Текст книги "Язык его пропавшей жены"

Выбеленный лабаз с кривой вывеской носил малопонятное название – «Дары Хилендара», но ниже были нарисованы кочан капусты, яблоко и селедка. Велемир резво вошел внутрь и, не снижая скорости, спросил у темнокожего носатого продавца, то ли армянина, то ли грека:

– Сосиски есть?

– Есть, есть, – ответил тот, и в свою очередь поинтересовался: – А дрын зачэм?

Велемир оперся на свою палицу и задал новый вопрос:

– Хилендар – это в Турции?

– Афон, – обиделся продавец. – У нас всэ продукты монастырскыи, с грядок.

– Селедка тоже?

– Даже хлэб, ручного замэса, – кивнул носатый. Он был в белом фартуке, но с какими-то грязными красноватыми разводами. Мясо в подсобке рубил, что ли?

– Взвесьте полкило, – сказал Велемир, присматриваясь к товарам.

– Чэго?

– Докторской.

Продавец сноровисто махнул тесаком по батону колбасы, бросил половинку на весы.

– Исключительная точность, – похвалил Велемир. – В снайперских ротах не служили? Дырки в головах врагов не делали?

– Могу прэдложить свэжую брынзу, – отозвался греко-армянин. – Будэтэ?

– Буду. Двести грамм. И бородинского.

– Пыво? – угадал тайное желание Велемира продавец.

– Три бутылки. Самого дешевого. Одну открыть. Все остальное сложить в пакет. И медленно передать мне. Вторую руку держать на виду.

На его придурливость лабазник перестал обращать внимания. А может, не все понимал по-русски. Он выполнил указания покупателя и назвал цену.

– Когда у вас баня открывается? – спросил Велемир, расплачиваясь.

– В восем. Ужэ работаыт. Што ыщо?

– Ышо вот что. Женщину тут одну не видели? Приезжая. Светловолосая. Симпатичная такая. С родинкой на щеке. Зовут Ирина. И, часом, не к тебе ли она и приехала?

– Зачэм ко мнэ? У мэня жэна, дэти. Она к учытэлю. Вмэсте вчэра прыходыли. Балык взяли, шампанско. А што? Ыщите?

– Ыщу, родненький, ыщу.

Велемир вышел из магазина, сел на скамеечку возле лабаза и начал рассуждать. Попутно откусывал колбасу и делился ею с Альмой. Насчет родинки он задал армянину вопрос наугад, но, судя по всему, попал в точку. У обеих сестер были одинаковые родинки. В одном и том же месте, на левой щеке, где ямочка. Генетическая наследственность.

Конечно, это невероятно, чтобы Ирина из Германии приехала сюда, но чем черт не шутит! А если… действительно сюда, в Юрьевец, то что же получается? Проведать могилу Лены? Бред какой-то. Она ведь покоится под многометровой толщей ледника «Колка» в Кармадонском ущелье. Сумела выбраться? Проще сразу сойти с ума, чем думать об этом.

Когда он познакомился с Леной, в 1992 году, Ирина уже готовилась к эмиграции, выйдя замуж за какого-то саратовского немца. Штампа, кажется. Так его звали. Или как-то иначе, сейчас трудно вспомнить. Он ведь ее плохо знал. Но на его свадьбе с Леной она вместе со своим «Штампом в паспорте» была. Потом в девяностые еще несколько раз приезжала к ним в Москву в гости. А вот они к ней в Дойчланд так и не удосужились. Но, скорее всего, он идет по ложному следу. Искать надо в другом месте. И кого искать-то? Он даже не заметил, что разговаривает вслух.

– Ну, теперь – в баню! – как полководец перед решающим штурмом, скомандовал он Альме. И, подобно Ганнибалу с его любимым слоном, они выступили в поход на Рим, оставив место временной стоянки.

Билет в баню стоил двадцать копеек. Велемир сначала заплатил, а потом недоуменно вернулся к окошечку.

– Как – двадцать? Вы чего тут?..

– А это только сегодня, – ответила кассирша, настоящая кустодиевская красавица. – По случаю дня рождения Митрофана Васильевича. Возврат в прошлое, так сказать.

– Кто таков? – смягчившись, спросил Велемир. Ему идея Митрофана Васильевича пришлась по душе.

– Банщик наш. Главный. Он там сам сейчас всех и парит.

