Текст книги "Вирус ненависти"

– И зачем этот самый Люцифер пошел против бога? – спросил Коган. – Что говорит религия на этот счет? Ведь наверняка сытно жили и работой не утруждались.

– Интересный вопрос, – снова рассмеялся Сосновский. – По верованиям христиан, Люцифер был самым прекрасным ангелом, и зависть его одолела, хотелось ему поклонения людей. Ликом черен и прекрасен! Так, кажется, в писании сказано?

– Дело в том, Михаил, – неожиданно заговорил Коган серьезным тоном, – что богом разрешено людям творить как добро, так и зло по своему усмотрению. Такую волю бог изначально дал. Такую же волю он дал и ангелам. Свобода воли, значит! Вот тех ангелов, что стали творить зло, он и низверг в ад.

– Болезни, говорите? – тихо сказал вирусолог. – Ну, что же, тогда все сходится.

– Так, товарищи, что-то мы заболтались, – строго произнес Шелестов. – Нам еще много помещений осматривать. Давайте внимательнее смотреть!

Коган перешел в следующую комнату, осмотрелся и принялся простукивать стены. Удивительно, но здесь стены были отделаны керамической плиткой, и выглядела она совершенно новой, а вот швы местами были совсем не затерты раствором. То ли работу недоделали, то ли сделали ее из рук вон плохо! Но помещение уже использовалось, тут стояли лабораторные шкафы, и тут тоже были следы разбитого оборудования. Может быть, пустые швы не случайность? Может быть, здесь, под плиткой, потайные сейфы, тайники?

– А вы ведь меня не узнали, гражданин следователь, – вдруг раздался за спиной голос.

Глава 2

Янко Пеняк бродил у ворот, повесив автомат на шею, и от нечего делать пинал камешек. Камешек был круглый и хорошо катался по утоптанной земле. Солдат пытался попасть камнем в щербину на столбе, которая осталась после высыпавшегося, истлевшего от времени сучка. На посту запрещалось отвлекаться, но после двух месяцев напряженных боев, да еще в таком тихом месте, трудно было не расслабиться. Пеняк вздохнул и оглянулся по сторонам. Нет, никто не видит. Если бы лейтенант заметил, как ведет себя часовой, то наряда было бы не избежать.

Примерившись, Пеняк с силой пнул камень, и тот отлетел далеко за ворота. Хотя самих ворот как раз и не было. Так, два толстенных старых столба на въезде, да остатки досок, колючей проволоки по периметру. И только теперь, проводив взглядом далеко отлетевший камешек, Пеняк обратил внимание, что от леса в сторону поселка направляются три автомашины. Он даже на таком расстоянии узнал крытые брезентом ленд-лизовские «студеры»[1]1
  «Студеры» (фронтовой жаргон) – американские грузовые машины «Студебекер», поставлявшиеся СССР по договору ленд-лиза из США во время войны.


[Закрыть]. «Смена едет? Наверное, снимаемся отсюда и вперед, – подумал Пеняк. – Отдохнули и будет. Хорошего помаленьку. А может, наоборот, провизию нам везут на месяц. Правда, полевой кухни на прицепе что-то не видно».

И тут солдат опомнился. Все-таки три года войны прививают воинскую дисциплину крепко. Пеняк обернулся в сторону поселка и, не увидев никого из отдыхающей смены караула, ни командира роты, схватил железный прут и стал бить им по подвешенному на проволоке ржавому автомобильному диску. Тут же из крайнего дома выбежал разводящий сержант Букаев, а со стороны лаборатории спешил и сам лейтенант Борович. Не став тратить времени и кричать, Пеняк просто стал энергично показывать рукой в сторону леса на приближающиеся автомашины. Фронт откатился уже далеко, и опасаться, казалось бы, нечего. Но у опытного солдата не проходило ощущение тревоги. Командир роты не предупреждал, что могут приехать какие-то машины. Да и сами грузовики были обычными, но что-то казалось Пеняку неправильным, тревожным. Тревоги добавило и то, что Борович с резким взмахом руки отдал какой-то приказ, а сам не спеша пошел к воротам и остановился в ожидании машин.

