Текст книги "Крик болотной птицы"

Глава 10

Выступили в самое глухое предрассветное время – когда ночь, перед тем как уступить свои права утру, окрашивает все вокруг в непроницаемый черный цвет. Все трое были вооружены немецкими трофейными автоматами – с автоматом ходить в разведку куда как сподручней, чем с винтовкой. Впереди шел Стариков, за ним – Воробей, замыкающим был Лысухин. В первую очередь в обязанности Лысухина входило следить за Воробьем, чтобы он не дал деру или не натворил чего-то другого – такого же неожиданного. Хотя Лысухин и не верил, что Воробей наладится убегать. Куда ему бежать и, главное, для какой такой надобности? Если он и вправду фашистский агент (а Лысухин в этом не сомневался), то, стало быть, у него имеется задание. Спрашивается – какое? Находиться в отряде и сообщать своему начальству разные интересные сведения – какое же еще? Каким таким способом – вопрос отдельный, и не это сейчас главное. Это – должно разъясниться потом, по ходу дела. А пока… Пока все должно идти по плану.

Постепенно начало светать. Рассветы в здешних местах – долгие, неторопливые, а к тому же еще и лес, в котором ночные сумерки задерживаются надолго. Но как бы там ни было, с наступлением рассвета приходилось быть осторожным вдвойне – а вдруг кто-нибудь разведчиков заметит?

– Почаще верти башкой по сторонам! – шепотом наставлял Воробья Лысухин. – И замечай. А коль что-нибудь заметишь, дай знать. Подними и опусти руку.

– Ага! – кивал Воробей. – Понимаю! А куда именно мы идем?

– Сказано – в разведку! – отвечал Лысухин. – А коль в разведку, то, стало быть, ближе к врагу. Но ничего – посмотрим на врага, сосчитаем его по головам и назад. Не дрейфь, партизан! Мы разведчики бывалые, с нами не пропадешь!

– Да я ничего… – отвечал Воробей.

Беседовал Лысухин с Воробьем не просто так, не скуки ради. Лысухину нужно было понять, что именно чувствует сейчас Воробей. А от его чувств зависело и то, что он может совершить, какой неожиданный поступок. Лысухин во что бы то ни стало должен был предвидеть этот поступок – точнее сказать, все возможные поступки, которые, теоретически рассуждая, может совершить Воробей. Ну а как это можно предвидеть? Только – с помощью разговоров. Спокойных, незатейливых, на понятную, незамысловатую тему. Лучше всего – отображающую актуальность момента. Стариков, Лысухин и Воробей идут в разведку – значит, нужно говорить о разведке. Но при этом не нагнетать страху, не напрягать собеседника, а стараться говорить легко, просто, как бы играючи, тем самым успокаивая собеседника. В таких-то разговорах и проявляется сущность собеседника самым наилучшим образом.

Шедший впереди Стариков поднял руку. Все остановились.

– Привал! – полушепотом произнес Стариков. – Десять минут, и пойдем дальше.

Все трое спустились в ложбинку, поросшую густым кустарником, и опустились на землю.

– Давно партизанишь? – спросил Лысухин у Воробья.

– Год с лишним, – ответил Воробей.

– Год с лишним – это хорошо, – кивнул Лысухин. – На войне – это просто-таки огромный срок. Сам-то – здешний?

– Здешний, – ответил Воробей. – Здесь недалеко…

– Здешний – это замечательно, – повторно кивнул Лысухин. – Стало быть, и с этими местами знаком?

– Знаком…

– А тогда скажи – в какую сторону мы идем? И что нам ожидать в ближайшем будущем?

– К Астаповичам мы идем, – ответил Воробей. – Отсюда километра три до Астаповичей.

– Что ж, тогда все просто расчудесно! – усмехнулся Лысухин. – Значит, говоришь, мы не сбились с пути?

– Вроде нет… – ответил Воробей.

