Текст книги "Сломанные крылья рейха"

Александр Тамоников
Сломанные крылья рейха

© Тамоников А. А., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

Эта серия хороша тем, что в ней проведена верная главная мысль: в НКВД Лаврентия Берия умели верить людям, потому что им умел верить сам нарком. История группы майора Шелестова сходна с реальной историей крупного агента абвера, бывшего штабс-капитана царской армии Нелидова, попавшего на Лубянку в сентябре 1939 года. Тем более вероятными выглядят на фоне истории Нелидова приключения Максима Шелестова и его товарищей, описанные в этом романе.

С. Кремлев

Глава 1

Приборы упаковывались в плотную вощеную бумагу, затем их аккуратно укладывали в деревянные ящики, предварительно прокладывая многослойным картоном. Иван Черняев сослался на то, что он во время работы с электротельфером повредил руку. И чешский мастер перевел его временно на транспортировку ящиков с готовой продукцией. Катать тележки, пусть и очень тяжелые, по ровному бетонному полу было несложно. Сложнее было не выдать себя и не использовать на всю катушку руку, которая считалась травмированной. Врач приедет через два дня, так что можно продержаться. А сбежать Иван намеревался завтра вечером.

Упираясь плечом, он сдвинул тележку с места и покатил в дальний конец цеха, где виднелись решетчатые двери, которые вели в шахту лифта. Там продукцию поднимали наверх. Когда лифт работал, можно было ощутить движение воздуха, уловить запах зелени деревьев, луговых трав.

В подземном цехе работали и русские военнопленные, и чешские рабочие, провинившиеся и сосланные сюда в наказание. Пленных привозили в вагонах с забитыми наглухо окнами, ночью сажали в машины и привозили сюда. Никто представления не имел, в какую местность они попали. Находились, правда, знатоки, которые вычисляли по им только известным признакам, что привезли их в Восточную Европу. Но до границ Советского Союза далеко. Красная Армия хоть и наступает, но когда она дойдет до Чехословакии, неизвестно.

Ивану было все равно, какая это страна. Бывший пограничник, засыпанный взрывом в разбитом доте, он отлежался и две недели выходил в одиночку к своим в 1941-м. По захваченной врагом территории, мимо сожженных сел. И вышел. А год назад во время боев на Мгинском направлении Иван снова попал в плен. Контуженный, он первое время не мог даже говорить. Может, поэтому его и не допрашивали, а сразу отправили с другими пленными в тыл, во временный лагерь. Поменяв несколько лагерей, Иван в конце концов угодил на этот завод. И с тех пор только и думал о том, как отсюда сбежать.

– Ян, –  раздался рядом шепот, когда Черняев установил свою тележку и зафиксировал ее «башмаком». –  Ян, иди сюда, пока никто не видит.

Черняев за эти месяцы научился неплохо понимать чешский язык и даже сам довольно сносно говорил по-чешски. В этой части у подъемника и правда сейчас никого не было. Начинался обеденный перерыв, немцы даже на чешских заводах завели свои строгие порядки. Опоздание на перерыв –  такое же нарушение трудового распорядка, как и опоздание к началу рабочего дня.

Иван подошел к чеху, бросил взгляд по сторонам.

– Смотри, Ян, –  на свой манер выговорил имя русского пленного чех. –  Это схема того подземного ливневого водотока, про который я тебе рассказывал. Его строили еще сто лет назад для отведения дождевой воды с улиц к реке.

– А если о нем знают и другие? –  с сомнением покачал головой Иван. –  Немцы могли забетонировать вход, заминировать его.

– Не знают, –  с улыбкой покачал головой чех. –  На этой схеме такой слой пыли, ее не трогали лет двадцать. В эту часть архива никто не лазил. Это корпуса, которых уже нет. Старая линия электропередачи, которая уже не существует. На схеме еще две «ливневки», которые засыпали. Они обвалились на многих участках, проще построить новую, чем раскопать старую. Да и опасно там работать, под новыми корпусами.

