Текст книги "Эхо северных скал"

– Тяжело? – закуривая, переспросил Игнатов. – Тяжело. А кому сейчас легко? На то она и война, брат, что весь народ воюет. И не только те, кто на передовой. Это же сколько сил надо иметь, мужества нашим бабам, чтобы в одиночку без мужей детей растить, кормить и одевать. И о мужике своем еще печалиться: как он там, что с ним? Думаешь, я на фронт не просился? Ладно, это вообще отдельная песня…

Коган не стал расспрашивать. Не его это дело, да и для дела не важно, что и почему. Опытный следователь, Борис прекрасно видел, что перед ним настоящий мужик: сильный, решительный, преданный своему делу. И за Родину умрет без колебаний, если придется свою жизнь положить. Такие, как этот Игнатов, не юлят. Они прямо смотрят тебе в глаза и прямо говорят. За это, наверное, его и отправили сюда, поэтому он до сих пор и ходит в младших лейтенантах, хотя по возрасту и выслуге ему быть полагалось чуть ли не полковником. Не стал расспрашивать Коган своего собеседника о личном, не до того сейчас. Главное – дело, по которому он приехал сюда.

– А как у тебя тут с бандитами, с грабежами, Касьян Иванович. Шалит народишко, бывает такое? Ты, смотрю, один, хоть и при оружии, а ведь захоти – и убьют не моргнув глазом.

– Бывает, – хмуро кивнул Игнатов. – Плотность населения тут такая, что кричи не накричишься, из пушки стрелять можно, и никто не услышит, а слух по тундре идет быстро. Такая вот загадка природы. Молва народная, она как ветер проносится и где надо оседает. Правда, бывает, что и где не надо оседает тоже. Беломорканал построили, а лагеря-то и поселения остались. В конце тридцатых создали там вокруг канала Беломоро-Балтийский комбинат, чтобы, значит, осваивать территорию вокруг канала. А там леса непролазные, нога человека порой не ступала. Ну и заводы комбинату передали. А кроме колоний, там двадцать один спецпоселок, а в них сосланные на поселения и кулаки, и родственники изменников Родины, вредителей. Много всякого народа, тысяч тридцать, не меньше. И в лагерях Белбалтлага тысяч семьдесят-восемьдесят зэка.

– Зэка? – не понял Шелестов. – Что это такое?

– Расшифровывается просто, – невесело усмехнулся участковый. – Зэ-Ка – заключенный-каналоармеец. Придумал кто-то в верхах такое название, решил сознания добавить и добросовестности к труду у заключенных. Каналоармейцами их называли.

– Бегут? – коротко спросил Коган.

– Бывает, что и бегут. И зэки с предприятий и с поселений бегут. Да только меня стороной обходят, знают, что я церемониться не буду. Они ведь вне закона получаются, часто кровушкой повязаны, конвойных убивают, милиционеров местных. Я за последний год выследил и собственноручно шлепнул двенадцать человек. Не один, конечно, местные мне активно помогают. Даже ненцы, но у них табу в человека стрелять. Боятся, но не стреляют. Смиренные!

Последнее слово участковый бросил даже не со злобой, а с какой-то яростной болью. А Коган знал, слышал о том, что преступники, когда бегут, часто и в стойбища попадают, требуют, чтобы на оленьих упряжках их отвезли из этих мест подальше. Еду забирали, женщин насиловали. Искали их и находили. И милиция местная, и летучие отряды НКВД.

Когда бутылка стала заканчиваться, Коган начал расспрашивать и о более серьезных вещах.

– А что, Касьян Иванович, о немецких диверсантах или разведчиках ты тут слыхал?

– Я о них еще двадцать третьего июня сорок первого года услышал, Борис Михалыч, – кивнул участковый, и его рука сжала огурец так, что из того сок брызнул. – С самолета возле шлюзов аж шестнадцать финских парашютистов высадились.

– А сейчас здесь диверсантов не видел?

– Нет, не видел. А что им тут делать в этой глуши? Ни стратегических объектов, ничего важного.

