Текст книги "Контрольная схватка"

Мы хорошо видели среди огневых точек и естественных укрытий зеленые фуражки пограничников. Значит, успел капитан Мороз. А вот комендантская рота попала в переплет. Неподалеку от моста горела полуторка, возле нее лежали четыре убитых красноармейца. Но остальные, судя по всему, прорвались сквозь плотный огонь врага к окопчикам и дзоту охраны моста. Немцы явно пытались прорваться к мосту сходу, с наскока, рассчитывая, что небольшая группа бойцов со стрелковым оружием не выдержит атаки. Но красноармейцы выдержали, а тут еще и подкрепление в виде группы пограничников прибыло. В итоге поле перед мостом и дорога были усеяны телами гитлеровцев, на дороге догорали два бронетранспортера. Видимо, подобравшись, кто-то сумел гранатами остановить бронированную технику. Наверняка именно взрывы гранат мы и слышали, проезжая по лесу.

Но немцы не отступали. Перегруппировавшись, они сменили тактику. Теперь уже они не шли в полный рост на окопчик охраны. Поливая позиции красноармейцев огнем двух пулеметов, гитлеровцы двигались перебежками, используя естественные укрытия, дым от горевшей техники. Сейчас они охватывали позиции у моста с двух сторон, но кроме активного огня большой решительности немцы почему-то не проявляли.

– Смотри. – Сосновский толкнул меня локтем и указал влево.

То, что я увидел, заставило похолодеть. От моста не было видно, что на противоположной стороне, под высоким берегом, стояли грузовик и несколько мотоциклов. Я почему-то, несмотря на расстояние, сразу узнал технику, которую совсем недавно видел во дворе госпиталя. И через реку, осторожно гребя маленькими веслами, переплывали три резиновые лодки с бойцами в красноармейской форме. Часть из них осматривала низкий берег на нашей стороне, местами поросший камышом; стоя на одном колене, командир в бинокль смотрел в сторону моста, где кипел бой. Значит, немецкая группа прорвалась к мосту налегке, рассчитывая его легко захватить и уничтожить, а диверсионная группа, работавшая в тылу, должна подстраховать их. Серьезно все предусмотрели! И вот-вот у немцев все получится. Сейчас диверсанты переправятся на этот берег, в тыл обороняющихся, и через мост атакуют их. В кольце ребята продержатся не больше пятнадцати минут. А может, немцы просто будут отвлекать оборону моста, а диверсанты сейчас подберутся с тыла и рванут мост.

И опять мы с Сосновским без слов поняли друг друга. Решение было одно – помешать диверсантам взорвать мост. Мы еще могли успеть это сделать. Был момент, сознаюсь, когда внутренний голос шептал мне: «У тебя другое задание, ты не можешь ввязываться в этот бой и рисковать собой». Но здравый смысл возражал! Если мы сейчас не удержим мост, то немцы еще до вечера бросят сюда большие силы и вдоль реки атакуют наших, отрежут от основных сил и прорвутся в тылы армии. И не будет моста, и командование не сможет перебросить подкрепление, потому что на расстоянии почти пятидесяти километров нет ни одной переправы, ни одного моста, который мог бы выдержать бронетехнику. И в этом случае завтра встреча с бывшим абверовцем все равно не состоится. Здесь будут немцы. И его возьмут! Или он уйдет, будет прятаться. И тогда возможность контакта с ценным немцем будет потеряна, можно сказать, навсегда. Он может погибнуть, мы не сможем пробиться в тыл к гитлеровцам, чтобы попытаться найти его. Провалится из-за этого моста операция.