– А если этот тоже обвалился? –  с сомнением спросил Иван и почувствовал, как у него предательски засосало под ложечкой. Это был шанс вырваться на свободу, хороший шанс.

– Да, в начале, –  согласно кивнул чех. –  Но дальше свод прочный, он не пострадал. А в начале тоннеля он обвалился потому, что здесь прокладывали каналы для электрических кабелей и проводили грунтовые работы. Я проверял. Правда, я не знаю, как там дальше, но уверен, что проход есть. Риск, но я бы на твоем месте попробовал. Иначе отсюда не вырваться. Вас не выпускают на поверхность, на верхние этажи. Я думаю, Ян, вас никогда не выпустят.

Последние слова были произнесены с такой грустью, что Черняев понял: надо пытаться. Это не просто путь к свободе, это еще и шанс выжить. Действительно, с какой стати гитлеровцам заботиться о русских пленных. Они слишком много знают о том, что изготавливалось здесь, под землей. Чех сказал, что это комплектующие для каких-то мощных ракет большой разрушительной силы. Нет, немцы никого не выпустят!

На то, чтобы подготовиться к побегу, Иван потратил десять дней. Он припас инструмент, который мог пригодиться в подземелье: самостоятельно изготовленный короткий ломик, небольшую лопатку на коротком черенке, закрытый светильник, в который можно вставить свечу. И запас свечей Иван тоже сделал солидный. Но это уже с помощью своего чешского друга. С его же помощью он заготовил набор продуктов питания, которого хватило бы на несколько дней.

План был прост –  уйти как можно дальше от завода. Туда, где его не станут искать. Направление Иван намеревался выбрать сам уже на месте, когда выберется из подземелья. Леса, горы, все, что поможет. Хотя он сомневался, что рядом были леса и горы. Но тогда выход был один –  пробираться к линии фронта ночами, днем прятаться, отсыпаться.

Отключить электричество Ивану посоветовал чех. Он ослабил контакт подводки кабеля в щитке, и в нужный момент достаточно было только дернуть за кусок проволоки, который незаметно торчал снизу. Проволока сдернет конец кабеля и останется в руке. Ее потом следует выбросить, и никто не заподозрит в умышленном отключении света. По крайней мере, сразу не заподозрит. Иван решил сделать это в начале рабочего дня, чтобы у него в запасе был световой день. Вряд ли удастся пройти тоннель быстро, но если удастся, то лучше за светлое время уйти подальше от завода.

Все было готово. Брезентовая сумка с припасами прикрыта небольшим листом фанеры. Ломик под рукой, чтобы проникнуть в люк. Иван волновался так, будто в юности шел на первое свидание с девушкой. Сейчас его ждали другие ощущения, сейчас на кону были не отношения с красивой девочкой, а его жизнь. А может, и жизнь всех военнопленных на заводе. Добраться бы до своих, рассказать, предупредить!

Свет погас в этой части подземного цеха в половине десятого утра. Не прошло и пары минут, как в темноте раздался топот, послышалась немецкая ругань. Эсэсовцы отреагировали быстро, но Иван был уже на месте. Он понимал, что у него очень мало времени, и поэтому старался сделать все правильно и с первого раза. Ломиком он поддел крышку в полу, бросил вниз свое имущество, спустился в люк, и только потом, когда крышка должна была опуститься, он дернул за веревку. Вместе с закрывающимся люком на него высыпалась большая куча угля, сваленная у стены почти два месяца назад. Иван надеялся, что никому не придет в голову сравнивать, что раньше куча была на метр левее, чем сейчас. Там было около двух кубометров угля, а о том, что под его грудой имелся люк старой «ливневки», мало кто помнил.

Когда шум осыпавшегося угля наверху затих, Иван отряхнул голову и плечи от угольной пыли и, старясь не кашлять, торопливо зажег свечу в небольшой переносной лампе. В слабом свете все вокруг выглядело примерно так, как и три недели назад, когда чех рассказал Ивану про подземелье, и русский пленный сумел заглянуть сюда, приподняв тяжелую крышку.