– Давно ты, видать, с руководством на связь не выходил, – усмехнулся Коган. – Ну, тогда я тебя просвещу по этому вопросу. Но ты понимаешь, что говорить об этом населению не следует, панику сеять нельзя. А обстоятельства таковы, что немецкие подводные лодки пытаются найти место для своей секретной базы в наших полярных водах. А это, сам понимаешь, угроза нашим кораблям на Севморпути, караванам, которые в порты идут от союзников. Да много чего они могут тут натворить!

– Ишь ты! – Глаза Игнатова сделались серьезными и абсолютно трезвыми. – Я так мыслю, что в этих безлюдных местах высаживай диверсантов хоть полками и иди взрывать и канал, и Кировскую дорогу, и что хочешь. Так?

– Так, Касьян Иванович.

– Значит, тот труп, что твои товарищи везут сюда… Может быть, и не наш?

– Может, Касьян Иванович, – снова подтвердил Коган.

Уставший Сосновский ввалился в дом участкового и сразу уселся на лавку у двери, где стояло ведро с чистой водой. Он, не глядя, нашарил рукой кружку, зачерпнул воды и стал жадно пить. Игнатьев, уже одетый, натянул сапоги, проходя мимо оперативника, похлопал его по плечу рукой и вышел на улицу к нартам, на которых лежало тело. Коган накинул на плечи фуфайку и сел на табуретку возле Сосновского.

– Виктор где? – коротко спросил он с тревогой в голосе.

– Там остался. Опрашивать оленеводов и рыбаков. Надо понять, кто был тот второй на нартах, который удрал. Да и вообще, опрос провести по горячим следам.

– Хорошо, Миша, ты отдохни пока. Скоро приедет Шелестов, тогда начнем все по правилам проводить, с протоколом. Поспи хоть часок. Выпить хочешь?

– Хочу, – еле шевеля губами, кивнул Сосновский. – Замерз как собака.

Осмотр и описание тела проводили по всем правилам, составив протокол и скрепив его подписями. В поселке не оказалось медика, местный фельдшер укатил куда-то к рыбакам, но причину смерти устанавливать смысла не было. В пояснительной записке к протоколу, составленной в форме рапорта, были тщательно описаны события, в результате которых погиб этот человек. Когда работу закончили, группа собралась в доме участкового. Игнатов заварил крепкий чай и налил всем. Он посмотрел на своих гостей, как те задумчиво грели ладони о жестяные кружки, и заговорил первым:

– Это что же получается, товарищи? Значит, немец у нас под носом ходит как у себя дома?

– Как видишь, не ходит, а лежит, – спокойно возразил Коган. – Смирно, как и положено врагу и оккупанту.

– Я понял вас, товарищ Игнатов, – перебил всех Шелестов. – Вас как участкового уполномоченного, как представителя советской власти, ответственного за порядок и борьбу с различной преступностью, этот факт беспокоит. Вы особенно страшных выводов не делайте, это случай единичный. Можно сказать, нам повезло столкнуться с немецким агентом на нашей территории. Сейчас важно понять другое: чего и сколько враг о нас знает, каких успехов он добился в поисках бухт, подходящих для базы подводных лодок.

– И второе, – Сосновский ткнул пальцем в сторону Когана. – Вон мы с Борисом обсуждали сегодня это. Насколько уже налажен поток диверсантов через наше Заполярье вглубь страны.

– Значит, это точно фашист? – на всякий случай уточнил Игнатов. – Будем считать, что это установлено точно? Тогда смотрите, какой расклад получается. Ненцы, конечно, не бойцы, в человека стрелять оленевода или рыбака ненецкого не заставишь. Но и послушно выполнять волю врага они не будут. Придут за помощью. Рация, говорите, там? Значит, дорожка к тому берегу протоптана у них, и этот человек, что скрылся на нартах, был не туземец, не ненецкий оленевод. Скорее всего, тоже европеец, но в национальной одежде. Я так мыслю.