– Астаповичи – это то, что нам и нужно, – сказал Лысухин. – Где Астаповичи – там и враг. Я правильно мыслю?

– Да-да… – ответил Воробей.

Лысухин искоса глянул на него, усмехнулся, но не сказал ничего.

– Подъем! – скомандовал Стариков. – Вперед!

Дальше шли молча. Подходили к Астаповичам, а здесь надо было соблюдать повышенную осторожность. Астаповичи – город, а значит, место людное. Мало ли кто мог встретиться им на пути – свои ли, чужие. Скорее всего, именно чужие, потому что для разведчика – все чужие. Тем более – Стариков и Лысухин в данном случае были не просто разведчиками, у них была другая задача, гораздо сложнее и опаснее. Это была такая задача, которую, может быть, не выполнял еще ни один разведчик.

Стариков остановился, молча поднял руку и резко ее опустил. Это означало, что всем нужно также остановиться и залечь. Остановились и залегли. Впереди, сквозь просветы в кустах, виднелись строения: продолговатые приземистые то ли склады, то ли цеха, какие-то отдельно стоящие не то будки, не то домики, столбы с проводами на них, еще что-то смутное и неопределенное, чего невозможно было разглядеть в точности из-за дальности и мешавшего кустарника. Это была окраина большого населенного пункта – города Астаповичи.

У Старикова был с собой бинокль. Он приложил его к глазам, какое-то время водил биноклем вправо-влево, затем молча передал его Лысухину. Тот глянул в бинокль, хмыкнул, посмотрел на Старикова, поднял руку и энергично пошевелил пальцами. Это означало, что он заметил в бинокль людей. Стариков молча кивнул – он тоже их заметил. Лысухин, все так же ничего не говоря, притронулся пальцами к своему плечу. Это означало, что люди, увиденные в бинокль, с погонами. То есть – военные. То есть – фашисты или, может, полицаи. Никаких других военных сейчас в Астаповичах быть не могло. Стариков опять кивнул – он был согласен с Лысухиным. Капитан сделал еще один жест – вытянул руку вперед и пошевелил ею таким образом, будто это была не рука, а змея, ползущая меж кустов. Это означало, что Лысухин предлагает подобраться к вражеским солдатам или, может, полицаям как можно ближе. Причем по-пластунски, так, чтобы враг ничего не заметил. Стариков опять кивнул.

– Ползем! – шепотом сказал Лысухин, обращаясь к Воробью. – На пузе, не поднимая кверху ни головы, ни задницы. Как змея. Чтоб ни одна травинка не шелохнулась. Понятно тебе?

Воробей молча кивнул и взглянул на Лысухина. Лысухин заметил – взгляд у Воробья был испуганный и затравленный. Воробей явно что-то чувствовал – что-то для себя неприятное, опасное, может быть, даже погибельное. «Будто зверь…» – мимоходом подумал Лысухин, глядя на Воробья. Но конечно, ничего такого он не сказал, лишь ободряюще улыбнулся и указал рукой вперед: ползи, дескать, партизан, и ничего не опасайся.

Они проползли метров сто и разом свалились в подвернувшуюся по пути канаву, заросшую свежей весенней травой. На дне канавы зеленела вода, оставшаяся здесь от растаявшего снега, и это было неудобно, но выбирать не приходилось. Да и долго засиживаться в этой канаве Стариков и Лысухин не намеревались. То, что они должны были сделать, много времени не требовало.

– Значит, такое дело… – сам себе сказал Лысухин.

Неожиданным резким рывком он приблизился к Воробью и таким же резким рывком выдернул у него из рук автомат.

– А-а… – растерянно произнес Воробей, ничего не ожидавший такого выпада.

– Цыть! – свистящим шепотом произнес Лысухин и приставил к горлу Воробья нож.

Как нож оказался в руках Лысухина – о том, наверно, не мог бы сказать даже он сам. Лысухин действовал автоматически.

