Текст книги "Южный ожог"

Глава четвертая

На рассвете двадцатого февраля Манштейн нанес удар под дых загнанной в мешок 6-й советской армии! Прибывшему в штаб капитану Шубину предстала картина взорванного муравейника. Метались люди; телефоны и радиостанции, казалось, были раскалены от частых переговоров. Такое ощущение, что центр Харькова штурмовали армады танков! Но перед самим Харьковом угроза пока не стояла, катастрофа случилась с войсками в междуречье Днепра и Северского Донца. Бледный, как мумия, полковник Макарчук накручивал диск телефона, потом в раздражении бросил трубку, уставился на Шубина невидящими глазами.

– Стряслось, товарищ полковник?

– Стряслось, мать их за душу! – вскакивая, взревел Макарчук. – Ведь все было ясно как божий день! Чертовы стратеги, куда смотрели?! – Он осекся, рухнул обратно на стул, стал растирать виски. Немного успокоившись, поднял голову. – Забудь о том, что мы думали, Шубин. Станем орать на всех углах, что мы предупреждали, враз окажемся у стенки. Крайних уже не найдешь. Но ясно, что напортачили наверху. В общем, плохи наши дела, никаких указаний нет, наблюдаем и ждем… Ты перевез своих людей к штабу?

– Так точно, рота здесь. Тема Ахтырки, полагаю, уже неактуальна?

– И как ты догадался? – передразнил Макарчук. – Ты прав, наступление на запад в создавшихся условиях смотрелось бы странно. Даже разведка в тех краях не имеет смысла. Думаю, наши начнут отходить, создадут рубеж обороны у западных предместий Харькова. Получен приказ армейского командования: в ближайшие дни дивизию из города не выводить, готовить Харьков к обороне. Это при том, что на город пока никто не покушается… Ты нужен мне здесь, Шубин, сиди и не возникай, как бы ни хотелось помочь Родине…

Сводки с фронта поступали неутешительные. Наступление до двадцатого февраля развивалось успешно. Бронетехника танковой группы в ходе рейда в Красноармейск перерезала железную дорогу Сталино – Днепропетровск и находилась в шестидесяти километрах от Запорожья. 4-я танковая армия противника уже выходила на позиции, целилась на Павлоград. Утром двадцатого февраля 1-й танковый корпус СС нанес сокрушительный удар во фланг Юго-Западного фронта, и произошла катастрофа. Успех флангового удара развивала дивизия СС «Рейх». Уже через сутки немцы взяли Павлоград и окружили два танковых и один кавалерийский корпус, шедший на Запорожье и Днепропетровск. Началось избиение. Генерал Попов умолял Ватутина разрешить отвести войска, но согласия не получил. В высоких штабах не верили, что положение столь плачевно. Через день окружение замкнулось, танковые части стали уничтожать артиллерийским огнем. Ватутин осознал ошибку и с опозданием отдал приказ остановить наступление, переходить к обороне. Но танковая группа Попова уже фактически прекратила существование. 6-я армия Харитонова находилась в отчаянном положении: враг отсекал от нее крупные части, уничтожал их в котлах. Теперь уже Ватутин просил Ставку принять меры, провести контрнаступление на южном участке фронта. Но наступление провалилось, крупные силы Красной армии попали в окружение у Дебальцево и были перемолоты. Пало сопротивление в районе Красноармейска. Танкисты дивизий «Рейх» и «Тоттенкопф» заняли Лозовую. Танковый корпус Гота преследовал тех, кому удалось вырваться, и уничтожал. У немцев появлялся реальный шанс отвоевать оставленные позиции, завладеть рубежом по Северскому Донцу и зайти в тыл советской группировке в районе Харькова.

