Текст книги "Василий Теркин. Стихотворения. Поэмы"

Такою отмечен я долей бедовой

 
Такою отмечен я долей бедовой:
Была уже мать на последней неделе,
Сгребала сенцо на опушке еловой, —
Минута пришла – далеко до постели.
 
 
И та закрепилась за мною отметка,
Я с детства подробности эти усвоил,
Как с поля меня доставляла соседка
С налипшей на мне прошлогоднею хвоей.
 
 
И не были эти в обиду мне слухи,
Что я из-под елки, и всякие толки, —
Зато, как тогда утверждали старухи,
Таких, из-под елки,
Не трогают волки.
 
 
Увы, без вниманья к породе особой,
Что хвойные те означали иголки,
С великой охотой,
С отменною злобой
Едят меня всякие серые волки.
 
 
Едят, но недаром же я из-под ели:
Отнюдь не сказать, чтобы так-таки съели.
 

1966

Я сам дознаюсь, доищусь

 
Я сам дознаюсь, доищусь
До всех моих просчетов.
Я их припомню наизусть, —
Не по готовым нотам.
 
 
Мне проку нет, – я сам большой, —
В смешной самозащите.
Не стойте только над душой,
Над ухом не дышите.
 

1966

На дне моей жизни

 
На дне моей жизни,
        на самом донышке
Захочется мне
        посидеть на солнышке,
На теплом пенушке.
 
 
И чтобы листва
        красовалась палая
В наклонных лучах
        недалекого вечера.
И пусть оно так,
        что морока немалая —
Твой век целиком,
        да об этом уж нечего.
 
 
Я думу свою
        без помехи подслушаю,
Черту подведу
        стариковскою палочкой:
Нет, все-таки нет,
        ничего, что по случаю
Я здесь побывал
        и отметился галочкой.
 

1967

Допустим, ты свое уже оттопал

 
Допустим, ты свое уже оттопал
И позади – остался твой предел,
Но при тебе и разум твой, и опыт,
И некий срок еще для сдачи дел
Отпущен – до погрузки и отправки.
 
 
Ты можешь на листах ушедших лет
Внести еще какие-то поправки,
Чертой ревнивой обводя свой след;
 
 
Самозащите доверяясь шаткой,
Невольно прихорашивать итог…
Но вдруг подумать:
Нет, спасибо в шапку,
От этой сласти береги нас Бог.
 
 
Нет, лучше рухнуть нам на полдороге,
Коль не по силам новый был маршрут.
Без нас отлично подведут итоги
И, может, меньше нашего наврут.
 

1968

Время, скорое на расправу

 
Время, скорое на расправу,
В меру дней своих скоростных,
Власть иную, иную славу
Упраздняет – и крест на них.
 
 
Время даже их след изгладит
Скоростным своим утюжком.
И оно же не в силах сладить
С чем, подумаешь! – со стишком.
 
 
Уж оно его так и этак
Норовит забвенью предать
И о том объявить в газетах
И по радио…
 
 
Глядь-поглядь,
За каким-то минучим сроком —
И у времени с языка
Вдруг срывается ненароком
Из того же стишка —
Строка.
 

1968

К обидам горьким собственной персоны

 
К обидам горьким собственной персоны
Не призывать участье добрых душ.
Жить, как живешь, своей страдой
             бессонной, —
Взялся за гуж – не говори: не дюж.
 
 
С тропы своей ни в чем не соступая,
Не отступая – быть самим собой.
Так со своей управиться судьбой,
Чтоб в ней себя нашла судьба любая
И чью-то душу отпустила боль.
 

1968

В случае главной утопии

 
В случае главной утопии, —
В Азии этой, в Европе ли, —
Нам-то она не гроза:
Пожили, водочки попили,
Будет уже за глаза…
 
 
Жаль, вроде песни той, – деточек,
Мальчиков наших да девочек,
Всей неоглядной красы…
Ранних весенних веточек
В капельках первой росы…
 

1969

Всему свой ряд, и лад, и срок

 
Всему свой ряд, и лад, и срок:
В один присест, бывало,
Катал я в рифму по сто строк,
И все казалось мало.
 
