Текст книги "Волевой порог"

Отпустив сержанта, Шелестов велел солдату пройти и сесть к столу. Усевшись напротив, Максим некоторое время рассматривал молодого человека и вспоминал рассказ о том восхождении, которое произошло два года назад. Вот он, значит, какой, этот Рубин, спасовавший, давший слабину поначалу, а потом устыдившийся. Нашел, значит, в себе силы и поднялся один, следом за товарищами.

– Как тебя зовут, альпинист?

– Валерий, товарищ подполковник, – быстро ответил Рубин и сразу покраснел, опустив глаза. Понял, о чем речь пойдет, вспомнил ту историю.

– Скажи-ка, Валера, ты горы любишь, с удовольствием занимался альпинизмом или заставлял кто?

– Да как вам сказать. Вообще-то, сам пошел, с удовольствием. Интересно. Трудно, но интересно. Девчонки и то ходят в горы, а я чем хуже?

– Девчонки? – Шелестов сразу догадался, что было причиной такого увлечения парня. – Наверное, тебе нравилась девушка, а она занималась альпинизмом, и ты, чтобы ей понравиться, тоже стал ходить в горы, чтобы рядом с ней чаще быть?

– Откуда вы знаете? – опешил солдат.

– Да чего уж тут удивляться, – усмехнулся Максим. – Сам был молодым, самому девушки нравились. А спрашиваю я тебе вот почему. Хочется мне узнать, что там за история у вас произошла два года назад, когда вы группой пошли взрывать скалу над немецкими позициями. Вас трое ведь осталось перед последней скалой? И ты сдался. Артемова и Горобец поднялись, а ты внизу остался. Почему? Сил не хватило, испугался или иная причина?

– Я не знаю, как вам объяснить, товарищ подполковник, – помолчав, ответил Рубин. – Много чего тогда внутри меня было. Ребята погибли, а мы пошли дальше. Понять это трудно, сердце не принимает – знать, что уйдем и оставим тела там, в снегах и скалах. Не похороним. Что иначе нельзя. Знал ведь, бывало такое, что подразделение должно уходить, а похоронить убитых возможности и времени нет. Больно, когда твои товарищи так остаются. А тут еще… Не получалось у меня с клиньями, руки трясутся, обида точит. Людмила рядом, а на нее смотреть страшно. Мне Горобец сказал, что она лейтенанта любила, а он на ее глазах погиб. И ей идти надо дальше. У нее ведь глаза мертвые стали. А у меня руки трясутся, по пальцам попадаю, силы кончались. И когда я в третий раз сорвался, на страховке спустился, задушили меня обида и отчаяние. Не поверите, лежал на камнях и плакал. А они как поняли! Просто пошли дальше, а меня оставили.

– Поверю, Валера, через такое когда-то все проходили. Героями не рождаются, героями людей делают внутренние силы. Рассказывай дальше.

– А что дальше… Полежал, а когда стук молотков затих, когда я понял, что они ушли наверх по скале, а меня оставили, как самого слабого и бесполезного, во мне что-то будто сломалось. Стопор какой-то сломался. Я же влюблен был в альпинистку, а как бы она смотрела на меня вот такого? А Людмила? Она же сверх сил пошла, чтобы за смерть любимого отомстить. Война ведь, всем тяжело, все из последних сил сражаются. А я что, слабее всех? И как-то спокойно стало внутри. Понял, что пойду за всеми. Умру, если придется, а не умру, значит, дойду. И пошел. Спокойно, методично так искал трещину, вбивал клин, спокойно вбивал, как на тренировке до войны в Крыму. Двигаюсь, получается, руки уже не дрожат, хотя сил почти не было. Так и поднялся. А там уже понял, что не найду их. Не знаю, куда пошли. Решил дождаться, а если немцы сунутся, то в бой вступлю, прикрою товарищей. Ну вот как-то так.

– Значит, нашел в себе силы сражаться дальше? – Шелестов кивнул. – Хорошо, убедил ты меня. Так вот слушай меня, боец Рубин. Альпинисты мне нужны, срочно нужны. Не новички, а те, кто опыт имеет, навыки хорошие. Искать времени уже нет. Пойдешь со мной? Дело важное, нам предстоит искать взрывчатку, которую, по нашим сведениям, фашистские егеря заложили, чтобы взорвать перевал.