Город жил прифронтовой жизнью. Удвоилось количество патрулей на улицах. На перекрестках стояли бронетранспортеры, пулеметчики прятались за мешками с песком. Люди перешептывались, возникали ложные слухи. Власти скупо информировали: южнее Харькова идут бои, советские войска успешно сдерживают наступление противника. Мысль о том, что город снова перейдет к неприятелю, не давала людям покоя. Одни тихо радовались, другие молились, чтобы этого не произошло. Но пока ничто не говорило о готовящемся штурме Харькова. Западные рубежи в районе Ахтырки подвергались артиллерийским налетам, но в наступление гитлеровцы не шли. В город сплошным потоком поступали раненые. Было много тяжелых. Полевые хирургии работали круглосуточно. Тяжелые бои шли южнее Харькова. В город по приказу штаба Воронежского фронта прибывали подкрепления: артиллерийская часть, несколько стрелковых батальонов. Разведчики Шубина, расположившиеся в палаточном городке, изнывали от безделья. Люди недоумевали: почему их не задействуют? «Ожирели уже на казенных харчах, – ворчал Прыгунов, влившийся в коллектив разведчиков. – Скоро в дверь не пролезем, в атаку будут краном поднимать». Сержанты гоняли солдат по беговой дорожке, отрабатывали навыки рукопашного боя, метания гранаты на дальность. Моральный дух также нуждался в упрочнении. Из политотдела дивизии прибыл специально обученный поднятию морального духа майор, который два часа поднимал идейно-политический уровень бойцов. Солдаты украдкой зевали, терли глаза, и каждый задавал себе вопрос: а что же нового сказал майор?

Двадцать восьмого февраля 40-й танковый корпус гитлеровцев был уже в районе Северского Донца, южнее Изюма – эти позиции он оставил в январе, а теперь забрал обратно. Танковая группа Попова уже не оказывала сопротивления: несколько уцелевших танков пытались вырваться из окружения, но кончился бензин, и попытка прорыва провалилась. Продвинуться дальше Изюма немцы не смогли, закреплялись на этом рубеже, присматривались к левому берегу реки. Пространством между Изюмом и Харьковом противник пока не овладел. Юго-западнее дрались находившиеся в окружении остатки корпусов Харитонова: два танковых, кавалерийский, потрепанные стрелковые дивизии. Численность войск в котле достигала ста тысяч человек. Был получен запоздалый приказ об отходе, и измученные войска кинулись на прорыв в северном направлении. Части войск удалось пробить кольцо окружения…

– Смотри, капитан. – Полковник Макарчук расстелил на столе свою любимую карту, испещренную пометками. – Немцы у Изюма, но силы у них незначительные, рассеяны по большому пространству и вряд ли соберутся в кулак: равнина простреливается нашей дальнобойной артиллерий. Части наших войск – это порядка пятидесяти тысяч человек – удалось вырваться из окружения, и сейчас они с боями отступают вот сюда, к Северскому Донцу, на рубеж Балаклея – Красный Лиман. Изюм вот здесь, и немцы воспрепятствовать продвижению наших подразделений не смогут. Восточный берег в этом районе поднят относительно западного, там меловые скалы. Вот здесь, на участке шириной шесть-восемь километров, есть идея зафиксировать линию обороны. Единственный мост у деревни Гусянка, она на левом берегу. Мост, насколько известно, цел. Если пропустить по нему войска, а потом взорвать, мы получим естественную преграду в виде реки. Глубина Северского Донца в данном районе приличная, лед тонкий. Берега крутые, технику не спустишь. А те места, где это возможно, проще контролировать, чем весь берег. С высокого берега удобно держать оборону. Остатки шестой армии направляются в этот район, будут там через пару дней… ну или как получится. Немцы не дураки, понимают, что, если мы займем здесь оборону, нас уже не сковырнешь. Мы опасаемся, что со стороны Изюма выступят мобильные группы, чтобы удержать район до подхода крупных сил. А это конец, понимаешь? Южнее Гусянки равнинная местность, лесов немного, артиллерия просто положит наших ребят, немцам даже атаковать не придется. Чуешь, к чему веду? Тогда слушай задачу: выдвинуться всем составом в этот квадрат, провести разведку, выявить наиболее удобные участки для обороны. Если поспешите, то опередите немцев, а они обязательно пойдут вверх по течению. Не знаю, сколько придется продержаться: возможно, несколько часов, возможно, и несколько суток. Будешь докладывать в штаб о складывающейся ситуации. Транспорт у тебя есть. Собирай людей, и через полчаса – по коням, времени нет. Расстояние от окраин Харькова чуть больше семидесяти километров. В том районе нет ни наших, ни тех. И просьба вчувствоваться, капитан, какая ответственность ложится на твои плечи…