 
Был неогляден день с утра,
А нынче дело к ночи…
Болтливость – старости сестра, —
Короче.
Покороче.
 

1969

Нет ничего, что раз и навсегда

 
Нет ничего, что раз и навсегда
На свете было б выражено словом.
Все, как в любви, для нас предстанет
                                                                 новым,
Когда настанет наша череда.
 
 
Не новость, что сменяет зиму лето,
Весна и осень в свой приходят срок.
Но пусть все это пето-перепето,
Да нам-то что! Нам как бы невдомек.
 
 
Все в этом мире – только быть
                                                         на страже —
Полным-полно своей, не привозной,
Ничьей и невостребованной даже,
Заждавшейся поэта новизной.
 

1969

Что нужно, чтобы жить с умом?

 
Что нужно, чтобы жить с умом?
Понять свою планиду:
Найти себя в себе самом
И не терять из виду.
 
 
И труд свой пристально любя, —
Он всех основ основа, —
Сурово спрашивать с себя,
С других не столь сурово.
 
 
Хоть про сейчас, хоть про запас,
Но делать так работу,
Чтоб жить да жить,
Но каждый час
Готовым быть к отлету.
 
 
И не терзаться – ах да ох —
Что, близкий или дальний, —
Он все равно тебя врасплох
Застигнет, час летальный.
 
 
Аминь! Спокойно ставь печать,
Той вопреки оглядке:
Уж если в ней одной печаль, —
Так, значит, все в порядке.
 

<1969>

Ты дура, смерть: грозишься людям

 
Ты дура, смерть: грозишься людям
Своей бездонной пустотой,
А мы условились, что будем
И за твоею жить чертой.
 
 
И за твоею мглой безгласной,
Мы – здесь, с живыми заодно.
Мы только врозь тебе подвластны, —
Иного смерти не дано.
 
 
И, нашей связаны порукой,
Мы вместе знаем чудеса:
Мы слышим в вечности друг друга
И различаем голоса.
 
 
И как бы ни был провод тонок —
Между своими связь жива.
Ты это слышишь, друг-потомок?
Ты подтвердишь мои слова?..
 

1955

О сущем

 
Мне славы тлен – без интереса
И власти мелочная страсть.
Но мне от утреннего леса
Нужна моя на свете часть;
От уходящей в детство стежки
В бору пахучей конопли;
От той березовой сережки,
Что майский дождь прибьет в пыли;
От моря, моющего с пеной
Каменья теплых берегов;
От песни той, что юность пела
В свой век – особый из веков;
И от беды и от победы —
Любой людской – нужна мне часть,
Чтоб видеть все и все изведать,
Всему не издали учась…
И не таю еще признанья:
Мне нужно, дорого до слез
В итоге – твердое сознанье,
Что честно я тянул мой воз.
 

1957–1958

Поэмы

Страна Муравия

 
С утра на полдень едет он,
Дорога далека.
Свет белый с четырех сторон
И сверху – облака.
 
 
Тоскуя о родном тепле,
Цепочкою вдали
Летят, – а что тут на земле,
Не знают журавли…
 
 
У перевоза стук колес,
Сбой, гомон, топот ног.
Идет народ, ползет обоз,
Старик паромщик взмок.
 
 
Паром скрипит, канат трещит,
Народ стоит бочком,
Уполномоченный спешит,
И баба с сундучком.
 
 
Паром идет, как карусель,
Кружась от быстрины.
Гармошку плотничья артель
Везет на край страны…
 
 
Гудят над полем провода,
Столбы вперед бегут,
Гремят по рельсам поезда,
И воды вдаль текут.
 
 
И шапки пены снеговой
Белеют у кустов,
И пахнет смолкой молодой
Березовый листок.
 
