Текст книги "Покойники в доле"

Глава пятая
Франческа Коломбо
Карибское море, июль 1686 года

Море бывало разным. Золотисто-зеленым в погожие дни, когда в прозрачной глубине можно было разглядеть косяки снующих рыбок; в темные ясные ночи оно было похоже на кусок лионского бархата, расшитый серебром, и неразличимо сливалось с таким же иссиня-черным, неестественно близким небом. Шторм сводил лик моря морщинами, и тогда оно становилось опасным и непредсказуемым. Впрочем, оно всегда было таким.

Даже когда штиль разглаживал, успокаивал суровое лицо, оно добродушно, слегка извиняюще улыбалось, торопясь отблагодарить за терпение и морскую сноровку свежим бризом. Но над серебристой гладью появлялся стремительный острый плавник, и сердца рыбаков сжимал страх. Акулы. Отец называл их душами потонувших пиратов…

Женщина старалась не вспоминать прошлое. Сейчас ее звали Франческа Колонна, и ей рукоплескала самая взыскательная публика Италии и Франции. Она научилась принимать цветы и комплименты и вежливо, но твердо отказывать поклонникам. Ну а то, что петь со сцены – значит тешить дьявола – в это она никогда особо не верила, не смотря на заверения святых отцов.

Она постаралась забыть, что когда-то ее звали иначе, что у нее был отец, а потом – муж. Но иногда, в такие минуты, как сейчас, прошлое возвращалось, и с этим ничего нельзя было поделать. Чаще всего это случалось, когда женщина смотрела на море.

Она привыкла ненавидеть море. Сначала море отняло у нее братьев. Неаполитанские рыбаки – они вышли в море, пренебрегая тревожными признаками, потому что их бедной семье нужны были деньги. Они не вернулись. Мать, красивая и очень набожная женщина, усмотрела в этом кару Всевышнего. Прижимая к себе маленькую дочку, она часами выстаивала на коленях перед печальным ликом Мадонны, призывая на свою голову все беды и умоляя оберечь дочку. Тогда она так и не дозналась, в чем был грех ее матери, которая казалась ей ангелом.

Она узнала это намного позже, через несколько лет, когда госпожа Валентина уснула под самым дешевым надгробьем на кладбище для бедных. Горько-соленый ветер Неаполя был единственным, кто плакал тогда вместе с дочерью.

Некоторое время она жила шитьем. Потом появился громадный, широкоплечий, еще не старый, но совсем седой человек. По-итальянски он говорил плохо, а из местного диалекта, родного для госпожи Валентины и ее дочери, знал лишь несколько слов. Впрочем, их хватило, чтобы объясниться. Незнакомец оказался ее отцом.

Что заставило его много лет назад покинуть Валентину и детей, и почему он вдруг решил вернуться, она спросить не решилась.

Ей трудно было выучить слово «отец», которое в ее детской головке связывалось лишь с понятием «отец небесный». Незнакомец не настаивал. Он накупил ей красивых платьев и увез сначала на свою родину – во французский портовый город Марсель, потом ей довелось увидеть блестящий Париж и познакомиться с маэстро Франчини, своим знаменитым соотечественником. До этого дня такое прекрасное пение она слышала только в капелле. Опера стала ее храмом, но, увы, ненадолго.

Они опять собрались, кидая в саквояжи все, что попадалось под руку, без разбора, бросая на произвол судьбы то, что не помещалось в экипаже. До девушки, наконец, дошло, что они бежали.

Их приютила хмурая холодная Англия, где к ней впервые привязался этот кашель.

Они жили в рыбацкой деревне, так похожей на ту, где она родилась и выросла. Только небо над деревушкой было другим, и солнце редко радовало своим теплом. В сущности и море… тоже было другое – холодное и мрачное. Жизнь английских бедняков почти не отличалась от жизни таких же бедняков Неаполя. Разве тем, что они говорили на другом языке, теплее одевались и не молились Мадонне. Она умела чинить сети и быстро подружилась с хозяйкой приютившего их дома. Отца здесь побаивались и звали «мастер Джерри». Но кашель продолжал донимать девушку, и отец поспешил ее увезти.

И снова начались скитания, постоялые дворы, чужой запах от постелей, наемные лошади, смесь языков и быстро исчезающие из памяти лица.