Пожимая руку, Макарчук смотрел с нескрываемой жалостью: дескать, жалко бедолаг, но посылать надо надежных. «Не продержатся, – говорило его мрачное лицо, – погибнут, как пить дать. Но хотя бы задержат на время неприятеля, что уже неплохо…» Об этом думалось мимоходом, везде сейчас гибнет и страдает народ. Людей южнее Харькова убивают тысячами каждый день! Не выполнит Шубин задачу, погибнет еще больше…

Построение было недолгим, вводная лекция – лаконичной. Полная экипировка, теплые вещи, боекомплект – под завязку. Что сами не унесем, машины довезут. Народ носился как угорелый, собирались будто в отпуск с семьей. «Главное, детей не забыть», – пошучивал Зиганшин.

Трасса была практически пуста. Все, что можно было перебросить в Харьков, давно перебросили. Резервы у советского командования иссякли. Возможно, на параллельных дорогах происходило что-то другое, но здесь царила тишь да гладь. «Полуторки» тряслись по ухабам, объезжали воронки. Менялся окружающий пейзаж. Двенадцать дней назад, когда капитан Шубин при трагических обстоятельствах въезжал в Харьков, картинка была другая. Чувствовалась весна. В полях еще белел снег, но на дороге была каша. Днем на солнце снег подтаивал. Появлялись «подснежники»: фрагменты перевернутых машин, орудийные щитки и лафеты. Оттаивали тела, которые некому было убрать. При минусовой температуре они не разложились, но смотрелись страшно: изувеченные, лишенные конечностей, в немецких шинелях, в советских ватниках. Здесь отступали к Харькову немецкие войска, а Красная армия била вдогонку из орудий, затем наступала Красная армия, и уже немцы из района Харькова садили по ней. Холод уже не пробирал, красноармейцы в кузове на холодрыгу не жаловались. Машины уверенно катили друг за другом, водители соблюдали дистанцию. Шубин находился в кабине головного автомобиля, держал автомат между коленями. В кузове плотно сидели красноармейцы, доносился смех, снова всех развлекал Анвер Зиганшин. Плотный ефрейтор Евсеев – мужчина в годах, не желающий сбривать отвисшие усы, – крутил баранку, подавшись вперед, и едва не терся лбом о стекло. Качество дороги оставляло желать лучшего. По бокам от машины проплывали перелески. Наконец-то показалась встречная колонна. Евсеев, ругнувшись, съехал на обочину, то же самое сделали остальные машины. Колонна была внушительной: две передвижные установки залпового огня «Катюша» и взвод вооруженной до зубов охраны на фургоне и бронетранспортере. От сердца, видимо, оторвали… Колонна катила мимо.

– Братцы, вы куда? – закричали из кузова автоматчики в полушубках. – Война же в другой стороне! До Москвы решили прокатиться?

Ефрейтор Евсеев что-то проворчал про «убогих юмористов», переключил передачу, вывел машину на дорогу. Снова потянулись однообразные пейзажи. Мимо проплывали островки леса и кустарника, блеснула ледышкой маленькая речка, прогрохотали бревна наката под колесами. Возникла развилка, основная дорога бежала прямо, дополнительная сворачивала вправо, на юго-восток. Показались крыши заброшенного поселка. Окна в хатах были выбиты, дым над крышами не курился. Шубин посмотрел на часы: в принципе, еще утро – без четверти часа полдень.

– Успеваем, товарищ капитан? – пошутил, покосившись, водитель.

– Успеваем, Евсеев. Без нас не начнут. Ты не отвлекайся, следи за дорогой.