– Вякнешь хоть слово или дернешься – перережу глотку! – злобно оскалившись, прошипел он. – Я понятно сказал?

– А-а… – еще раз произнес Воробей. Он явно не понимал, что творится.

Зато все прекрасно понимали Лысухин со Стариковым. Сейчас они играли спектакль – мгновенный, предельно рискованный, спектакль без зрителей. Воробей не был в этом спектакле зрителем, он был таким же актером, как и Стариков с Лысухиным. С той лишь разницей, что смершевцы отчетливо понимали суть и конечную цель этого спектакля, Воробей же не понимал абсолютно ничего.

– Что такое? – шепотом спросил Стариков.

– Ползи сюда, поможешь! – сквозь зубы проговорил Лысухин.

Стариков, стараясь не потревожить застоявшуюся на дне канавы воду, пополз к Лысухину и Воробью. И когда он приблизился почти вплотную, Лысухин нанес неожиданный резкий удар по голове Старикова. Стариков охнул и обмяк.

Конечно же, это был не удар, а лишь видимость удара, имитация, хорошо разыгранная часть спектакля. Точнее сказать, часть плана, который Лысухин и Стариков претворяли сейчас в жизнь. Но Воробей ни о чем таком даже не подозревал, поэтому он принял этот удар за чистую монету и отчаянно испугался. Кто эти двое, что они задумали, для чего один из них отобрал у него, Воробья, автомат и приставил нож к его горлу?

– Вот, – продолжая скалиться, проговорил Лысухин, глядя на Воробья, и вынул из кармана обрезок веревки. – Пока он не очухался, свяжи ему руки, да покрепче. Умеешь?

– Да-да… – пролепетал Воробей.

– Тогда – приступай! – Лысухин провел ножом перед глазами Воробья. – Да гляди у меня!..

Воробей ползком придвинулся к неподвижно лежавшему Старикову и принялся связывать ему руки.

– Готово! – испуганным шепотом произнес он. – Уже…

– Ползи сюда! – приказал Лысухин. – И – разгружайся!

– Что? – не понял Воробей.

– Выкладывай из карманов все, что у тебя есть! Патроны, гранаты! Больше они тебе не понадобятся!

– Э… – только и произнес Воробей.

На это Лысухин не сказал ничего, лишь злобно цыкнул и поднес нож к самому горлу Воробья. И еще – глянул ему в глаза. Сейчас у Лысухина был страшный взгляд. Это был взгляд хищного зверя, готового на любой, самый ужасный и решительный поступок. Это был взгляд убийцы. Капитан Смерша Евдоким Лысухин был хорошим актером.

Воробей, опасливо втянув голову в плечи, принялся шарить по своим карманам. Он вытащил из них и сложил в кучку запасной магазин с патронами, немецкую гранату и два сухаря, завернутые в тряпицу. Больше у него в карманах ничего не было.

– Так! – жестко произнес Лысухин. – А теперь будешь отвечать на мои вопросы! Но только – чистую правду. А вздумаешь врать…

Лысухин не договорил и с необычайной ловкостью повертел ножом у лица Воробья. Нож описал круг в воздухе, и его лезвие замерло буквально в десятой доли миллиметра от горла Воробья.

– Думаю, ты понял! – Оскал на лице Лысухина стал еще шире и страшнее.

– Да-да… – пролепетал Воробей.

– Тогда отвечай, кто ты есть на самом деле! – потребовал Лысухин.

– Так это… партизан, – не слишком уверенно произнес Воробей.

– И больше – никто? Я спросил – больше никто?