Некое подобие дома она обрела лишь в Толедо. Здесь не было итальянской оперы, но была красивая церковь. Чтобы возместить дочери потерянные уроки пения и хоть как-то занять девушку, отец стал учить ее читать по старой, потрепанной французской библии. Дело пошло быстро. У девушки оказался цепкий ум и хорошая память. Эти уроки сблизили отца и дочь.

Однажды, перевернув страницу, она увидела тщательно выведенные тушью на широких полях непонятные знаки и цифры.

– Это координаты, – вздохнув, пояснил отец, – широта и долгота. Их используют моряки и путешественники, чтобы точно указать место.

– И что за место указывают эти цифры? – быстро спросила она.

Отец усмехнулся в седую бороду, потрепал ее по щеке и подвел к большой карте, разложенной на столе в его кабинете. Толстый, узловатый палец ткнул в место, которое, на ее взгляд, не отличалось ничем особенным.

– Что там такое? – спросила дочь, с любопытством разглядывая цветную карту.

– Еще не знаю, – покачал головой старый моряк. – Время покажет, может быть, большое поместье с розами и фонтанами. Этакое королевство, где ты будешь королевой. А может быть, моя могила.

– Не говори так, отец! – вскрикнула девушка и сжала его ладонь, широкую, намозоленную о жесткие шкоты, – ты меня пугаешь.

– Это хорошо, – произнес моряк, и лицо его странно ожесточилось, – чем больше будешь бояться, тем крепче запомнишь то, что я тебе сейчас скажу. Это, – он снова обвел точку на карте жестким квадратным ногтем, – Золотой остров. Там лежит твое приданое. Его стерегут демоны, потому, милая, что твой отец – дьявол.

Дочь вздрогнула и с ужасом вгляделась в светлые холодные глаза. Он не шутил.

– Ты – юная и чистая. Такая, какой была Валентина. Возможно, вскоре нас разлучат. Ничего не бойся. Денег у тебя достаточно. Я приготовил маленький дом в предместье. Там у тебя будет все необходимое, и никто не спросит, кто ты такая. Если останешься одна, без меня, Человек с Отстреленным Ухом проводит тебя туда. Тебе будут говорить обо мне много ужасного. Не все будет правдой, моя девочка, но кое-чему тебе придется поверить ради собственного блага. Я сделаю все, чтобы в скором времени вернуться к тебе но, возможно, мне это не удастся. Не прошу помнить меня… Помни то, что заслуживает памяти: Валентину и клад на Золотом острове.

Спустя два дня после этого разговора отца увели альгвасилы, и дочь с ужасом узнала, что седой человек, который незаметно стал ей дорог – Жером Ферье, пират и разбойник, знаменитый своими набегами на колонии. За его голову в Италии и на родине была назначена награда. Нашлись у него враги и в Испании.

Через час после его ареста появился Человек с Отстреленным Ухом, которого ей велели слушаться.

Но она заупрямилась, осталась в доме и с христианским смирением встретила шквал ненависти и презрения. Молва быстро распространила слухи… В ее окна швыряли камни, женщины простолюдинки плевали ей на подол, когда она в сопровождении молчаливого Человека с Отстреленным Ухом шла в церковь и обратно. Она ни на что не обращала внимания. Лица мучеников сияли перед ее духовным взором, призывая к смирению. Своей жизнью и смертью (если того потребует Господь) она должна была искупить грехи своего отца. Искупление началось.

Куда бы она не направилась, потери следовали за ней. Вслед за отцом она обрела и тут же потеряла мужа. Впрочем, об этой потере она сожалела только по-христиански. Дон Мигель де Кастильяно, знатный испанский гранд, жил в грехе и умер в грехе. Без покаяния и святого причастия.

Теперь на ней лежало бремя вызволения из чистилища уже двух заблудших душ. Она удвоила часы молитв, пожертвовала церкви все, что имело хоть какую-то ценность. Подавала нищим. Принять от Карлоса, своего пасынка щедрый дар – поместье, она не посмела, и сожгла дарственную в камине, чтобы не впасть в искушение.