Поселок остался в стороне. Дорога вилась замысловатой змейкой, втягивалась в перелесок. Из живых существ лишь зазевавшийся заяц, он высунул из-за кочки изумленную мордочку и прыжками помчался наутек. Машина въезжала в лес, Евсеев прибавил скорость, чтобы проскочить сомнительный участок дороги. Шубин, стиснув цевье автомата, с удвоенным вниманием стал смотреть по сторонам. За окном кабины проплывали коряжины, усыпанные снегом, голые кустарники, сиротливо опустившие ветки. Лесок оборвался, и он расслабился. Впереди замаячила балка, через которую был переброшен очередной мостик. Евсеев облегченно выдохнул, поддал газу. Справа за балкой показались крыши хутора.

Автоматная очередь раздалась справа! Пули чиркнули по дверце кабины. Шубин инстинктивно подался вбок, пригнул голову. Выругался Евсеев, утопил в пол педаль акселератора. Машина вырвалась из опасной зоны, но автоматчики продолжали стрелять. Теперь они осыпали свинцом замыкающую машину. В ней истошно кричали люди, отвечали огнем. Только этого сейчас не хватало! Шубин видел в зеркале, как замыкающая машина встала поперек дороги, часть красноармейцев высыпала на проезжую часть, стала разбегаться. Оставшиеся в кузове вели огонь.

– Евсеев, тормози! – Глеб в сердцах ругнулся и вывалился из кабины.

Гомонили люди в кузове, спрашивали, что делать. Откуда ему знать, что делать?

– Всем из машины, занять оборону на другой стороне дороги! – скомандовал Шубин, но стычка уже подходила к концу. Красноармейцы били по кустарнику справа от дороги. Именно оттуда велась стрельба.

Кто-то поднялся, но не пробежал и пары метров – завалился на голые ветки и остался лежать в каком-то приподнятом положении. С обратной стороны массива выкатились двое – какие-то бродяги, в валенках, в драных крестьянских полушубках, – пустились наутек по дну балки. Четверо бойцов с ручным пулеметом Дегтярева уже выдвинулись на левый фланг, кусты им не мешали. Беглецов накрыл рой свинца. Они извивались под огнем, корчились, выделывали какие-то немыслимые танцевальные па. Наконец упали, один усмирился, второй трясся в агонии, будто эпилептик. «Что за дикие партизаны?» – недоуменно подумал Глеб. Он прокричал, чтобы были настороже, врагов может оказаться больше. Но, кажется, все, выстрелы смолкли, да и негде больше прятаться в этой местности противнику.

Разведчики перебежками пошли вперед. Шубин помчался наперерез, передернув затвор. Стелющийся кустарник хрустел под ногами. Бойцы приблизились к странной парочке с нескольких сторон. Стрелок еще трясся в конвульсиях, кровь хлестала как из прохудившейся водопроводной трубы. Рослый Калманович перевернул его ногой. Взорам предстала страшная бородатая рожа – вся в нарывах, с мутными глазами. В принципе, полутруп был молод, но выглядел ужасно. Под дырявым полушубком стыдливо прятался лоснящийся мундир немецкого покроя, на ремне болтались подсумки с запасными рожками от «МР-40».

– Что за бармалеи? – сморщился красноармеец Бандурин.

Агония входила в заключительную стадию. Бандурин поднял автомат, чтобы добить умирающего, но передумал, решил поберечь патроны. «Бармалей» издал горловой звук и замолк навсегда. Второй лежал неподвижно, зарывшись носом в снег. Из простреленного бока вытекала кровь. И вдруг он подскочил и с душераздирающим криком пустился наутек! Смотрелось это как-то фантастично. Вроде того петуха, что с отрубленной головой бегает по двору. Красноармейцы оторопели.

– Ну уж нет, назвался трупом – полезай куда следует! – завопил сержант Прыгунов, вскинул автомат, но Шубин рявкнул:

– Отставить!

Ежу было ясно, что в таком состоянии человек далеко не уйдет. Он пробежал немного, ноги переплелись, силы оставили его. Недоделанный мертвец грузно опустился в снег. Шубин подошел к нему. Раненый лежал на спине, тяжело дышал, глаза становились сизыми и стеклянными. Этот был моложе, рыжая борода свалялась, как шерсть у бродячей собаки.