– Логично, – поддержал участкового Сосновский. – А если учесть, что всегда у всех разведчиков предусмотрен запасной канал связи, то я думаю, что кто-то передаст немцам о том, что тайник с рацией может быть засвечен. И что погиб диверсант или даже руководитель группы. Успокоить это нас не успокоит, а скорее, наоборот…

– Ну, если рассуждать так, как рассуждает Касьян Иванович и ты, Михаил, то получается, что немцы основательно занимаются поисками подходящей бухты и даже имеют своих людей на материке. Какого рода им нужна помощь, мы пока не знаем, для чего им активная агентура на берегу, мы тоже не знаем, но предполагать можно все самое серьезное. Поэтому слушайте приказ! И вы, Игнатов. Приказывать я вам не имею права, но получается так, что и вы временно становитесь членом нашей группы. Придется вам и свои обязанности выполнять, и нам помогать не менее активно. Без вас нам трудно справиться, вы тут царь, бог и отец. И все обо всем знаете. Так что вступайте в наши ряды.

– Это понятно, – кивнул участковый. – Работать будем вместе. Слушаю вас!

– Значит, так, активизировать опрос местного населения на предмет обнаружения диверсантов на берегу. Второе, всем членам группы иметь в виду во время оперативной работы, что в районе могут оказаться объекты, которыми могут интересоваться фашисты. Диверсионные акты я временно исключаю, но врагу нужна связь, средства передвижения, пища, лекарства. Вот где нам нужно проявлять максимум внимания. Сосновский, подключишься к Буторину, опросите оленеводов на всех стойбищах в пределах дневного перехода на оленях. Борис, на тебе летчики. Игнатов, вам поработать с русским населением, собрать максимум сведений о посторонних. Предупредите доверенных людей, чтобы вам сообщали обо всех подозрительных людях и событиях мгновенно. Насколько это возможно в данных условиях. А я отправляюсь на берег в рыбацкий поселок. Есть там одна примечательная личность.

Глава 3

Артельные уехали ночью, чтобы к утру быть дома. Шелестов не успел даже попрощаться с девочкой. Полдня он искал машину, пока, наконец, ему не указали на разбитую полуторку, которая шла через рыбацкий поселок. Найти в таких местах в такое время попутку было настоящим чудом, и Шелестов побежал к машине. Сговориться с немолодым водителем удалось быстро. В кабине сидела беременная женщина, поэтому попутчику пришлось лезть в кузов и устраиваться между фанерными ящиками. Четыре часа невыносимой тряски, и впереди показалось море. Водитель остановился, встал на подножку и крикнул Шелестову:

– До поселка не довезу, там дорога разбитая, а у меня резина вся изношенная. Я тебя, землячок, высажу на повороте у горбатого камня, а там уж дойдешь. Километров пять, не больше. Его сверху и видать, поселок-то. Не заблудишься.

Выбирать не приходилось. Застывший в кузове оперативник неуклюже выбрался из кузова, махнул рукой водителю и закурил. Поселок виднелся вдалеке внизу у самого берега. Дороги к нему в прямом смысле слова не было. Просто накатанная несколькими машинами колея вилась между камнями. За сезон тут проехали машины четыре и не больше. Видать, морем грузы возились и в поселок, и из него чаще. Шелестов на таком расстоянии насчитал домов тридцать. Бросив окурок, он зашагал вперед. У берега лодок не было, значит, все в море. Ну, ничего, пока он дойдет, пока расспросит, глядишь, и артель к берегу вернется с уловом.

Поселок не встретил его лаем собак, детским гомоном и приветливыми голосами хозяек, кивавшими из-за заборов своих домов. Поселок как будто вымер. И если бы не ухоженные дворы, не белье, трепавшееся на ветру, то можно было бы подумать, что здесь никто и не живет. С берега пахло рыбой и горячей смолой. Поправив за плечами вещмешок, в котором лязгнул о консервные банки сложенный автомат, Шелестов пошел вдоль домов. Стучать в окна он не хотел, а во дворах никого не было. И тогда он решил спуститься к берегу. И тут ему повезло увидеть старика с седой бородой и в высоких болотных сапогах, который смолил днище большой перевернутой лодки.