То, чего она опасалась, случилось ночью, спустя три месяца после удачного побега юного Карлоса. Стояла промозглая сырость. В большом, но пустом доме топили только две комнаты – ее и Беатрис. Ей не спалось. Она пыталась читать, но знакомые строки Евангелия казались ей зловещими. Неожиданно на улице послышался злобный лай собак. Почти сразу прозвучали два выстрела, и лай сорвался на жалобный скулеж. Вскоре все стихло. Она поспешно оделась, схватила свечу и бросилась будить свою наперсницу. В дверь заколотили чем-то тяжелым, но Коломба знала, что выломать ее трудно, и, по крайней мере, несколько минут у нее есть. А может и больше.

Беатрис безмятежно спала, не слыша светопреставления на улице, и Коломбе пришлось хорошенько встряхнуть ее, прежде чем девушка открыла заспанные глаза.

– Срочно одевайся и иди за мной, – приказала она, поспешно связывая в узел теплое платье и чулки Беатрис.

– Что случилось? – перепугалась девушка.

– На дом напали, – коротко отозвалась Коломба и, не вдаваясь в объяснения, вытолкала Беатрис в коридор.

В двери продолжали колотить.

Спустившись вниз, Коломба сунула узел в руки Беатрис.

– Подержи.

А сама быстро закатала край толстого ковра. Под ним обнаружился люк. В это мгновение на стене, над Коломбой, выросла громадная тень. Беатрис вскрикнула.

– Это всего лишь я, сеньорита, – быстро, успокаивающе, проговорил Человек с Отстреленным Ухом. Он был полностью одет и при шпаге. Из-за пояса торчала пара пистолетов. – Я все видел с чердака, – пояснил он.

– Сколько их? – спросила Коломба.

– Шестеро или семеро. В темноте трудно сказать точнее.

– Лошади есть?

– Оставлены на дороге. По-моему, там крытый экипаж.

Она кивнула, привлекла к себе испуганную и заплаканную Беатрис, поцеловала и перекрестила.

– Храни тебя Господь и Святая Дева Мария.

Потом обернулась к мужчине и не терпящим возражений тоном приказала.

– Спускайтесь. Возьмете в конюшне лошадь. Моя вороная кобыла вынесет вас обоих. Уходите через заднюю калитку и, если сумеете, поставьте в известность алькада.

– Без вас я никуда не пойду, – твердо отрезал он.

– Сейчас не время для бунта. Нужно спасти Беатрис. У нас только одна лошадь и времени совсем нет.

– В таком случае, уйдете вы и сеньорита. Я задержу их.

– Вы глупы, – резко отозвалась Коломба. – Они пришли за мной. Если они не обнаружат меня, то бросятся в погоню. Как долго вы сможете сдерживать семерых? Мы не успеем даже дойти до конюшни.

– Тогда пусть уходит сеньорита. Я остаюсь.

– Вы с ума сошли! – в голосе Коломбы прозвучал нарастающий гнев. – Отправить юную девушку одну, ночью, когда здесь, совсем рядом, бандиты! Это невозможно, и мы не станем даже говорить об этом. Идите же, время дорого.

Стихшие, было, удары в дубовую дверь возобновились с новой силой. Коломба взглянула туда. Потом на Человека с Отстреленным Ухом. Он решительно мотнул головой.

– Капитан найдет меня и на дне моря, чтобы вздернуть на рею, если узнает, что я оставил его дочь, – сказал он очень быстро на родном языке.

– Но здесь вы все равно погибнете, – произнесла Коломба, тоже переходя на французский.

– Тем хуже для меня, – пожал плечами тот.

– Значит, вы погибнете дважды. Здесь погибнет ваше тело, а когда я встречусь с отцом, погибнет ваша честь. Я скажу, что вы трусливо бежали, бросив меня одну.

Человек с Отстреленным Ухом потрясенно уставился на Коломбу.

– Вы не сделаете этого!

– Клянусь Богом, я это сделаю, – обещание прозвучало так хладнокровно, что не оставило места сомнению.

Взгляд карих глаз подтвердил ее решимость. Мгновение Человек с Отстреленным Ухом смотрел на Коломбу, как на Святую Деву – с благоговением. Потом решительно шагнул к Беатрис и подтолкнул ее к люку.

– Беги, девочка. Я остаюсь.