– Ну, дайте тогда еще и мочалку, что ли… А может, по поводу его именин и бабы вместе с мужиками моются?

– Нет, этого нет. Этого и при советской власти не было.

– Много вы знаете! А пиво тоже по старой цене?

– Пива вообще нет. Все с собой приносят.

– Действительно, все как в прежние времена, – кивнул Велемир. Его это еще больше порадовало. А также то, что он предусмотрительно купил три бутылки. Жалко только, не было с собой бритвенного прибора.

– Там побреют, – угадала его желание привратница.

Из парилки доносились какие-то крики. Словно там была и не парная вовсе, а один из подвалов гестапо. Или, что еще хуже, первый круг ада. Сжавшись, Велемир приоткрыл дубовую дверь и шагнул в самое пекло. В клубах пара и полумраке он едва различил лесенки полок и разнокалиберных мужиков: кто сидел, кто лежал, кто стоял, но говорили практически все вместе. А один, растянувшийся на самом верху – орал. Потому что его охаживало сразу двумя вениками волосатое и кряжистое идолище, похожее на корягу или корень дуба.

– Этого сюда! – прокричал главный банщик, сталкивая пытаемого вниз.

Велемир не сразу сообразил, что имеют в виду именно его. Каким-то образом, очевидно, с помощью чужих рук, он очутился на верхней полке, прижатый к ней мощным коленом. Сначала палач-именинник стал долбить его по позвоночнику кулаком и пересчитывать ребра, потом вообще уселся на поясницу и принялся выворачивать шею. Внутри у Велемира все хрустело и ломалось, а сам он скрежетал зубами и стонал, но вот – в какой-то миг – наступило и облегчение.

– Следующий! – проорал Митрофан Васильевич и спихнул его с полки.

Велемир вприпрыжку побежал под душ, и на этот раз ледяная вода показалась ему благом. Источником жизни. Такого внутреннего очищения и нахлынувшей вдруг радости он уже давно не испытывал. Какие там ванны в Москве! Ай да Митрофан Васильевич, ай да сукин сын!.. Жаль, забыл спросить, не к нему ли Ирина приехала? Вот это была бы парочка.

Омывшись, Велемир возвратился на свое местечко, где завернулся в прикупленную заранее простыню. Вальяжно вытянул ноги и закрыл глаза. Чудесное тепло разливалось по всему телу, словно он выпил амброзии. Но и пиво было ничуть не хуже. Небольшими глотками он осушил одну бутылку, а со второй решил подождать. Сквозь приятную дрему Велемир невольно начал прислушиваться к разговору сидящих неподалеку мужиков.

Их было двое. Ничего такого особенно выдающегося, голые как голые, они все одинаковые. С прилипшими к телу березовыми листочками. А разговаривали полушепотом. Хотя в каменной «мыловарне» каждое их слово отдавалось гулом. Как в филармонии. Бу-бу-бу-бу. Но слышалось что-то знакомое.

– Я ведь ему говорю ясно: бери по четыре, а он – по два. Магометка проклятый. Помидоры-то ждать не могут, потекут.

– Знамо дело, испортятся. Потом и за два не возьмет. Только по полтора. У меня тож вся машина ими забита. А куда девать? А полицаи за них.

– И гауляйтер. И наместник Кремля, только своим в доску прикидывается. А сам за зверей стоит. По два! Ишь чего захотели! Да я удавлюсь скорее.

– И удавишься. Все мы скоро сами собой удавимся. От такой жизни.

Велемир смекнул, что это те самые транзитные, из Чебоксар. Только среди голых тел никто никого, конечно же, не узнавал. Да и пьяные вчера все были в полный дребадан. Кто кого запомнит? Но на всякий случай Велемир пересел от транзитных подальше. Тут, среди трех мужиков, тоже шел интересный и продуктивный разговор.

– …Куры несутся, как очумелые, – гудел один из них. – Просто ничего не могу понять, никогда такого не было. И ведь главное – петуха-то нет, зарезали еще в прошлом годе. А как вышло? Люба моя помирать собралась, грит, хочу супчика из петушиных потрошков, напоследок, ну я и тюкнул топором.

– Кого? Ее, что ли?

– Зачем ее? Она оклемалась. А петушка-то я уже тюкнул. А куры уже год как несутся и несутся. Со скоростью пять яиц в ночь. Без петуха. И яйца все какие-то в крапинку, как перепелиные.