Старый рыбак заканчивал работу, когда к нему подошел незнакомец. Шелестов поздоровался, спросил про старшину артели Кузьмича и предложил покурить «своих». Старик смотрел приветливо, видать, не ждал беды от гостя. Да и вообще народ на Севере, как понял Максим, был приветливым, беззлобным. Жизнь тяжелая, все друг другу помогали как могли, а эта взаимопомощь помогала выживать всем. Она и сплачивала, и делала рыбаков человеколюбивыми. Старик с уважением покрутил в пальцах папиросу из коробки, которую ему протянул Шелестов. Прикурили на ветру от одной спички и уселись на старых сетях, брошенных на камни.

– Ты, мил человек, по какому делу к старшине нашему? – поинтересовался старик. – По личному или по государственному?

– А что, Кузьмич у вас уполномочен в поселке и по государственным делам? – улыбнулся Шелестов.

– Уважают у нас его, – кивнул рыбак. – В обиду сироту не даст, в любом споре найдет золотую серединку. Да и по хозяйству понимает. Мы же живем одной семьей здесь. Зима наступит, так, почитай, полгода ни нам выбраться нельзя, ни к нам доехать. Сообча живем, коммуной!

– По государственному, отец, по государственному, – заверил Максим, пряча улыбку и затягиваясь папиросой. – Надо же ему рассказать, как война идет, а то народ ведь спрашивает Кузьмича! Какие задачи государство и коммунистическая партия ставят перед народом и его руководителями, перед такими вот, как ваш Кузьмич.

– Это правильно, там понимают в Москве, – снова кивнул старик. – А как ты сам-то считаешь, мил человек, скоро война-то кончится али как? Что же это: наша армия так слаба иль враг силен? Мы ж вроде всегда немца били, а до того и француза били.

– Трудно сказать, отец, когда война окончится. – Шелестов стал серьезным. – Армия наша не слаба, ты не переживай. Сильнее нашей армии во всем мире нет. Все страны в Европе оружие сложили, все покорились Гитлеру, одни мы сражаемся. И ведь ладно бы покорились, сдались, так они вместе с фашистом на нас идут. В том и сложность, отец, что мы против всей Европы воюем. А все потому, что никому не хочется, чтобы наша страна была сильной. Боятся нашей силы во всем мире, отец. Только не простые люди боятся, а их президенты и банкиры. Им бы нас на куски порвать и по карманам рассовать. Ведь богатая наша Родина, отец, очень богата ресурсами. Завидуют нам, знают, что, подними мы голову, и тогда во всем мире начнут верить в доброе, в честность. Боятся западные правители, что их народ захочет с нашим дружить. Вот и настраивают против нас с малых лет своих детей. Так-то. Непросто этот мир устроен. Долго нам еще драться. Но что нам Гитлер, одолеем его! Придет время – и одолеем. Он уже не так силен, как два года назад. Самое тяжелое потом будет – страну восстанавливать, мир восстанавливать.

Баркасы стали возвращаться к вечеру. Хотя летний полярный день мало чем отличался от дня обычного. Солнце опускалось к горизонту и, так и не зайдя за него, снова поднималось утром. Кузьмич, выставив вперед свою черную с проседью бороду, зычно распоряжался на берегу. Работа закипела. На берег сносили рыбу, растягивали для просушки и починки сети. Шелестов терпеливо ждал, когда рыбаки потянутся к домам ужинать и отдыхать. Женщинам же почти весь вечер и ночь разбираться с рыбой. Какую солить, какую на ледник[5]5
  Погреба, в которые по весне закладывают лед, вырубаемый на реках. До зимы в таких погребах удается выдерживать низкую температуру.


[Закрыть] спускать.

– Вон как! – Кузьмич покачал головой, осторожно, с уважением возвращая Шелестову удостоверение личности. – Из Москвы аж?

– Из Москвы, – кивнул Максим. – Не успел с вами вчера поговорить, вот пришлось догонять. А мне о вас много Елизавета рассказывала. Славная девочка, работящая.

– Лизавета? Ну, это личность у нас известная. Всем мужикам пример, не то что бабам. Серьезная не по годам. Мы уж стараемся помогать ей. Так что за дело-то у вас ко мне?