– Но я не могу вас бросить! – воскликнула окончательно растерявшаяся Беатрис.

– Глупый ребенок! Кто же поставит в известность алькада и позовет на помощь? Беги, беги милая. От быстроты твоих ног зависят наши жизни. Ну! – Коломба еще раз перекрестила ее и обернулась к двери, уже наполовину высаженной. За спиной хлопнул люк. Ковер лег на место, и Коломба перевела дух.

Тот день вспоминался потом неясно, урывками. Она плохо помнила, как высадили дверь и ворвались в дом. А когда пыталась вспомнить, перед глазами вставали лишь отдельные картинки: черные плащи нападавших, вытянутые из ножен шпаги. Два выстрела ее защитника, короткий вскрик, глухой удар упавшего тела, дрогнувшее на ветру пламя свечи, скрестившаяся сталь, стоны, тугие, пахнувшие кислым веревки, темный сад со зловещими провалами цветочных аллей, небо, все в серых, перистых облаках, как перепаханное поле. Рогатый месяц, осветивший на мгновение крытый экипаж у дороги, тяжесть теплого человеческого тела, которое небрежно пихнули в экипаж вслед за ней…

Примерно через четверть часа, когда экипаж, подпрыгивая, несся по ухабистой дороге, ей удалось распутать веревки на запястьях. Она нагнулась к неподвижному телу Человека с Отстреленным Ухом и уловила слабое дыхание. Разорвав на полосы свою нижнюю юбку, Коломба перевязала раны единственного защитника. Больше она ничего сделать не могла.

Это было страшное путешествие. Похитители двигались с убийственной скоростью, рискуя загнать коней и перевернуть экипаж. Ночная промозглая сырость захватила сначала затекшие ноги, а потом, казалось, добралась до сердца. Раненый в сознание не приходил.

Коломба молилась, привычно перебирая четки. Ближе к утру они остановились на окраине какого-то маленького городка, и ей, едва приоткрыв дверцу, сунули круглый хлеб, бутыль с теплым вином и шерстяной плед. Видимо, тот, кто ее похитил, знал, что женщина слаба здоровьем, и простуда может ее убить. И это подсказало Коломбе, что смерть ей не угрожает.

День она провела взаперти. Экипаж стоял в каком-то сарае. Сторожили ее четверо. Прислушиваясь к разговорам, она поняла, что это все, кто остался, а всего их было восемь. Человек с Отстреленным Ухом зашевелился, приоткрыл глаза и взглянул на Коломбу осмысленным взглядом. Коломба молилась, не забывая прислушиваться к тому, что делается вокруг. Но все было тихо. Вечером они снова двинулись в путь.

Это изнурительное путешествие закончилось на берегу моря, в маленькой бухте, где их ждала рыбацкая лодка с косым парусом. Ей приказали выходить. Ноги затекли и не слушались, и ей с трудом удалось вылезти. Море билось о прибрежную гальку, с шумом перекатывая мелкие камешки.

Лодка подошла к берегу. Ею правил высокий худой старик со шрамом, рассекавшим левую бровь, отчего один глаз казался кривым. За его спиной стояли двое здоровых молодцов. Не тратя слов, один из похитителей указал на них рукой. Коломба поняла, что ей приказывают забираться в лодку.

– Мой слуга… – произнесла она. – Что вы намерены с ним делать?

Тот же человек безразлично пожал плечами.

– Ему осталось жить несколько часов. Я не получал приказа его добивать.

– А что за приказ вы получили, сеньор, и кто его отдал?

– Лодка ждет, – произнес он в ответ, – и она не может ждать вечно. Вы все узнаете через пару часов.

– Вы не собираетесь мстить ему за своих товарищей? – удивилась Коломба.

– Сеньора. Господь сказал: «Мщение – мой удел», – со странной усмешкой ответил бандит и широко перекрестился.

Машинально Коломба повторила его жест. Он уже шагнул прочь, когда женщину осенило вдохновение.

– Вам заплатили, не так ли? Смерть четверых из вас увеличивает долю живых вдвое.

Похититель живо обернулся и пристально взглянул на нее.

– А хотя бы и так. Вам-то что?

– Я тоже могу заплатить. Если вы поможете мне перенести моего слугу в лодку, я укажу место, где спрятаны большие ценности.

