Текст книги "Грустный гном, весёлый гном"

Как Антошка нарисовал утро

Антошка не любил просыпаться в воскресенье. Другое дело – в будние дни, когда папа и мама собирались на работу. В будние дни по утрам было шумно и весело. Папа, собираясь, каждый раз что-то терял. То и дело было слышно:

– Свет, где мои перчатки?

– Свет, а где мой свитер, тот, в чёрную полоску?

– Куда я рюкзак засунул? Светка, ты не знаешь, где мой рюкзак?

Мама вздыхала:

– Зачем человеку жена? Чтобы отвечать на вопрос «где?» – и находила папины перчатки, свитер и рюкзак.

Потом они всей семьёй садились за стол. И всегда папа спешил пересказать, что он недавно читал.

Темы были самые разные: о папуасах Гвинеи и о том, чем они любят завтракать, или о том, что инки выстроили очень чистоплотную цивилизацию. Например, если ребёнка ловили на улицах города чумазым, то приводили его к родителям и заставляли вымыть.

– В чане или в корыте, в чём они тогда своих детей мыли, я не знаю, – рассказывал папа, – а воду, в которой только что помыли сына или дочку, – выпить.

– Какой ужас! – говорила мама и выразительно смотрела на Антошку.

Антошка съёживался и потихоньку вытирал руки о штаны.

– Бах был очень весёлым человеком и любил застолья, – говорит, к примеру, папа.

– А что, Бах не человек? – спрашивает мама. – Почему бы ему не любить застолья?

– Тот-то и оно, – отвечает папа. – Когда я слушаю, например, его органную музыку, то мне кажется, что эту музыку не человек написал, а памятник.

– Ты ври, да не завирайся, – улыбается мама. – Тебя ребёнок слушает. А ребёнок, между прочим, музыкой занимается. Ну какой ещё памятник?

– Чугунный, – отвечает папа серьёзно. – Здоровый такой. В парике.

И Антошка живо представляет, как чугунный памятник подходит к пианино, со скрежетом садится на стул, и стул под ним ломается. Памятник встаёт с пола, уже стоя кладёт руки на клавиши, раздаётся звон и треск – это струны не выдерживают и лопаются, а клавиши проваливаются…

– Ты что замер, Антоха? – спрашивает папа.

Антошка срывается из-за стола и бежит к инструменту, открывает крышку, нажимает сразу несколько клавиш – и вот уже памятник, тяжело ступая, бродит по комнате, выходит в коридор…

– Антон, – кричит мама, – это что такое?!

– Памятник! – в ответ кричит Антошка из комнаты.

– Какой ещё памятник? – не понимает мама.

– Чугунный, – объясняет папа. – Антоха памятник Баха нарисовал. Ладно, пусть он с нами завтракать садится. Идите сюда вместе с памятником. И бабушку захватите: что-то она сегодня к столу опаздывает.

Было воскресенье. Антошка лежал в постели, и ему было грустно оттого, что папа и мама пока не проснулись. Слышно было только бабушку. Она готовила завтрак, гудела вытяжка на кухне, на плите что-то сердито шипело.

Тут Антошка вспомнил, что папа обещал покататься с ним по парку на велосипеде и покормить белок.

– Только если будет хорошая погода, – сказала мама строго.

– Что я, ребёнка в дождь потащу белок кормить? – ответил папа.

Антошка вскочил и подбежал к окну. Было ещё темно. Под светом фонарей дорога и машины, припаркованные на тротуаре, качели на детской площадке, стволы и ветви берёз и каштана были как нарисованные на тёмной бумаге. И люди, что шли мимо дома, тоже казались Антошке нарисованными. Ему захотелось раскрасить эту картинку – передать ритм шагов вон того дяденьки, что на ходу разговаривает по телефону, а голос его не слышен; и как со стоянки отъезжает машина, и как свет от её фар скользит по деревьям; и как обвешан разноцветными фонарями-окнами громадный дом напротив…

Но Антошка понимал, что если сейчас будет играть, то папа с мамой рассердятся. Он вздохнул, отошёл от окна, лёг в постель и стал представлять, как идёт дяденька по улице – как будто марширует: раз-два, раз-два. Антошка уже выучил этот размер, он назывался две четверти. А дяденьке навстречу, чуть припадая на переднюю лапу, в размере четыре четверти бежит собака: раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре, – она торопится по очень важным собачьим делам. У дяденьки широкий шаг. У собаки – мелкий и стремительный.