– Опять с Артемовой? Так точно, пойду. Можете надеяться! – Даже сидя на стуле, солдат вытянулся, как будто хотел встать по стойке смирно.

– Если успеем еще кого-то найти, то группа будет больше. Если нет, то пойдем втроем. Другого выхода нет, солдат!

Идти все же пришлось втроем. Шелестов понимал, что это опасно, но опасность, что они не найдут взрывчатку на перевале, была важнее. Оставив записку для Буторина, который должен был приехать через день, Шелестов вышел со своей маленькой группой в горы. Они поднимались тем же путем, что два года назад поднималась группа лейтенанта Николаева. Через ледник шли спокойнее, потому что трещины были почти всюду видны, а к началу лета снег еще не подтаял и наст держал человека. Шли в связке: первая Артемова, потом Рубин и замыкающим Шелестов.

Солнце поднялось с востока, и длинные тени трех человек прочертили белый снег. Шелестов сдвинул противосолнечные очки, протер глаза и поспешно снова надвинул их на лицо. Снег слепил невероятно. Чистый, почти стерильный, нетронутый. И все же не было чувства восторга, восхищения этой белизной. Может быть, оно было у альпинистов, но Шелестов чувствовал в этом великолепии что-то неискреннее для него, прежде всего какое-то предательство. Красота и первозданность ландшафтов и в то же время война, смерти, тела погибших бойцов, которые так и остались непохороненными где-то в трещинах и под обвалами.

На краю ледника Людмила остановилась, сбросила рюкзак и присела на камень перешнуровать ботинок. Рубин топтался рядом, поправляя страховку, передвигая удобнее автомат. Шелестов подошел к девушке и остановился рядом.

– Видите отвесную скалу? – подняв голову, спросила Людмила и указала рукой. – Вот там, посередине, тянется карниз. Левее он обрывается, а метров через тридцать снова появляется. Там мы столкнулись с егерями. Там погиб Вадим. Если бы карниз не обрывался, немцы могли пойти за нами.

– А где погибли Магомедов и его напарник?

– Там наверху перед второй скалой есть небольшая площадка. Вправо она уходит к хребту. Я не знаю, откуда пришли немцы. Но точно не сверху спустились. Может быть, по хребту пришли и намеревались подняться по юго-восточной скале. Магомедов с напарником отвлек их. Они стали уводить егерей за собой вдоль склона. Когда мы возвращались и тащили Горобца, ни наших, ни немцев не было. Наверное, все погибли.

«Вот они, страшные законы войны, – подумал Шелестов. – Неписаные законы. Идти и искать Магомедова с напарником? Они не вернулись, значит, убиты или тяжело ранены. Горобец в тяжелом состоянии. Идти искать других, и тогда шансы на спасение Горобца падают. Удастся найти еще двух тяжелораненых? Именно так, потому что легко раненные вернулись бы сами. Спасти всех троих не получится. Скорее всего, они умерли бы при спуске. И не остановить гангрену у Горобца. Спасают того, кого еще можно спасти, а потом до конца своих дней несут тяжкий крест вины за то, что не попробовали спасти всех. Чем дальше, тем тяжелее, потому что забываются детали и закрадывается мысль: а вдруг, а может быть…»

Они поднимались по скале методично, осторожно. Шелестов с тревогой посматривал на сосредоточенное, почерневшее от горьких воспоминаний лицо Людмилы, на плотно сжатые губы Рубина. Вот оно, мужество. Снова идти туда, где едва не погибли и где в прошлый раз погибли твои товарищи. Потом они отдыхали, глубоко вдыхая холодный горный воздух. Когда сердцебиение улеглось, а руки отдохнули до такого состояния, что перестали дрожать, Шелестов поднялся.

– Пошли, – кивнул он в сторону гряды. – Надо понять, что там произошло и чем закончилось. Откуда с той стороны могли взяться егеря. Сейчас это опять важно.