– Что за ценности? – мгновенно насторожился главарь шайки похитителей. Его сообщники, услышав разговор, подтянулись к женщине.

– Сокровища, которые обогатят вас несказанно.

– А не врете, сеньора? – подозрительно скривился один из них.

– Клянусь Господом и Святой Девой, – Коломба вскинула руку, потом вытянула из-под платья тонкий серебряный крестик и прикоснулась к нему губами. – Если там нет великих сокровищ, гореть мне в аду!

– Говорите, – потребовал главарь.

– От дома, где вы побывали прошлой ночью, прямо на юг ведет тропинка. Она пересекает сад и спускается к реке. На берегу стоит маленькая часовая.

– И что? Они в часовне, эти сокровища?

– Да, – кивнула Коломба. – Добыть их легко. Опуститесь на колени перед распятием, прикоснитесь лбом к каменной плите, и дверь отворится…

Разбойники переглянулись и, не сговариваясь, двинулись к экипажу. Когда лодка, приняв на борт Коломбу и Человека с Отстреленным Ухом, отчалила и в несколько широких гребков оказалась на середине бухты, один из разбойников сложил рупором ладони и позвал:

– Эй, сеньора! А что там за сокровища? Дублоны или жемчуг?

Коломба обернулась, приподнялась на колени и звонко крикнула:

– Это спасение ваших бессмертных душ!

Взрыв брани, потрясший бухту, услышали даже в лодке. Старик со шрамом усмехнулся, но ничего не сказал.

Через час лодчонка ткнулась в темный борт старой двухмачтовой каракки с высокой кормой. Старик кивнул головой, приглашая Коломбу подняться по спущенному трапу. Двое молодцов подхватили под мышки длинное сухое тело Человека с Отстреленным Ухом.

И первым, что увидела женщина на борту каракки, было круглое самодовольное лицо с маленькими хитрыми глазками.

– Буэно, Хорхито, вот остальные деньги, – крикнул он, перегнувшись через борт, вложил глухо звякнувший кошелек в ладонь одному из молчаливых мужчин и только после этого обернулся к Коломбе.

– Рад видеть вас снова, госпожа графиня. Я слышал, вы собирались постричься в монастырь? Сожалею, но с этим придется повременить. Ближайшее время вы будете гостьей на моем корабле. Впрочем, здесь есть священник, и служат мессу.

– Перейра, – прошептала женщина, глядя в маленькие, жадные глазки, и неожиданно почувствовала знакомую слабость.

Болезнь, которая почти оставила ее в последнее время, нахлынула снова, отобрав силы как раз в тот момент, когда они были нужнее всего. Женщина закусила губу, но вскрик-стон вырвался наружу, и, обхватив себя за дрожащие плечи, она опустилась на палубу, теряя сознание.

* * *

Каким именем его крестили, он и сам не знал. Ферье звал его «Ухо», а госпожа Коломба вообще не называла по имени.

От ран, полученных в ту страшную ночь, он должен был умереть, но жизнь сидела в нем крепко, словно пришитая. Он стучал зубами в ознобе, метался в горячке, стонал и бредил, но жил, раз за разом побеждая боль и слабость, и, постепенно, жизнь брала верх.

Он лежал на неудобной койке, подвешенной к потолку в каморке без окон, которую, видимо, использовали как кладовку. Воздух здесь был тяжелым и густым. Он часто облизывал сухие губы, страдая от жажды и пытаясь совладеть с непослушным телом. Потом приходил толстый добродушный человек с необъятным животом и короткими, ловкими пальцами осторожно снимал повязки. С озабоченным видом нюхал окровавленные тряпки, удовлетворенно хмыкал, опять перевязывал и, не говоря ни слова, уходил.

Однажды утром Человек с Отстреленным Ухом проснулся с давно забытым ощущением легкости. Он дышал полной грудью и не испытывал боли. «Ухо» попытался сесть, но от внезапной слабости потемнело в глазах, и он едва не свалился на пол. Стрельнуло в боку, все тело опоясало резкой болью, и на белой повязке возникла красная точка, быстро расползавшаяся липким пятном.

– Не торопись, Ухо, – бормотнул он, вчуже удивляясь своему сиплому голосу. – Не торопись. Все твое будет. Нужно узнать, куда тебя занесло. А! Вот и доктор. Вы ведь доктор?