– Слышь, а ты часом сам по ночам в курятник не бегаешь?

Раздался хохот. Потом один из них произнес:

– Это знак. Так, сказывают, перед большими бедствиями бывает. А еще белая вдова ходит. Сейчас ее тоже видели.

– Брось заливать-то.

– Не, ходит.

– Та, что ли, старуха с кладбища?

Вот на этих-то словах о кладбище Велемир и навострил ушки.

– Она и по городу ночью бродить стала, – продолжил один из мужиков. – Иной раз и в окна постукивает. Будто зовет куда-то кого-то. Покойного мужа, что ли? Ну, того, который утоп.

– Да она сама покойница, – возразили ему. – Смотреть на эту смерть страшно.

– Не, знаки подает. Чтоб готовились. Чтоб не проспали.

– А чего? Царствие Небесное, что ли?

– А я знаю? Событие какое-то. Может, землетрясение. Или пожар. Мало ли чего. Так тебе сразу и ответят. Вот когда случится, тогда и узнаешь.

– Это верно, – согласились с ним.

– Вот и куры тоже. Главное дело – без петуха. И в крапинку.

– И комету вчера видели над Юрьевцем. Летела прямо на нас. Чуток не долетела, метров пятьсот, а то бы… Как в Челябинске. Потом стекла вставляй.

– Кабы только стекла. Гробами запасаться надо, вот что я вам скажу.

Морда одного из мужиков показалась Велемиру знакомой. Больно на брата-эпилептика смахивал. Впрочем, вчера было темно в глазах, не разглядеть. Но теперь этот мужик и сам смотрел на Велемира пристально, припоминая что-то. Пришлось в ответ кисло ухмыльнуться. А тот вдруг, обращаясь к нему, спросил, словно у третейского судьи:

– А вот вы лично, что думаете по этому поводу?

Пришлось отвечать.

– Я лично по этому поводу ничего не думаю, и думать не намерен. Мне сильно много думать врачи запрещают, особенно по поводам и без поводов. А вот сколько у вас за бритье берут? Тоже копеек двадцать, или по валютному курсу?

– Нет, двадцать только сегодня, а у парикмахера день рождения через неделю. Вот тогда и приходите, – пояснил один из мужиков, наиболее симпатичный из всех, поинтеллигентней.

– Мне ждать некогда. Тем более что тут кометы всякие с курами летают. А у меня свиданка. И со щетиной идти к даме ну просто никак нельзя.

– Уж не к белой вдове ли намылились? – спросил тот, кто походил на брата-эпилептика.

– Намылиться я еще всегда успею, но только после третьей ходки в парную. А вот вам, товарищи, стыдно тут всякую мистику под ногами разводить! – и Велемир укоризненно указал на пол, словно именно там «мистика» по обыкновению и разводится. Правда, под скамьей действительно были лужицы от мокрых ног. Но он повторил: – Стыдно.

Хотя стыдить голому голого глупо. Это все равно, что дуть на одуванчик против ветра: толку-то?

– Черемисинов, – представился самый интеллигентный, симпатичный, приподняв тощий зад, даже одной рукой до плешки дотронулся, будто был в шляпе и хотел ее снять. – Местный предприниматель. Мелкий.

– Тоже, – охотно ответил Велемир, причем сделал ударение на втором слоге. Прозвучало это как какая-то зарубежная фамилия: «Тожэ».

Остальные банные сокамерники знакомиться не пожелали.

– Товарищ Тожэ из Испании? – полюбопытствовал Черемисинов. – Идите спокойно брейтесь, камрад, я пригляжу за вашим бельишком.

– Спасибо, это по-партийному, – пожал ему руку Велемир и, плотнее завернувшись в простыню, торжественно зашлепал в цирюльню, откуда доносился лязг ножниц. Брюки, впрочем, он на всякий случай прихватил с собой.

Вернувшись уже без щетины, но с двумя порезами – на щеке и подбородке, он тотчас приступил к той теме, которая терзала его во время бритья. Хотя трое голых разговаривали теперь совершенно о другом.

– Явление комет на Руси накануне моровой язвы, голода или нашествия татар – дело обыкновенное, – вклинившись, начал Велемир. – А вот с вашей «белой вдовой» еще предстоит разобраться. Я, собственно, за тем и приехал. Чтобы вывести мошенницу на чистую воду. Так вы говорите, она на кладбище обитает?