Рубин принялся деловито надевать рюкзак, но Максим остановил его, сказав, что идти надо налегке. Людмила перекинула через плечо еще один моток веревки, другой протянула Рубину. Идти далеко не пришлось. На открытых камнях, где сейчас не было наметено снега, удалось найти несколько потемневших автоматных гильз. Метров через пятьдесят встретился первый окоченевший труп немца. Он лежал лицом к склону, значит, фашиста убили, когда егеря шли к скале, по которой поднялись советские альпинисты. Еще два трупа через двадцать метров. Эти немцы явно были убиты, когда преследовали Магомедова и его напарника. Они уже шли в сторону от скалы.

– Вот они, – хриплым от волнения голосом сказала Артемова. И пошла к выступу скалы.

Здесь были четверо немцев, а у самого выступа, уткнувшись головой в камни, лежал боец в ветровке поверх свитера. «Петя Грачев», – остановившись возле тела, констатировала Людмила. Пройдя еще несколько метров, нашли и тело Магомедова. Шелестов заметил, как дрогнуло лицо девушки, как она поспешно отвернулась. Видимо, справиться с собой ей сразу не удалось. Магомедов был жив еще какое-то время после боя. И он тащил в сторону склона рюкзак. Полз, умирая, и тащил за собой рюкзак. Так и умер от потери крови, от холода.

Шелестов разрезал тесемки рюкзака и увидел внутри цилиндры в непромокаемой бумажной упаковке, связанные бечевкой по семь штук. Здесь же лежал смотанный бикфордов шнур. На упаковке каждого цилиндра была хорошо видна фабричная надпись DINAMIT, цифры, обозначавшие серию партии, и характерный символ – немецкий орел, держащий в лапах венок со свастикой внутри. Много жизней спас солдат Магомедов. И тем, что увел егерей от основной группы, и тем, что предотвратил другой взрыв, который готовили фашисты на перевале.

Как они попали сюда? Явно с другой стороны. Оттуда, где еще были наши войска.

Шелестов стал обходить тела убитых немцев, старательно осматривая каждого. Горные ботинки немецкого производства, экипировка, типичная для «эдельвейсов», немецкое оружие. А это что? Шелестов присел возле трупа и стал рассматривать почерневшую кисть руки. На холоде тела относительно хорошо сохранились, и ему удалось рассмотреть на тыльной стороне кисти и пальцах татуировку. Явно уголовную татуировку. А вот и еще одно тело. Лицо не европейское. Это горец. Значит, и тот и другой – проводники из местных. Они помогли немцам пройти через наш тыл и подняться в горы. Теперь понятно. Но раз были такие сложности, значит, «овчинка стоила выделки».

– Людмила! – Шелестов обернулся и замолчал.

Альпинисты уложили тела своих погибших два года назад товарищей на ровной площадке и теперь закладывали их камнями, сооружая холм, могилу, монумент. Ладно, слова подождут. Шелестов вернулся и стал помогать. Через час, когда они закончили и постояли, сняв шапки, когда подняли в воздух стволы автоматов и щелкнули затворами, произведя беззвучный салют товарищам, Шелестов снова заговорил:

– Людмила, немцы шли с проводниками. Они шли куда-то целенаправленно. И не вы, не ваша группа была их целью. Они намеревались заложить взрывчатку и произвести взрыв. Где это можно было сделать наиболее эффективно, чтобы перекрыть перевал?

– Да, вы правы, – кивнула девушка. – Это мы поднимались выше, чтобы обрушить скалы на позиции немцев, а они-то шли с другой целью. Значит, те прикрывали их, а эти с другой стороны зашли, чтобы провести диверсию?

– Там, – указал рукой Рубин. – Мы когда сюда шли, я обратил внимание на карниз. Там обломки скал, растрескались. Если его взорвать, то такая громада сразу ухнет вниз, а по пути соберет еще много тонн породы.