– Эй, приятель, вы кто такие? – Шубин ткнул в плечо мужчины стволом автомата.

– Не ответит, товарищ капитан, – уверил подошедший вразвалку Коваленко. – Он уже того… избавил мир от своего присутствия.

Парень действительно не отвечал. Он уже не дышал, глаза застыли. Из уголка рта потекла струйка крови. Еще одна смерть, сколько подобных Шубин уже видел, а сколько еще предстоит…

– Это полицаи, – объяснил Коваленко. – Наши здесь прошли пару недель назад, а эти оказались отрезаны от своих и не смогли к ним пробиться. Жили в заброшенной деревне, жрали что попало, пакостили на дорогах, лишь бы досадить Красной армии. Они еще и больные, смотрите, все в нарывах и струпьях. Не удивлюсь, если сифилис или что-то подобное подхватили…

– Какой смысл устраивать здесь засаду? – пожал плечами Глеб. – Позиция заведомо проигрышная, отступать некуда – ежу понятно, что мы их положим.

– А никто и не говорит, что у них ума палата, – хмыкнул лейтенант. – Злобы полные штаны, а ума не нажили. Это непримиримые, товарищ капитан, их переделывать бесполезно, только убивать. Наверняка с Западенщины, у них в крови ненависть к нашей власти. Поляков тоже не любят, но нас – куда больше. Есть такая публика, товарищ капитан, готова глотку грызть нашему брату даже в полумертвом виде. А что касается выбранной ими засады – так, может, не знали, что пойдет крупная сила, поджидали обоз с провизией или что-то в этом роде…

– Понятно. – Шубин посмотрел на часы. – Собрать оружие, боеприпасы – и по коням!

– Это правильно, товарищ капитан, – пробормотал бывший колхозный механизатор Лобов, сдергивая с трупа подсумок. – Врагу ничего не оставлять. А лишняя веревочка в хозяйстве никогда не лишняя…

Красноармейцы бегом возвращались к машинам. Время потеряли, теперь наверстывать. По дороге в западном направлении, скрипя, ехала телега, запряженная не самой откормленной лошадью. Ситуация строго по Некрасову: лошадку вел под уздцы маленький пацан в больших сапогах и полушубке, полы которого стелились по земле. Он покрикивал на животное и строгим взглядом смотрел на столпившийся у машин народ. В телеге, зарывшись в солому, сидели две пожилые женщины, которые обнимали свой крестьянский скарб. Останавливать повозку не стали. Шубин подмигнул пареньку. Тот поежился, выдавил из себя что-то аналогичное. Настороженность местных жителей объяснялась: власть менялась, как картинки в калейдоскопе, все, кто занимал район, первым делом хватали тех, кто сотрудничал с прежними властями. И щепки у этих «лесорубов» летели во все стороны…

– Повезло аборигенам, – хмыкнул лейтенант Комиссаров, провожая взглядом повозку. – Не окажись мы первыми, эти полицаи поживились бы.

– Товарищ капитан, у меня двое погибших, – сообщил побледневший старший лейтенант Марголин. – Сурков и Камышенко. Опомниться не успели, как эти гады в борт ударили, пацанам сразу и досталось. Сурков еще пожил немного, но уже… не дышит. Что с ними делать, товарищ капитан? Мы не можем здесь людей бросать, а могилы будем до вечера рыть, земля мерзлая…

Колючий ком подобрался к горлу. Потери уже начались, а к выполнению задания еще не приступали.

– Пусть в машине останутся. Приедем – найдем у реки подходящее место. В путь, бойцы…

Дорога меняла направление, тянулась сквозь пустые населенные пункты, погружалась в низины. Здесь была ничейная земля, даже мирные жители не попадались. Советские войска по этой местности не наступали, район оказался в стороне от боевых действий.

