он уже понял, как трудно ему будет отбиться от обвинений, которые выдвинул против него особист. Но он еще не догадывался, насколько это будет трудно.

– Значит, ты признаешь, что 29 июля переоделся в форму немецкого офицера, явился в штаб 161-й пехотной дивизии, вел переговоры с генералом Сольцем, а затем с капитаном Книппером, – зачитал Свистунов уже записанные показания «предателя». – Какие данные о готовящемся наступлении Калининского фронта ты им сообщил? Время начала наступления? Номера частей? Направление нашего удара?

– Да что за чушь! – вскричал Шубин. – Я ведь изображал немецкого танкиста, как же я мог что-то сообщить о движении наших частей? Наоборот, я разузнал у них о расположении немецкой обороны. И эти данные…

– Хватит ваньку валять! – прервал капитана Свистунов. – Эту песню мы уже слышали. Ты узнавал, ты сообщал нашему командованию… У нас есть свидетели, Шубин! Среди немецких пленных есть люди, которые видели тебя в Погорелом Городище. Видели в немецкой форме, как ты дружески беседуешь с их главным разведчиком. Так что хватит запираться. Давай рассказывай, когда именно ты заключил союз с врагом? Когда это случилось – в апреле, под Вязьмой? Или еще раньше, в сорок первом году?

– Это все твои лживые выдумки, капитан, – твердо ответил Шубин. – Твои свидетели – несколько немцев. А мои – полковник Городовиков, его начальник штаба полковник Белецкий, командир 20-й армии генерал Рейтер. Они все слышали мой рассказ о том, что я делал в Погорелом Городище. И командование полностью одобрило мои действия, выразило мне благодарность!

– Вот оно как! Благодарность ему выразили! – заорал Свистунов. – Не пытайся прикрыться полковниками да генералами. Если потребуется, мы и их проверим. А пока что ты ответишь за свое предательство. И за тобой еще одно преступление есть. Четвертого августа, когда наши части переправились через реку Вазузу и собирались идти в наступление, ты этому препятствовал. Ты не хотел наступать, Шубин! Вместо этого ты приказал своим подчиненным рыть траншеи. Ты все сделал, чтобы сорвать наступление нашей армии! Сознаешься в этом?

– Мы рыли траншеи, чтобы отбить атаку врага… – начал объяснять Шубин.

– Ага, сознаешься! – вновь воскликнул Свистунов. – Вот ты и во втором своем преступлении сознался! Скажи честно: ты пытался остановить наше наступление?

– Наоборот, я старался провести разведку, чтобы обеспечить это наступление… – ответил Шубин.

– Опять запираешься? Но мы отобьем у тебя охоту запираться. Ну-ка, ребята, поучите его маленько.

И «ребята» взялись за Шубина всерьез. Били в основном ногами. Капитан уже не протестовал, не звал на помощь – он понимал, что звать кого-либо бесполезно. Единственное, что он делал – это старался спрятать от ударов голову и верхнюю часть груди, куда угодил немецкий осколок. Но это не всегда удавалось, и несколько раз Шубин получил удары ногами по лицу, а один раз – особенно болезненный удар в верхнюю часть груди. Боль была такая, что Шубин невольно закричал (хотя в начале допроса дал себе слово не кричать и не стонать). Окружающие его стены дома стали меркнуть, он перестал чувствовать удары, а потом и вовсе потерял сознание.

…Очнулся все там же на полу. Почему-то он лежал в луже и сам был мокрый насквозь. Он еще раздумывал над тем, почему так получилось, когда услышал ненавистный голос Свистунова:

– Ага, кажется, оклемался. Давай, Зубков, вылей на него еще ведро воды.

И на голову Шубина обрушился новый водопад. Теперь ему стало понятно, откуда взялась лужа: его палачи таким образом приводили его в чувство.

– Ну что, предатель, пришел в себя? – снова услышал он голос особиста. – Сейчас тебе дадут протокол сегодняшнего допроса, и ты его подпишешь. И на этом все неприятности для тебя на сегодня закончатся. Тебе даже ужин дадут! А потом отведем в камеру, где будешь ждать завтрашнего утра.

– А что… будет завтра? – хотел спросить Шубин.

Но с первого раза спросить не получилось. Мешали два шатавшихся зуба и еще один зуб, выбитый и мешавший говорить. Капитан выплюнул его и тогда, уже более уверенно, повторил вопрос:

– Так что будет завтра? И что там, в этом протоколе, который я должен подписать?

– Завтра мы повезем тебя в штаб фронта, – объяснил Свистунов. – Начальство решит: там тебя будут судить или повезут в Москву. А насчет протокола – в нем зафиксировано все то, в чем ты успел чистосердечно признаться. То, как ты еще в прошлом году вступил в сговор с врагом и согласился работать на абвер. Как постоянно выполнял задания немецкого командования, сообщая врагу секреты, которые тебе стали известны. Как в Погорелом Городище надел любимую немецкую форму, общался со своими немецкими хозяевами и выдал им сведения о наступлении Калининского фронта. Из-за твоего предательства враг успел подготовиться к отражению нашей атаки. Наши войска понесли большие потери и не смогли развернуть наступление. А когда наступление наших войск началось, ты сделал все, чтобы его сорвать. Вот какое признание ты подпишешь. Да что я тебе рассказываю – сам грамотный, можешь прочитать. Посадите его, ребята, на стул, пусть читает.