Константин фон Нейрат сидел за столом в своем рабочем кресле, но все равно чувствовал себя подчиненным. Его тяжелое лицо то багровело, то покрывалось бледными пятнами. Опытный дипломат, фон Нейрат умел сдерживать свои эмоции, прятать их перед зарубежными партнерами, но здесь, в Богемии и Моравии, куда он был назначен рейхспротектором, он чувствовал себя двояко. С одной стороны, с него спрашивали за все, что происходило в Протекторате, но с другой стороны, он был связан по рукам и ногам, решения принимались без него. Хуже того, его просто ставили перед свершившимися фактами. Вот и сейчас Карл Франк, обергруппенфюрер СС, генерал войск СС и полиции, человек, который должен был подчиняться фон Нейрату, давал ему задания, поучал и советовал. И это притом, что сам фон Нейрат имел такой же чин в структуре СС, как и Франк.

– В Берлине прекрасно понимают, –  говорил Франк, глядя на рейхспротектора своими холодными глазами, –  что Красная Армия в состоянии при поддержке чешских и польских партизан дойти до границ Богемии и Моравии. И вооруженные силы поддержания внутреннего порядка Протектората не смогут оказать существенной помощи вермахту. Это реалии, с которыми мы должны считаться. Фюрер поставил четкую задачу: заводы здесь должны работать до последнего дня, пока еще можно производить военную продукцию для Германии, пока ее еще можно вывозить. Когда наступит критический момент, все должно быть взорвано, все военнопленные, работавшие на заводах, должны быть уничтожены. Ни одного свидетеля, ни клочка бумаги с чертежами или техническими формулярами. Ни одной железной гайки не должно достаться врагу!

Нейрат и сам понимал, что войска Протектората не надежны. Пока есть кнут и хозяин, который может воспользоваться этим кнутом, они послушны. Но если хозяину будет грозить серьезная опасность, чехи предадут его так же легко, как предали свое правительство в марте 1939 года. Нейрат помнил события 14 марта 1939 года, когда единственная чешская часть под командованием капитана Карела Павлика оказала вооруженное сопротивление германским войскам, входящим на территорию Чехословакии. Да, движение Сопротивления в Чехословакии существовало, но очень уж активным назвать его было нельзя. Да, действовало правительство в изгнании, да, совершено было чудовищное покушение на Рейнхарда Гейдриха. Но эту операцию провернули не местные ячейки Сопротивления, а специальная группа, которую готовило в Лондоне британское «Управление специальных операций».

Еще в июле 1939 года в Протекторате были созданы собственные вооруженные силы, чтобы придать протекторату некоторые черты автономности. В основном вооруженные силы протектората состояли из солдат и офицеров, которые раньше служили в чехословацкой армии. Им сохранили прежнюю форму, эмблемы и систему наград. Только в 1944 году наконец была введена военная форма, соответствующая германским образцам. Вначале все казалось спокойным и незыблемым. Да и движение Сопротивления не имело катастрофических масштабов. Покушение на Гейдриха было скорее исключением из правил, чем проявлением системы в работе подполья. Вооруженные силы протектората насчитывали в первые два года 7000 человек и состояли из 12 батальонов по 480 человек. Кроме пехотных рот, в их составе находились велосипедные роты и конные эскадроны. Вооружение состояло из модернизированных винтовок Манлихера, ручных и станковых пулеметов, выпускавшихся на заводах «Ческа Збройовка». Вооруженные силы Протектората возглавил бывший бригадный генерал чехословацкой армии Ярослав Эмингер. Его основной задачей были охрана дорог, мостов, складов и прочих стратегических объектов, проведение аварийно-спасательных и инженерных работ, а также помощь полиции.