Мы спешили с Михаилом как могли. Кроме скорости передвижения, важно было не выдать себя. Несколько овражков и промоин помогли нам подобраться ближе к берегу. Но как мы ни спешили, диверсанты успели высадиться и отправить лодки назад, за другой группой. Сейчас на берегу прятались шестеро. Через пятнадцать минут их будет двенадцать человек, потом восемнадцать. И тогда нам с ними не справиться. Имея по автомату ППШ с тремя магазинами, по пистолету с тремя обоймами, не стоило рассчитывать на затяжной стрелковый бой. При бешеной скорострельности наших ППШ мы могли открыть ураганный огонь, мы могли рассчитывать на ни с чем не сравнимую огневую мощь, но лишь на короткое время. Если стрелять экономичными очередями, маневрировать, то можно продержаться минут пятнадцать. Оставался один-единственный шанс – перебить быстро и наверняка уже переправившихся диверсантов и не дать возможность переправиться остальным. Оборонять берег и ждать, когда подойдет помощь. А она будет обязательно, потому что Кожевников толковый командир и понимает стратегическое значение моста. А значит, он не просто сообщит командованию об угрозе, а добьется отправки помощи своим бойцам. В конце концов, именно в тыл обороняющегося полка Кожевникова прорвутся немцы, и из-за потерянного моста именно к его полку не успеет подойти помощь. Полк окажется в западне.

Гранат у нас с Михаилом не было. Подобравшись к диверсантам, засевшим в низинке на берегу, метров на пятьдесят, мы остановились. Двое сидели ближе к берегу, видимо ожидая возвращения лодок. Трое лежали в кустарнике справа, метрах в десяти. И еще дальше, стоя на одном колене с биноклем, находился их командир. Он наблюдал за боем у моста. Сосновский начал жестикулировать, пытаясь привлечь мое внимание. Я повернул к нему голову. Михаил знаками показал, что берет на себя тех, что у воды, и прикрывает берег от новой высадки диверсантов. Он был ближе к этой цели, и я согласился. Ближе, но Михаилу предстояло принять огонь на себя, отвлечь остальных, чтобы дать мне возможность перебить четверых врагов. И еще неплохо было бы хоть одного диверсанта взять живым.

Сосновский медленно и почти бесшумно стал отползать дальше влево. Я передвинул кобуру с пистолетом ближе к животу и снова взялся поудобнее за автомат, изготовившись к стрельбе. Мне надо было иметь в виду два варианта развития событий. Первый, когда стрелять придется по трем целям вместе прямо передо мной; второй, когда стрелять придется в командира, который стоял с биноклем правее. С теми двумя Сосновский справится сам. Не может не справиться. Я ждал, не поворачивая головы, рассчитывая только на свою реакцию и на то, как поведут себя «мои цели». Главное – выждать, чтобы начал Михаил.

Правильно говорят: как ни жди, как ни готовься к неожиданности, она все равно будет для тебя неожиданностью. Резко затрещал ППШ Михаила: одна очередь, вторая, третья длинная. В ответ ничего! Но тут же три «моих» диверсанта обернулись и бросились в разные стороны рассредоточиваться. Один сразу открыл огонь из автомата. Значит, Сосновский им показался, дал себя увидеть, отвлек на себя. И теперь все трое были передо мной как на ладони. И я сразу вскинул автомат к плечу и короткой очередью срезал того, который стрелял в Сосновского. Двое других обернулись ко мне. Я успел дать еще одну очередь, понял, что попал во второго, но мне тут же пришлось падать в кустарник и откатываться в сторону.

По кустам хлестнули автоматные очереди, пули сбивали ветки, несколько пуль ударились в землю возле меня, и это заставило меня откатиться еще дальше. Опытные ребята, они просчитывают мои действия, знают, как поведу себя во время перестрелки. Кто-то прокричал команду, но я не разобрал слов. Встав на одно колено за не очень толстым стволом дерева, я снова вскинул автомат и сделал это, как оказалось, вовремя: прямо на меня бежал мордатый диверсант в новенькой красноармейской форме без погон. Я тут же выстрелил, и он повалился в траву, теряя оружие. В ствол дерева рядом с моей головой ударились две пули, но я успел заметить, как третий диверсант, очевидно раненый, бросился к реке, но Сосновский тут же выстрелил. Враг упал без движения, и это заставило меня со злостью стиснуть зубы. Мы же перебили почти всех, а нужен живой, нужен язык, нужен источник информации!