Голые озабоченно переглянулись. Ответил Велемиру Черемисинов:

– Вообще-то тут как бы две «белые вдовы». Одна история тянется давно, а другая – недавно. Вам какую надо? – он словно рыбу предлагал на базаре: вот эта – посвежее будет, но дороже, а ту, вяленую, отдам за десятку.

– Давайте пока ту, которая короче, – выбрал Велемир.

– Извольте. Да тут, собственно, и говорить нечего. Живет там, в сторожке, одна женщина. Откуда взялась – неведомо. Более десяти лет назад. Зимой и летом в одном рваном платье ходит. Действительно, белом. Ну, сером уже, грязном. С ней никто и не общается. Говорят, ведьма. Да и она сама носа с кладбища не кажет. Чем питается – неизвестно. Наверно, тем, что на могилах оставляют. Или… даже сказать страшно. Я раз столкнулся с ней – шел покойного тестя проведать, так чуть в штаны не наложил от испуга, она откуда-то из-за крестов выползла. Так рядом с любимым тестем бы и улегся. Жуть могильная.

– Одежды у нее белые потому, – добавил второй мужик, – что покойников-то в белые рубахи одевают. Материала много. Ну а насчет еды… Тут действительно страшно и подумать. Ее все боятся.

– Ферапонтов вон не боится.

«Опять этот Ферапонтов, – подумал Велемир. – Вот где ключик-то».

А вслух спросил:

– Ну а вторая история?

Вновь стал отвечать Черемисинов:

– Ну, для этого вам, товарищ Тожэ, надо бы сходить в наш краеведческий музей. Есть там одна редкая книжка, называется «Мифы и легенды древнего Юрьевца», написал ее некий Трапезонтский, литератор московский, был тут лет пятнадцать назад, все выспрашивал. Тираж маленький, экземпляров сто всего. Так вот там рассказывается об этой «белой вдове», которая еще со времен Батыя стала появляться. Как какой-то непорядок в государстве – так она тут как тут. И почему-то именно в Юрьевце. Хотя… может быть, и в других городах тоже.

– Любопытно, – произнес Велемир. – Так может, та вдова и эта – одно и то же лицо?

– Вам, камрад, по этому поводу лучше всего поговорить с Ферапонтовым, – сказал Черемисинов.

– Точно, с ним, – согласился второй.

– А с кем же еще? Только с Ферапонтовым, – подтвердил и третий, похожий на брата-эпилептика. – Он у нас тут самый умный. Все про все знает… А вот почему, – здесь он сделал небольшую паузу, – почему, камрад, ты вчера в морду инвалиду дал, а?

Такого разворота в теме Велемир никак не ожидал. Даже подавился глотком пива.

– Так это… вы, ты?.. – пробормотал он. – Брат, что ли?

– Ну, я, а кто же еще? Да ты не переживай так. Я его сам луплю, когда больше бить некого. Делов-то! А мы тебя потом до утра искали, самогона-то еще навалом. Думали – утонул.

В это время из предбанника в клубах пара выступил волосатый корень дуба в фартуке, похожий на языческого бога, и разговор, к облегчению Велемира, прервался. Все, кто тут был – почтительно загудели, а некоторые даже повскакали со своих насиженных мест.

– Митрофану Васильевичу слава! Долгие лета! – понеслось с разных сторон.

А сам банщик, оглядев свое голое войско, окатил себя поочередно из нескольких шаек холодной водой. Потом грозно погрозил неведомо кому мощным кулаком и вновь скрылся в своих застенках.

– Во человек! – в восторге прокричал брат-эпилептик.

– По своим талантам – равный Ферапонтову, – согласился Черемисинов. – Вы, товарищ Тожэ, обязательно должны с ним познакомиться.

– А я к нему и намерен отправиться прямо сейчас, – произнес Велемир. – Тем более он сам назначил мне на двенадцать.

– Могу проводить, – предложил мелкий предприниматель. – И у меня к нему есть кое-какое дельце.

Тут брат-эпилептик, наверное, от переизбытка чувств, стал как-то нехорошо дергаться. На губах у него появилась пена, словно он никак не мог проглотить кусок мыла. Затем повалился на бетонный пол и начал биться об него головой. И все, кто был рядом, принялись тотчас же бестолково его хватать и удерживать.

