Текст книги "Субмарина меняет курс"

5

Светло-коричневый «BMW» мягко притормозил перед полосатым шлагбаумом контрольно-пропускного пункта военно-морской базы, стекло водительской двери медленно поползло вниз, и шофер протянул бумаги дежурному унтер-офицеру береговой охраны в обычной форме вермахта, но с якорем на рукаве шинели. Тот внимательно просмотрел пропуск, предписание, наклонился и заглянул в салон «BMW», профессионально-цепким взглядом «ощупал» сидевших сзади двух офицеров в военно-морской и эсэсовской форме, терпеливо ожидавших конца проверки, удовлетворенно кивнул, вернул шоферу бумаги, затем небрежно козырнул и махнул ладонью солдату – шлагбаум тут же взметнулся в положение «подвысь», и машина медленно двинулась на территорию базы…

Склады, мастерские, казармы, каналы, пирсы и доки – все здесь строилось по принципу необходимого минимума плюс наивозможной незаметности и неуязвимости с воздуха. Отсюда лодки прославленных подводников «папаши Карла» уходили на боевое дежурство в Атлантику, на Балтику, добирались до союзных конвоев в холодном Баренцевом море и сюда же возвращались, израсходовав запас торпед – с пустыми емкостями для горючего и порой весьма и весьма потрепанные авиацией и всякого рода морскими охотниками русских и союзников. К началу сорок четвертого немецкие подводные лодки уже никак не могли похвастаться тем, что они безраздельно господствуют «на морях-океанах» – эпоха безнаказанной охоты за транспортами практически по всей Атлантике и европейским морям закончилась… Это в первой половине сорок второго бравые ребята Деница довольно лихо обстреливали побережье Америки и топили все подряд корабли, не особенно всматриваясь через перископы в цвета флагов и не делая различия между военными судами и всякими там «торгашами-сухогрузами и пассажирскими корытами». Взметая в ярко-голубое небо густые облака черного вонючего дыма, горели нефтеперерабатывающие заводы и танкеры, и пронзительно-страшно кричали прощальные сиплые гудки расстрелянных торпедами транспортов, уходивших в стыло-мрачную глубину океана. Тогда слова президента Рузвельта, сказанные еще задолго до бойни в Перл-Харборе, еще до вступления США в войну, о том, что «пусть никто из американцев не думает, что Америка избежит войны, что она найдет пощаду, что на западное побережье не нападут…», полностью оправдались… Безнаказанность для «стай морских волков» была вещью весьма приятной, но на этом свете все когда-нибудь кончается: если в сорок втором подводники Деница могли утопить пару сотен кораблей, потеряв всего лишь десяток лодок, то к началу сорок четвертого картина здорово изменилась – союзники подводные лодки немцев научились топить и теперь счет шел почти один к одному! Судоверфи рейха клепали лодку за лодкой, а их топили одну за другой. К концу войны из 820 немецких подлодок, участвовавших в «битве за Атлантику», 781 погибла. Из 39 тысяч немецких подводников уцелело к маю сорок пятого только семь тысяч: при всей своей заботе о «морских героях рейха», гроссадмирал Дениц не очень-то их жалел: «На войне как на войне», «Deutschland uber alles!» – Германия превыше всего!..

– М-да, дружище Хейтц, веселенькое местечко… – Кремер выбрался из машины, устало потянулся и скептически окинул взглядом серые постройки, стылую грязно-серую воду, неприветливо шумевшую в акватории бухты, продуваемой промозглым сырым балтийским ветром, и мглистые рваные облака, сквозь которые тщетно пытались пробиться бледно-желтые лучи вечернего усталого солнца. – Вообще-то по мне лучше уж сгореть в танке во время веселой заварушки на суше, чем утонуть как крысе в запаянной жестяной банке в этой грязной луже, которую вы, моряки, гордо именуете «морем»!