Янко успел разглядеть через лобовое стекло грузовика, что за рулем сидел боец в советской форме, а рядом человек тоже в форме и офицерской полевой фуражке с прямым козырьком. Борович стоял между столбами, оставшимися от разрушенных ворот, и ждал. Когда машины приблизились на несколько десятков метров, он предупреждающе поднял руку, приказывая остановиться. «А если не остановятся?» – подумал Пеняк, и палец сам лег на спусковой крючок автомата.

Машины остановились метров за тридцать. Как ехали, так колонной и встали. Янко почти облегченно вздохнул, но тут отрылась дверь в кабине, и на землю спрыгнул крепкий статный офицер с погонами майора. Из кузова спрыгнули трое солдат с «ППШ» на ремне и двинулись вместе со своим командиром в сторону Боровича.

– Зона караульного поста! – крикнул лейтенант. – Офицер ко мне, остальные на месте!

Янко опомнился. Ведь это он по уставу должен был крикнуть эти слова. «Черт, вот ведь до чего расслабился за несколько дней без боев. К тишине и миру стал привыкать, навыки военные теряю».

– Лейтенант, перед вами старший офицер! – гаркнул майор, не останавливаясь. – Что вы себе позволяете? А ну, быстро представьтесь как положено!

Рефлексы включились. А может, они и не выключались, и Янко просто перестал за время отдыха обращать на них внимание. Но теперь он ясно видел, как бегают глаза трех автоматчиков, которые шли с майором к нему. Они оценивают положение поселка, количество солдат в нем. Это были глаза людей, готовых вступить в бой и убивать.

– Часовой! – крикнул Борович, в мгновение ока выдернув из кобуры пистолет. – Огонь!

Борович прыгнул в сторону. Упав на землю, он откатился за полуразрушенную стену строения. А у солдата сработал рефлекс, который укреплялся всю войну – нажимать на спусковой крючок при виде вражеской формы, при звуках немецкой речи. Не было времени прижимать приклад к плечу, некогда целиться, потому что трое автоматчиков рядом с незнакомым майором тут же сорвали оружие с плеч и направили его на часового.

Пеняк успел выстрелить первым, дав короткую очередь и юркнув за толстый столб справа от себя. Враги, а это точно были враги, находились так близко, что стрелять придется непрерывно, чтобы не подпустить их к себе. А расстояние для броска гранаты в самый раз, это Пеняк оценил точно. Не глядя, Янко выставил ствол своего ППШ и дал несколько коротких очередей, все время меняя направление стрельбы. Главное, хоть в кого-то попасть, главное, не дать им идти вперед, главное, прижать огнем. Главное, выиграть время и не думать о себе. Ребята из караульного помещения сейчас уже выбегут. У них и оружие наготове. А там и остальные бойцы роты. И, значит, Пеняк со своими двумя магазинами к автомату должен не сойти с места. Хоть несколько секунд, хоть минуту. И не важно, сколько их там в трех машинах. А их там много. «Студер» может взять в кузов и два десятка бойцов, и три.

Несколько пуль угодили в столб, и тот даже загудел от напряжения. Под ноги и в лицо полетели щепки. А как там лейтенант? И как сменить позицию? И Пеняк решился. Он снова выставил ствол автомата и дал длинную очередь, поводя стволом и опустошая магазин до конца. И когда ППШ замолчал, он сделал кувырок туда, где был его командир. Всего доля секунды, за которую солдат сумел увидеть все поле боя и своего командира. А заодно и извлечь из автомата опустевший магазин. Борович, с пистолетом и окровавленным боком, схватил солдата за рукав и помог укрыться за полуразрушенной деревянной стеной. Янко уже понял, что один из врагов, переодетых в советскую форму, убит, второй ранен и отползает к машинам. «Майор» стреляет из пистолета и машет рукой другим своим солдатам. И те прыгают из машин и отбегают в стороны. Кто-то залег с автоматом и стреляет, кто-то перебежками стал приближаться к окраине поселка.

– Бей короткими, – приказал Борович, глядя, как Янко достает из брезентового подсумка второй – последний магазин. – Только по тем, кто пытается приблизиться!