Я бросился туда, где недавно был командир этой группы диверсантов, рискуя нарваться на пулю. Я петлял, падал, перекатывался, снова вскакивал, пытаясь действовать непредсказуемо. Несколько раз рядом просвистели пули, но все мимо. А потом я увидел его. Тонкие черты неприятного лица, тонкий нос с опущенным кончиком, горизонтальные плечи, а на них новенькие советские погоны с двумя звездочками. Я успел заорать ему: «Сдавайся!» И когда он поднял руку, то я сразу понял, что в его руке граната. И полетит она сейчас в меня. Хорошо, что диверсант не успел сделать замах. И этим он подарил мне пару секунд. И пока он замахивался, я с расстояния метров в двадцать выстрелил короткой очередью, пытаясь попасть ему в правое плечо.

Это был хороший выстрел, им можно было гордиться, мне можно было давать приз по стрельбе из ППШ на соревнованиях. Но на соревнованиях оценивается попадание в мишень, в конкретную часть мишени. Туда я и попал, да только моя «мишень» держала в руке гранату. И она вывалилась из раненой руки и упала куда-то назад, за спину диверсанта, а сам он, схватившись за раздробленное пулями плечо, упал на спину. Взрыв взметнул сизое облако сгоревших пороховых газов, грязную после дождя землю и ошметки травы с остатками кустарника. Взлетело еще что-то, как мне показалось, какое-то тряпье. Матерясь на чем свет стоит, я вскочил и подбежал к диверсанту. Самые худшие мои опасения сбылись. Он был мертв, да и как ему было остаться в живых, когда он упал затылком или шеей на гранату, и когда она взорвалась под ним, диверсанту снесло половину головы и почти оторвало правую руку. То, что взлетело в воздух, было обрывками его рукава гимнастерки, воротника и его офицерская, разорванная на части фуражка.

Я обернулся и посмотрел на реку. Сделал я это вовремя, потому что три лодки уже прошли почти половину пути к нашему берегу. В каждой по три человека: двое отчаянно гребли, а третий целился в нас с Сосновским. Я упал на землю буквально за секунду до того, как с лодок по нам открыли огонь. Злило то, что я не успел понять, где находился Михаил и все ли с ним в порядке. Но вскоре я услышал его сдавленный голос:

– Максим! Помоги!

Я пополз на голос и через минуту увидел Сосновского, который, продев ремень под мышки раненого диверсанта, тащил его в мою сторону подальше от берега. Ноги были наскоро перевязаны, но крови на бинтах было не очень много. Оставалась надежда, что человек не умрет в ближайшее время.

– Ну ты молодец, – обрадовался я, помогая втащить тело раненого в небольшую яму. – Их командир, сволочь, подорвался на собственной гранате. Не удалось взять.

– Держи этого, – с трудом переводя дыхание, выпалил Сосновский. – Лодки близко!

Михаил свалил на землю диверсанта, все еще находящегося в бессознательном состоянии, и снова бросился где ползком, а где на корточках вниз, к берегу. Я понял: там осталось оружие и, главное, патроны двух убитых диверсантов. Это даст возможность Сосновскому удержать переправу, не пустить врага на берег хоть какое-то время. И за это время на мосту уже поймут, что предпринимается попытка зайти врагам к ним в тыл, наше подразделение будет готово дать отпор фашистам с тыла. Я постарался как можно быстрее вытащить ремень из армейских штанов раненого и стянуть ему за спиной руки. Рядом валялись три автомата ППШ убитых мною врагов, и я смогу помочь огнем Сосновскому, который уже занял позицию на самом берегу.

Первая очередь из автомата Сосновского стегнула по воде и прошла чуть ближе и правее головной резиновой лодки. С трех лодок сразу открыли из автоматов ответный огонь по берегу. Но диверсанты еще не видели Сосновского, и их огонь был скорее устрашающим. Но вот вторая и третья очередь достигли цели. Согнулся пополам и рухнул в воду человек с автоматом на носу передней лодки, бросил весло второй. Сама лодка, получив пробоину, стала заворачивать и крениться на один борт. Две другие лодки стали расходиться в разные стороны, и оттуда усилился ответный огонь. Теперь Сосновскому пришлось туго. Пули били по кустам, по камням, взрывали землю вокруг него, и Михаил стал отползать, менять позицию, а две лодки все ближе подбирались к берегу.