Они сидели за столом из струганых, тщательно выскобленных досок у самой печки. В топке уютно потрескивал огонь, у плиты суетилась жена, за окном в вечерней тишине где-то покрикивал сосед, стучали топоры. Жизнь текла в этой глуши своим чередом, как будет течь еще долго и после войны. На столе появилась бутылка мутного картофельного самогона, горшок с вареной картошкой, жареная рыба, темный хлеб, нарезанный ломтями рукой самого хозяина.

– Дело такое, – выпив по стаканчику, мужчины начали серьезный разговор. – Ты, Кузьмич, тут голова, старшина, как тебя величают. Вот я тебе и приехал рассказать, чего тебе опасаться, куда посматривать и о чем беспокоиться.

Рыбак солидно кивнул, с пониманием свел сурово брови и потянулся налить еще по стаканчику. Шелестову понравилось, что Кузьмич не испугался, не насторожился, а воспринял такое начало разговора с московским гостем как само собой разумеющееся. Из Москвы так просто не приедут. Тут дело важное!

– Корабли ходят по северным морям от Мурманска до самого Владивостока, на другой конец страны, – продолжал Максим. – А еще к нам везут помощь наши союзники по борьбе с фашистами. Оружие везут, военную технику, лекарства для армии, машины. Так вот немцы охотятся за такими кораблями, норовят потопить. Вот и хочу предупредить, Кузьмич, тебя и твоих рыбаков. Немцы хотят в скалах на берегу или на островах найти укромное место, где устроят базу для своих подводных лодок. Ходить из Германии каждый раз сюда опасно, многие подводные лодки топят наши корабли, да и переход долгий опасный в этих морях. Вот и хотят они устроить базу, где могут отдыхать, ремонтироваться, заправляться. А заодно, если потребуется, высаживать в этих безлюдных местах своих разведчиков и диверсантов, которые потом будут пробираться к обжитым местам, к заводам и дорогам.

– Ишь ты, хитро удумали, – согласился рыбак. – Ежели наши корабли прижмут, так они не к себе станут прорываться, а нырнут в скалы, меж островами да в бухтах затаятся, где все готово для них! Вон как!

Максим стал расспрашивать, не видели ли рыбаки в море чужих судов, может, именно подводную лодку видели. Не приходилось ли им встречать чужаков, незнакомых людей. И тут Кузьмич с усмешкой посмотрел на собеседника.

– Так такой вот чужак у меня в артели в море ходит, рыбу с нами ловит.

– Слышал про чужака, – заявил Шелестов. – Елизавета говорила. Расскажи, что за чужак.

– Нашли мы его на берегу позапрошлым летом. Лежал, мокрый. Ясно, что из воды выполз. Видать, с какого-то корабля или лодки. Беда. Думали мертвый, а он живой, ну мы его подобрали, в сухое переодели, согрели. Горячим чаем отпаивали. Думали, не выживет, а у него организм сильный оказался, покашлял, конечно, но выжил. Беда только, память человек потерял. Не помнит ничего: ни кто он, ни откуда. Имени своего и то не помнит. А как оправился, мы его в артель к себе взяли. Оказалось, что море знает человек хорошо, привычное оно ему. Так и прижился. Мы его Матвеем стали звать.

Утром на берегу Кузьмич подошел к высокому немолодому мужчине в клеенчатой брезентовой куртке. Взяв его за локоть, старшина стал что-то говорить. Мужчина слушал его, опустив голову, потом обернулся и посмотрел в сторону Шелестова, сидевшего на перевернутой лодке. Кузьмич еще что-то строго добавил и ушел по своим делам. Высокий рыбак постоял, опустив голову, о чем-то глубоко задумавшись, потом не спеша двинулся в сторону Шелестова.

– Вы хотели со мной поговорить?

– Да, хотел, – Шелестов похлопал ладонью по днищу лодки рядом с собой. – Садитесь. Вас Матвеем зовут?

– Да, так зовут, – сдержанно ответил рыбак и, прищурившись, стал смотреть на море. – Точнее, так в артели меня зовут.

– А настоящее ваше имя?