Пеняк кивнул, отодвинулся немного в сторону и, поднявшись во весь рост, так, что только его голова показалась над полуразрушенной стеной, дал две очереди. И тут же сразу шквал пуль врезался в трухлявую древесину, разбрасывая мелкие щепки. Солдат снова переместился в сторону и дал еще две очереди. Бой разгорался. Сейчас уже не только отдыхающая смена караула заняла позиции вокруг домов, но и другие бойцы роты подходили, открывая огонь по неизвестным в советской форме. Пеняк посматривал на лейтенанта. Борович морщился, прижимая ладонь к окровавленному боку, и стрелял из пистолета через пролом. Он все пытался свалить «майора», но тот отошел к машинам и командовал из-за укрытия.

Когда Коган услышал слова вирусолога «а ведь вы меня не узнали, гражданин следователь», то сразу вспомнил, откуда ему знакомо лицо этого человека. Да, кажется, 37-й год, то самое жесткое время, когда по политическим статьям, по статьям, связанным с изменой Родине, вредительством в народном хозяйстве, применялись суровые меры. Это касалось и процессуальной части. По ряду статей, если человек попадал в категорию подозреваемых, его необходимо было арестовывать обязательно. Без всяких исключений. Точно так же и по подобной причине был арестован и ученый-вирусолог Семен Валерьевич Каратеев. Серьезных доказательств его вины перед Советским Союзом, кроме доносов нескольких человек и изложенных в доносах доводов, не было. Приведенные доводы свидетелей пришлось проверять, обращаться к консультантам. Процесс не быстрый, тем более что приходилось привлекать нескольких консультантов, чтобы совпали их показания. Да и загрузка каждого следователя была не маленькой. Попутно проверялись связи с иностранными разведками и местными подпольными антисоветскими ячейками.

Коган занимался этим делом всего месяц. Он был зол, раздражен, а доводы тех, кто написал доносы на Каратеева, были поначалу весьма убедительными. Но бить подследственных Когану никогда в голову не приходило, хотя он и знал, что этим грешит кое-кто из его коллег. Давление на подследственных он тоже не организовывал, подсаживая их в камеру к отпетым уголовникам, которые глумились над политическими по заказу следователя. Так что ничем особенным Коган и не должен был запомниться Каратееву, но тот вот запомнил. И ответить Коган сейчас просто не успел, когда с окраины поселка вдруг ударили автоматные очереди и пистолетные выстрелы. Это был ближний бой, а значит, опасность существовала смертельная. Кто, откуда, зачем? Схватив автомат, который Коган оставил на столе, он бросился на улицу, крикнув Каратееву, чтобы тот оставался в доме и не высовывался.

Две пули влетели в комнату, разбив вдребезги оконное стекло. На пол посыпалась штукатурка, полетели щепки от деревянного дверного косяка. Борис пригнулся и выскочил на улицу, пытаясь по звукам боя понять, с какой стороны атакован поселок. Он сразу увидел три грузовика, остановившиеся в нескольких десятках метров от северной окраины поселка. Ситуация была критической. Видимо, атаковавших было раза в три больше, чем автоматчиков Боровича. Лейтенант не успел развернуть своих бойцов и выстроить оборону поселка. Сейчас его люди сконцентрировались именно в северной части поселка, а враг, кто бы он ни был, начинал охватывать обороняющихся полукольцом с двух сторон. И атаковавшие поселок были одеты в советскую форму и вооружены советскими автоматами. В голову сразу же пришла мысль о банде переодетых националистов или диверсионном отряде из немецкой дивизии «Бранденбург-800». Пока эти головорезы не вошли в поселок, пока они на открытой местности, у обороняющихся есть преимущество. Это было очевидно. Эта мысль, видимо, пришла в голову и командиру роты Боровичу. Да и тактически правильно, когда в обороне пулеметы располагаются на флангах позиции. Коган увидел, как два бойца катили к окраине станковый пулемет.