Я прижал к плечу приклад ППШ. Короткая очередь, еще одна, потом еще. Я быстро скорректировал огонь, и еще две автоматные очереди стегнули по второй резиновой лодке. Двое в ней были убиты или тяжело ранены. Лодка потеряла управление и закрутилась на месте. Я сразу же перенес огонь на вторую, но тут же сам попал под сильный обстрел. Но теперь уже Сосновский, сменивший позиции, снова открыл огонь по врагу.

Лодки были уничтожены, никто из второй группы диверсантов до нашего берега не добрался. А на дороге у моста уже появились три грузовика, откуда прыгали на разбитый асфальт солдаты в зеленых фуражках. Пограничники из полка НКВД, догадался я. Громкое и дружное «ура» разнеслось над рекой, поднялись бойцы из окопов и блиндажа на другой стороне реки, и немцы побежали. Правда, далеко им уйти не удалось. Их уже оставалось не так много. Несколько человек совещались на мосту, пока бойцы собирали оружие и оказывали помощь раненым красноармейцам. Они смотрели в нашу сторону, а потом двое солдат, увидев, что мы тащим раненого пленника, побежали к нам на помощь.

– Товарищ капитан! Мороз! – увидев командира пограничников, позвал я. – Срочно позовите санинструктора. Этого человека надо привести в чувство хоть на время и допросить. А потом отправить его в особый отдел к лейтенанту Званцеву.

Мы подняли раненого под тент в кузов полуторки, и через несколько минут санинструктор привел его в чувство. Раненый со страхом стал озираться, смотрел на нас троих и в панике пытался отползти назад. Но борт машины мешал ему, и он просто прижался к нему, трясясь мелкой дрожью от шока.

– Кто вы такие? Какое подразделение? Быстро! – приказал я, стиснув в кулаке воротник пропитанной потом гимнастерки пленника.

– Вы что, товарищи, – залепетал серыми губами раненый. – Я же свой, я же красноармеец!

– Не теряй времени, – холодно вставил Сосновский и вытянул из кобуры свой ТТ. – Хочешь жить – говори. Не хочешь, то по условиям военного времени мы тебя как врага и шпиона пристрелим и бросим здесь. Некогда нам препирательствами заниматься. Ну? Абвер? Какое подразделение?

– Нет, не абвер, – наконец покачал головой раненый, устало откинувшись головой на доски борта машины. – Вермахт. Подразделение «Бранденбург-800».

– Какая стоит задача?

– Диверсии в тылу Красной армии, уничтожение этого моста совместно с десантной группой вермахта.

– Состав, количество, кто командир?

– Примерно тридцать человек. Разбиты на три группы, работали в разных районах. У каждой группы своя задача. Командира называют лейтенант Вальтер Фрид. Я его не знаю. Видел только один раз перед отправкой за линию фронта.

– Мороз, отправь его под усиленной охраной в особый отдел, – раскрывая планшет, попросил я. – Я сейчас напишу записку Званцеву. Пусть твои бойцы передадут ему из рук в руки.

В записке я просил Званцева очень обстоятельно допросить пленного. Просил оказать ему медицинскую помощь, чтобы можно было из него выжать максимум информации. Что за группа в нашем тылу, кто входит в ее состав. И самое главное, побольше информации об этом Вальтере Фриде. А через полчаса мы с Сосновским переехали на другую сторону и двинулись по проселку вдоль реки. По сведениям майора Кожевникова, немцы стали перебрасывать свои силы южнее, и здесь, в районе моста, и дальше на северо-восток их активного продвижения можно было пока не опасаться. По крайней мере, день или два. Нам этого времени должно было хватить для выполнения задачи.