К 1944 году все изменилось. Советский Союз не только оказывал серьезное сопротивление Германии, но и успешно наступал уже больше года, заставляя вермахт пятиться, неся серьезные потери, теряя захваченные территории. Гитлеру не удалось захватить Москву, не удалось пробиться к каспийской нефти. Ресурсы Германии таяли. Коалиция никак не рассчитывала на такую затяжную войну с СССР, на всплеск движения Сопротивления на территории всей Европы. Особенно хорошо это стало заметно, когда советских военнопленных стали использовать на производстве. Несмотря на то что условия жизни и работы на военных заводах были несравнимо лучше, чем в концлагерях, военнопленные находили способы совершать побеги. Их ловили, расстреливали, травили собаками, но они все равно бежали и находили местное подполье, партизан. И тогда с удивительной силой местное движение Сопротивления возрастало.

Достаточно вспомнить Францию, которая покорно сложила оружие лишь потому, что Германия захватила Париж. Немцы даже не стали оккупировать всю страну, уверенные, что французы не станут сопротивляться новому режиму. Поначалу так и было. О маки никто особенно и не слышал до 1943 года. Изначально в отряды уходили молодые люди, старавшиеся избежать призыва в трудовые отряды. А потом, когда на территории Франции появились советские военнопленные, когда они начали бежать с заводов и вливаться в отряды макизаров, тогда во Франции началась настоящая партизанская война. Фон Нейрат, присутствуя на совещаниях в Берлине, слышал отчет о ситуации во Франции, сложившейся к 1944 году. На территории этой страны действовали 55 советских партизанских отрядов численностью от 12 до 250 человек. Они носили названия «Сталинград», «Чапаев», «Жуков», «Имени Сталина», «Свобода», «Котовский», «За Родину», «Ленинград», «Щорс».

Как это ни страшно было сознавать, но Константин фон Нейрат понимал, что с приближением Красной Армии цеха заводов, особенно те, что работали на проект «ФАУ», будут взорваны, образцы и документацию эвакуируют в Германию. Рабочих и инженеров из числа военнопленных уничтожат. Да, сейчас, в 1944 году, в Берлине отдавали себе отчет в том, что Красная Армия может войти на территорию Польши, Чехословакии, Румынии, Болгарии, Венгрии, Югославии.

Сосновский ехал на заднем сиденье штабного «Мерседеса» и вел непринужденную беседу с молодым лейтенантом Гюнтером Хольцем. Четыре мотоцикла сопровождения им выделили еще на аэродроме, где Сосновский старательно изображал страх перед партизанами. На «майора Макса Кауфмана» смотрели с нескрываемой иронией. Что взять с тыловика, который фронта и в глаза не видел, который шарахается от каждого резкого звука и часто смотрит на небо, по каждому поводу осведомляясь, наш это самолет летит или не наш? Что взять с инженера с майорскими погонами? Это же не бравый офицер с Восточного фронта, прошедший все ужасы войны с большевиками.

Однако лейтенант Хольц, который встречал Сосновского-Кауфмана на военном аэродроме, вел себя вполне прилично и всячески старался понравиться берлинскому гостю. Еще бы не стараться, Красная Армия наступает, партизаны множатся, опасность повсюду, а в столице так спокойно и красиво. Там играет музыка, там девушки на пляже в красивых купальных костюмах, там спортивные состязания между молодыми офицерами. Там перспективы и связи. А здесь, в этой дыре…

Сосновский болтал, а сам внимательно посматривал по сторонам. Кажется, они отъехали от военного аэродрома в Гостивице достаточно далеко. Хотя что значит тут, в Европе, слово «далеко». Таких бескрайних просторов, как на Родине, больше нигде не найти.