Борис решил, что здесь он сможет быть полезнее всего в обороне и побежал за пулеметчиками. У крайнего дома они остановились и принялись разбрасывать битые кирпичи разрушенного строения, готовя огневую точку. Бойцы залегли в неглубокой нише, заправили пулеметную ленту. Коган все это время стоял сбоку, у стены, от волнения покусывал губу. Не терпелось открыть огонь, но выдавать раньше времени огневую точку нельзя. И вот враг, снова открыв шквальный огонь из всего стрелкового оружия, поднялся во весь рост и ринулся в атаку на поселок. По прикидкам Когана, нападавших было не менее полусотни человек. И расстояние до крайних домов было очень маленьким. Один бросок, и они зацепятся за первые строения. Потом их не удержать, автоматчикам Боровича придется откатываться назад, к центру поселка. И неизбежно терять людей.

Атакующие бросились вперед, и тут же с фланга, буквально в упор, с расстояния в восемьдесят метров, заработал советский пулемет. Кинжальный огонь вдоль атакующего фронта длинной очередью в половину ленты валил и валил солдат. Одни падали, сраженные пулями, другие заметались в поисках укрытия. Но на открытом участке от края поселка до грузовых автомашин укрыться было негде. Немцы залегли. Теперь Коган понял по нескольким возгласам, по крикам раненых и умирающих, что это были все же немцы. Пулемет стал бить короткими очередями, выбивая тех, кто был ближе, кто пытался подползти. Коган вскинул автомат. Немец с гранатой в руке приподнялся над землей, но закончить замах ему не удалось. Короткой точной очередью оперативник свалил его. Второй приподнялся на колене, пытаясь тоже бросить гранату в пулеметную позицию, но и его Коган свалил очередью.

Заработали моторы грузовиков, машины начали разворачиваться. Оставшиеся в живых немцы бросились назад к своим машинам. Коган прицелился, но «майор», командовавший диверсантами, вдруг раскинул руки и плашмя рухнул лицом в траву. Полыхнул огненный столб над одним из грузовиков. Горела кабина, кузов, трепался на ветру огненным фартуком брезент. Коган увидел, как выбегают автоматчики Боровича и, добивая диверсантов, бегут к машинам. Тут же показалась фигура Шелестова, а чуть левее и Сосновского. Они выкрикивали какие-то команды, наверняка приказывая брать пленных. У самой окраины поселка Буторин перевязывал ротного командира, задрав на нем гимнастерку.

И тут запах гари донесся откуда-то из поселка. Коган сразу оглянулся и обомлел: стена и разбитый вдребезги оконный проем дома, в котором располагалась лаборатория, горели. Отчего случился пожар, раздумывать было бессмысленно, потому что от дома, пригибаясь, метнулась фигура человека в военной форме без пилотки. Секунда замешательства и мысль, что это мог быть кто-то из солдат Боровича, едва не дала возможность незнакомцу скрыться. Но тут, прикрывая рукавом лицо, из горящего дома выбежал Каратеев.

– Стой, сволочь! – звонко крикнул вирусолог, перекричав звуки стрельбы на окраине поселка.

Коган не успел помешать Каратееву. Тот вскинул автомат и длинной очередью срезал диверсанта. Вирусолог умел стрелять, это точно. Но сейчас Коган предпочел бы, чтобы Каратеев промахнулся. Нужны живые диверсанты, нужны пленные, которые могли бы дать сведения. Отчитать прикомандированного ученого он не успел. Каратеев оставил автомат у двери и кинулся в горящий дом. Коган выругался и побежал на помощь ученому. Внутри уже горел потолок, и оперативнику никак не удавалось пройти дверной проем из-за сильного жара. И тут ему под ноги вылетел дымящийся деревянный ящик, набитый бумагами. Бумаги начали тлеть, да и сам ящик дымился от жара, Коган схватил ящик с документами и потащил в сторону от дома.

– Каратеев, выходите! – заорал он на всю улицу. – Сгоришь, дурак! Выходи!