Северский Донец возник внезапно, когда выехали из лесистых холмов. Реку покрывала корка льда – традиционно тонкая, зимы в этой местности не отличались суровостью. Пехота теоретически переправится, а вот техника, особенно тяжелая, – никоим образом. Река извивалась, образовывала крутые излучины. Вышедшее солнце хорошо пригревало. В полях чернели проталины. Дорога сбегала вниз, к реке. Правый берег Северского Донца был сравнительно ровный, он клочками зарос кустарником, над водой имелись лишь незначительные обрывы. Дорога тянулась к мосту. Переправа уцелела, ни одна из враждующих сторон ее не бомбила. Мост стоял основательно, на тяжелых каменных опорах, с бетонной заливкой двух имеющихся пролетов. Он вполне мог выдержать тяжелую технику…

Евсеев на подъезде к мосту сбросил скорость. Вероятность засады была незначительной, но игнорировать ее не стоило. Левый восточный берег Северского Донца был заметно приподнят относительно правого – выгодная позиция для ведения обороны. Меловые скалы на дальнем берегу смотрелись живописно. Они блестели на солнце, фактически белые, с небольшим сероватым оттенком. Скалы казались крепостью, вытянутой вдоль реки. Они сползали на берег почти вертикально, в некоторых местах отступали, формировали террасы, на которые можно было подняться, только обладая альпинистскими навыками. Зубчатая гряда с широкими «смотровыми» площадками тянулась километра на полтора. В скалах выделялись узкие вертикальные расщелины: по ним можно было спуститься к воде. Картина открывалась величественная, просто находка для живописца.

Шубин извлек из планшета сложенную карту крупного масштаба. Карта была топографической, отражала перепады высот, особенности рельефа. Мосты и населенные пункты на ней также значились. Мост под Гусянкой был единственным в округе. Река сворачивала на восток, и отступающим частям генерала Харитонова закрепляться дальше не имело смысла. В тех краях, в зоне Изюма, уже орудовали немцы. Расстояние до неприятеля было не бог весть какое. Макарчук не ошибся – немцам ничто не мешало отправить часть войск выше по течению с целью перекрытия дороги. Займи противник высоты за мостом, и отступающие попали бы в капкан…

Глеб убрал карту. Под колесами дребезжали бревна наката. Внизу распростерлась заледенелая гладь. Ширина Северского Донца даже в местах разлива не превышала семидесяти метров. Но вкупе с рельефом местности она являлась полноценной преградой, способной сдержать любое наступление. Скалы находились рядом – древние, величественные. Они расступались, пропуская дорогу. За скалами, на отдалении, возвышался лес – на вид такой же неприступный, как береговая полоса. Скалы с обратной стороны казались вовсе не крутыми, по террасам можно было забраться наверх.

Между скалами и полем ютилась деревушка, та самая Гусянка. Полтора десятка дворов, заваленная снегом улочка. Западную окраину населенного пункта осаждал кустарник, с обратной стороны он карабкался на скалы, покорял вершины, теснился в узких расщелинах. Пространство защищалось от ветра с одной стороны меловыми горами, с другой – лесом. Здесь накапливался снег, который почти не выдувался. Машины буксовали, но медленно продвигались к деревне. В нескольких избах теплилась жизнь – топились печки. Противник отсутствовал, но расслабляться не стоило.

– Евсеев, тормози! – Глеб спрыгнул с подножки грузовика, махнул прилипшим к борту бойцам: – К машине! Коваленко, командуйте! Осмотреть каждый дом – аккуратно и осторожно! Эй, вы там! – Он замахал пассажирам второго грузовика. – Осмотреть окрестности, прочесать скалы и занять позиции на господствующих высотах! Установить пулеметы на равном удалении друг от друга! Позднее вас сменят! Марголин! – Он побежал к третьему грузовику. – Отправить людей в юго-восточном направлении. Дистанция шестьсот метров! Противник может подойти слева! Укрыться, наблюдать, на виду не торчать!

Именно этот участок вызывал наибольшее беспокойство. Если немцы появятся, то только с юго-востока, со стороны Изюма. При этом неизвестно, по какому берегу они пойдут. Для начала отправят разведку. Могут использовать транспорт – дорога на левом берегу тянулась через деревню и пропадала в лесу. Но пройдет ли транспорт по заваленной снегом дороге? Значит, от некой точки в пространстве предпримут пешую прогулку? Ясность отсутствовала – когда и в каком количестве появится противник (если вообще появится). Покрикивали командиры взводов. Красноармейцы разбегались, не задавая вопросов.