– С вашего позволения – корветенкапитан Хейтц, штурмбаннфюрер… – суховато поправил товарища Хейтц, судя по всему, почувствовавший себя дома – корветенкапитан с удовольствием вдохнул полной грудью свежего соленого ветра и привычно поднял воротник шинели. – Кажется, мы с вами на брудершафт еще не пили…

– Так в чем проблема! – штурмбаннфюрер многозначительно покачнул объемистым портфелем и язвительно поинтересовался: – А скажите, уважаемый корветенкапитан, вы испытываете такую неприкрытую неприязнь лично ко мне, или вам малосимпатично само учреждение, которое я в данный момент представляю? А вообще-то напрасно вы все это – так или иначе, мы будем какое-то время работать вместе и будем неразлучны, как пара рельсов, у которых одна лишь задача – довести состав до пункта назначения…

– Насколько я знаю, рельсы так никогда и не пересекаются, несмотря на свою задачу. А если я вам скажу, что недолюбливаю ребят с «мертвой головой» на фуражках, тогда что? – Взгляд Хейтца выражал едкую иронию и любопытство одновременно. – Заломаете мне руки и сдадите гестапо?

– Да нет, не сдам. Пока… А что скажу… Скажу, что вы или, извиняюсь, не очень умный человек, или довольно рискованный и отважный. Время покажет – посмотрим… Кажется, нас наконец-то встречают… Не пойму только, кто он по званию – совершенно не разбираюсь в ваших морских штучках?

– Это оберфенрих цур зее – выпускник военно-морского училища, уже исполняющий обязанности офицера, но звание ему еще не присвоили. Нечто вроде «почти лейтенанта». Со временем разберетесь, штурмбаннфюрер! – Хейтц козырнул в ответ на приветствие «почти лейтенанта», бодро отрапортовавшего, что он «уполномочен встретить и проводить уважаемых гостей на японскую субмарину». – Ну что ж, провожайте…

Кремер, не преминув с дружелюбной усмешкой поправить корветенкапитана, что к нему вообще-то следует обращаться «господин штурмбаннфюрер», молча двинулся за моряками куда-то в глубь базы, где, по-видимому, и пряталась от любопытствующих глаз вражеских летчиков могучая океаническая посудина «союзников по оси – тройственному союзу Германии, Италии и Японии»…

Японская субмарина, укрытая невероятных размеров маскировочной сетью, лениво шевелившей под ветерком нашитыми на ней лоскутками, действительно впечатляла своими размерами – чуть более ста двадцати метров, почти вдвое длиннее обычной лодки германского флота серии «U». Офицеры в сопровождении немецкого оберфенриха цур зее поднялись по шатким мосткам на борт лодки, где «почти лейтенант» и сдал гостей на руки хозяев субмарины в лице, естественно, узкоглазого и невысокого лейтенанта японского. Тот четко отдал офицерам дружественного рейха честь, скороговоркой пробормотал что-то вроде «мы рады приветствовать на суверенной японской территории доблестных офицеров германского фюрера» и широким жестом указал на высокую рубку, где виднелась откинутая большая крышка люка, ведущего в объемистые недра лодки. Кремер обреченно вздохнул, подобрал длинные полы черного кожаного плаща и шагнул вслед за корветенкапитаном и «поводырем» на ступени лесенки, поднимавшейся наверх, не преминув по пути отметить большую группу японцев, суетившихся вокруг открытого грузового люка и загружавших на борт с помощью крана-лебедки какие-то странные ящики, обшитые серыми свинцовыми листами, – погрузка как погрузка, разве что обращались потомки самураев с ящиками с осторожностью невероятной, словно под тонким слоем свинца таились изящные изделия из тончайшего стекла или прозрачно-нежного фарфора…