Первый этап он прошел нормально. Платов через свою агентуру в Берлине вовремя получил сигнал о том, что в Прагу едет представитель, который должен оценить положение на заводах, особенно тех цехов и производств, которые связаны с проектом «ФАУ». Специалиста с помощью подпольщиков-антифашистов перехватили прямо в Берлине на аэродроме, и в самолет вместо него сел уже Сосновский. Провернуть такую операцию с офицером СД или генералом вряд ли удалось бы. Но майор из инженерного управления –  сошка мелкая, по меркам столицы. Это здесь, в Протекторате, к нему будут относиться со всей почтительностью и подчеркнутым уважением. И примет его не рейхспротектор и даже не его заместитель, а всего лишь руководство заводов, которые Сосновский-Кауфман намерен посетить. Канцелярия рейхспротектора потом, после ознакомления с отчетом своего специалиста и предложений руководства заводов, расположенных на территории Протектората, получит рекомендации из Берлина.

«Кажется, здесь», –  успел подумать Сосновский, как вдруг тишину дубовой рощи прорезали автоматные очереди.

Головной мотоцикл охраны занесло, и он перевернулся. Следом раздался взрыв гранаты. Лейтенант Хольц взвизгнул почти по-женски и стал кулаком стучать в плечо водителя, требуя, чтобы тот прибавил газу. В другой руке молодого офицера появился пистолет, Сосновский упал на сиденье, опасаясь, что перетрусивший немец начнет палить во все стороны.

Водитель штабной машины оказался человеком опытным. Он уверенно вилял, объезжая перевернутый мотоцикл, потом второй, который бросили автоматчики. Солдаты сопровождения ввязались в бой, а легковая машина прорвалась через партизанский заслон и понеслась дальше по разбитому гусеницами асфальту.

«Сейчас должны быть два крутых поворота, и машина исчезнет из виду», –  вспомнил карту местности Сосновский и, лежа на сиденье, потянул из кобуры пистолет.

Машина резко вильнула, подпрыгивая на кочках из вывороченного асфальта. Сосновский ухватился за спинку переднего сиденья и сел прямо. Все, стрельба осталась позади.

Снова резкий поворот, и Сосновского бросило на дверь машины.

«Все, теперь пора», –  решил Михаил и навел пистолет на лейтенанта.

Из-за рева двигателя и стука подвески водитель не сразу понял, что случилось за его спиной в кабине. Выстрелив лейтенанту в бок, Сосновский тут же отстранился так, чтобы его не забрызгало кровью, и поднял пистолет. Пуля ударила водителя в затылок, лобовое стекло моментально забрызгало кровью и серым мозговым веществом. Сосновский перегнулся через спинку сиденья и перехватил руль. Постепенно сбавляя скорость, машина покатилась по дороге и вскоре совсем остановилась.

Сосновский выскочил наружу и осмотрелся. Стрельба слышалась не так далеко. Автоматчики охраны скованы боем и скоро здесь не появятся. Но времени все равно мало.

Громкий свист заставил Сосновского повернуть голову. На дорогу выбежали двое мужчин с немецкими автоматами. Один был одет в короткую кожаную потрепанную куртку, на втором –  видавший виды пиджак. Первый остановился в нескольких шагах от Сосновского и крикнул по-русски, стараясь произносить слова как можно четче:

– Двадцать семь, пятнадцать, зеленый трамвай!

– Белая цапля на болоте, –  ответил Сосновский условной фразой.

Мужчины бросились к машине, вытащили убитого лейтенанта на обочину и положили его лицом вниз, поправив пистолет в его руке так, чтобы была видимость, что немец отстреливался до последнего. Они завели машину и направили ее на толстый дуб у самого края дороги. С треском и грохотом смялся от удара капот, из разбитого радиатора ударила струя горячего пара. Тот, что был в пиджаке, вытащил из кармана гранату и сделал знак всем укрыться. Он бросил ее так, чтобы она взорвалась неподалеку от мертвого немецкого лейтенанта. Короткой очередью в заднее стекло второй завершил дело. Теперь ни у кого не возникнет сомнений, что водитель «Мерседеса» был убит сзади партизанской пулей.

– Все, у нас приказ сразу уходить, –  сказал мужчина в кожаной куртке.