Из бани Велемир вышел вместе с Черемисиновым. Не стали дожидаться, когда брат – эпилептик придет в чувство. Причем оделись второпях, мелкий предприниматель даже позабыл носки, а Велемир зачем-то прихватил казенное полотенце. Его он замотал вокруг шеи, как шарф. Альма поднялась с земли и двинулась следом. В раскаленном воздухе вновь что-то ржаво скрипнуло.

– Не люблю покойников, – сказал новый знакомец.

– Кого вы имеете в виду?

– Да этого, припадочного… Собственно, отмучился бы, наконец, поскорее, что ли.

– А вы помогите. А скрипит тут кто? – покосился на него Велемир, подозревая нечто механическое и в суставах мелкого предпринимателя.

– А это – старая техника на пристани. Ковши всякие, землечерпалки. Ежели бы их маслом смазывали, то и не скрипели бы. А с другой стороны – чего смазывать, коли все равно не работают? Да и некому.

– Так уж и некому? Полгорода бездельничает. Дурку валяет.

– Работать, может, и есть кому, это я неправильно выразился, да самой работы нету. Потому техника и проржавела, а смазать-то ее не проблема. Было бы кому. Но поди, заведи, коли и масла нету.

«Здорово он все объяснил, – подумал Велемир. – Не иначе, как у Ферапонтова в школе учился. Одно непонятно: как с таким постоянным скрипом в ушах жить? Это что же за железные нервы надо иметь в славном городе Юрьевце?»

До школы они добрались достаточно быстро. Она оказалась сразу же за церковью, будто приросла к ней с торца. Одноэтажное деревянное зданьице на несколько комнат-классов, с дровяным сараем и жилым флигелем, над которым поднималась печная труба. Вся эта конструкция походила на пароходик, который натужно тянул за собой и школу, и саму церковь.

– Вот тут он и живет, – с каким-то придыханием произнес Черемисинов и боязливо постучал в некрашеную дверь флигеля.

Ответа не последовало. Они молча потоптались минуты две. Альма зевнула и улеглась. В конце концов все это бестолковое ожидание Велемиру надоело, и он попросту бесцеремонно пнул ногой дверь. Она сама собой приветливо отворилась, и они вошли внутрь.

В затхлом полумраке ощущалось чье-то дыхание. Велемир набил шишку об косяк, затем ушиб ногу, споткнувшись о ведро, и только после этого разглядел возле занавешенного окна женский силуэт. Тонкая фигура показалась ему до боли знакомой, у него даже перехватило дыхание, а в сердце ударил чугунный рельс. Но в ту же секунду он понял, что ошибся. Женщина отдернула занавеску, впустив в горницу солнечный свет, повернулась и проговорила:

– Здрась-сь-те вам! А мне Матвей Яковлевич велел вас тут дожидаться. Принять, как положено.

Это была Катя Рябцева.

– Как банька-то наша, понравилась? С легким паром!

«Откуда она про баню знает? А-а, наверное, от покойника-брата. Тьфу, от брата-эпилептика. И когда только тот успел передать? Тут и мышь ни от кого не спрячется».

Все это промелькнуло в ушибленной голове Велемира за пару секунд, пока он прыгал на одной ноге, как цапля. Ведро все еще каталось по полу, словно заведенное. Наконец, утихло.

– Хозяин куды упер? – грубо спросил он, подстраиваясь под простонародье.

– А капусту полить, – ответила женщина, будто вчера ночью ровным счетом ничего не произошло. А ведь действительно, ничего и не случилось. Порезвились малость, и все. Никто никого даже не убил. Но он все же произнес:

– Катюша, ты уж извини, я, кажется, вчера твоего мужа как-то неловко локтем задел. Случайно, право.

– Да ерунда какая! Никто ничего и не заметил, уверяю. А ему не привыкать.

Черемисинов поднял ведро и вернул его на место, возле двери. «Нарочно, гад, так ставит, чтобы люди об него щиколотки ломали!» Велемир стал рассматривать комнату. Обои цвели синими васильками, две стены занимали книжные полки, на столе стояла старенькая пишущая машинка, настоящий раритет, и глобус. Еще лежала кипа бумаг. Сразу видно, здесь живет человек ученый, древний, может быть, даже из допотопного человечества. А вот икон и образов почему-то не было. Почти сразу Велемир углядел и тонюсенькую книжку Трапезонтского «Мифы и легенды древнего Юрьевца», но полистать не успел.