Глава 3

Мы снова ехали с Михаилом через поле. Теперь это было другое поле. Там, в засеянных, неубранных и обожженных полях, где валялись повозки, детские вещи, нехитрый скарб сельских жителей, бежавших на восток от войны и попавших под авиационный налет, было все по-другому. Там было другое ощущение общенародного горя. Здесь картина иная – поле боя! Между двумя лесными массивами раскинулись луга, балочки, островки леса. Несколько проселочных дорог прорезали это относительно ровное пространство, соединяя в прошлом местные деревушки. До войны тут были красивые луга, выпасы для скота. А в одном месте я увидел разрушенную старенькую плотину. Видимо, местные жители устроили здесь в свое время пруд для домашней птицы. И этого теперь тоже не было.

И вместо этой красоты и благодати, блаженства струящегося воздуха и песен жаворонков в небесной выси сейчас чернела выгоревшая трава, вывороченные взрывами комья земли, взрытые и изуродованные гусеницами танков когда-то зеленые луга. И как кладбищенские памятники, чернели сгоревшие остовы немецких танков, машин, бронетранспортеров. Здесь фашисты не прошли. Остановили их здесь. Били почти в упор с позиций среди пехотных траншей. Вон там, у дороги, советские войска заняли оборону. Торчат расщепленные бревна, доски, черные головешки. Разорванная снарядом сорокапятка, а дальше две пушки ЗИС с разбитыми откатниками и щитками. А потом я увидел холм, а на нем сбитый из досок и окрашенный белой известью памятник с красной звездой на верхушке. Братская могила!

– Удержали! – прокомментировал Сосновский, уловив направление моего взгляда. – Не отошли, здесь легли, но удержали!

Начинало смеркаться, когда мы поравнялись с прибрежным лесочком. Здесь березки спускались к самой воде, купая в ней свои кудрявые ветви-косы. Мы въехали в лес, сразу почувствовав удивительную тишину. И несмотря на то что где-то в нескольких километрах грохотало, несмотря на наполненный гулом авиационных моторов воздух, в лесу чувствовался какой-то странный, оцепенелый покой. Ни птиц, ни жужжания шмелей, ни пролетающих стрекоз, ни бабочек над лесными цветами.

– Давай вон туда, – указал я рукой на молодой густой осинник. – Спрячем и замаскируем там машину, а к мельнице пойдем пешком. Мне кажется, она тут недалеко. Когда с дороги сворачивали, я видел мельничное колесо на протоке.

– Давай сначала осмотримся, – предложил Михаил, въезжая в осинник и выключая мотор автомобиля.

Забрав из машины оружие, мы некоторое время прислушивались к звукам леса, пытаясь разобрать, таится ли в нем что-то опасное. Но лес молчал. Держа дистанцию между собой не больше десяти метров, мы двинулись через лесок к мельнице. Ветки, сбитые шальными пулями или осколками от близких разрывов, попадались довольно часто. А ближе к опушке мы встретили и несколько воронок от артиллерийских снарядов. Заходила сюда война дня три назад, не позже. На опушке я остановил Сосновского.

– Стой, Миша. Напрямик идти нельзя – слишком открытое пространство. Спуск небольшой, но мы тут будем как на ладони. А если там засада, если о перебежчике знаем не только мы?

– Тогда только берегом, – Сосновский указал на сломанное мельничное колесо, стоявшее в протоке. – Там кустарник, и если пригнуться, то можно пройти незаметно. И до самой мельницы.

– Давай все-таки разделимся, – предложил я. – Сигнал, что приближается свой: три стука, потом два, потом один. Будь осторожен, Миша!