– Подождите, небольшой нюанс остался, –  улыбнулся Сосновский, протянул свой пистолет и показал на рукав выше локтя: –  Вскользь, пожалуйста. Я через неделю должен выздороветь.

– Вы уверены? –  серьезно спросил мужчина, беря пистолет и прислушиваясь к автоматной стрельбе на дороге. –  У меня такого приказа не было.

– Это экспромт. Очень нужный сейчас. Поверьте, мне здесь еще работать.

– Хорошо, –  мужчина в кожаной куртке без предупреждения вскинул руку и нажал на курок.

Сосновский вскрикнул вполголоса и зажал рану рукой, чувствуя, как рукав форменного армейского кителя наполняется кровью. Мужчина протянул Михаилу его пистолет и кивнул товарищу. Оба побежали в сторону деревьев.

Автоматная стрельба на дороге уже прекратилась. Сосновский посмотрел вслед убегавшим партизанам, поморщился и пошел к разбитой машине, чтобы лечь неподалеку от мертвого немецкого лейтенанта.

В который уже раз Михаил удивлялся талантам Платова, который умудрялся организовывать такие вот операции в тылу врага. Кто были эти люди, которые устроили в нужном месте в нужное время нападение на конвой мотоциклистов, связали их боем и дали уйти легковой автомашине? И здесь, опять же в условленном месте, пришли на помощь, чтобы инсценировать нападение на Сосновского? Это поможет его внедрению в Праге.

И эти люди не были из пражского подполья. Видимо, у Платова не было надежной группы в Праге, иначе бы он поручил это задание не группе Шелестова, а тем людям. И местному подполью он не доверял, не стал выводить Шелестова на контакты, которые у него наверняка были. Не хотел рисковать группой. А эти, кто помог сейчас, скорее всего, бойцы отряда НКВД, одного из многих в тылу врага, занимающегося сбором разведданных и диверсиями. Они прибыли в назначенное место издалека, может, даже за сотню-другую километров, чтобы помочь своим товарищам и снова исчезнуть. Платову нужна была стопроцентная гарантия, что «нападение» пройдет успешно и Сосновский сможет внедриться в окружение пражского резидента.

Канал с резидентом у Платова, конечно, был, но использовать его для введения в операцию группы Шелестова руководитель не стал. Каждый человек нужен и важен на своем этапе. И чем больше ты нагружаешь каждого члена группы, тем больше вероятности, что в какой-то момент он или ошибется, или ситуация сложится так, что он не справится. Риск срыва операции нужно сводить к минимуму, не должны пересекаться действия участников основной группы и групп поддержки и прикрытия. Каждый привлеченный к операции человек знает ровно столько, сколько ему необходимо. И не больше!

Рев мотоциклов заставил Сосновского открыть глаза. Он чувствовал, что его слегка мутит. Автоматчики остановились около разбитой машины, напряженно глядя по сторонам. Рыжий ефрейтор обошел машину и, присев на одно колено, стал осматривать лес за дорогой. Убедившись, что опасности нет, он, пригибаясь, подбежал к раненому майору.

– Куда вас, господин майор?

– В руку! –  ответил Сосновский, стараясь не казаться излишне бодрым. –  Ерунда вроде, кость не задета.

– Ганс! –  обернувшись, позвал ефрейтор. –  Принеси аптечку.

Он помог Сосновскому снять китель и, когда подбежал солдат с аптечкой, принялся накладывать жгут, чтобы остановить кровь, затем перевязал рану. Михаил стискивал зубы и думал о том, что нельзя терять сознание. Он вообще-то мог и до прибытия автоматчиков остановить кровь. Для этого существует несколько приемов. Но Сосновскому обязательно нужно было попасть в госпиталь. А для этого он должен был выглядеть ослабевшим.

После перевязки ему накинули на плечи китель и налили немного шнапса из фляжки ефрейтора. В голове сразу зашумело. Сосновский отрешенно смотрел, как солдаты осматривали убитого лейтенанта, как вытащили из машины тело мертвого водителя. Обоих уложили на обочине и накрыли брезентом.