– Не помню, – спокойным ровным голосом ответил Матвей. И, помолчав, спросил: – Почему вы меня расспрашиваете? Вы из милиции или НКВД?

– Ага, значит, что такое милиция и НКВД, вы помните, – усмехнулся Шелестов.

– Узнал после того, как меня подобрали и вернули к жизни местные. Из прошлого я ничего не помню.

Максим смотрел на этого человека, на его остроносый строгий профиль и никак не мог избавиться от мысли, что этот человек из другого мира. И говор у него не рыбацкий, не мужицкий. На вид Матвею лет пятьдесят, хотя обветренное лицо, постоянное пребывание на море тоже не способствуют чистоте кожи. Но по разговору как минимум он человек городской, с образованием. Кузьмич рассказывал, что он море знает, приметы различные морские. Бывший моряк, но руки у него без наколок, а простые моряки любят колоть себе всякие символы, гордятся ими. «Надо узнать, – решил Шелестов, – не пропадал ли позапрошлым летом сотрудник какой-нибудь дрейфующей полярной станции или моряк с полярного судна. Подозревать в нем немецкого агента, таким вот хитроумным способом легализовавшегося здесь летом сорок первого года, как раз перед началом войны, наверное, глупо. Что ему тут делать, что разведывать и что при случае он может взорвать? Склад с рыбой вот у этой артели? И живет он тут безвылазно почти два года. Поведение для разведчика странное.

Может, он связник, может, радист? Такой вот, к которому может по ночам приезжать диверсант, а этот передает сведения, и рация у него здесь, возможно, имеется. Диверсант, резидент, как тот, например, которого убили Сосновский с Буториным. Нет, глупо, неправильно, нелогично. Пустышка? Но личность странная. А если что-то готовится, например, диверсия на канале или на железной дороге, и таких вот Матвеев живет в соседних поселках человек десять или двадцать? И в нужный час они соберутся и рванут чего-нибудь? Два года держать агента, чтобы планировать что-то такое, после чего он рассекретится? Нет, так не делается. Для этого забрасывается в нужное время и в нужное место подготовленная группа, и она делает свое дело».

– Рыбаки думают, что вы в прошлом моряк, – сказал Шелестов, внимательно наблюдая за реакцией Матвея. – У вас хорошие навыки, знание моря.

– Может быть, – пожав плечами, спокойно сказал собеседник. – Не помню.

– И семью свою не помните? – Этот вопрос Шелестов задал быстро, резко.

И тут что-то изменилось в лице Матвея. То ли веко чуть дернулось, то ли волной судорога прошла по скуле. Доля секунды, а потом снова спокойное, равнодушно-задумчивое лицо. Снова неопределенное пожатие плечами. Врет или это у него в подсознании что-то сработало. Потерял память, так, может быть, она постепенно возвращается, может быть, какие-то ее проблески начинаются? «Чужая душа потемки, а уж чужая голова и подавно, – подумал Максим. – Ничего я так не узнаю от него. Не вопросы задавать ему нужно, а проверять его реакции, его знания. Хотя зачем все это? Яснее ясного, что он не фашистский агент. Просто у человека беда, а какая, он и сам не помнит. Или не хочет помнить».

– Не помню, – наконец ответил Матвей, – не могу я помнить, я же мертвый.

– Вам иголку в руку воткнуть? – разозлился Максим. – Или ножом по пальцу провести, чтобы вы свою кровь увидели. Живую.

– Тело может жить, тело спасли рыбаки, вот оно и живет, – равнодушно, бесцветным голосом отозвался мужчина. – Работает, ест, спит, а человека нет. Умер он.

Разгадывать загадки этого человека Шелестову не хотелось. Ясно, что после потери памяти у него начались проблемы с психикой. Все объяснимо, но расспрашивать его, видимо, бесполезно. Тем более что сегодня Максима ждала работа. Старшина артели обещал взять его с собой для осмотра одного из островов, который расположен в нескольких километрах от берега. Но после этого разговора и непонятных намеков Шелестов решил, что Матвея одного он на берегу не оставит. Пусть идет с ним на остров. Кто знает, что с его странной памятью? Потерял или не потерял. А если в бега подастся? Конечно, по тундре далеко не убежишь и не особенно спрячешься, если скал нет поблизости, а вот морем Матвей запросто может уйти. Ведь говорят рыбаки, что он, по всей видимости, хороший моряк.