Капитан лодки полковник Накамура – странно, но у японцев на флоте звания оказались, как пояснил Хейтц, такими же, как и в сухопутных силах, и на петлицах капитана поблескивали три звезды при трех красных просветах – ничуть не напоминал растиражированный карикатуристами образ японца: ни очков, ни громадного размера выступающих зубов, ни маленьких кривых ножек. Накамура был строен, сухощав, лицом тверд и хмур, властный взгляд прикрытых тяжелыми веками глаз был умен и жесток – штурмбаннфюрер сразу же про себя окрестил его «настоящим Самураем». Капитан выслушал рапорт прибывших офицеров, деловито кивнул и пригласил «чувствовать себя как дома», а на дежурный вопрос: «Как господину Накамура понравилась наша Балтика?», чуть скривив губы в улыбке, ответил: «Очень красивые, суровые края! Здесь хорошо воевать и умирать, но жить – плохо! Жить нужно в Японии, где красивые сосновые леса, голубое небо, теплое море и великая священная гора Фудзи…» На этом «высочайшая аудиенция» закончилась, и лейтенант повел гостей обустраиваться в отведенной им каморке с гордым наименованием «гостевая каюта», причем на всем протяжении долгого пути по узким коридорам и закоулкам лодки Кремер все никак не мог решить для себя: капитан шутил, или просто издевался над европейцами? Один дьявол знает, когда и что эти азиаты имеют в виду… Вроде бы улыбается, собака, а на самом деле собирается пырнуть тебя… мечом самурайским…

Каюта оказалась невелика: две узкие койки, столик, шкафчик для одежды и непременная гравюра с видом Фудзиямы, морских волн и кривых разлапистых сосен. Кремер скептически оглядел «номер», аккуратно повесил плащ в шкафчик, выложил в крохотную тумбочку несессер и туалетные принадлежности, затем из таинственных недр портфеля была извлечена бутылка желтовато-золотистой жидкости, сверток с бутербродами, после чего штурмбаннфюрер широким жестом указал на столик:

– Прошу вас, господин корветенкапитан! Думаю, нам стоит выпить по рюмке этого чудесного напитка за успешное плавание и за непременные семь футов под килем! Не сомневайтесь, это айнциан – знаменитая баварская водка на травах, любимый напиток нашего уважаемого группенфюрера Мюллера, с которым я работаю, так сказать, в смежных конторах…

– Я не очень люблю водку, – Хейтц виновато пожал плечами, но на сверток с закуской посмотрел с интересом.

– Ах, вот как… Что же вы предпочитаете? Французский коньяк, рейнские вина, английский джин или шотландское виски с дымком? Не бойтесь, я не обвиню вас в измене только лишь потому, что вы любите американскую самогонку вместо нашего яблочного шнапса! Кстати, бригаденфюрер СС Шелленберг курит исключительно американские «Кэмел», но даже старина Мюллер не спешит упрекать его в отсутствии патриотизма… Итак?

– Я вообще-то пиво люблю – нормальное баварское пиво… Но ради такого случая с радостью выпью и вашего айнциана… герр штурмбаннфюрер!

– Вот и славно, господин корветенкапитан, а то мы что-то неправильно ведем себя, а нам еще до-олго работать вместе… – Кремер ловко разлил золотистую водку по сверкающим чистотой стопочкам, хозяйственно разложил на салфетке бутерброды с ветчиной, красной рыбкой и сыром и торжественно провозгласил: – За боевое братство СС и Кригсмарине! Прозит…

Хейтц, несмотря на любовь к баварскому пиву, баварскую водку тоже «признал» и еще более охотно закусил рыбкой и ветчиной, хотя от штурмбаннфюрера не укрылась легкая гримаса, пробежавшая по лицу моряка при словах тоста «за СС».

– Все-таки вы нас не любите, дружище… А вообще-то, за что, а?

– Хотите, чтобы я ответил честно? – Хейтц вопросительно прищурился.

– Естественно, как и подобает между порядочными офицерами…

– А как, по-вашему, должен относиться потомственный военный моряк к ребятам из айнзатцгрупп, которые воюют с бабами и ребятишками, живьем сжигая их из огнеметов?

– Смело… – после некоторого молчания усмехнулся Кремер. – В чем-то даже безрассудно – я бы на вашем месте так, пожалуй, не смог… Хорошо, я отвечу! Во-первых, я уважаю смелых людей с позицией и даю вам слово офицера, что ни словом не упомяну об этом разговоре в рапорте о нашей работе. Во-вторых, я никогда не воевал с бабами и сопливыми детенышами, хотя действия наших айнзатцгрупп всегда были лишь ответными карательными мерами – если жители русской, польской или черт знает какой деревни убивали немецкого солдата или укрывали солдат вражеских. Или в ответ на бесчинства партизан. Причем партизаны отлично знали, что за их действия ответят мирные жители и все равно вредили немецкой армии! Кроме того… Война – это не марши и парады после небольшой потасовки! Война – это кровь, грязь и смерть! В мирное время мы за убийство сажаем в тюрьму, на войне – убийц награждаем орденами, нет? Подождите, я еще не все сказал! По-вашему, СС – звери… А английские летчики, убивающие своими бомбами немецких детей, миротворцы с цветочками в руках?! А вы, доблестные волки Деница, всаживающие в брюхо мирного круизного лайнера торпеду с тремя сотнями килограммов тротила, «честные солдаты»?! А вы, дружище, слышали, как страшно кричат «чужие» дети, тонущие в океане вместе с этими кораблями?…