Сосновский ушел по опушке вправо к берегу реки. Я еще некоторое время разглядывал рельеф местности слева, где виднелась заросшая низинка, небольшой намечающийся овражек, бугорок с высохшей на его макушке травой. Пожалуй, можно пройти незаметно, решил я. Если спуститься к низинке метров на двадцать левее. Наметив маршрут и еще раз осмотревшись по сторонам, я двинулся вдоль опушки, стараясь держаться за деревьями, чтобы меня не было видно со стороны мельницы. Пару раз я, низко пригнувшись, подходил к крайним деревьям и внимательно наблюдал за местностью. Сосновского я тоже не видел. Можно было подумать, что он лежит сейчас в укромном месте и наблюдает. Но я уже хорошо изучил Михаила. Излишне осторожным его никак не назовешь. У него быстрая реакция разведчика, он умеет анализировать данные быстро и так же быстро принимать правильные решения. Любопытно, что в самом начале нашего знакомства, когда Платов только собрал нашу группу, я принимал Сосновского за отъявленного бабника. Но потом быстро понял, что это только маска, пыль, которую он пускал в глаза окружающим, привычка казаться не таким, какой ты есть на самом деле, демонстрировать недостатки, странности, слабость в чем-то. И окружающие перестают принимать тебя всерьез. На самом деле Михаил был крепким профессионалом-разведчиком, несколько лет до ареста он работал в Германии, знал немецкий язык в совершенстве. А еще он имел тонкую душу поэта, умел ценить прекрасное, знал наизусть многое из стихов и русских классиков, и немецких.

Сюрприз меня ждал, когда я прошел низинку, прикрываясь зарослями черемухи, и спустился в овражек. Он был узкий и совсем не глубокий. Дождевые и талые воды нашли здесь рыхлую песчаную почву и быстро промыли себе путь к реке. Края овражка были почти отвесными, сыпучими, и поэтому трава на них не держалась. И когда я прошел метров двадцать, то буквально замер в оцепенении, с поднятой ногой, не решаясь ее опустить. Передо мной был артиллерийский снаряд, зарывшийся носом в землю. Пролежал он тут не больше недели, почему-то не взорвавшись во время падения. И то, что снаряд не взорвался тогда, совсем не означало, что он не может взорваться в любую минуту. Тем более что воткнулся он головной частью, где находится ударный детонатор, в рыхлую землю, и малейшее движение этой земли, вибрация от моих шагов могут заставить взрыватель все же сработать.

Я замер, и внутри у меня все похолодело. Язык не повернулся, чтобы выдать какое-нибудь ругательство. Я старался даже не дышать, не то что впустую сотрясать воздух проклятьями. Медленно, очень медленно я опустил ногу и принял устойчивое положение. Животный инстинкт вопил внутри, что нужно бежать сломя голову от опасности, если ты не можешь с ней справиться. Но здравый смысл говорил, что нужно замереть и подумать. Во-первых, уходить надо очень медленно, без рывков, топота, и желательно не спотыкаться. Малейшее сотрясение почвы – и снаряд может взорваться. По склону вправо или влево и выбраться из оврага? Не получится сделать это тихо и без сотрясения почвы. Склоны крутые, рыхлая земля сразу начнет осыпаться. Мало того что потревожишь снаряд, так по этим склонам просто не подняться. Будешь при каждой попытке съезжать вниз на животе и коленях. Назад?

От этой мысли мне, если честно, стало даже страшно. Еще не зная о неразорвавшемся снаряде, я шел очень неосторожно, задевал большие камни, ветки и даже обломок ствола дерева, который сюда попал, видимо, во время грозы. Идти назад нужно по крупному щебню, перешагивать через камни и ветки. Не получится тихо и медленно передвигаться. Значит, только вперед! Только перешагнуть эту притаившуюся смерть. Ни влево, ни вправо. И я шагнул. Два метра до застрявшего в земле неразорвавшегося снаряда стали для меня одними из самых трудных шагов в жизни. Идти, приближаться к тому, от чего лучше всего удирать сломя голову. Но не в данном случае. Я поднимал ногу и ставил ее мягко и осторожно, на всю ступню, плотно. Потом переносил на нее всю тяжесть тела, прислушиваясь к окружающему миру и своим ощущениям. Можно! Теперь поднимаем другую ногу – и все повторяется.