– Так это… как же… никто… я не понимаю…

И едва только Воробей произнес эти слова, как ощутил на своем горле тонкое лезвие ножа. Лысухин чуть повел рукой – и горло Воробья прочертила тонкая борозда, из которой тотчас же заструилась горячая кровь…

Воробей инстинктивно хотел отпрянуть, но Лысухин не позволил ему это сделать. Второй рукой он взял Воробья за затылок. Рука у Лысухина была как железная, освободиться от такой руки было невозможно…

– Дурачок, – со злобной иронией произнес Лысухин. – Ах ты, дурачок… Ты думаешь, я не знаю, кто ты такой на самом деле? Знаю… И другие тоже знают… Например, командир отряда Федос. У тебя же на лбу написано, кто ты такой! Огромными буквами! Вот я читаю: фашистский агент. Я правильно прочитал, не так ли? Кого ты собрался обмануть? Меня? Ах ты, дурачок… Ты спросишь – а отчего же тебя никто до сих пор не прижучил, коль все знают, что ты фашистский осведомитель? А я тебе скажу: а оттого, что ни у кого нет против тебя стопроцентных улик. Так, подозрения… А то бы тебя уже давно приставили к стволу сосны и… А вот мне не нужны никакие доказательства, потому что я и без того знаю, кто ты таков на самом деле.

Лысухин умолк и покосился на Старикова. Майор со связанными руками лежал неподвижно. Он старательно делал вид, что он по-прежнему без памяти, но это было притворством. Он лежал и слушал, о чем говорят Лысухин и Воробей.

– Ну, я жду от тебя чистосердечного признания! – Лысухин улыбнулся волчьей улыбкой. – И не заставляй меня еще раз шевельнуть рукой, в которой у меня ножик. Потому что – это очень острый ножик… Да ты не бойся, дурачок! Разоблачать тебя перед Федосом и другими партизанами я не собираюсь! И вообще волочь тебя обратно в отряд я не намерен. Да и сам я туда возвращаться не собираюсь. У меня, знаешь ли, другие планы… Просто – мне нужно доподлинно знать, с кем я имею дело. Ну, так как же – ты будешь говорить правду? Или мне чиркнуть ножичком? Ножичек у меня острый…

– Э-э… – прохрипел Воробей. Железная рука Лысухина, сдавившая ему горло, мешала свободно произносить слова.

– Начало хорошее, – одобрительно произнес Лысухин. – Хотелось бы, чтобы и продолжение было таким же. Скажешь правду – останешься жить. Потому что есть у меня на тебя планы, на живого. Ну а соврешь – сам понимаешь…

– Какие планы? – прохрипел Воробей.

Это был не просто вопрос, это, по сути, было признание. Признание того, что Воробей – и вправду фашистский агент. Не будь он агентом, не стал бы спрашивать о планах. Наоборот, он изо всех сил старался бы доказать, что он честный партизан, и никто больше.

– Серьезные планы, – ответил Лысухин. – С дальними перспективами. И ты, живой, мне в этом поможешь. Но для начала я должен знать…

– Кладовщик, – перебил Лысухина Воробей. – Это для партизан я Воробей. А так-то…

– Хорошее имя, – одобрительно произнес Лысухин. – Можно сказать, по существу. И давно ты в кладовщиках?

– С начала войны. Как только немцы вошли в Белоруссию. Вначале – в Могилеве, затем – в партизанском отряде…

– Угу, – кивнул Лысухин. – О нас-то ты успел сообщить своим хозяевам?

– Успел, – прохрипел Воробей.

– И что именно? – Лысухин даже слегка ослабил хватку, чтобы Воробей мог изъясняться свободнее.

– Сказал, что в отряд прибыли два специалиста из штаба Красной Армии.

– Что ж, правильно сказал, – с легкой насмешкой произнес Лысухин и еще больше ослабил хватку – до такой степени, что Воробей смог даже повертеть головой и опасливо дотронуться до кровоточащей борозды на шее.