– Сколько их было, господин майор? –  в третий раз спросил ефрейтор, когда раненый офицер сфокусировал на нем свой взгляд.

– Не знаю, наверное, не очень много, –  помотал Сосновский головой. –  Когда машина ударилась в дерево, я выпрыгнул из нее. В нас стреляли оттуда. Потом взрыв гранаты, и меня оглушило. Кажется, я стрелял, Гюнтер тоже стрелял. Больше ничего не помню.

Высота свода ливневой канализации была не больше полутора метров. То, что ею не пользовались очень много лет, помогло Ивану –  здесь было сухо. В противном случае сейчас бы он шел по колено в воде и грязи. Первый обвалившийся участок Ивану встретился метров через тридцать. Это была куча земли и кирпича, из которого был выложен свод. Большая, почти под самый потолок, куча вселяла уныние. Если такое встретилось в самом начале пути, то что же будет дальше? А до выхода к реке надо преодолеть почти пятьсот метров тоннеля. Черняев понимал, что у него просто не хватит сил на такую дорогу.

– Спокойно, солдат, –  сказал он сам себе вслух. –  Не паникуй. Помни, что пути назад нет, там только смерть, а впереди надежда.

Иван уселся на землю и стал смотреть на кучу, думая, что на самом деле ему спешить некуда. Позади смерть, впереди тоже смерть, но –  чуть позже. Сейчас от голода или потом в кровати среди родных. Это уже не важно.

Раскрыв брезентовую сумку, Черняев достал завернутую в старую рабочую куртку лопатку с коротким черенком и принялся копать. Он работал не спеша, понимая, что излишняя активность заставит его дышать чаще и глубже, а кислорода здесь небогато. Он брал в руку кирпич, откладывал его в сторону, сгребал вниз рыхлую землю. Попадался новый кирпич, он снова его откладывал в сторону. Иван работал так, будто ему и правда некуда было спешить.

Сколько прошло времени, он не знал. От духоты все тело покрылось липким потом, щипало глаза. Иван несколько раз садился, прислонялся спиной к стене и отдыхал, закрыв глаза. Но когда куча уменьшилась до пояса и можно было через нее перелезть, Черняев вдруг почувствовал поток свежего воздуха, тогда он сел на землю и стал дышать, не понимая, что улыбается. Теперь есть надежда. Раз есть поток свежего воздуха, значит, есть выход. Пусть заваленный, пусть будет трудно, но он пройдет.

Перебравшись через преграду, Иван нечаянно уронил светильник, и свеча в нем погасла. Пришлось на ощупь поправлять свечу, доставать из кармана спички и зажигать светильник. И снова Иван шел, и тень его металась по стене, как будто хотела скорее вырваться из страшного подземелья. Действительно, Черняев в какой-то момент начал ощущать ужас, на него давил свод тоннеля, ему нечем было дышать. Но беглец уговаривал себя, что ему это только кажется, что это просто боязнь замкнутого пространства, которая появилась невесть откуда. Надо думать о другом, надо отвлекаться от давящих на сознание мыслей. «Легко сказать», –  мысленно усмехнулся Черняев.

Вторая куча земли показалась впереди, и Иван едва не застонал в голос. Неужели проход забит землей полностью? Остановившись, он прислонился плечом к стене и вытер потное лицо. Спокойно, без паники! Иван медленно поднял фонарь и осветил препятствие. Снова куча земли и кирпича. Паника, опять паника. Как часто она стала накатывать. Это все от недостатка воздуха.

Куча оказалась намного ниже предыдущей, поэтому он и ощущал ток свежего воздуха. Воздух был, просто давил и на нервы низкий кирпичный свод и отсутствие света. Подойдя к новому завалу, Иван осторожно поставил светильник, чтобы тот не упал. Спички надо экономить. Неизвестно, что там будет впереди. Черняев принялся осторожно выбирать из земли кирпичи и складывать их у стены. Расчистив верхнюю часть кучи, он решил, что вполне сможет пролезть. Перевалившись через кучу и перетащив через нее сумку с припасами, Иван снова сел, пытаясь отдышаться.