Людмила покрутила головой, озираясь по сторонам и как будто что-то припоминая, и согласилась с Рубиным. То место, о котором он сейчас упомянул, было и правда самым удобным для взрыва. Лавина камней в том месте будет самой большой и самой страшной. Шелестов нахмурился. Получалось следующее: сообщение о возможном появлении здесь, в долине Баксана, немецкой диверсионной группы получено от разведки. И взрывчатка вот уже два года лежит здесь, и совсем недалеко от места, где ее удобнее заложить. Это означает, что немцам, которые планировали и проводили эту операцию в 1942 году, не надо доставлять сюда взрывчатку. Вот она. Можно вообще послать одного человека, чтобы он подготовил взрыв. Отправить даже не немца, а местного сепаратиста. И все эти слагаемые сейчас сошлись в одной формуле и в одно время. Вот почему два года назад группа лейтенанта Николаева попала в такой переплет. Это все произошло из-за планировавшейся немцами диверсии.

– Все, ребята, спускаемся вниз, – приказал Шелестов. – Рубин, берешь рюкзак. Береги его как зеницу ока. Оставлять здесь столько взрывчатки нельзя. И нельзя, чтобы все это рвануло здесь, в горах. Обвал неминуем. Пусть и не засыплет перевал, но бед такой обвал натворить может очень много. Приготовить всем оружие и внимательно смотреть по сторонам.

Быстрым шагом, насколько это вообще возможно – передвигаться быстро в горах, группа вернулась к месту, по пути задержавшись у самого удобного места для взрыва. Артемова, подумав, подтвердила, что это самое опасное место и что враг, если решится устроить взрыв, то произведет его, скорее всего, именно здесь. Любой человек, который бывал в этих горах, который знает горы, укажет именно на это место.

Шелестов приказал спускаться на ледник. Первым спускали Рубина с рюкзаком. Артемова показала Шелестову, как страховать товарища, и они сверху стали помогать бойцу спускаться. Рубину помогало то, что большая часть его веса приходилась именно на страховочные веревки, и риска сорваться у него практически не было. Прошло около двух часов, прежде чем Рубин коснулся камней под скалой. Он снял рюкзак, прикрепил веревку для страховки снизу следующего спускающегося.

– Теперь вы, товарищ подполковник, – сказала Людмила. – У меня опыта больше, я буду спускаться последней. Это сложнее всего.

– Хорошо, вам видней, – согласился Максим, стоя перед девушкой и позволяя ей проверять, как на нем закреплена страховка.

Шелестову сначала показалось, что он услышал крик. Или все-таки крик снизу раздался. Понять это и проверять ему не пришлось, потому что далеко внизу под самой скалой вдруг раздалась автоматная очередь. Ей в ответ ударили еще очереди. И снова заговорил автомат Рубина. Шелестов хорошо слышал очереди ППС Рубина и сухой треск немецких «шмайсеров». Сорвав с плеча автомат, Максим поставил ногу на край обрыва и дал длинную очередь вниз. Ему хотелось отвлечь немцев от Рубина, дать возможность ему скрыться. Но скрыться было некуда. Сверху Шелестов хорошо видел четырех нападавших, на его глазах Рубин упал, сраженный очередью. И, падая, он закрыл собой рюкзак со взрывчаткой. Но в одного он все же попал. Диверсант согнулся пополам, зажимая живот, и упал у камней без движения. Шелестов двумя короткими очередями свалил еще одного. Надо пользоваться тем, что ему удобно стрелять сверху вниз, а противнику нет. Но двое диверсантов бросились к рюкзаку, одновременно стреляя вверх.

– Стреляй, Люда! – крикнул Шелестов, пряча голову за камни, меняя позицию и снова стреляя вниз короткими расчетливыми очередями.

Третий диверсант распластался возле тела Рубина, едва не касаясь рукой рюкзака. Четвертый заметался, понимая, что операция не удалась, и тут же упал. Все! Шелестов настороженно смотрел вниз с пятидесятиметровой высоты, поводя стволом автомата в поисках новой цели. Но отсюда с высоты скалы ему было хорошо видно, что людей там больше нет. Живых нет. И спрятаться там негде. Сверху хорошо видны все возможные укрытия. В радиусе двухсот метров вообще ни души. И тут сбоку что-то шевельнулось. Шелестов, едва оторвав взгляд от мушки автомата, быстро глянул вправо и увидел, что вниз летит веревка, разматываясь по пути. Повернув голову, он увидел, что веревка выпала из разжавшейся руки Артемовой. Девушка лежала на самом краю с вытянутой вперед рукой. Видимо, она пыталась спасти страховочную веревку, но пуля угодила ей в голову в самый последний момент. Веревка улетела вниз…

Шелестов подошел к телу, приподнял его и отнес подальше от пропасти. Он положил девушку на спину. Глаза убитой были открыты, и был приоткрыт рот, и казалось, что она хотела сказать: ну вот и я ушла, и моя очередь настала.