Летчик «просто» открывает бомболюк, вы, подводники, «просто» жмете кнопку пуска торпеды и гордитесь, что руки у вас «чистые»! Только вот ведь какая штука получается: и наши летчики очень любят поразвлечься и пострелять из пулеметов по обезумевшим от ужаса, мечущимся по дорогам мирным беженцам; и подводники «героически» расстреливают пытающихся спастись беззащитных пассажиров с торпедированных ими судов; а парни Гудериана просто обожали утюжить гусеницами своих танков полевые госпиталя русских вместе с ранеными! И после этого вы, герр Хейтц, смеете морщить нос и говорить мне, что у «парней из СС руки в крови по локоть»?! Я бы очень не советовал вам, дружище, выяснять, на чьем мундире больше кровавых пятен – результат может здорово вас огорчить… Так что, не будем считаться, кто же из нас худший, кто из нас более «грязный» убийца! Извините за цинизм, дружище Георг, но мы с вами в одной лодке, одно дело делаем… Мы, немцы, все служим Великой Германии и фюреру! Я, вступая в ряды «черных» СС, клялся быть верным солдатом Адольфа Гитлера, и если он прикажет – я без малейших раздумий буду убивать… Вот так, дружище… Еще раз позволю себе напомнить вам: все это – война!

– Да, в одной лодке – каламбур получается, – в голосе корветенкапитана слышалась скорее грусть, чем неприязнь. На этом неприятный разговор и завершился, потому что в дверь каюты деликатно постучался японский унтер-офицер и пригласил «уважаемых господ офицеров» к капитану…

По дороге к хозяину субмарины Хейтц размышлял о том, что эсэсовец излагал, в принципе, все верно, разве что только самую малость лукавил: не то намеренно, не то по забывчивости штурмбаннфюрер не упомянул миллионы евреев, расстрелянных, удушенных в газовых камерах и сожженных в печах концлагерей… Не сказал Кремер и о тысячах и тысячах русских, поляков и многих других, угробленных в тех же концлагерях. Сюда же можно причислить и десятки тысяч немцев – коммунистов, обычных граждан, просто несогласных с режимом, наконец, калек и душевнобольных, которых тоже «убрали в целях очищения нации от человеческого гнилого хлама»! О подвалах гестапо в мрачном здании на Принц-Альбрехтштрассе моряку даже и вспоминать не хотелось… И все это – СС, «верные черные овчарки фюрера»… В сравнении с делами СС тонущие корабли, страшные бомбежки и летчики союзников, которых согласно приказу Геринга расстреливали на месте наряду с диверсантами-парашютистами, уже не казались корветенкапитану такими уж преступлениями – что поделаешь, действительно война…

На этот раз Накамура пригласил офицеров в штурманскую рубку, где хозяин субмарины сразу же затеял лишь одним им понятный разговор-совещание с корветенкапитаном, и штурмбаннфюрер мгновенно заскучал, вынужденный выслушивать все эти «мили, кабельтовы, фарватеры» и прочие морские термины, которыми сыпали «морские волки», шустро вышагивая блестящим циркулем по картам морских и океанических коммуникаций.