Но вирусолог не показывался. Коган метался у входа, не зная, что предпринять. Ясно, что в доме уже нечем дышать и от дыма, и от жара. И когда на глаза попался большой кусок брезента, Коган мгновенно принял решение. Лучше всего было бы намочить брезент, но воды поблизости не было, а каждая потерянная секунда времени могла стоить жизни человеку. Коган просто набросил на себя брезент, закрывая голову, сделал глубокий вдох и бросился через огонь в дом. На Каратеева он наткнулся почти сразу. Тот лежал на полу, прижимая к груди какие-то папки с бумагами, и слабо шевелился, пытаясь ползти к выходу. Вырвав из ослабших рук вирусолога папки, Коган выбросил их через объятую пламенем дверь во двор. Подхватив под мышки ученого и накрыв его вместе с собой брезентом, он потащил вирусолога к выходу. Воздуха не хватало, пришлось закрыть рукавом лицо и сделать еще несколько вдохов, но горло сразу перехватило от удушливого горячего воздуха. Коган закашлялся, но продолжил тащить Каратеева. Его окатило нестерпимым жаром, когда он пробивался через пламя в дверном проеме. Свежий воздух пахнул в лицо, а потом чьи-то сильные руки подхватили Когана и потащили по земле. Он дышал, широко раскрывая рот, неистово кашляя. Потом на лицо, на шею, за пазуху полилась холодная вода, и стало легче дышать.

Коган открыл глаза, проморгался, чувствуя, как горит все лицо и горло. Над ним склонился Шелестов с фляжкой в руке. Покрутив головой, Борис увидел, что неподалеку сидит Каратеев, живой и здоровый, но тоже порядком мокрый, с опаленными волосами, и успокоился.

– Ребята, вы что, сдурели? – поинтересовался Шелестов, когда Коган окончательно прокашлялся и смог смотреть и дышать спокойно.

– Да я и ничего, – усмехнулся Борис, кивая на вирусолога. – Ты вот лучше у прикомандированного спроси, чего он в огонь кинулся. А я вообще-то его хотел вытащить, а он какие-то папки спасал. Что там хоть было в них?

Каратеев уже поднялся и ходил по двору, собирая разбросанные папки. Некоторые подобрали подошедшие автоматчики, но вирусолог отбирал их у солдат, собирая в стопку и прижимая ее к груди. Он подошел к Шелестову и сложил папки на крыло «полуторки».

– Это я потом нашел, когда уже стрельба началась, – пояснил он. – Выглянул, а там уже бой идет, я и вернулся, чтобы собрать папки. Понимаете, там заявки были на материалы, оборудование. Их кто-то забыл в нижнем ящике стола. Журналы хода исследований забрали, а про заявки забыли. А они тоже могут на многое пролить свет, глаза открыть. А потом кто-то бутылку с зажигательной смесью в окно бросил, тут все и занялось. Потом вторая в стену ударилась. Не попал кто-то в окно, а то бы как раз меня окатило жидкостью, сгорел бы. Я на улицу, а он бежать, я в него выстрелил, а потом назад. Ну, вот, удалось, кажется, что-то спасти.

– Ну, вот Когану скажите спасибо, Семен Валерьевич, – усмехнулся Шелестов. – Он успел вас вытащить, а то бы крышка вам вместе с папками.

Каратеев посмотрел на Когана и молча кивнул. Шелестов обратил внимание на эту молчаливую и очень красноречивую сцену.

– Все, поднимайтесь! – приказал Шелестов. – Пора приниматься за дело. Там бойцы Боровича взяли двух пленных. Надо допросить их и разобраться, что это была за эскапада.

Сосновский шел вдоль крайних домов поселка, осматриваясь по сторонам. Нет, не было тут никакого населенного пункта до войны. Все, что сейчас здесь стояло – было построено не более пары лет назад. Ясно, что этот поселок в два десятка деревянных домиков построен одновременно с концлагерем, на расстоянии какого-то километра от него. Никаких сомнений, что поселок, лаборатория в нем были связаны с лагерем напрямую. Нет тут никаких населенных пунктов в десятках километров вокруг. Был только до войны песчаный карьер, пилорама при конторе лесозаготовок. Есть еще пустовавшая разрушенная станция железной дороги и недостроенное полотно в сторону лесхоза.

– Эй, бойцы! – приветливо окликнул Сосновский двух солдат, один из которых сидел на земле, а второй бинтовал ему голову. – Живы?