– Не бойся, – ухмыльнулся Лысухин. – От этого не умирают. А теперь слушай меня внимательно. Я собираюсь перебраться к немцам. Сдаться им. Ну, что ты на меня вытаращился? Да, перейти к немцам. Зачем – тебя это не касается. И не просто сдаться, а преподнести им в подарок вот этого гуся. – Он кивнул на Старикова. – Этот гусь много чего знает… Но вот какое дело! Гуся-то они примут, а меня могут шлепнуть. Запросто могут, не разбираясь, кто я таков на самом деле. Скажут, что партизан – и готово дело. Сам небось знаешь, как немцы поступают с партизанами. Так вот – ты должен замолвить за меня словцо. Сказать своим хозяевам, что я никакой не партизан, а тот самый, который из штаба… Тебе-то они поверят, ты их человек. Вот, стало быть, что ты должен сделать в обмен на свою жизнь. Ну, дошло?

– Дошло, – не сразу ответил Воробей. – Вот только…

– Что такое?

– Нагоняй мне будет за то, что покинул отряд, – неохотно ответил Воробей. – Не было у меня такого распоряжения – покидать отряд.

– А ты им объясни, что не завтра, так послезавтра тебя все равно бы не стало в отряде. Расстреляли бы тебя партизаны. Федос мне так и говорил… Не завтра, говорит, так послезавтра… Это – первое. А второе – ты ведь ушел из отряда не с пустыми руками! Ты привел с собой двух специалистов из штаба Красной Армии, которые немцам очень даже пригодятся. Вот так и скажи. И никакого нагоняя тебе не будет. Тебя еще и наградят за такую расторопность.

– Так ведь это не я вас привел, а вы сами… – с сомнением произнес Воробей.

– А ты скажешь, что это сделал именно ты, – возразил Лысухин. – А я подтвержу. Так что готовься к заслуженной награде. Ну-с, хватит рассуждать. Сейчас приведем в чувство этого гуся, – Лысухин вновь указал на Старикова, – и в путь-дорогу!

– А для чего вы его того… – спросил Воробей.

– Лишил чувств, ты хотел спросить? – Лысухин ухмыльнулся. – А для того, чтобы преподнести немцам приятный подарок. Я тебе уже объяснял – зачем спрашиваешь еще раз? – Лысухин помолчал и добавил: – Ценный это гусь, опытный и много знающий. А вот сам бы он к немцам не перешел бы ни за что. Знаю я его. Фанатик, патриот, и все такое прочее. Такие сами не сдаются. Пришлось поспособствовать.

– А вы? – несмело спросил Воробей.

– А что я? – скривился Лысухин. – Я – это я. У меня свои жизненные планы. Ну, вперед. Значит, так. Сейчас ты выйдешь из этой канавы, высоко подняв руки, и с криком «Не стреляйте!» пойдешь прямо к немцам. Умеешь кричать по-немецки «Не стреляйте»?

– Умею, – упавшим голосом произнес Воробей. – Так ведь все равно выстрелят…

– Авось не выстрелят! – успокоил его Лысухин. – Значит, подходишь к немцам – ну, или полицаям, – сообщаешь им, кто ты таков есть и дополнительно говоришь, что там, в канаве, присутствуют два важных персонажа – то есть я и вот этот гусь. И они желают сдаться в руки доблестным немецким властям. А дальше, думаю, все пойдет своим чередом…

– Выстрелят они в меня… – тоскливо повторил Воробей.

– Это – вопрос спорный, – нетерпеливо произнес Лысухин. – А вот если ты откажешься идти, то уж тогда-то тебе точно конец! – И Лысухин ловко повертел ножом перед самым лицом Воробья. – Так что выбирай, друже Воробей! Или как там тебя – Кладовщик.

Воробей еще какое-то время с видом обреченного человека потоптался на месте, затем опасливо выглянул из канавы. Невдалеке, буквально в пятидесяти метрах, суетились вооруженные люди. Уже совсем рассвело, и было хорошо видно, что это не немцы, а полицаи. Должно быть, здесь находился пост, охраняющий подступы к городу. «Что ж, полицаи так полицаи! – подумал Лысухин. – Может так статься, что это даже еще лучше, чем немцы. Эти-то хоть знают русский язык. Ну, или белорусский. Значит, объясниться с ними будет проще».