– Спасибо тебе, Людмила Артемова, – тихо сказал Шелестов и пальцами осторожно закрыл девушке глаза. – Ты так рвалась сюда, к своему Вадиму. Я думал, ты станешь его искать, а ты просто хотела к нему. И это я должен был еще тогда понять по твоим тоскующим глазам.

Он сел рядом с телом и прислонился спиной к камню. Ветер становился сильнее, и Шелестов поднял и накинул на голову капюшон ветровки. Закрыв глаза, он стал думать. Забитые в скалу крюки остались, но у него нет веревки, нечем страховать свой спуск через вбитые в скалу крюки, нечем привязаться. Спускаться без страховки при его малом альпинистском опыте, держась только за выступы скал, глупо и смертельно опасно. Ему не преодолеть отвесной скалы. Тела немцев? Веревки с ними не было. Но они как-то поднялись в горы, значит, там, где они поднимались, она осталась. Это шанс отсюда выбраться. Нужно пройти по хребту в поисках места, где диверсанты поднялись в горы. В рюкзаке только маленький термос с чаем и плитка шоколада. С таким богатством продержаться можно день, два. Может, и неделю, если не шевелиться. Тут от голода не умрешь, умрешь от холода. Огонь не развести, потому что нет дров, а если бы и были, то сильный ветер задувал бы костер. Нет такого укрытия, скалы или пещеры, где можно было бы спрятаться. Да, хреновая робинзонада.

Шелестов встал, попрыгал на месте, сделал несколько приседаний и махов ногами. Потом стал энергично махать руками, как на разминке в спортзале. Стало немного теплее, и мысли потекли ровнее. Он оставил записку Буторину. Но Буторин может вернуться только завтра. Что я ему написал? Что ушел в горы, с кем ушел и когда намерен вернуться. Место я не указал, потому что сам точно не знал, где буду. Хотя Буторин знает, что мы ищем место, удобное для закладки взрывчатки. И Виктор будет добросовестно ждать моего возвращения завтра. У него много дел здесь, поэтому беспокоиться он станет завтра к вечеру, в ночь. А утром начнет бить тревогу. За день он сможет собрать хоть какую-то команду, чтобы отправиться на поиски. Хотя кого он найдет, когда я сам чудом нашел Артемову, да еще с Рубиным повезло. Больше-то я сам никого не смог найти, а то бы этих не взял с собой, взял тех, кто поопытнее. Опять замерзаю. Попрыгать, что ли? Или напрасно не тратить силы?

Глава 4

Она сидела на стульчике напротив, сложив руки на коленях, и теплым взглядом смотрела на него. Сосновскому очень нравилось, когда на него так смотрят женщины. Этот взгляд вообще женщину украшает, делает ее притягательной, красивой, что-то сразу появляется в женщине… Сосновский задумался в поисках подходящего слова, но ничего не придумал, кроме определения «божественное». А правда, ведь так смотрит на свое дитя Мадонна, так смотрят с полотен на нас возлюбленные всех художников. Так матери смотрят на своего ребенка, влюбленные девушки – на объект своих воздыханий, так они смотрят на котенка или щенка, с таким выражением глаз читают книги про любовь или стихи.

– Скажи, Аминат, – заговорил Сосновский. – А есть ли на свете мужчина, в которого ты влюблена?

– Михаил Юрьевич, – девушка смутилась и отвела глаза, – как вам не стыдно задавать такие вопросы женщине? Это очень личное.

– Ну да, – вздохнул Сосновский, который за время нахождения в госпитале перебрал, казалось, уже все способы, чтобы вызвать Аминат на откровенный разговор. – Прости, конечно, я не должен задавать такие вопросы, но у меня есть оправдание. Я очень хорошо к тебе отношусь, я очень благодарен тебе за твое внимание, за то, что ты навещаешь меня как близкого человека.