Вошедший человек серьезно кивнул, разглядывая его так, словно за ночь Ухо обзавелся парочкой рогов.

– Наверно, стоило вас привязать, – изрек он, наконец, – и, пожалуй, я так и сделаю.

– Не стоит. Я уже понял, что мне нельзя шевелиться, – торопливо произнес Человек с Отстреленным Ухом.

Пока доктор менял повязки, он молчал, собираясь с мыслями и подыскивая слова. И одновременно приглядывался к человеку, который колдовал над ним вдумчиво и отстраненно. Доктор был далеко не молод, сед, слегка плешив и толст. Мягкие светлые глаза смотрели из-под густых бровей спокойно и проницательно. Он был далеко не глуп. Вероятно, не был он и жесток, раз избрал такую профессию. Кем приходился ему Перейра? Просто хозяином? Спаси Бог, если другом или родственником… Доктор был его единственной надеждой.

Он быстро закончил перевязку, собрал в миску окровавленные тряпки и двинулся к выходу, ступая спокойно и уверенно, как человек, привыкший к качке.

– Доктор!

Также неторопливо он обернулся.

– Я могу видеть госпожу Коломбу?

Доктор покачал головой.

– Вряд ли это возможно. По крайней мере, в ближайшее время.

– Почему? Тот, кто нас захватил, против моей встречи с госпожой?

Несколько долгих мгновений доктор вглядывался в лицо Человека с Отстреленным Ухом, словно пытался проникнуть в его мысли. Потом вернулся, поставил свою миску на жесткий стул рядом с подвесной койкой и мягко произнес:

– Вы заблуждаетесь. Вас никто не захватывал. И не собирается удерживать здесь силой. Произошло печальное недоразумение, в котором виновны вы сами. Если бы вы не набросились со шпагой на слуг дона Перейры, то не лежали бы сейчас, прикованным к постели, а наслаждались бы прекрасным обедом с отличным вином в каюте капитана.

– Значит, я не пленник? – уточнил Человек с Отстреленным Ухом.

– Ни в коем случае. Дон Перейра – не бандит. Он законопослушный подданный короля Филиппа и примерный сын нашей матери-церкви. Вы – пленник только своего недуга.

Ухо хмыкнул. Он не поверил ни одному слову, но уточнять не стал, решив, что время еще будет.

– Отчего мне нельзя видеть госпожу? – спросил он.

– Оттого, что она больна, – просто ответил доктор, и в его низком голосе проскользнула тревога. – Она была сильно потрясена, простудилась в дороге, долго кашляла и сейчас слегла.

В этих словах, в безликом, отстраненном сочувствии было что-то настолько гнетущее, что Ухо ощутил холод. И быстро спросил, пытаясь удержать взгляд светлых глаз.

– Она ведь поправится?

– На все воля Господа, – доктор пожал плечами, – ну и немного, совсем немного, моя. Думаю, что на этот раз она встанет. Не знаю, насколько скоро, но, поверьте, дон Перейра желает этого так же сильно, как и вы. Госпожа графиня – его невеста.

Если бы под низким потолком кладовки прогремел грозовой разряд, он не смог бы встряхнуть Ухо сильнее.

– Невеста? – повторил он, всматриваясь в мягкое лицо доктора. – Вы, я надеюсь, шутите?

Ответом ему был такой же пристальный удивленный взгляд. Доктор сделал еще шаг, не глядя, подвинул второй стул и сел рядом с койкой раненого.

– Вы удивлены? Даже возмущены? Но чем? Госпожа Коломба сказала, что вы – ее слуга, но по вашим вопросам и вашему тону я понял, что вы – больше, чем слуга. Кто вы? Как вас зовут? И что вы имеете против брака двух одиноких людей, дворян и католиков?

Ухо невольно фыркнул.

– Простите, доктор, но вы произнесли это так, словно и вправду нет ничего особенного в том, что жених – дворянин и католик – подкупает банду грабителей и конокрадов, чтоб сосватать себе невесту – католичку и дворянку. И делает это темной ночью, расстреляв из пистолетов сторожевых собак и выломав двери.

– Что вы несете? – привстал доктор.