– Ну, пошел! – сказал Лысухин и сильно толкнул Воробья в спину.

Воробей на четвереньках выбрался из канавы и выпрямился. Его заметили. Кто-то из полицаев что-то громко крикнул Воробью, но что именно, разобрать было невозможно.

– Не стреляйте! – по-русски закричал Воробей. – Не стреляйте! Не стреляйте!

И с высоко поднятыми руками он пошел в сторону полицаев. От волнения и страха он позабыл, что лучше в данном случае кричать эти слова не по-русски, а по-немецки.

– Пошел наш гонец! – процедил сквозь зубы Лысухин и посмотрел на Старикова. – Ну, подождем, коли так. Эх, как же мне жаль, что нет сейчас у меня такого права – прикончить эту гниду! Что ж, пускай поживет… Все равно скоро сдохнет. Такие не имеют права жить. Ты-то как?

– Нормально, – ответил Стариков. – Подсоби, я тоже хочу посмотреть… Со связанными руками неудобно…

Полицаи не стреляли. Но и навстречу Воробью никто из них не пошел. Наоборот, все они мигом попрятались, кто в вырытом неподалеку окопчике, кто за сложенными штабелем мешками с песком, – и с настороженным любопытством выглядывали оттуда, наблюдая за приближавшимся к ним Воробьем. В таких действиях полицаев имелся резон: а вдруг этот неизвестный человек с поднятыми руками – партизанский провокатор? Они, значит, опрометчиво побегут ему навстречу, а из недалеких кустов тут же раздастся пулеметная очередь…

И только когда Воробей приблизился к полицаям вплотную, кто-то из них ухватил его за шиворот и уволок за штабель из мешков, набитых песком. Какое-то время там ничего не происходило – вернее сказать, Старикову и Лысухину ничего видно не было. Но вскоре из-за мешков во весь рост поднялся Воробей и призывно замахал руками. Это был сигнал для Лысухина и Старикова: идите, мол, сюда, вас здесь ждут.

– Что ж, пошли, коль так, – вздохнул Лысухин. – Где наша не пропадала!

И он первым выбрался из канавы. Затем выволок оттуда связанного Старикова. Делал все это Лысухин демонстративно, не торопясь, чтобы полицаи все хорошо видели и прониклись значимостью момента. Вот, мол, в плен сдаются важные люди – прибывшие аж из самого штаба Красной Армии. Оружие Стариков с Лысухиным оставили в канаве – сейчас оно было им без надобности. Сейчас у них было другое оружие, незримое…

Глава 11

Какое-то время полицаи с молчаливым, опасливым подозрением смотрели на Лысухина и связанного Старикова. Стариков изо всех сил делал вид, что ему худо, несколько раз он порывался упасть на землю, и если бы не поддержка Лысухина, то обязательно упал бы.

– Ладно, комиссар, можешь сесть на землю, коль желаешь! – проворчал Лысухин, неприязненно косясь на Старикова. – Сдалась мне такая радость – поддерживать тебя. Падай, сука, если желаешь…

Лысухин отпустил Старикова, и Стариков тотчас же тяжело опустился на землю.

– Что, и вправду комиссар? – спросил один из полицаев, по всей видимости, старший.

– Нет, – нехотя ответил Лысухин. – Это я так сказал, для красивости слога. А так-то он специалист по другой части.

– А ты-то сам – кто такой? – недоверчиво спросил главный полицай.

– Не твоего ума дело, – лениво ответил Лысухин. – Твое дело – свести нас к немцам. Вот и выполняй.

– А ты не командуй! – взъярился главный полицай. – Ишь, раскомандовался! Вот возьму и шлепну тебя как опасного элемента!