Через два часа баркас отчалил от берега и на парусах пошел на северо-восток. Шелестов сидел на корме, одетый, как и все, в брезентовый костюм, то и дело смахивая соленые брызги с лица. Матвей с двумя рыбаками помогал Кузьмичу с парусом, а тот правил, посматривая то на низкое солнце, то на береговую линию. Шелестов смотрел, как уверенно действует Матвей, как он и другие рыбаки понимают друг друга почти без слов.

– Хороший моряк, – сказал Максим Кузьмичу и кивнул на Матвея. – А он хоть знает, понимает, что не первый год война идет?

– Знает, сказали мы ему, – ответил старшина.

– И как он отреагировал? Удивился, испугался?

– Нет, не испугался, – подумав, ответил Кузьмич. – Просто спросил, с кем война, с Германией. Видать, что-то в его мозгу там теплится, какие-то воспоминания.

– Может, и так, – задумчиво ответил Максим и стал смотреть вперед, на приближающийся остров.

Он снова стал думать об этом Матвее. «Неужели так бывает, что человек ничего не помнит? Может, и бывает. Вот так просто взял Матвей и заточил себя на этом берегу, ходит второй год с рыбаками в море и ничего не хочет, не помнит из прошлой жизни. Но ведь были же у него какие-то потребности, более яркие в прошлой жизни, ведь по всему видно, что он не из рыбаков и не из рабочих, не из колхозников. Или ему так удобнее прятаться здесь. Прятаться? Тогда от кого, зачем?»

Внизу промелькнули антенны метеостанции, и снова потянулись каменистые равнины. Сосновский с биноклем в руках сидел позади летчика. Нет, здесь, в южной части Новой Земли, что-то искать бесполезно. Гидросамолет шел на север к скалистым заливам. Не прошло и получаса, как под крылом уже стали подниматься скалы, с шумом поднимались на крыло птичьи базары. Два раза в море Сосновский видел спины китов, поднимавшихся на поверхность. Нет, в бинокль было хорошо видно, что это не подводная лодка. Вот и плотная струя водяного пара на выдохе, который делает кит. Широкий задний плавник поднялся, ударил по воде, и массивное животное снова ушло в глубину холодных вод. Гренландский кит.

Михаил вспомнил, как два дня назад в разговоре с биологом, специалистом по северным водам, он с усмешкой заявил, что не понимает, какого черта китам надо в северных морях. В теплых водах ближе к экватору и комфортнее, и пищи больше. Ученый засмеялся, похлопал Сосновского по плечу и стал объяснять, что природа устроена так, чтобы животные населяли все широты нашей планеты. И создавала их таким образом, чтобы они были максимально приспособлены именно к таким условиям. В других местах северные животные не смогут жить. Тут и принцип пищевых цепочек действует, и распределение кормовой базы по всем широтам. Нечего удивляться, смеялся биолог, природа мудра, она зачастую мудрее человека.

«Да, – думал Михаил, глядя вниз, – мудра природа. Она не уничтожает свое хозяйство так, как это делает человек. Сколько видов животных было истреблено человеком, особенно тогда, когда он получил более совершенные орудия убийства вместо копья и лука со стрелами. Да что говорить про животных, если человек и себе подобных норовит истребить бездумно, движимый только алчностью. Вот и теперь мы имеем страшную войну, которая развязана лишь из-за алчности власть имущих.