– Так… Через Кильский канал мы выходим в Северное море, а там… Нам главное благополучно миновать Па-де-Кале… Ла-Манш, затем Бискайский залив – там масса неприятных сюрпризов в виде минных заграждений, противолодочных сетей, не говоря уже о шастающих там морских охотниках англичан… Потом мы обогнем южную оконечность Африки и дальше вот сюда – так получается на тысчонку миль больше, зато безопаснее…

Будем держаться чуть в стороне от основных «дорог» – вполне вероятно, что о нашем походе могут разнюхать союзники и тогда они сделают все, чтобы попытаться заставить всплыть и далее захватить лодку вместе с грузом! Или утопить, в конце концов…

– Господа офицеры, – решительно прервал беседу капитанов эсэсовец, мгновенно навостривший уши при последних словах Накамуры, – прошу прощения, что вторгаюсь в ваш увлекательный разговор, но вынужден вам сообщить, что мной получен строжайший приказ рейхсфюрера: ни в коем случае не допустить захвата подводной лодки противником! При любой реальной опасности корабль должен быть уничтожен вместе с грузом и, естественно, экипажем!

– Уважаемый господин штурмбаннфюрер… – после некоторого молчания, во время которого японец недоуменно переглянулся с Хейтцем, начал Накамура на хорошем немецком, произнося слова своей речи чуть замедленно и преувеличенно внятно, словно втолковывал всем известные и понятные вещи недоумку. При этом в суженных глазах «самурая» плескались явно нешуточные жесткость и угроза: – Весьма сожалею, что вынужден говорить вам эти, любому моряку известные, вещи, что на любом судне есть только один хозяин – капитан! Он – первый после Бога. И только он может принимать решения и казнить и миловать! Повторяю – только капитан! А все остальные беспрекословно выполняют его приказы, не смея и думать о какой-либо самодеятельности!! Надеюсь, мы поняли друг друга, господин представитель уважаемого рейхсфюрера… Кроме того, мы отнюдь не собираемся становиться легкой добычей для врагов – гроссадмирал Дениц, понимающий в военно-морском деле все же немножечко больше господина Гиммлера, придумал замечательный план, который позволит нам слегка одурачить противника…

– Герр Кремер, неужели вы думаете, что мы стремимся поскорее попасть в лапы союзников и сдаться? – насмешливо улыбаясь, примирительным тоном сказал корветенкапитан. – Уж поверьте, герр штурмбаннфюрер, мы хотим успешно провести субмарину в порт назначения ничуть не меньше вас… и не меньше герра рейхсфюрера!

– И мы ее проведем! – суровея и так далеко не ласковым лицом, подытожил Накамура, невольно подтверждая факт создания некоей «коалиции» моряков против выскочек из СД, сующих свои длинные носы куда надо и куда не следовало бы… – В этом вам ручаюсь я – полковник Накамура, капитан императорского флота Японии!..

Хлопотливо стучали-лопотали мощные компрессоры, нагнетая в огромные баллоны японской подлодки сжатый воздух, наполнялись пресной водой цистерны, а через черные масляные шланги в объемистые танки вливались последние литры солярного топлива…

…Корветенкапитан вместе с эсэсовцем небрежно облокотились на леерные ограждения высоко поднимавшейся над корпусом лодки рубки и неторопливо докуривали «прощальные» сигареты, наблюдая, как четко и слаженно, без ненужной суеты, работает команда Накамуры, готовя лодку к отплытию, или – как машинально поправил Кремера Хейтц – к выходу в море, поскольку корабли не «плавают», а именно «ходят». Штурмбаннфюрер добросовестно пытался запомнить, что на подлодке потолок именуется «подволок», что вообще на любых судах нет «повара», «туалета», «веревки» и «ограждений», а есть кок, гальюн, конец и леера, но быстро запутался и на все свои попытки «перековаться в морского волка» попросту со смехом махнул рукой. Особенно развеселило эсэсовца сообщение, что на флоте нет команды «отдать концы!» – есть «отдать швартовы!», а концы, как оказалось, «держат, вяжут, принимают и бросают»! После этого курса «морского ликбеза» Кремер окончательно признал, что в капитаны он не годится, и добавил, что отсутствие команды «отдать концы» его решительно успокоило, и он теперь всецело доверяет «настоящим морякам» – капитану Накамура и корветенкапитану Хейтцу…