– А вы этого не знали?

– Я вам не верю, – проговорил доктор после продолжительного молчания.

– Разумеется. Ведь я всего лишь слуга. Но если те же слова вам повторит госпожа Коломба, дворянка и католичка? А она их повторит. Она не умеет лгать.

– Зачем вы все это говорите? – с несчастным видом спросил доктор. – Вы что-то хотите от меня?

– Пока немного, – ответил Ухо и легко улыбнулся, – будьте рядом с госпожой, успокойте ее, станьте ей другом. Ей нужна ваша помощь. И постарайтесь понять, кто такой дон Перейра. Он – скверный человек. И не слишком хороший католик.

Доктор слушал отстраненно, но с последними словами Уха вскинул голову.

– Это обвинение, по меньшей мере…

– Справедливо, – закончил Ухо. – Подумайте сами, разве примерный сын нашей матери-церкви станет силой тащить под венец женщину, уже обещавшую себя Богу?

Доктор промолчал. Ничего не добавил и Ухо, хотя его так и подмывало задать еще один вопрос. Если он не пленник, почему его запирают снаружи?

* * *

Быстрое прикосновение к плечу выдернуло из плена воспоминаний ту, что ныне отзывалась на имя Франческа. Она испуганно обернулась, но, увидев, кто нарушил ее уединение, вздохнула с явным облегчением.

Матроса, который так дерзко потревожил гостью дона Анхиле, можно было спутать с испанцем лишь темной ночью, да и то сослепу. Светлая кожа, крупные черты лица, седые волосы, старательно запрятанные под темную косынку так, чтобы скрыть левое ухо. А точнее – его отсутствие.

– Тебе удалось что-нибудь узнать? – шепотом спросила Коломба, нервно оглядываясь.

– Только то, что мы знали и раньше. Хуан де Вальдоро действительно погиб. Но не во время схватки с флибустьерами. Его убила женщина! Англичанка. Вероятно, его способ ухаживания показался ей слишком грубым.

Матрос дернул уголком губ. У него это означало улыбку.

– Она еретичка и совершила смертный грех, но я готова назвать ее сестрой, – проговорила Коломба, – если, конечно, она не сочтет это оскорблением.

– Она мертва.

Человек с Отстреленным Ухом (его настоящего имени она так и не узнала) произнес это бесцветным голосом, но Коломба вздрогнула.

– Как это случилось?

– Ее привязали к доске и бросили в море, – так же ровно ответил матрос.

– Кто это сделал? – сдавленным голосом спросила женщина.

– Наш ласковый капитан. Дон Анхиле. Он был помощником на «Сан-Фелипе». Вероятно, за этот блестящий подвиг он и получил капитанство.

– Я запомню это, – произнесла Коломба так же бесстрастно, и теперь уже у Уха вдоль позвоночника пробежали мурашки.

Он не обманывался на счет этой спокойной и набожной женщины. Он хорошо знал и ее и того, чья кровь текла в ее жилах. Членов этой семьи не стоило делать своими врагами.

– Вы уже говорили с капитаном о смене курса? – спросил Ухо. – Вы взволнованы.

– Нет… Но у меня есть причина для волнения.

– Что-нибудь случилось? Этот палач, вообразивший себя капитаном, что-то заподозрил?

– Он глуп, – женщина презрительно дернула узким плечом, – он ничего не заподозрит даже тогда, когда над этим проклятым миром протрубит казнящий ангел. Дело не в этом. Скажи, ты узнал того, кто сидит на цепи у грота?

– Рыжий, – уточнил Ухо, – капитан Харди Мак-Кент.

– Он спас нам жизнь, когда Перейра выкинул нас за борт, в старой шлюпке, почти без запасов еды и воды…

* * *

…Она это помнила. Слишком хорошо, слишком подробно. Господь учил прощать, и она искренне пыталась простить. И иногда ей даже казалось, что получается…

Каюта, которую отвели для нее на корабле Луиса де Перейры, была немногим лучше кладовки. Узкая, жесткая койка, низкий столик со старым, позеленевшим от времени подсвечником, маленькое окно с мутным стеклом, за которым лежало плоское, вздрагивающее море. В изголовье было прибито простенькое деревянное распятье.