Антошка «нарисовал» дяденькины шаги низкими, а потому тяжёлыми звуками. «Он ведь большой и тяжёлый», – подумал Антошка. А шаги собаки – высокими и быстрыми. Ритм шагов дяденьки и собаки зазвучали в Антошкиной голове так ясно и так ярко, что больше он уже не мог лежать без движения.

Антошка вскочил с дивана, пробежал по комнате, стараясь попасть в ритм собачьих шагов. Потом стал ходить медленно, изображая дяденьку с телефоном. Но не выдержал медленного темпа, начал опять бегать. Звуки в голове становились всё громче… И вдруг Антошка услышал ещё один ритм – свой собственный. Три мелодии-ритма свились сейчас в Антошкиной голове в один колючий комок.

Надо было что-то срочно сделать, иначе голова, так казалось Антошке, разорвётся и разлетится на мелкие кусочки. Или он задохнется – так ему трудно стало дышать.

Он быстро сел за пианино. Стал подбирать мелодии и ритмы, что сейчас кололи ему голову. Колючий комок сразу уменьшился – и скоро исчез совсем. Антошка выдохнул и перестал играть. И увидел, что на пороге комнаты стоят папа, мама и бабушка и смотрят на него. Антошка думал, что они будут ругаться. Но они не стали.

– Давай лапу, Антоха, – сказал папа. – Не знаю, что ты такое изобразил. Но звучало… обалдеть, как звучало!

Храбрая белка и бабушкино лето

День выдался яркий и солнечный. Но папа о своём обещании погулять с Антошкой и покормить в парке белок забыл.

Ему так понравилась Антошкина пьеса, что после завтрака он стал искать в Интернете программу для записи музыки и сканирования. Потому что Антошка повторить музыку не смог, когда папа попросил его ещё раз сыграть своё сочинение.

– Хорошо бы такую программу найти, чтобы звуки сразу в ноты переводились! – кричал папа маме. Мама в кухне мыла посуду. – Вот ты играешь, а компьютер сразу нотами музыку записывает… Здорово, правда?

– Очень, – отвечала мама. – Только Антошка на пианино играет, а не на компьютере. Не забывай.

– Это понятно, – говорил папа. – Потом что-нибудь придумаем. На диктофон запишем. Пока надо с программой разобраться.

Антошка томился рядом.

Один раз он попытался напомнить папе о прогулке, но папа был так увлечён поиском программы, что Антошку даже не расслышал.

– Слушай, Свет! – взволнованно кричал папа из комнаты в кухню. – Есть две нормальные программы. На форумах хвалят. Только надо понять, какая лучше. С кем бы посоветоваться?.. У тебя нет композиторов знакомых? Надо именно того, кто сам пишет. Нормального композитора. А то у нас композиторов развелось… Три аккорда знает – и уже композитор.

Антошка пошёл к маме.

– Что кислый такой? – спросила она.

Антошка в ответ только вздохнул.

– Видишь, что ты с папой сделал, – улыбнулась мама. – Всё утро как чумной. Отлично у тебя получилось, Антошка. Красиво. А что ты представлял, когда играл?

– Утро.

– Утро? Интересно… Вот ни за что бы не подумала.

– Мам… Папа говорил, что, если хорошая погода будет, поедем в парк. Белок кормить, – решился пожаловаться Антошка.

– Вот почему ты нос повесил. Так подойди и скажи папе.

– Я говорил… – вздохнул Антошка. – Только папа не слышит.