– Идет! – торжественно сообщила Катерина, оправляя платье, как ученица. Глаза ее при этом будто бы даже загорелись, засветились. «От счастья, что ли?» Видно, Ферапонтов у них тут у всех был на каком-то особом положении.

И в ту же минуту в комнату вошел сам Матвей Яковлевич с садовой лейкой. Сейчас он напоминал известного римского императора Диоклетиана, поменявшего государственные дела на капусту. И нашедшего в этом свое истинное предназначение и счастье. Хотя и с управлением Римом справлялся не худо.

– А! Хорошо, что пришли, – произнес юрьевецкий цезарь, кивнув гостям. – Тогда прямо сейчас и приступим.

– К чему? – тревожно спросил Велемир. – А Ирина где?

– Так она же уехала.

– Как так?

– Да не волнуйтесь вы, ради Бога. Просто отправилась во Владимир на своей «тойоте», а потом, может быть, еще и в Суздаль прокатится. Словом, решила по Золотому Кольцу проехаться. Но дня через три вернется. Вещи-то ее здесь. Так что дождетесь. Если вы сами никуда не торопитесь… И если чего не случится, – добавил директор школы как-то очень уж зловеще и многозначительно.

– Никуда я не тороплюсь, – с вызовом ответил Велемир. – А даже наоборот.

– Все-то у вас наоборот.

Тут слово вставил и Черемисинов:

– Товарищ Тожэ ради такой знаменательной встречи с нею даже побрился. Жаль, теперь придется бриться во второй раз.

– Ладно, начнем дискуссию, – произнес Ферапонтов. – Сегодня мы с вами будем говорить о природе Бытия и Небытия, что из них ценнее и где больше Пустоты. Замечено, что проблема «небытологии»…

– Погодите, – остановил его Велемир, обратив внимание на то, что Черемисинов вытащил откуда-то блокнот с карандашиком и приготовился конспектировать. – Не желаю я говорить об этой природе. Что я, совсем очумел? Я хотел с вами о другом потолковать.

– Молчите, – попросила его Катерина. Чуть ли не умоляющим голосом.

– Да, камрад Тожэ, да, – уже как-то сурово сказал и мелкотравчатый.

– Но я…

Слово ему давать явно не собирались.

– Вот что, – душевно промолвил Матвей Яковлевич. – Я вам сейчас все объясню. Это, в конце концов, моя обязанность. Разберем на конкретном примере. Вот у вас шишка на лбу болит?

– У меня сердце ноет, – признался Велемир. – На остальное – чихать.

– Отлично! – обрадовался Ферапонтов. – Следовательно, боль становится символом Бытия… А Пустота Небытия полнее самого концентрированного Бытия, поскольку внутри себя не встречает абсолютно никакого сопротивления. Логично?

– Ну-у… да идите вы все! – озлился вдруг Велемир и даже зашвырнул книжку Трапезонтского, которую все это время держал в руках, в угол комнаты. – Чего вы мне задницу морочите? Я вам где? Вам балаболить не надоело? Куда вы дели Ирину?

– Ирина Сажэ не за горами, – спокойно ответил Ферапонтов.

– Почему – Сажэ? Какая такая Сажэ? – забеспокоился Велемир.

– Фамилия такая, – пожал плечами хозяин. – А что?

– Вот вы же – Тожэ, – подвякнул Черемисинов. – А она – Сажэ. Даже в рифму получается: Сажэ – Тожэ.

Катерина хихикнула, а Матвей Яковлевич заулыбался. Но Велемиру сейчас было вовсе не до смеха.

– А вы ничего не путаете? – спросил он. – Не Штамп?

– Нет, молодой человек, не Штамп. Я ее давно знаю. И она всегда была как сажа Сажэ.

То ли Ферапонтов вновь придуривался, то ли говорил правду, но Велемир начал успокаиваться. Значит, это другая Ирина. Но взглянуть на нее все равно хотелось. Для абсолютной уверенности.

– Товарищ Тожэ к диалогу явно не готов, – заметил Черемисинов, убирая блокнот в карман.

– Ему Небытие не нравится, – добавила Катя. – Еще со вчерашнего вечера. Я это сразу сообразила.