– Вы же мне спасли жизнь, – просто ответила Аминат. – Как же я могу относиться к вам после этого? Тогда я была в беде, а теперь в беде вы. Аллах учит относиться к людям так же, как ты хочешь, чтобы они относились к тебе.

– Аллах не так говорил, – засмеялся Сосновский, – это твоя личная интерпретация!

– Что вы сказали? – вскинула брови девушка. – Что означает это слово?

«Что же мне с тобой делать, – мысленно произнес Сосновский, стараясь не выдать свои эмоции лицом. – И обидеть тебя я боюсь, и привязывать к себе тебя нельзя. Ведь бесперспективно это». Однако вслух этого не сказал, а глубокомысленно изрек:

– Я попробую объяснить тебе. Видишь ли, каждый человек понимает окружающий мир, явления в природе и тем более написанное в книгах, тем более в священных книгах, так, как это близко ему. Это как с цветом. Одному нравится красный цвет, другому нет. И мысли при взгляде на красное у каждого возникают свои. Или вот дом. Стоит необычный дом, построенный не так, как другие. И люди смотрят, и каждый думает по-своему. Одному нравится, другому нет, каждый видит в нем что-то свое. Так и со Священными Писаниями, с Кораном, с Библией. Слова там об одном, но каждый принимает то, что ему ближе, пропускает через свое сердце и толкует немного по-своему.

Понимал, что он сейчас запутается и начнет философствовать, и кабардинская девушка его не поймет. А ведь всего-то нужно узнать, есть у нее возлюбленный или нет. Он подумал, глядя на Аминат с улыбкой, и нашел что сказать. Пример показался ему удачным. Он стал говорить о том, что одни и те же блюда разные женщины готовят по-разному. Эта тема позволила уйти от религии и незнакомых слов к семье, к тому, как готовили в семье Аминат. А потом он постарался незаметно снова вернуться к воспоминаниям двухлетней давности, к Кабардино-Балкарии, куда входили фашистские войска. И снова не удалось разговорить девушку. Аминат замкнулась и стала смотреть в окно, как будто ждала, когда Сосновский закончит эту тему.

– Мне пора, Михаил Юрьевич, – наконец, сказала девушка. – Тяжелое было дежурство. Не поверите, глаза закрываются прямо на ходу.

– Спасибо, что все равно навестила меня, – улыбнулся Сосновский.

Вот она сейчас уйдет, и снова я буду лежать и придумывать, как построить с Аминат разговор. Ждать, когда она снова придет. Очень хотелось встать и посмотреть в окно, как Аминат пойдет к воротам, потом по улице, и так до тех пор, пока она не скроется из вида. Но делать этого не стоило. И когда дверь закрылась, Сосновский откинулся на подушки, недовольный собой.

Когда Аминат вышла из палаты, медсестра Ирина замерла в дверях кабинета, провожая девушку взглядом. Затем она двинулась следом, спустилась по лестнице во двор. Ей показалось, что Аминат кто-то ждал за деревьями. Пройдя вдоль здания, Половцева старалась успеть выйти к воротам, чтобы узнать, ждал ли кто девушку или ей показалось.

– Попалась! – раздался рядом мужской голос, и тут же сильные руки обхватили медсестру поперек туловища.

Ирина попыталась вырваться, но мужчина держал ее и поворачивался всегда так, чтобы она не сумела увидеть его лица. Она почувствовала приближение его лица к своей шее, дыхание обжигало. Медсестра напряглась, а потом резким движением обеих рук вниз разорвала цепь чужих рук.

– Фокин, это опять ты! – с возмущением прикрикнула на мужчину Ирина. – Сколько раз тебе говорить…

– Да ладно тебе, Ирочка! – рассмеялся высокий мужчина в потертой кожаной куртке, сдвинув кепку на затылок.

Кондрат Фокин работал в госпитале шофером, носил тонкие усики и низкие ухоженные баки. Но на этом образ сердцееда и роскошного мужчины заканчивался. От Кондрата всегда пахло бензином, как и от его старенькой «полуторки», на гитаре или гармони он играть не умел, танцор из него тоже был так себе. Но заигрывать с молодыми медсестрами Фокин был горазд. Правда, с врачами он заигрывать не рисковал, так что доставалось медсестрам и молоденьким санитаркам.