– Ещё бы он тебя услышал! – улыбнулась мама. – У него же сын – великий композитор… У твоего папы миссия теперь важная-преважная: музыку сына сохранить для человечества. Не волнуйся. Сейчас всё устроим. Вон какая погода хорошая. Нечего дома сидеть. Я мигом папу от компьютера отгоню. Поедете в свой парк. А я хоть спокойно поглажу и приберусь. Только просто так его не выманить. Надо что-то придумать…

Совсем немножко подумав, мама наклонилась к Антошке и прошептала ему на ухо:

– Я скажу, что ты хочешь сочинить пьесу о том, как вы катаетесь по парку…

– И кормим белок, – добавил Антошка.

– И кормите белок, – согласилась мама и вышла из кухни.

Сначала папа с Антошкой заехали в магазин, купили орешков и семечек. Орешки для белок, а семечки для птиц.

– Потому что белки семечек не едят, – сказал папа и добавил: – Наверное…

После магазина отправились в парк. Там было шумно и многолюдно. Старушки сидели на лавочках, по дорожкам мамы катили коляски, мужчины играли в волейбол на спортивной площадке.

Лаяли собаки, в ветвях деревьев громко распевали птицы, где-то недалеко играла музыка. Скоро Антошке с папой пришлось остановиться и сойти с велосипедов – трудно стало объезжать гуляющих по дорожкам людей. Пошли пешком.

– Бабье лето! – усмехнулся папа.

– Почему лето? – удивился Антошка. – Ведь сейчас осень!

– Так эту пору называют. Лето заканчивается, становится холодно. А после холодов – опять тепло. Ненадолго. Как будто лето заглядывает на несколько дней – попрощаться. Это время и называют «бабьим летом».

– А почему «бабьим»? – опять спросил Антошка. – Оно что, для бабочек?

– Для каких бабочек? – не понял папа. – При чём тут бабочки?

– Ну лето же бабье! Зачем тогда его так зовут?

– Да откуда ж я знаю? – пожал плечами папа. – Назвали, и всё… Вот в Германии это время «старушечьим» зовут или ещё «временем старых баб».

– Значит, это такое специальное лето для бабушек? – удивился Антошка.

– Вроде того. Потому, наверное, так его назвали, что некоторые растения опять цвести начинают. Уже совсем скоро зима наступит, а они цветут. Но вот почему в Северной Америке эту пору называют «индейской», это вообще непонятно…

– «Индейское лето»? – Антошка совсем запутался.

– Вот именно… А ещё есть такая примета: в первый день бабьего лета надо посадить на коня отрока и выехать с ним на охоту. Помнишь, в прошлое воскресенье мы с тобой ездили? Вот как раз первый день был… Древние индейцы верили, что если в первый день «индейского лета» отрок на коне покатается, то кони будут смелее, а собаки добрее и болеть не будут. Вот ты – отрок, а это твой конь. – Папа кивнул на Антошкин велосипед. – Кажется, выбрались… Ну что, в путь без страха и упрёка?

Они опять сели на велосипеды. Дорога пошла под горку. Папа лихо укатил вперёд. Антошка видел, как развеваются от встречного ветра папины волосы, как они на затылке закручиваются в тонкую косичку. Вдалеке на солнце сверкал пруд, и было больно смотреть на воду. Антошка всё набирал и набирал скорость. И уже становилось немного страшно от быстрой езды. Но и весело. И хотелось крикнуть что-нибудь индейское.

– Тормози! – закричал папа испуганно.

Он стоял на дорожке и поджидал сына. Антошка нажал на тормоза, медленно подкатил к папе.

– Молодец! – похвалил папа с облегчением. – Только маме не говори, что с крутой горки катались. А то она нам устроит…

– Не скажу, – пообещал Антошка.

Сейчас они ехали в ту часть парка, где в прошлое воскресенье видели сразу несколько белок. Чтобы добраться до «белкиного места», надо было объехать два пруда и пройти пешком по тропинке, которая была вся в ямах и рытвинах. Здесь они в прошлое воскресенье оказались случайно, в поисках мест, как говорил папа, где ещё не ступала нога человека. В этой части парка они действительно не встретили никого. Только белки прыгали по стволам деревьев, перебегали тропинки и совсем Антошку с папой не боялись. Но у Антошки с папой ни семечек, ни орешков тогда с собой не было.