Перейру она видела нечасто. Он не давал себе труда ухаживать за своей невестой. А вот корабельный врач навещал ее почти каждый день. Обычно он входил к ней тихонько, ласково улыбался и говорил мягко, с наигранной бодростью, что все в порядке, сегодня она выглядит лучше и скоро встанет. Коломба благодарно кивала, через силу улыбалась в ответ и не верила ни единому слову. Она не сомневалась, что скоро умрет, и ждала смерть без радости, но и без страха.

День, который так ярко припомнился ей теперь, начался странно. Она еще спала, но стук в дверь разбудил ее, и она сделала попытку подняться, Последние две недели она очень плохо ела и сильно ослабла. Голова кружилась, и Коломба не сразу расслышала, что говорит ей доктор.

– Хорошие новости, – произнес он, усаживаясь у изголовья. – Ваш слуга встал сегодня. Он совсем поправился.

Доктор произнес это так, словно в этой простой фразе было какое-то скрытое значение, которое ей следовало понять.

– Я очень рада, – произнесла она медленно, взвешивая каждое слово, – надеюсь, отцу Гильермо сказали, чтобы он вознес благодарственную молитву Господу?

– Вы сами вознесете все молитвы, госпожа графиня… когда будете далеко отсюда, – ответил доктор и скривился, – заодно помолитесь и о старом глупце Доминго, которого ваш слуга втянул в авантюру.

Коломба встрепенулась и недоверчиво вгляделась в широкое, добродушное, но сейчас, пожалуй, слишком взволнованное лицо.

– Я… не понимаю, объяснитесь?

– Сейчас поймете.

Доктор повел себя странно. Он зажег свечу, хотя в комнате было светло, наклонил, подобрал каплю воска толстым пальцем.

– Закройте глаза. И, не вертите головой, ради Бога.

– Зачем? – удивилась Коломба, но подчинилась.

– Затем, – невразумительно буркнул доктор. – Лежите здесь. Не вздумайте вставать. Не трогайте лицо.

– Но что это значит? – вскинулась вслед Коломба.

– Это значит, госпожа графиня, что вы опасно больны. И болезнь – заразна. Вы поняли меня?

Дождавшись ее изумленного кивка, доктор вышел, плотно прикрыв дверь, а она в крайнем волнении поднялась и села. Ее и в самом деле начинало лихорадить.

Хозяин каракки по обыкновению пребывал в скверном расположении духа, и беспокоить его было не принято. В то утро он пытался заставить своего большого, желто-зеленого попугая выучить очередную здравицу королю и папе и, подняв голову от клетки, взглянул на доктора в крайнем неудовольствии.

– В чем дело, Доминго? У тебя такой вид, будто на носу пожар, в трюме течь, а на палубе бунт.

– Вы почти угадали, дон Луис, – флегматично ответил доктор, – я хотел поговорить с вами насчет госпожи графини де Сильва.

– Скоро поднимется эта невозможная женщина? – Перейра шагнул вперед и поморщился от досады. – Она не столько больна, сколько пытается меня разозлить. Я не мальчик и не стану ждать этой свадьбы десять лет.

– Боюсь, дон Луис, вам придется забыть о свадьбе с госпожой де Кастильяно, а ей вообще забыть о свадьбе с кем бы то ни было. Равно как и о монастыре.

– В чем дело? – сдавленно рыкнул Перейра. – Что еще вам наболтала эта глупая женщина?

Он шагнул к выходу, почти оттолкнув доктора, и уже взялся за ручку двери, когда в спину ему ударил возглас:

– К ней нельзя!

Перейра резко обернулся.

– Это еще что за новости? Вы будете мне указывать на моем собственном корабле, куда я могу ходить, а куда нет?

– Да, если этого требует здоровье вашей милости, – ответил доктор.

Перейра замер. Медленно обернулся и внимательно посмотрел на своего корабельного врача.

– Вы можете посмотреть сквозь приоткрытую дверь, – проговорил доктор, – только, умоляю вас, не заходите внутрь. Это опасно.

В два шага Перейра пересек короткий коридор и, оказавшись у массивной двери, приоткрыл ее ровно настолько, чтоб сунуть туда нос. Коломба лежала неподвижно. То ли спала, то ли была без сознания.