– А что нам сделается? – засмеялся молодой солдат.

– Рано нам еще помирать, товарищ майор, – поддакнул раненый слабым голосом. – До дома совсем немного осталось!

– До дома? – Сосновский остановился и внимательно посмотрел на чернявого солдата. – Откуда ты, боец? Из каких мест?

– Вон мой дом, – указал солдат рукой в сторону видневшихся гор. – Карпаты! Уже видно без бинокля…

– Как тебя ранило? – снова спросил Сосновский.

– На посту был у ворот, товарищ майор, когда грузовики с… этими подъехали, – стал рассказывать солдат и хотел подняться, но Сосновский жестом разрешил ему сидеть. – Я сообщил, как положено. Командир роты подошел, а они, несмотря на запрет, стали приближаться, ну лейтенант и приказал открывать огонь. Тут бой и завязался. Наши подоспели. Лейтенанта зацепило, а потом они в нас гранату бросили. Осколком мне голову посекло, а так ничего, обошлось!

– А ну-ка, бойцы, – прищурился Сосновский, – что скажете про врага? Почему напали на нас, чего им тут надо было, зачем атаковали поселок? Явно же не деревня, курами и свининкой не разживешься.

– Диверсанты это, – уверенно сказал раненый и вопросительно посмотрел на своего товарища. Молодой солдат, соглашаясь, кивнул. – Знали куда шли, только не ожидали, что нас здесь много будет. Поэтому их командир так свободно шел к моему посту, думал, что нас тут человек пять.

– Молодец, парень, соображаешь, – усмехнулся Сосновский и двинулся дальше.

Из двух оставшихся в живых диверсантов один был русским, а второй немцем, который хорошо, почти без акцента говорил по-русски. Шелестов собрал группу, после того как Буторин с автоматчиками прочесали окрестности. Командир роты автоматчиков тоже сидел рядом с оперативниками, чуть морщась и поглаживая перевязанный бок, где пуля вскользь зацепила его во время боя. В помещении составлены разномастные стулья и табуреты, принесенные из других домов. Здесь стояло несколько больших столов и кровати членов группы. В окно с улицы вместе с запахом спелых луговых трав тянуло запахом гари.

– Что мы имеем? – задумчиво задал вопрос Шелестов. – Группа явно шла к поселку целенаправленно. Оставшиеся в живых диверсанты о цели понятие имели слабое. Им поставили задачу дойти до нужного места и сжечь поселок. Почему, какова его ценность, они не знали. Этому можно верить, потому что пленные подробно описали и маршрут движения, и место, откуда они вышли, и сведения о дислокации своей части, и о ее командирах. Какие есть соображения?

– О конечной цели и задачи группы знали вместе с командиром еще человека два или три, – вставил Коган. – Обычная практика. И когда группа столкнулась с серьезным противодействием, командир принял решение отвлечь наши основные силы и послать пару диверсантов сжечь здание лаборатории. Очевидно, у кого-то были сомнения, что вывезено было все и что следы, оставленные нацистскими учеными здесь, не наведут нас на решение проблемы.

– Я согласен с Борисом, – кивнул Сосновский. – И эта атака только подтверждение тому, что гитлеровцы не намерены отказываться от своего плана заражения большой территории в нашем тылу. Более того, они готовы пойти на серьезные шаги и жертвы, чтобы этот план воплотить в жизнь.

– У нас, по крайней мере, появился шанс повысить свою мобильность, – добавил Буторин. – Три «студебекера» и запас патронов для ППШ из арсенала диверсантов. Но все же хотелось бы услышать Семена Валерьевича. Есть ли существенная ценность в том, что мы тут нашли в поселке? Заказы, материалы, оборудование. Поможет это как-то нашим ученым или нет? Я к тому, что мы сидим тут и теряем время.

Все повернулись к Каратееву. Вирусолог оторвался от тетради, в которой делал какие-то записи. Он пригладил редкие волосы на темени, откашлялся, как перед началом лекции, и поднялся с табурета, но Шелестов остановил его жестом руки.