Наконец приехали. Прислонили велосипеды к стволу. Папа себе в ладонь насыпал семечек для птиц, а Антошке сразу и семечек, и орешков для белок. И стали ждать. Сначала прилетели воробьи и синички. Они расселись на ветках, смотрели на семечки и орешки, громко гомонили, переговариваясь друг с другом, но подлетать не решались. Пока самый смелый воробей не сиганул к Антошке и не схватил орешек. Орешек был тяжёлый, из клюва выпал. Воробей за вторым орешком подлетать не стал. Упорхнул снова на ветку.

– Вот смешной! – крикнул воробью папа. – Семечки-то легче!

Но тут к папе и Антошке стали подлетать другие воробьи и синички, быстро выхватывать семечки и орешки и ещё быстрее разлетаться в стороны. А один раз к Антошке на руку сели сразу три синички. Схватили по семечке и упорхнули.

– Класс! – восхитился папа. – Зря мы, Антоха, фотоаппарат не взяли.

Прилетели голуби. Стали важно расхаживать вокруг и ворковать. Но пока ни одной белки видно не было.

И тут у папиной ноги вдруг шевельнулся серо-рыжий комочек.

– Папа, белка! – крикнул Антошка.

А белка прыгнула на папину ногу, проворно забралась по штанине до кармана куртки, вытащила оттуда орешек, спрыгнула на землю, добежала до ствола тополя и быстро-быстро стала подниматься, пока не пропала из виду.

– Во даёт! – воскликнул папа. – Но зачем в карман? Ей Антошка орешки протягивает, бери только, а она в карман…

– Классная белка! – похвалил Антошка.

– Глупая белка! – возразил папа. – Знаешь, как щекотно было?

– Храбрая белка!

Антошка рассмеялся. Ему было весело наблюдать, как белка лезет в папин карман. Антошка даже немного позавидовал папе. Он тоже хотел, чтобы белка залезла в его карман. Он на всякий случай незаметно высыпал туда немного орешков, пока папа смотрел в сторону. Но храбрая белка больше не приходила. Они ещё немного покормили птиц. А потом высыпали семечки и орешки на землю.

– Надо собираться, Антоха, – сказал папа, – а то скоро темнеть начнёт.

Когда уходили, Антошка всё оглядывался: не покажется ли опять та белка. Но суетились над рассыпанными семечками и орешками только синички, голуби и воробьи.

Про собаку и кошачий квартет

Была суббота. Антошка с папой возвращались из музыкальной школы. Антошка очень любил, когда папа отводил его или забирал с занятий. По дороге они часто играли в игру, которую папа называл «Песни улицы». К примеру, проедет мимо машина, а папа достанет телефон, включит диктофон и просит: – Угадай, Антоха, какая нота звучит! Антошка прислушается, назовёт ноту.

Папа тоже старательно прислушивался:

– Точно? Не ошибаешься? Ладно. Дома проверим.

Или просил послушать, как воробьи чирикают. Антошка опять прислушивался. Воробьи чирикали всегда на четырёх очень высоких нотах. Он называл эти ноты – соль, ми, ля, си.

Или, например, мимо катили детскую коляску, а в ней плакал ребёнок. Папа записывал плач, и Антошка опять называл ноты. Папа сомневался, качал головой. Но потом, когда приходили домой и сверяли всё на пианино, Антошка всегда оказывался прав. Он играл проехавшую машину, плачущего ребёнка, чирикающих воробьёв. Звучал аккорд. Папа прислушивался к этому аккорду. И аккорд ему нравился.

– Отлично, Антоха! – восхищённо говорил папа. – И ведь ни за что не догадаешься, что родился он из самых обыкновенных звуков, которые мы каждый день слышим: ребёнок заплакал, машина проехала, воробьи между собой поболтали… Но если это сыграть – красота!