И вот снаряд передо мной, я почти касаюсь его носками своих сапог. Снова я поднял ногу и занес ее над снарядом, чтобы поставить на землю по другую сторону, и тут боковым зрением я уловил движение. Черт бы ее побрал, эту ящерицу. В другой ситуации, в обычной жизни, да и в боевой обстановке я бы и внимания на нее не обратил, мой мозг просто не воспринял бы эту ситуацию, будь я в перестрелке с врагом, сидел бы я в окопе или полз со связкой гранат навстречу танку. Но сейчас, когда нервы напряжены до предела, не потому, что бой, а потому, что за тобой тихо и незаметно охотится смерть, когда все чувства обнажены и напряжены, как перетянутая гитарная струна, готовые вот-вот порваться со звоном, со страшным треском, это еле заметное движение стало для меня заметным и таким же неожиданно страшным, как разворот танковой башни в мою сторону.

Ящерица прошмыгнула по склону и замерла в паре метров от меня. Несколько мелких камешков скатились по склону и замерли. Я понимал, что от такого движения земли ничего страшного не произойдет. Ящерицы бегали здесь в большом количестве, но все равно зрелище было завораживающим. Мелкие камешки, потом камешки покатятся покрупнее, увлекая за собой еще и еще мелкое крошево, а потом… Я отогнал глупые мысли и опустил ногу по другую сторону от снаряда. Очень медленно я перенес центр тяжести на переднюю ногу, убедился, что положение у меня устойчивое, и только тогда стал отрывать вторую ногу от земли. Лоб вспотел, гимнастерка прилипла к спине, но я не спешил. Вторая нога коснулась земли, и снова я стал медленно переносить на нее центр тяжести. Глупо, но если сейчас появится враг, то я перед ним беспомощен и беззащитен. Хотя всегда есть крайняя мера – подорвать снаряд вместе с собой и врагами.

Прошло не менее получаса, прежде чем я добрался до мельницы. Сосновский успел осмотреться вокруг, обойти маленькую мельницу внутри. Я вошел через дверной проем, где дверь криво висела на одной нижней петле, и опустился на лавку у стены. Ноги меня едва держали. Михаил внимательно посмотрел на меня.

– Ты что? – спросил он. – У тебя такой вид, как будто ты трехкилометровый кросс пробежал.

– Хуже, – устало улыбнулся я. – Кросс под постоянным прицелом, например вражеского снайпера. Ожидая постоянно, что вот-вот прозвучит выстрел, а я не знаю откуда и поэтому не могу спрятаться.

– Не понял твоей аллегории, – насторожился Сосновский.

– В овражек не суйся, что бы ни случилось, – пояснил я. – Там в единственном узком месте, где можно пройти, лежит неразорвавшийся артиллерийский снаряд. Причем детонатором в земле. Пришлось рисковать и идти, перешагивая через него. Если бы рванул, ты бы от меня только пряжку от ремня нашел… Ну, у тебя какое мнение? Бывали тут недавно люди?

– Мне кажется, что здесь с месяц никого не было, – покачал головой Сосновский. – Трава не примята. Она успела отрасти с неполоманными стеблями. Четко выделенных тропинок нет, трава проросла даже там, где люди могли прятаться от непогоды или посторонних глаз, не заходя в саму мельницу. Там остатки сарая и еще старый навес. Тоже никаких признаков людей. Тем более окурков или следов испражнений.

– Ждать Бельца внутри нельзя, – осматриваясь, сказал я. – Могут прийти те, кто ловит его. Кто-то может знать о месте встречи или предполагать его. Здесь бой принимать глупо. Ни маневра, ни путей отхода. Протока узкая и простреливается. До реки и зарослей камыша далековато, и до леса вверх по склону не успеешь добежать, если приспичит.

– Мне кажется, я слышал минут двадцать назад звук автомобильного мотора, – сказал Михаил и указал рукой правее лесочка. – Судя по звуку, это не грузовик.

– Тем более, – согласился я. – А еще стоит учитывать возможность прорыва немцев на этом участке, и тогда нам придется уходить по реке, потому что к мосту нам будет не пробиться. Может, машина и спасет, но ее лучше тщательно замаскировать.