– Приготовим мост к подрыву, товарищ капитан? – деловито осведомился Прыгунов. – Чуток взрывчатки взяли, проезжую часть можем вывести из строя.

– Вот ты вроде неглупый, Прыгунов, – покачал головой Шубин, – а дальше сиюминутной выгоды ни черта не видишь. Взорвем мост – и как наши из шестой армии пройдут? А у них, между прочим, танки, артиллерия, куча прочей техники. Прикажешь все в поле бросать под артиллерийскими ударами, а самим по тонкому льду переходить?

– Да все я понимаю, – возразил сержант. – Наши подойдут – фрицы все равно артиллерией бабахнут и мост разнесут.

– А вот это не твоего ума дело. Разнесут, не разнесут – бабушка надвое сказала. Часть войск в любом случае успеет пройти. Наша артиллерия тоже не дремлет. Ставлю задачу сохранить мост в целости и сохранности. А вот заминировать подступы к нему на правом берегу – дело стоящее. Фрицы могут и по дороге подъехать. Вот и займись со своими парнями, Прыгунов. Мост не трогать, дорогу заминировать и держать под огневым контролем. Появятся наши – извини, мины придется снимать.

– Да понимаю я, товарищ капитан, все сделаем.

Место было подходящее, только здесь можно переправить крупное количество войск. На других участках проблематично и сопряжено с потерей всей армейской техники. И пехота провалится под лед, если повалит толпой… Шубин заспешил в деревню. Первая задача – оборудовать собственный штаб, желательно в тепле и уюте. В движении морозец не чувствовался, но в состоянии покоя подмерзали ноги.

Немцев и «бродячих» полицаев в деревне не нашли. В нескольких избах обнаружили жителей: пожилые люди, молодая женщина с двумя маленькими детьми, ее муж, способный передвигаться только с костылями. С семьей произошел конфуз: Велиханов чуть не бросил гранату в подпол, где отсиживалась супруги с детьми. Смутил голос молодого мужчины. Исмаил уже выдергивал чеку, когда спохватился любитель лирической поэзии Ярцев и не дал произойти непоправимому. Он с Исмаилом едва не подрался! Потом из подвала донесся женский голос, и Велиханов начал краснеть, бормоча слова оправдания. «Русские мы! – громче всех кричал он. – Русские солдаты! Выходите, ничего не бойтесь!» – и со злобой косился на смеющихся товарищей. Плакали дети, закутанные в рубище, он извлекал их по одному, галантно подал руку малопривлекательной молодой женщине, помог покинуть подвал ее супругу-инвалиду. Тот бормотал, заикаясь, что он никакой не полицай, нога высохла еще в молодости от чудовищного артрита, и его не берут ни в какую армию, даже в полицию.

Во дворе бросалась под ноги и громко лаяла лохматая псина (видно, член семьи, раз не съели). Красноармеец Панчехин пытался с ней договориться, но животное не имело представления, кто свой, а кто чужой. Когда псина едва не прокусила бойцу ногу, тот в сердцах вскинул автомат. Собака дурой не была, поняла, что это не палка, поджала хвост и убежала в дальний угол двора.

– Мужики, здесь баня! – восторженно закричал красноармеец Шеин – парень из сельской тамбовской глубинки (из кулачья, по некоторым признакам, что не мешало ему защищать свою страну). – Товарищ капитан, как насчет бани?

– Положительно, боец! – отозвался Глеб и закончил под хохот бойцов: – Сначала я тебе лично шею намылю, а потом немцы придут, добавят!

В крайней избе, где проживала неговорящая старушка с добрыми глазами, он оборудовал командный пункт, назначил связным долговязого Сенченко. В избе было натоплено, из-под стола мяукала ободранная кошка, под половицами пищали мыши (видимо, заключили пакт о ненападении). Старушка смотрела добрыми глазами и тяжело вздыхала. Ей не очень нравилось, что в ее доме теперь штаб. Но от подарка в виде банки тушенки отказываться не стала.