Сегодня в «Песни улицы» не играли. Шёл дождь. Было холодно и сыро. Папа и Антошка спешили домой. Когда уже вошли в подъезд, от самых дверей квартиры на них с лаем неожиданно кинулась большая чёрная собака. Антошка с папой выскочили во двор и закрыли дверь. Растерянно посмотрели друг на друга.

– Откуда она взялась? – удивился папа.

Он приоткрыл дверь, осторожно заглянул в подъезд.

– На лестнице нет, – прошептал и стал медленно подниматься.

Но стоило ему ступить на лестничную площадку, собака опять залаяла на него. Папа проворно выскочил из подъезда, привалился к двери спиной.

– Что будем делать, Антоха? – спросил папа и достал мобильный телефон. – Свет, нас тут собака домой не пускает, – начал он объяснять маме. – Антоха со мной, конечно… А я знаю, чья это собака? Дура какая-то, а не собака. Разлеглась у наших дверей, на коврике. А подходишь – бросается. Да я понял уже, что входить пока не надо. Давай мы отойдём, а ты попробуй дверь приоткрыть. Только осторожно. Может, она тебя испугается и убежит?

Папа распахнул пошире дверь подъезда, подставил под неё камень, чтобы не захлопнулась.

– Давай, Антоха, отойдём подальше.

Папа за рукав потянул Антошку за угол дома. Стали ждать, не выйдет ли из подъезда собака. Но она не выходила. Зазвонил папин телефон.

– Здесь мы, за углом, – отвечал папа маме. – Нет, не выходит. Ну ещё бы… На улице дрянь, а не погода. Наверное, собака эта погреться в подъезд зашла. Двери, видимо, приоткрыты были, вот и забежала. Да почему сразу я-то забыл закрыть? А может, и я… Какая теперь разница?

Потом папа слушал трубку и кивал. А ещё потом сказал: «Хорошо!» – и пошёл к окнам квартиры. Антошка за ним.

– Возьмите колбасу. – Мама открыла раму, перегнулась через подоконник и передала папе довольно увесистый кусок. – Может, колбасой выманить получится. Только выманивайте подальше от подъезда. Чтобы заскочить успели.

Папа с сожалением посмотрел на колбасу и даже её понюхал. Это была его любимая – сырокопчёная.

– Ладно. Пусть подавится… – вздохнул папа.

Он отважно двинулся в подъезд и забросил колбасу на ступеньки. Но не рассчитал и попал на самую нижнюю. Папа с Антошкой опять заскочили за угол и стали ждать, но собака не появилась.

– Наверное, недолёт, – сказал папа. – Она запах не чует. Надо ближе.

Он вернулся в подъезд, подобрал кусок с нижней ступеньки, прицелился и забросил его на верхнюю. Но собака вновь не отреагировала.

– Свет! – Папа постучал в окно квартиры.

Выглянула мама.

– Давай ещё колбасу. Да побольше. И нарежь. Упрямая попалась собака, её одним кусочком не выманить. Надо прямо в пасть её наглую кидать. И когда она распробует…

Мама подала ещё колбасы, а папа спросил:

– А другой нет? Только эта? Может, не надо колбасу переводить? Может, она сырокопчёную не любит? Может, мяса ей дать?

– Мясо размораживать надо, – возразила мама. – Пока оно будет размораживаться, вы сами тут заморозитесь. Потом и вас размораживать придётся. Кидай колбасу, не жадничай.

– Эх, ладно… чего там, – вздохнул папа и опять вошёл в подъезд.

Антошка очень переживал за папу.

Собака снова залаяла – громче и страшнее прежнего. Папа выскочил, схватил Антошку и бросился за угол.

– Всё! – крикнул он гордо. – Сожрала. Я ей прямо под ноги кинул. Сейчас эта наглая рожа у нас как миленькая из подъезда выйдет!

Папа выложил от ступенек аж до самой дороги целую колбасную тропинку. Но собака не выходила.

– Ах так, да?! – рассердился папа. – Ну погоди! Всё равно тебя оттуда вытащу!