Шубина подняли с пола и посадили на стул. Более того, ему даже развязали руки.

– Для того чтобы ты мог подписать свои показания, – объяснил Свистунов. – На каждой странице надо поставить подпись, а в конце еще написать: «С моих слов записано верно и мной прочитано». Давай бери ручку, пиши.

Слушая особиста, Шубин невольно признал, что внешне его обвинения выглядели даже правдоподобно. Войска Калининского фронта действительно столкнулись с упорным сопротивлением противника, который явно знал время начала советского наступления. Этот провал нашей разведки нужно было как-то объяснить. Надо было проделать большую работу, выявить немецкого агента, засевшего где-то в командовании Калининского фронта. Но для этого нужно было проделать большую, сложную работу. Проще найти таких «предателей», как Шубин, и выбить из них признание. И вот особисты двух фронтов «трудились», находя «предателей» и выбивая из них показания.

Шубин перелистнул три листа, которые ему подсунул для подписи Свистунов. На них было написано все то, что особист уже сообщил устно. Шубин заметил кучу несообразностей, подтасовок. Сообщалось, что он вел подрывную деятельность против Красной армии в местах, в которых он никогда не был. И дальше все было в том же духе.

Прочитав эти «показания», Шубин отодвинул от себя листки.

– Брехню подписывать не буду, – твердо заявил он. – Ты, Свистунов, даже не постарался эту фигню грамотно составить.

– Не будешь?! – заорал в ответ особист. – Еще как будешь! Бей его, ребята!

И Шубина снова били, снова приводили в сознание с помощью нескольких ведер воды и вновь продолжали избиение. Разведчик потерял представление о времени, он не знал, что сейчас – все еще вечер или уже ночь.

Наконец палачи утомились, их начальник тоже. Тогда Свистунов сказал:

– Ладно, на сегодня хватит. Тащите его в подвал, пусть оклемается. Завтра повезем его в Волоколамск, в штаб фронта, там за него по-другому возьмутся. Все, что требуется, подпишет!

Двое рядовых подхватили Шубина под руки (самостоятельно он не мог идти) и вытащили из избы. Уже давно настала ночь. «Настя! – вспыхнуло в голове разведчика мысль. – Ведь она ждала меня! Что она теперь подумает? Надо ей как-то сообщить… Но как?» Сообщить было невозможно.

Шубина дотащили до какого-то сарая, завели внутрь. Вспыхнула лампа, она осветила крышку погреба. Один из палачей откинул крышку, и Шубина столкнули вниз. Загремел замок на крышке погреба, замок на двери сарая. И разведчик наконец остался один. У него болело все тело. Но сильнее физических мук его терзала мысль о страшной несправедливости случившегося. И что теперь будет? Он понимал: следователи в Особом отделе фронта будут относиться к нему так же, как и Свистунов. Почему они должны быть другими? У них только звания выше. Его будет допрашивать не капитан, а майор. А бить скорее всего будут так же жестоко.

Шубин думал о своем положении, как ему казалось, всю ночь. И все-таки незаметно для себя он заснул.

…Проснулся от скрипа открываемой крышки погреба. В сарай ворвались яркие солнечные лучи. Значит, уже настало утро. Кормить его, кажется, не собирались, как не покормили и вечером. Разведчику снова связали руки и вывели из сарая. Рядом с сараем стояла дряхлая полуторка. Конвоиры опустили один борт, затащили в кузов Шубина, затем залезли сами. Свистунов сел в кабину, рядом с водителем, и машина, несколько раз чихнув, покатила прочь.

На выезде из проселка на шоссе полуторке пришлось подождать: на запад проходили рота за ротой новые части. Как видно, армия готовилась к новому наступлению, в котором Шубину уже не было суждено принять участие.

Пехота прошла, а за ней подкатил «Виллис», в котором сидел человек с генеральскими звездами на погонах. И этот человек был Шубину знаком!

– Товарищ генерал! – крикнул он.

Он не знал, что еще сказать. «Помогите», «спасите» – все эти слова были какие-то жалкие. Но хватило и одного оклика. Командующий 20-й армией генерал Макс Рейтер повернул крупную лобастую голову в сторону полуторки. Его глаза встретились с глазами разведчика. Генерал узнал капитана.

– Шубин! – воскликнул он. – Что ты тут делаешь?

Разведчик не успел ответить, как в происходящее поспешил вмешаться капитан Свистунов.

– Товарищ генерал, проезжайте, не создавайте помехи следственным действиям, – важно произнес он.

Рейтер посмотрел на особиста, но ничего говорить ему не стал. Он вышел из машины и подошел вплотную к полуторке.

– Тебя арестовали? – спросил он у Шубина.

– Ну да! – воскликнул разведчик. – Меня обвиняют в том самом эпизоде, за который вы меня хвалили. Помните, я в Погорелом Городище проводил разведку в форме немецкого офицера. Я еще подробную схему немецкой обороны составил…