– Ну, шлепни, – равнодушно согласился Лысухин. – А примерно через полчаса шлепнут тебя самого. За твою бестолковость. Тебя устраивает такой расклад?

Главный полицай выругался, злобно взглянул на Лысухина и больше не сказал ничего. Он соображал, что ему делать дальше. Похоже было, никогда раньше от с такими случаями и такими непонятными личностями, как эти трое, не сталкивался.

– Нам нужно срочно видеть гауптмана Ауга! – вмешался в разговор Воробей. – Вам мы ничего говорить не будем!

– Знаешь такого? – с прищуром взглянул на полицая Лысухин. – А коль знаешь, так и выполняй. Отыщи его и доложи. Причем срочно, прямо-таки выпрыгивая из штанов! А то ведь этот Ауг сам тебя вытряхнет из штанов!

– Смотрите за этими орлами! – приказал главный полицай своим подчиненным. – Еще неизвестно, кто они на самом деле… А я – мигом.

– Давно бы так! – проворчал Лысухин и опустился на землю рядом со Стариковым.

Что они думали, что чувствовали? Можно сказать, что почти ничего. Сейчас они были как путники, сделавшие первые шаги по опасной, непредсказуемой дороге. Терзания и сомнения – идти по той дороге или не идти, когда сделать первый шаг, каким должен быть этот шаг – остались позади. Они ступили на эту дорогу, и теперь возврата не было. Все просто – нужно идти по той дороге и обязательно дойти до цели.

Ждать пришлось недолго. Примерно через полчаса послышался звук мотора, и вскоре к полицаям подъехал крытый грузовик. Из кабины грузовика вышел офицер с погонами гауптмана, из кузова выскочил десяток вооруженных солдат и с ними – старший полицай.

– Вот они, господин гауптман! – указал полицай на Старикова, Лысухина и Воробья. – Прибыли со стороны леса. Кто такие – говорить не желают. Требуют лично вас.

Должно быть, гауптман знал русский язык, потому что внимательно выслушал старшего полицая: так слушают собеседника, когда понимают, о чем он говорит. Но при этом он смотрел не на него, а на сидевших на земле Лысухина, Старикова и Воробья. Воробей, увидев гауптмана, подался ему навстречу – из чего Стариков с Лысухиным сделали однозначный вывод, что гауптман и есть тот самый Ауг.

Офицер что-то приказал солдатам, они подошли к Старикову, Лысухину и Воробью и окружили их плотным кольцом. Гауптман усмехнулся и сделал знак рукой, чтобы они следовали за солдатами. Все трое поднялись. Тяжелее всех пришлось Старикову, так как руки у него по-прежнему были связаны.

Когда они поднялись, их сразу же разделили. По всему было видно, что дальше их поведут или повезут порознь. Стариков и Лысухин предвидели это заранее, а потому настало время сыграть очередную сцену спектакля. На этот раз в присутствии зрителей, которыми являлись гауптман Ауг, немецкие солдаты и полицаи.

– Сволочь! – произнес Стариков, неприязненно глядя на Лысухина. – Предатель! Думаешь, осыплют тебя немцы золотом за твое предательство? Сдохнешь, как собака!

И Стариков презрительно плюнул в сторону Лысухина. Капитан же ничего не сказал в ответ, лишь презрительно усмехнулся. Полицаи, немецкие солдаты и гауптман Ауг внимательно наблюдали за Стариковым и Лысухиным. Наиболее внимательным зрителем был Ауг – на это обстоятельство Лысухин и Стариков обратили особое внимание.

Лысухину приказали лезть в кузов грузовика, Старикова повели пешим порядком, а Воробей остался на месте. Вместе с ним остался и Ауг.

Все, что успели Стариков и Лысухин, – так это обменяться короткими прощальными взглядами. Эти взгляды не были частью спектакля, они были непроизвольными, это был молчаливый разговор двух душ. Может быть – последний разговор, потому что как знать, что ожидало Лысухина и Старикова…