Папа достал телефон, вошёл в дом. И вдруг Антошка услышал душераздирающее кошачье завывание, а следом – громкий надсадный лай. Вылетел как ошпаренный из подъезда папа – коты, казалось, орут у него прямо в зажатом кулаке, – и почти сразу показалась собака. Она скалила зубы. На неё было страшно смотреть.

Кошачий мяв оборвался так же неожиданно, как начался.

Собака учуяла кусок колбасы у двери, съела его, заметила следующий. Да так и пошла от подъезда – от одного кусочка к другому, мимо скамейки и мусорки. Антошка с папой заскочили в дом и захлопнули за собой дверь.

До самого вечера только и разговоров было, что о собаке. Пересказывали во всех подробностях – и как она не пускала папу с Антошкой домой, и как мама металась от дверей к окну, и как за папу с Антошкой волновалась, а на собаку сердилась.

Только бабушке поучаствовать в приключении не удалось: она спала у себя в комнате и ничего не слышала. Ей рассказали про собаку, и бабушка стала ворчать, что могли бы её разбудить, раз такое дело. Она бы живо эту собаку выпроводила из подъезда – и колбасу бы не пришлось зря переводить.

– Как же ты додумался кошачий концерт включить? – удивлялась мама. – Я уж и забыла про него. Но придумал отлично. Только ты мог такое придумать!

Папе было очень приятно, что мама его хвалит. И они стали вспоминать летний отдых на море – как под окна домика, который снимали, по вечерам приходили коты петь свои кошачьи песни.

Котов было два – один рыжий, другой чёрный. Днём они прятались где-то, но, как только наступала ночь, приходили под окна домика, где жили Антошка, папа и мама, и до трёх-четырёх утра пели. Иногда коты резко обрывали пение, взвывали и начинали драться. А подравшись немного, опять голосили дуэтом.

Один голос был низкий и с хрипотцой. Другой – высокий, молодой, звонкий. Запевал всегда высокий, потом мелодию подхватывал низкий голос. Иногда они сливались и звучали на одной ноте, но потом вновь расходились.

– Во дают! – восхищённо говорил папа. – А здорово у них получается петь на два голоса. Это, братцы мои, полифония…

– О боже мой! – вздыхала мама. – Вы только послушайте его: коты орут, спать не дают, а он про полифонию рассуждает… Ты лучше придумай, как эту полифонию выключить. Очень спать хочется.

– Что-нибудь придумаем, – весело обещал папа.

В одну из ночей, когда коты горланили особенно громко и протяжно, папа записал их на телефон, потом включил запись. И вот уже не два, а четыре кошачьих голоса запели песню – двое в кустах под окнами, двое в комнате.

– Я этого не выдержу! – застонала мама и накрыла голову подушкой.

И вдруг коты на улице недоумённо притихли.

– Ага! – крикнул папа. – Ошалели, не иначе.

Уличных котов в ту ночь они больше не слышали.

Коты вернулись на следующий вечер. Но стоило папе услышать возню в кустах и первые пробные звуки, он сразу включил вчерашнюю запись. И уличные коты опять примолкли: им явно не нравилось петь квартетом. Вот дуэт – это совсем другое дело!

А потом они совсем перестали приходить под окна домика.

Вечером, когда Антошка уже засыпал, к нему в комнату, как обычно, заглянул папа. Они ещё раз поговорили о собаке. А потом Антошка решился сказать папе то, о чём подумал, когда они стояли за углом дома и ждали, выйдет из подъезда собака или нет.

– Пап, помнишь, я пьесу про утро сочинил? – спросил Антошка.

– Помню, – улыбнулся папа.

– В моей пьесе дяденька шёл. А потом я придумал, что ему навстречу собака бежала.

– Хорошая пьеса была! Жаль, что ты её повторить не можешь… – вздохнул папа.

– Это та самая собака нас домой не пускала! – доверительно сказал Антошка.

Папа с улыбкой посмотрел на сына:

– Собака, которую ты придумал?

– Да.