– Знаете, чего я боялся прежде всего, когда только начал знакомиться с тем, что мы нашли? Я боялся, что сумасшедшее руководство Германии начнет экспериментировать с чумой, «испанкой». Вы не представляете даже масштабов эпидемий в прошлом и о количестве погибших людей. Остановить в условиях мировой войны такие эпидемии было бы невозможно. Жертв было бы в несколько раз больше, чем на полях войны. Пока я этих подтверждений не нашел, нацисты занимались вирусами, но и среди них есть страшное оружие. Это и вирус холеры, и оспы. Я пока не нашел подтверждения, что здесь работали бактериологи, а то можно ожидать и сибирской язвы, и тифа. Одним словом, направление мне немного понятно, а в остальном разберутся в Москве наши ученые.

Шелестов развернул на столе карту. Потом положил поверх еще один лист потрепанной карты. Это были довоенные топографические крупномасштабные карты этого района и дальше районов западнее концлагеря. Платов, когда снабжал группу картами, оценивал ситуацию однозначно. Немцы могли не успеть вывезти за линию фронта все материалы, а вот вагон с зараженными образцами они умышленно, по мнению Платова, оставили в укромном месте, чтобы после прохождения фронта, уже в нашем мирном тылу, устроить диверсию с заражением населения. И, значит, немцы будут любой ценой стараться спасти материалы лаборатории и постараются использовать вагон с образцами. Если возникнет угроза, что оперативная группа найдет вагон, гитлеровцы постараются помешать оперативникам и проведут заражение местности. Шелестов поежился, когда вспомнил эти рассуждения Платова перед заброской.

– У меня есть предложение, – сказал Буторин, отрывая бечевку от пустой картонной папки. – Какая скорость движения автомашины по пересеченной местности? Никто же не будет спорить, что немецкие ученые двигались не по шоссе на запад, а старались прятаться, избегать шоссе, где постоянные бомбежки. Так вот, не выше тридцати километров в час. И двигаться без перерыва они не могли. Нужен бензин, перегруженной машине нужна вода для радиатора. Даже если они и будут меняться за рулем, отдыхать по очереди, все равно машина не выдержит двух суток непрерывной езды. Будут они останавливаться, будут петлять, искать дорогу, пережидать и снова петлять по проселкам, стараясь пробиться на запад и не оказаться в полосе нашего наступления на оперативном просторе, где танковые армии двигаются широким фронтом по равнинной местности.

– Максимум пять-десять часов в сутки, – кивнул Шелестов, соглашаясь с мыслями Буторина. – И это не по прямой линии, а плутая на местности. Так что удаление от этого поселка в сторону линии фронта у них составит максимум триста километров.

– О чем я и говорю, – с удовлетворением заметил Буторин и, прижав один конец бечевки к точке на карте, где находился поселок, вторым концом провел окружность. – Вот вам длина бечевки в триста километров в масштабе карты. И вот где нам надо их искать. Сидеть они будут теперь и не рыпаться. Ждать помощи, если только успели сообщить о себе, если у них есть рация.

– А если нет, то они будут искать рацию, – добавил Коган. – Я считаю, что надо все-таки исходить из того, что у них в составе группы, которая удирала из лаборатории, не только ученые-крючкотворы, которые в жизни ничего тяжелее столовой ложки в руках не держали. Там могут быть и эсэсовцы из охраны. И еще! В лесу они сидеть в землянках не будут. Им необходимо доставать еду, им для связи со своими нужны точные адреса и ориентиры на местности, чтобы встретиться с теми, кто за ними прибудет. А это вам не третья сосна слева от второго бугра на опушке между рекой и горизонтом. Это название улицы и номер дома, это рынок, где много людей, это вокзал и тому подобное.

Старая «полуторка» с расшатанными бортами уехала в сторону аэродрома. Водитель и два легкораненых автоматчика, которым пришлось охранять собранные в поселке материалы, отправились с рапортом Шелестова в отдел Смерш авиационной части. Оттуда сообщение уйдет в Москву. А группа на трех трофейных грузовиках отправится выполнять задание. Тела убитых диверсантов заберут и похоронят местные контрразведчики. Борович распоряжался погрузкой, к одной из машин прицепили походную кухню. Когда Каратеев отдал свое письменное заключение для прикрепления к рапорту Шелестова, к нему подошел Коган.