Мглистое солнце на несколько минут проглянуло сквозь рваные низкие облака, мутно-серым одеялом затянувшие небо над Балтикой, и с интересом рассматривало длиннющую подводную лодку, медленно вытягивающую под мерный рокот дизелей свою обтекаемую тушу из-под маскировочной сети – словно сама покровительница Японии, богиня Аматерасу, благословляла подлодку «Сен-Току» на нелегкое плавание в мрачноватых глубинах океана…

Прозвучали последние команды, с глухим стуком, смягченным толстыми резиновыми уплотнителями, захлопнулись последние люки, и подлодка, безропотно подчиняясь капитанскому приказу «срочное погружение!», приняла в свои цистерны балласт, повернула горизонтальные рули-плавники и, влекомая шестнадцатью тысячами лошадиных сил, упрятанных в двух могучих дизелях, медленно ушла под воду… Ни шумного, сверкающего медью оркестра, выдувающего бравурные марши, ни прощальной тревожно-пронзительной сирены корабельного ревуна – ничего этого не было. Загадочная дама по имени «Тайна» не терпит лишнего шума, ведь от него бывают только неприятности…

Кроме странного груза в свинцовых ящиках и двух немецких офицеров «Сен-Току» уносила в глубину еще одного непонятного гостя: средних лет крепкий мужчина в чуть мешковатом гражданском костюме, большую часть времени проводивший в своей отдельной «каморке-каюте» и в разговоры ни с корветенкапитаном, ни с эсэсовцем не вступавший, – мужчина вежливо раскланивался, учтиво улыбался, но знакомиться с товарищами по путешествию не спешил. Единственное, что все-таки удалось выяснить, так это то, что незнакомец прекрасно говорит по-немецки и является представителем самого рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Узнав о существовании непонятного «конкурента», штурмбаннфюрер явно почувствовал себя уязвленным и пробормотал что-то вроде: «СД ему мало, прислал еще какого-то бандита…»

После короткого совещания по поводу внешности незнакомца, моряк и эсэсовец сошлись во мнении, что мужчина явно не японец, но, безусловно, тоже восточных, монголоидных кровей, на что Кремер тут же язвительно пошутил: «Да хоть черномазый из Алабамы, лишь бы он не оказался арабским убийцей-ассасином или индусом из секты душителей!»

Обтекаемая туша «Сен-Току» ходко шла в морских глубинах, распугивая серебристые рыбные стаи, а в ее теплом, тускловато освещенном нутре пассажиры укладывались спать.

– Кстати, герр корветенкапитан, вы не храпите? – настроенный благодушно после парочки рюмашек доброго айнциана, поинтересовался у соседа по каюте Кремер. – Нет? Ну и замечательно, а то я сплю очень уж чутко, а выспаться хочется чертовски… Да, и вот еще что… Надеюсь, мы отныне если и не закадычные друзья, то уж не враги точно! А если я все-таки немножечко ошибаюсь, то хочу заранее вас предупредить: если вдруг вам захочется меня придушить ночью, то имейте в виду – я переломаю вам руки еще до того, как они коснутся моего нежного горла… – Эсэсовец сладостно потянулся, протяжно зевнул и, уже засыпая, проворчал: – нет, в танке все-таки лучше, черт меня подери…

«…Вот и все, ребятки… Люки задраены, лодка на глубине, и никуда ты, милок, отсюда не денешься! Как говаривали товарищи в теплой Испании: “Патриа о муэртэ! Но пассаран!” – “Родина или смерть! Они не пройдут!” Там “они” все-таки прошли, собаки фашистские… Там целые интербригады бились на нашей стороне, а вот здесь я – один. И просто сдохнуть я не имею никакого права: я должен доказать, что и один в поле – воин! Как Ильюшка Муромец – вышел в поле, махнул молодецкой рученькой и побил рать неисчислимую… Рать в поле мне, конечно, не побить, но задание я выполню… Только воевать придется по завету товарища Суворова – не числом, а уменьем! Это невероятно трудно и опасно, но я буду воевать, и в этой войне для меня есть только два слова: “наступление” и “победа”… Другие, вроде “не могу больше, братцы!” и “все пропало, нам конец!” – я просто забуду… Иначе нельзя, никак нельзя…» – засыпая, думал советский разведчик…