Если вспомнить даже Наполеоновские войны, тысяча восемьсот двенадцатого года. Почему Россия схватилась в войне с Францией? Да потому что вся Европа была покорена Наполеоном, и он хотел создать блокаду Великобритании. Он не мог победить ее на море, но блокировать всю связь с Европой мог. А тут Россия воспрепятствовала. Да, мы тогда практически спасли англичан от поражения и завершили ту войну. А потом подняла голову Германия, и снова с трудом удалось потушить пожар Первой мировой. Но нет же, вскормили западные монополисты Гитлера. И снова натравили на Россию, на Советский Союз. Никому не нужна сильная страна на востоке, занимающая одну шестую часть суши, всем завидно, что страна имеет такие безграничные природные ресурсы, все хотят оттяпать у нее кусок и даже пытались это сделать. Сколько же это будет продолжаться? Да всегда, пока есть Россия! Ослабить это давление и заставить дружить можно, лишь создав могучее государство. И оно будет таким, придется мириться Западу с этим фактом. Но для этого снова нужно победить в мировой войне. В очередной раз!»

Лодку в глубоком скалистом заливе Сосновский увидел сразу, как только открылась для обзора эта часть острова. Субмарина шла, не погрузившись, она уходила в море. Сосновский хлопнул летчика по плечу и стал тыкать рукой вниз. Тот кивнул, и самолет накренился на левое крыло, заходя в поворот. «Вот она, голубушка! – Михаил успел заметить бортовой номер лодки – U‐288, прежде чем самолет, описывая дугу, обошел цель, заходя с другого борта. – Есть, – обрадовался Сосновский, – теперь бы осмотреть место, где она стояла. Ведь стояла же, какого ей черта было входить в такой глубокий скалистый залив, скрытый со всех сторон горами? И номер есть бортовой, это обязательно надо сообщить нашей военной разведке».

– А черт! Уходи! – заорал Сосновский, бросив взгляд вниз на лодку и увидев, что в небо поднялся ствол крупнокалиберного пулемета.

Кричать было бесполезно – пилот его все равно не услышит. Бить его в спину или хлопать по плечу было поздно. Летчик и сам заметил опасность. Самолет резко лег на одно крыло, входя в крутой вираж, мотор заревел на сумасшедших оборотах. Свалившись плечом на один борт, Сосновский вцепился руками в металлическую скобу в кабине и стиснул зубы. Дурацкая ситуация, как же он ненавидел такие вот ситуации, когда смерть дышит тебе в лицо, а ты ничего не можешь сделать, когда именно от тебя ничего и не зависит. И сейчас снизу раздастся пулеметная очередь и прошьет легкий самолет, как консервную банку.

Слишком поздно заметили опасность, об этом Михаил догадался сразу. Слишком много открытой воды уже вокруг, и слишком далеко скалы. Даже если летчик умудрится развернуться к лодке хвостом, чтобы цель немецкому пулеметчику казалась маленькой, все равно шанс быть подбитыми слишком велик. Еще бы немного, дотянуть вон до тех скал, и тогда пулемет не достанет. Но надеждам сбыться было не суждено. Самолет вдруг вздрогнул, его бросило в сторону, и спереди из-под кожуха мотора повалил дым. Тяга сразу упала, и машина повалилась на бок, но пилот сумел выправить машину. Сосновский, чуть привстав, глянул на приборную панель, но сразу увидел, что одна рука летчика в крови и панель забрызгана кровью. Ранен! Не удержит машину!

Двигатель заглох, и слышался только шелест воздуха, который рассекали крылья самолета. И тут вторая пулеметная очередь угодила в гидросамолет. Пули с треском пробили правое крыло, а потом почти сразу разлетелся на куски хвост. Небо исчезло, а перед глазами мелькнуло море. Сосновский ухватился за что-то руками. Мелькали то море, то скалы, то небо, а потом последовал удар. На какое-то мгновение Михаил потерял сознание, но ледяной холод заставил его прийти в себя.

Наверное, от удара гидросамолет развалился на части и не утянул за собой пассажира под воду. Сосновский что есть силы стал грести руками, стремясь к поверхности, но теплая меховая куртка и унты тянули вниз. Каким-то чудом ему удалось выбраться на поверхность и несколько раз схватить ртом холодный морской воздух. Набрав воздуха в легкие, он снова погрузился, отстегивая ремешки и стягивая теплую тяжелую обувь. Снова неимоверные усилия на грани возможного и снова глоток воздуха, еще глоток. Голова кружилась, грудь разрывало от недостатка кислорода, но Сосновский смог выбраться из куртки.