– Хорошо. Тогда поговорим о другом, – с умильной улыбкой на устах согласился Ферапонтов. – Интересных тем много. Можно порассуждать о депопуляции российских пространств и связанной с этим проблемой оленеводства. Это очень важно.

– Да, это меня устраивает, – кивнул предприниматель. – Как раз об этом-то я пришел с вами потолковать. Посоветоваться. Я решил разводить в Юрьевце оленей. Для начала думаю взять пару сотен копыт.

– И правильно! – поддержал его учитель.

– Погодите, – вновь вмешался Велемир. – Закройте клапан. Мне дали к вам рекомендацию из Москвы профессор Чудинов и доктор наук Гриневич. Нам надо поговорить о Праязыке человечества, а не об оленях.

Какая-то тень удовлетворения промелькнула по лицу Ферапонтова, он явно воодушевился, но перед остальными слушателями нужно было держать марку.

– Не сейчас, потом, – другим голосом проговорил он. – Олени тоже важны.

– А ему они, видети ли, не по душе. Капризный какой! – промолвила Катерина.

– Да дурак просто! – достаточно громко прошептал Черемисинов. – А в бане интеллигента из себя строил.

Велемир швырнул в его сторону казенное полотенце с шеи. Еще и плюнул. Но не попал. Он был уже на таком взводе, что ему было все равно. Пусть думают о нем, что хотят.

– А давайте поговорим пока о глобальных мировых войнах, очередь до которых дойдет через пять-десять лет, когда исчерпаются все залежи газа и нефти в России, Нигерии, Венесуэле и на Ближнем Востоке? – предложил Ферапонтов.

– Вам потрепаться не с кем? Не буду.

– А тогда о реформе русского языка одна тысяча девятьсот семнадцатого года.

– Ну, это мне как-то ближе по профессии, – с сомнением отозвался Велемир, ожидая какого-то очередного подвоха. – Но я хотел…

Ферапонтов оборвал его на полуслове своей фразой:

– Что, опять не нравится? А ведь эта пресловутая реформа целенаправленно проводилась криптозоологами-каббалистами, чтобы ослабить главнейшие духовные скрепы русского народа. Насекомых, по их мнению. Они первым делом отбросили наименования букв кириллицы и их численные значения, ликвидировали славянское шрифтовое начертание, отменили некоторые буквы, поменяли отдельные правила грамматики. Но истинной, тайной целью реформы языка 1917 года было навсегда отсечь народ от его святых православных созидательных корней – духовности, нравственности, культуры, традиций, обычаев, ослабить его волю к сопротивлению. Как делается это и сейчас теми же каббалистами, но уже криптоботаниками. Поскольку из насекомых мы уже превращаемся в придорожные лопухи.

– Я не хочу быть растением, хочу, по крайней мере, в клетку, к обезьянам, – сказал Черемисинов. – Там бананами кормят.

– Для тебя сделают исключение, – погладил его по голове Ферапонтов. – Посадят к крокодилам. Симптоматично, что в церковнославянском языке алфавит начинался с местоимения первого лица единственного числа – «Азъ», а нынешний им заканчивается – «Я». В первом случае человек воспринимает язык как сотворенный по Образу Божьему, а во втором – как случайный результат игры бездушных сил.

– Интересно и не случайно, что слова «мир» и «мiр», имеющие разные смыслы, превратились в одно, – согласился с ним Велемир, начиная увлекаться разговором. – А выкинутая ять оставила нас без понимания различий многих кажущихся «однокоренными» слов, которые теперь подсознательно связываются в современном шизофреническом, не различающем, «омонимическом» сознании.

– А чем, например, «вещий» Олег отличается от «вещевого» рынка? – тотчас подхватил Матвей Яковлевич. – Но особая ответственность лежит, в первую очередь, на тех, кто говорит и мыслит на наиболее хорошо сохранившихся от Первобытного наречиях. Неочаромутненных, по Лукашевичу. А среди них – на тех, кто именует себя языковедами и лингвистами. Как вы, к примеру. Вы ведь нейролингвист?

– Откуда вы знаете? – опешил Велемир.

– А мне Гриневич писал. Так что я вас давно поджидаю. Черемисинов все это время чиркал в блокнот, записывая каждое слово своего учителя. Может, и умнел при этом. На лице не отражалось. А наставник повел речь дальше. «Да он сам и есть тот артефакт, о котором мне говорил Гриневич», – подумал Велемир, слушая Ферапонтова.