– Да, я вас узнал, Семен Валерьевич. Я начинал вести ваше дело тогда, еще до войны.

– Ах, узнали? – Каратеев повернулся к бывшему следователю всем телом и даже задрожал от нервного возбуждения. – Я думал, что мы для вас все безликие, как листки бумаги, на которых вы пишете свои протоколы. Бездумно, жестоко, лишь бы выслужиться перед начальством и, наверное, чтобы не оказаться на нашем месте. Из-за отсутствия профессионального рвения!

Коган спокойно и даже с каким-то усталым сожалением смотрел на этого человека. Наверное, досталось ему в лагерях или за время следствия, если его и оправдали. Да, следователи были разные, и в следственных изоляторах, в колониях работали совершенно разные люди. И люди, прошедшие лагеря и допросные кабинеты, порой вправе думать о следователях и других работниках НКВД не самое лестное и считать их всех «одним миром мазанными». И что греха таить, те, кто долго работал в НКВД, тоже зачастую думали о задержанных, подследственных, подозреваемых, что они все одинаковые, все враги. Пойманные или еще не пойманные, чья вина уже доказана, а чья – еще нет. Но это вопрос времени. И те, кто имел такую власть над людьми, очень часто были склонны поторопить время, кулаком поторопить, носком сапога, чтобы подследственный быстрее сознался в том, во что следователь уже и так верил.

– Знаете, Семен Валерьевич, вам, как ученому, следовало бы относиться к людям и явлениям по факту совершившегося события, а не исходя из гипотетических ожиданий или представлений. Я догадываюсь, что кто-то обошелся с вами жестоко, очень жестоко. Но при чем здесь я? Вы слышали от меня грубость, когда я был вашим следователем? Я применял к вам физическое насилие? Ваше отношение ко мне – лишь ваши догадки, и не более. Я действительно боролся с врагами Родины, моего народа и никогда не работал «для галочки», стараясь на бумаге показывать результаты работы. Давайте судить о людях по их настоящим делам, а не руководствуясь фантазиями.

– Сказать можно все, – угрюмо пробормотал Каратеев.

– Именно это я и имею в виду. Давайте не думать о прошлом, давайте делать важное дело, которое нам поручили. Мы с вами сейчас вместе спасаем тысячи, а то и миллионы жизней. Это важнее разных домыслов, фантазий и личной неприязни.

– Вы правы, – кивнул вирусолог и хотел отойти, но все же остановился и снова повернулся к Когану: – Я хотел вам сказать спасибо, Борис Михайлович. Вы меня вытащили, жизнь спасли.

– Пожалуйста, – пожал Коган плечами. – Только на фронте за такое не благодарят. Обычное дело. Без этого нельзя.

Каратеев ушел, а Коган еще долго стоял, с сожалением глядя вслед вирусологу. Ему было жалко этого человека. Жалко потому, что его все же сломали в застенках НКВД следователи-карьеристы, которым плевать на чужую судьбу, которым нужны были цифры, проценты, результаты их работы, продвижение по служебной лестнице. Нет, Каратеев, конечно, не подписал признаний, не оговорил себя по требованию следователя, не назвался иностранным шпионом и заговорщиком против Сталина и советской власти. Но он был сломлен, потому что из застенков вынес ненависть вообще к НКВД, ко всем его сотрудникам. Абстрактная ненависть – это признак слабости, это защитный кокон, в котором человек прячется от действительности. А на войне, чтобы побеждать и выжить, нужна холодная голова, расчетливость. За несколько лет, что работала группа Шелестова, ее члены сумели сплотиться, научились слаженно работать, помогая друг другу, защищая друг друга, думая об общем деле, отдавая работе всего себя и не думая, что кто-то из друзей отдает меньше или делает эту работу ради карьеры, продвижения по службе. Или ты веришь тому, кто сражается с тобой плечом к плечу, веришь, что твоя спина надежно защищена другом, либо ты обречен. На войне надо верить товарищу, или ты погибнешь. Или погибнут по твоей вине другие.