– Ирочка, но я же шутя, – развел руками Фокин. – Вижу, ты идешь, вижу, никого рядом, ну и подумал, а дай я тебя обниму. Так сердце и зашлось, как тебя увидел!

Медсестра зло сжала губы. Ей хотелось сказать сейчас этому типу, что если он будет и дальше распускать руки, то она приготовит шприц с какой-нибудь гадостью и будет носить его в кармане. И в следующий раз она просто вколет Фокину пару кубиков такого лекарства, от которого он неделю будет отходить. Но говорить этого не следовало. И Ирина, собравшись с силами, улыбнулась шоферу.

– Что же ты, Кондрат, прыткий такой? Торопишься куда? С девушками нужно обхождение! Ты бы мне хоть раз букетик цветов преподнес, коробочку духов купил в военторге. Глядишь, мое девичье сердце и растаяло бы. У вас в деревне что, не слышали про такое слово – «ухаживать»?

– Да ты только надежду мне подари, Ирочка! – зашептал Фокин и двинулся к Половцевой, расставив руки, как будто собрался бреднем рыбу ловить. – Да я ж тебе чего хочешь достану. И цветами засыплю, духами залью с ног до головы. Ты только надежду дай, только подмигни мне вечерком, а уж я…

– Ох, Кондрат, – расхохоталась медсестра, провожая взглядом фигуру Аминат за забором госпиталя. – Что же ты со мной делаешь! Такие обещания голову кружат. Ведрами, говоришь, духи на меня лить будешь?

– Хоть стаканами, а хоть и ведрами. Да мне для тебя ничего не жалко!

– Ну, ты иди, Кондраша, иди! – Ирина стала серьезной. – Ведро пока подбери. Ты же не будешь поливать меня из того же ведра, которым бензин наливаешь в свою машину! Ты уж мне почище подбери емкость.

Вернувшись к двери, Половцева на несколько секунд остановилась на ступенях и снова повернулась в сторону улицы. Ей показалось, что к Аминат подошел мужчина, но их тут же закрыл остановившийся у тротуара грузовик. Точно сказать, был мужчина или нет, Ирина не могла. Проворчав нелестное в адрес шофера, она вернулась в здание госпиталя.

Буторин очень торопился вернуться. Нужно было многое обсудить с Шелестовым. И каково же было его удивление, когда он увидел на столе в комнате записку Шелестова. Ушел? Втроем с парнем и девушкой? Проверить маршрут, которым в 42-м году взорвали снежную шапку над немецкими позициями? Значит, вернется Шелестов только завтра. Так он планирует, отложив записку, задумался Буторин. Зачем проверять? Эта девушка, как он пишет, поднималась два года назад здесь в горы над перевалом Бечо. Надо подробнее узнать о том, с кем он пошел, как снарядился! И Буторин выскочил на улицу, вскочил в свою «полуторку» и погнал ее к комендатуре.

В помещении комендатуры, кроме дежурного подразделения, находился только помощник коменданта, усатый сержант солидного возраста. Узнав, что комендант будет тоже только завтра, Буторин чертыхнулся, но неожиданно сержант в ответ на его расспросы заявил, что как раз он и привозил к подполковнику Шелестову бойца, которого тот взял в горы.

– Бойца? Какого бойца? Что это за боец? Он что, единственный тут у вас альпинист?

– Так в том-то и дело, товарищ майор, – заявил помощник дежурного. – Это же тот самый боец, что в сорок втором году взрывал скалу над перевалом. И врач эта из госпиталя с ними пошла. Они там и взрывали. Они же фактически вдвоем остались в живых. Был вроде еще один боец, но он сильно пораненный вернулся.

– Молодой боец и девушка! Восхитительно! – разозлился Буторин. – Лучшей команды он себе собрать не мог!