– Там, под сиденьем, есть топор. – Сосновский накинул ремень автомата на плечо и выглянул наружу. – Я быстро!

Ночь была тихая и безлунная. Ветер утих под вечер, и всю ночь на небе красовалась россыпь звезд. Даже далекая артиллерийская канонада поутихла. Мы с Сосновским лежали, завернувшись в плащ-палатки, и по очереди смотрели на небо. Не спалось, думалось о многом, и прежде всего о страшной войне, которая нахлынула на нашу Родину, как бешеный накат бушующих волн. Так волны ломают и сносят все, что находится на берегу, и в первые минуты кажется, что не удержать, что нет спасения и нет защиты. Но потом понимаешь, что волны бьются только о берег, что прибрежные скалы хотя и окатывает брызгами, но они стоят, и не сдвинуть их никаким волнам. Так и мне думалось, что за нашими спинами такая же вот скала – вся наша страна, а мы на берегу, потому что мы должны быть впереди.

Сейчас была моя очередь следить за мельницей, а Сосновского отдыхать. Но Михаилу тоже не спалось.

– Как ты думаешь, Максим, что там? – неожиданно спросил Михаил.

– Где? – не понял я. – На мельнице?

– Нет, там, на этих звездах? За этими звездами, в пространстве. А может, и на Луне, на Марсе. Ты смотрел фильм «Аэлита»? Или «Космический рейс»? Он вышел незадолго перед войной. Я тогда был в Москве и видел его в «Ударнике». С девушкой.

На последнем слове Сосновский как-то странно хмыкнул. Наверное, вспомнил о своем образе любителя женщин. Я промолчал. Конечно, я слышал об этих фильмах, но в кинотеатры как-то ходить мне было некогда, да и не относился я серьезно к этому виду искусства. Я больше любил театр. Мы сейчас были на серьезном задании, но мне почему-то не хотелось останавливать Михаила. Может быть, я понимал, что если не мечтать, не думать об этом, то стоит ли вообще тогда сражаться за свое будущее, за будущее своей страны. Но Сосновский замолчал, закрыв глаза. То ли задремал, то ли ушел в свои мысли.

На рассвете снова загрохотало со всех сторон, да так, что нам с Сосновским показалось, что немцы прорываются именно в этом месте в тыл нашим частям. В чистом небе хорошо были видны армады бомбардировщиков с крестами на крыльях. Они с небольшими разрывами шли на восток. Мы ждали наших истребителей, ждали, когда наши соколы встретят врага в небе, и дождались. Две пары юрких И-16 пронеслись буквально над нашими головами над лесом и свечой ушли в небо. Они атаковали немцев сразу, почти без подготовки, зайдя со стороны восходящего солнца. Голубое утреннее солнце прорезали пунктиры трассирующих очередей, треск пулеметов был слышен даже на земле. Один бомбардировщик задымил, второй вдруг стал терять высоту. Мы не успели опомниться, как у третьего загорелся мотор. С одного захода они подбили три самолета врага.

Группа бомбардировщиков рассыпалась и стала разворачиваться. Бой постепенно смещался на запад, и тут я заметил движение на берегу, метрах в ста от мельницы, у самой воды. Я тронул Сосновского за локоть, но он тут же указал мне в сторону дороги. Там появилась запыленная легковая машина. Объехав несколько воронок, машина остановилась, из кабины вышел боец в красноармейской форме и поднял сбоку крышку капота. Он глянул на небо, на воздушный бой и принялся копаться в моторе.

– Время, Миша. – Я постучал пальцем по стеклу наручных часов. – Веди наблюдение, а я иду к мельнице. Мне кажется, что там, у воды, наш клиент. Минут через десять он уже может оказаться в условленном месте. Если что, то дай знать. Можешь просто выстрелить в воздух, если появится что-то подозрительное.

– Давай, – кивнул Сосновский, провожая взглядом машину, которая снова тронулась в путь и скрылась за ближайшим бугром. Из-за шума воздушного боя было не слышно звуков автомобильного мотора.