Ноги отогрелись, Шубин вышел во двор. Водители «полуторок» загоняли свои транспортные средства под скалу, нависшую гигантским козырьком. Бойцы отдыхающей смены обживали соседние дома. И там обнаружилась баня, о чем кричали с каким-то детским восторгом.

«Может, и вправду устроить им баню? – подумал Глеб. – А немцы пусть подождут, война не убежит».

День разгорался, солнце пряталось за пушистые облачка, похожие на комья ваты. Но вскоре и они рассосались, день предвещал быть солнечным, хотя и коротким.

Солдатские сапоги уже протоптали тропинку через кустарник. Шубин выбрался к подножию скал. Настало время осмотреться. Ноги проваливались в снег. Он взобрался на пару террас, пригнулся. Здесь находились «смотровые» площадки (туристы бы оценили). Дул ветер, бойцы прятались за камнями, кутались в полушубки. На этой позиции, протянувшейся метров на двести вдоль реки, расположилась половина роты. Здесь разместили четыре из шести ручных пулеметов Дегтярева, одно из двух противотанковых ружей. Большинство солдат надели маскхалаты, чтобы их не высмотрела разведка противника. Вставать в полный рост командиры запретили. Люди переползали с позиции на позицию. Фактически это были отдельные очаги обороны, разделенные сползающими к берегу расщелинами. Соваться в эти пропасти, заваленные булыжниками, явно не стоило. Отдельные расщелины можно было перепрыгнуть, но для этого пришлось бы вставать в полный рост.

Скальный массив справа от моста Шубин решил не занимать – вряд ли немцы пойдут на столь глубокий охват. Ограничился расчетами пулемета и ПТР: бойцы вырыли себе норки у подножия скал и контролировали съезд с моста.

– Справляетесь, парни? – Он на корточках подобрался к большому камню, пристроился за ним. На этой позиции лежали двое – Панчехин и сержант Егоров, они курили, пряча окурки в варежках. – Что там у нас?

– Над седой равниной моря все в порядке, товарищ капитан, – пошутил Егоров. – Немцы пойдут – мы вам скажем.

– Немцы не пойдут толпой и во всей красе, – предупредил Шубин. – Появятся передовые дозоры, возможно, в маскхалатах, вот их и надо выявить в первую очередь.

– Надо – значит выявим, – уверил Панчехин. – Пару часов протянем… если не замерзнем. Ветерок сегодня такой бодрящий.

– Ты лежи, не намекай, – проворчал Егоров. – Бог терпел и нам велел. Когда-нибудь сменят, пойдем греться…

С высоты открывался вид на реку, скованную льдом. С правого берега вид был живописнее, чем с левого. За мостом простиралась равнина, прореженная перелесками. Данный участок был идеален для обороны: местность за рекой можно было простреливать на несколько километров. Влево убегали макушки скал, занятые красноармейцами. Еще дальше разместились люди Марголина, но пока от них не было вестей. Оба берега заросли ивняком, но зимой он укрытием не являлся. На другом берегу в районе моста ковырялись люди из отделения Прыгунова: зарывали в снег противотанковые и противопехотные мины, помечали места, чтобы потом их быстро удалить. В арсенале имелся десяток таких вещиц. Работу закончили, побежали к мосту, переправились на левый берег и пропали в мертвой зоне.

Шубин сполз с террасы, стал протаптывать свежую тропу в деревню. Навстречу уже бежал, махая руками, красноармеец Сенченко – заметил же командира…

– Товарищ капитан, старший лейтенант Марголин по рации докладывает… Они в шестистах метрах отсюда, держат левый фланг. Позиция неудобная, и улучшить ее невозможно. Под ними дорога… вот эта самая, она засыпана снегом, проехать сможет только вездеход… Товарищ старший лейтенант боится, что, если немцы пойдут, его взвод окажется отрезанным, и придется к вам пробиваться с боем…