– А как вы относитесь к древним иконам? – спросил вдруг Матвей Яковлевич, словно предлагал новое изысканное блюдо.

– Нормально отношусь, очень даже люблю, – настороженно ответил Велемир, еще не совсем представляя, к чему тот клонит.

И тут в комнату тихо, почти незаметно вошла пожилая довольно крупная женщина в темном платке и мужских башмаках. В руках она несла миску с ярко-красной крупной клубникой. Ни на кого не глядя, молча поставила на стол и также бесшумно удалилась.

– Спасибо, Марфушка! Покорми там чем-нибудь Альмушку, – бросил ей вслед хозяин и обратился к гостям: – Угощайтесь.

«Супруга, – стопроцентно определил Велемир. – У такого Цицерона жена может быть только глухонемой, для равновесия сил в природе». Он взял ягодку и съел. Потом еще горсть. Клубника была вкусной, не то что в Москве, химическая. А старушка снова вошла в комнату, на этот раз с трехлитровой банкой молока и кружками. После чего исчезла.

– Верная спутница моей жизни, – любовно произнес Ферапонтов. – Настоящая Марфа Посадница.

– Посадница-то вроде бы того… бунтовала, – сказал Велемир. – Да и вдова была.

– А я в другом смысле, – как всегда охотно откликнулся хозяин. У него, кажется, на все был готовый ответ в кармане. Как пригоршня семечек. – Я ее посадницей называю потому, что во Владимирском централе сидела. За убийство первого мужа. Топором.

– А вы, стало быть, второй?

– Я – третий. Да это не важно. Иконы вы, значит, почитаете?

– Я же православный. Как-никак.

– Так как, или никак? – строго спросил Черемисинов. Прямо прокурор. Мелкий. Велемир не удостоил его ни ответом, ни даже взглядом.

– Хорошо, – продолжил директор словесного департамента. – Тогда вам будет любопытно узнать, что здесь, в Кривоезерской пустыни, в двух верстах от Юрьевца, хранился чудесный список древнейшей Иерусалимской иконы, написанной, по церковному преданию, самим евангелистом Лукой. Апостол Лука оставил по себе много знаменитых икон, взять хотя бы Владимирскую, к которой рано утром отправилась ваша, наша то есть, Ирина Сажэ. А вас не удивляет, что все они, так или иначе, очутились на Руси?

– Нет. Где же им еще быть? Не у турок же.

– Ну, на Афоне, например. Вопрос сложный. Но это тоже сейчас не самое главное. А с Иерусалимской иконой произошло следующее. Когда апостол Лука приготовил две кипарисовые доски, то на одной из них образ Богоматери чудесным явлением изобразился сам. Без помощи рук и красок. Эта икона позже прославилась в Антиохии и получила название Трапезундской.

– Трапезонтской? – переспросил Черемисинов. – Через «т» или «д»?

– Через колено, – рявкнул на него Велемир. – Не лезь, пес.

Он вспомнил почему-то об авторе, книжку которого зашвырнул в угол комнаты. Ферапонтов мягко улыбнулся, словно угадав его мысли.

– Нет, тот, с кем вы так небрежно обошлись, к Антиохии имеет лишь косвенное отношение, хотя дальние предки его из Трапезунда. Но вот он-то и проводил некие разыскания по поводу Кривоезерской Иерусалимской иконы. Собственно, мы вместе этим занимались. И Праязыком тоже. Ну, насчет последнего мы еще успеем с вами потолковать. А пока обратимся к иконе, написанной на второй кипарисовой доске.

Велемиру понравилось, что Матвей Яковлевич сейчас говорит спокойно и ясно, без всякого юродства. То ли тема такая, то ли ему самому порой надоедала собственная словесная клоунада.

– Но сначала позвольте рассказать предысторию.

– Позволяю, – кивнул Велемир, приканчивая клубнику и наливая себе уже вторую кружку парного молока. Краем глаза он заметил, что Черемисинов снова достал свой блокнот с карандашом и изготовился вести протокол собрания. Экий хлыщ! И все-то он за Ферапонтовым конспектирует. Видно, в отличники набивается. Катя же сидела молча, не пошелохнувшись, во все глаза глядя на юрьевецкого гуру.