Все тело было потное и липкое от духоты. Но впереди ясно ощущалось движение свежего воздуха, оттуда веяло свежестью реки, пахло тиной и речной растительностью. Иван поднялся на ноги. Он шел, осторожно ступая и глядя на каменный заиленный пол. Наверное, он слишком устал и больше думал о том, что пора остановиться и поесть. Он никак не мог понять, то ли ему кажется, что он уже давно бредет по этому тоннелю, то ли он ослаб и потерял представление о времени. Наверное, поэтому он увидел решетку только тогда, когда коснулся ее рукой, державшей светильник.

– О черт! –  пальцы вцепились в холодное ржавое железо. –  Это еще откуда? И зачем?

Зачем, было понятно. Иван поставил светильник у стены и принялся обследовать решетку. Она была старая, не менее десятка лет, а может, и больше. И ставили ее здесь для того, чтобы никто не мог проникнуть извне на территорию завода. А завод старый, еще с начала века, как рассказывали чехи. А теперь эта решетка выполняет и другую функцию: охраняет, чтобы никто не вышел через этот тоннель ливневой канализации с территории завода. И никакого навесного замка или задвижки. Железные прутья приварены намертво друг к другу, без створок на петлях.

Отчаяние навалилось с такой силой, что ноги подогнулись, и Иван сполз на каменный грязный пол, цепляясь пальцами за решетку. Все, конец! Здесь не пройти. Возвращаться на завод, но там уже его наверняка хватились. Если он появится, его схватят и поставят к стенке. Или просто заварят люк в полу, чтобы не было других побегов. И тогда смерть от голода и жажды. Что здесь сидеть, что возвращаться –  разницы никакой. Только силы тратить без толку.

«Вот и все», –  мысленно произнес Иван, сидя на полу и откинувшись спиной на каменную стену.

Он закрыл глаза, чтобы не видеть тусклый огонек свечи. Свет –  это надежда, путь к свободе, а его отняли, и надежды нет. И чувствовать себя в ледяных руках неминуемой смерти тоже неприятно. На фронте было иначе: там ты шел в атаку или отбивал вражеские атаки, и думать о смерти было некогда. Ты сражался!

А здесь? Ты ничего не можешь сделать. Встать, с яростью накинуться на решетку, толкать ее, трясти в надежде, что где-то не выдержит проржавевший сварной шов, что коррозия истончила металл и он поддастся усилию человека? Может быть, но встать не было сил. Отчаяние сменилось апатией. И странно: именно апатия вернула способность мыслить просто, холодно, отстраненно.

«Ржавое железо, –  начал рассуждать Черняев. –  Сколько ему лет? Было время, здесь шли потоки воды, а решетка приварена к штырям, вбитым в стены. Насколько они крепкие? У меня есть маленький ломик. И у меня много времени».

Иван подтянул к себе сумку, достал сверток с едой и бутылку воды. Он ел, задумчиво двигая челюстями и не чувствуя вкуса еды. Он смотрел на решетку, на тени, покачивающиеся на стене, и мысли его становились ровнее и спокойнее. Черняев отложил кусок хлеба, заткнул плотнее бутылку с водой и решительно взялся за ломик. Хоть и небольшой, но все же это был стальной инструмент, который мог выдержать приличную нагрузку.

Иван подошел к решетке со светильником в одной руке и ломиком в другой. Он сантиметр за сантиметром осмотрел сваренные соединения, оценивал глубину эрозии, попробовал раскачивать саму решетку, штыри, забитые в кирпичную стену. Стена и сводчатый потолок составляли одно целое –  массив сплошной кладки. И кирпич здесь был крепкий, качественный, еще довоенный, а может быть, и вообще прошлого века.