– Ну насчет красноармейца Рубина вы зря так, товарищ майор, – расправив усы, солидно и даже с какой-то гордостью проговорил сержант. – Он у нас в героях ходит. Думаю, что и в сорок втором не подкачал, да и на днях он тут отличился. Герой, как есть герой. Женщину он пожилую и ребятишек из пожара спас! Парень бесстрашный, хладнокровный. И воюет не первый год, не смотрите, что молодо выглядит. А уж про военврача Артемову я и говорить не буду. Она спортсменка до войны была, альпинист. Я у нее сам значок видел.

– Ладно, у тебя тут сплошь герои, это хорошо, – угрюмо кивнул Буторин. – А горное снаряжение откуда взялось?

– Так из горноспасательной службы. Они как тогда оставили, значит, когда эвакуацию готовили, так все у нас под замком и лежит. Немецкое трофейное кое-что есть. Веревки, ледорубы, ботинки горные с шипами, железки всякие, которые они в скалу молотками забивают, чтобы веревку крепить. Много чего тут лежит, пылится.

Буторин настоял, чтобы сержант показал этот склад. Однако оказалось, что снаряжение находилось не в здании комендатуры, а в спортзале полуразрушенной школы. Забрав с собой выделенного сопровождающего, Буторин поспешил к школе, находящейся в квартале от комендатуры. Деревянное здание на крепком каменном фундаменте разрушило взрывом бомбы или снаряда. Почему старая древесина стен и крыши не загорелась, непонятно. Сейчас половина школы съехала набок, упершись разбитой крышей в землю. Вторая часть, представлявшая собой длинный деревянный барак с окнами по всей длине, устояла.

Сопровождающий деловито ковырял ключом в массивном амбарном замке, а Буторин прошелся вдоль окон, пытаясь заглянуть внутрь. Пыльные стекла мешали разглядеть, что там внутри. И когда солдат наконец открыл замок, Буторин поспешил внутрь. Действительно, в углу спортзала навалом лежали скрутки альпинистских веревок, связки клиньев, несколько ледорубов, пара десятков ботинок, связанных попарно шнурками. Здесь были и немецкие ботинки с набитыми по периметру подошвы и каблука металлическими вставками, были и отечественные, с креплением «когтей» ремнями.

– Вот, товарищ майор, здесь ваши товарищи и экипировались, – прокомментировал солдат. – А вообще, как все сложили после освобождения долины Баксана, так и лежит.

– Так и лежит? – переспросил Буторин. – А ну-ка, подожди немного.

Оперативник подошел к груде снаряжения, брошенного кое-как на полу спортзала, и присел на корточки. Отчетливо были видны более светлые места там, где веревки или ботинки были сдвинуты с места. За пару лет на полу скопился толстый слой пыли, как и на самом снаряжении. Хорошо были видны места, где снаряжение трогали, сдвигали с места, поднимали и перекладывали. Ничего удивительного, если Шелестов со своей маленькой группой выбирали себе здесь снаряжение. Осмотр этой груды ничего не даст, понял Буторин. Тут нужно искать другие следы. Да, вот здесь кто-то садился на пол и, видимо, примерял ботинки. Старый деревянный пол со свежими царапинами от «когтей».

– Какие ботинки взяла с собой группа подполковника? – спросил Буторин.

– Я не знаю точно, – пожал солдат плечами. – Они что-то выбрали, потом сложили все в рюкзаки и вышли.

Стали бы примерять альпинисты немецкие горные ботинки? Буторин задумался. Да, они хороши для хождения по горам, по склонам. Так сказать, для повседневной носки в определенной местности. Но для восхождения даже немецкие альпинисты использовали съемные когти на ботинках. Но кто-то немецкие ботинки здесь примерял. И не так давно, судя по свежим царапинам на полу. Поднявшись, Буторин подошел к стене, возле которой лежало снаряжение, и стал осматривать стену, пол возле нее. Дойдя до угла, пошел вдоль второй стены. Есть!

Подозвав к себе солдата, оперативник велел ему посветить спичками, а сам встал на колени и, склонившись к самому полу, стал что-то скоблить перочинным ножом. Выпрямившись, он протянул солдату ладонь, на которой можно было разглядеть частички зеленой и заметно увядшей травы. Но явно не прошлогодней. И земля, еще не окаменевшая в сухом помещении, не превратившаяся в пыль.