 
И в мире – тысячи путей
И тысячи дорог.
И едет, едет по своей
Никита Моргунок.
 
 
Бредет в оглоблях серый конь
Под расписной дугой,
И крепко стянута супонь
Хозяйскою рукой.
 
 
Дегтярку сзади привязал,
Засунул кнут у ног,
Как будто в город, на базар,
Собрался Моргунок.
 
 
Умытый в бане, наряжен
В пиджак и сапоги,
Как будто в гости едет он,
К родне на пироги.
 
 
И двор – далеко за спиной,
Бегут вперед столбы.
Ни хаты не видать родной,
Ни крыши, ни трубы…
 
 
По ветру тянется дымок
С ольхового куста.
– Прощайте, – машет Моргунок, —
Отцовские места!..
 

 
Из-за горы навстречу шло
Золотоглавое село.
 
 
Здесь проходил, как говорят,
В Москву Наполеон.
Здесь тридцать восемь лет назад
Никита был крещен.
 
 
Здесь бухали колокола
На двадцать деревень,
Престол и ярмарка была
В зеленый духов день.
 
 
И первым был из всех дворов
Двор – к большаку лицом,
И вывеска «Илья Бугров»
Сипела над крыльцом…
 
 
Никита ехал прямиком.
И вдруг – среди села —
Не то базар, не то погром, —
Веселые дела!
 
 
Народ гуляет под гармонь,
Оглобель – лес густой,
Коней завидя, сбился конь…
Выходят люди:
– Стой!..
 
 
– Стой, нет пощады никому,
И честь для всех одна:
Гуляй на свадьбе, потому —
Последняя она…
 
 
Кто за рукав,
Кто за полу, —
Ведут Никиту
В дом, к столу.
 
 
Ввели и – чарку – стук ему!
И не дыши – до дна!
– Гуляй на свадьбе, потому —
Последняя она…
 
 
И лез хозяин через стол:
– Моя хата —
Мой простор.
Становись, сынок, на лавку,
Пей, гуляй,
Справляй престол!..
 
 
Веселитесь, пейте, люди,
Все одно:
Что в бутылке,
Что на блюде —
Чье оно?
 
 
Чья скотинка?
Чей амбар?
Чей на полке
Самовар?..
 
 
За столом, как в бане, тесно,
Моргунок стирает пот,
Где жених тут, где невеста,
Где тут свадьба? – Не поймет.
 
 
А хозяин без заминки
Наливает по другой.
– Тут и свадьба и поминки —
Все на свете, дорогой.
 
 
С неохотой, еле-еле
Выпил чарку Моргунок.
Гости ели, пили, пели,
Говорили, кто что мог…
 
 
– Что за помин?
– Помин общий.
– Кто гуляет?
– Кулаки!
Поминаем душ усопших,
Что пошли на Соловки.
 
 
 – Их не били, не вязали,
Не пытали пытками,
Их везли, везли возами
С детьми и пожитками.
А кто сам не шел из хаты,
Кто кидался в обмороки, —
Милицейские ребята
Выводили под руки…
 
 
– Будет нам пить,
Будет дурить…
 
 
– Исус Христос
Чудеса творил…
 
 
– А кто платил,
Когда я да не платил?..
 
 
– Отчего ты, божья птичка,
Хлебных зерен не клюешь?
Отчего ты, невеличка,
Звонких песен не поешь?
 
 
Отвечает эта птичка:
– Жить я в клетке не хочу.
Отворите мне темницу,
Я на волю полечу…
 
 
– Будет нам пить,
Будет дурить.
Пора бы нам одуматься,
Пойти домой, задуматься:
Что завтра пропить?
 
 
– Исус Христос
По воде ходил…
 
 
– А кто платил,
Когда я не платил?
За каждый стог,
Что в поле метал,
За каждый рог,
Что в хлеву держал,
За каждый воз,
Что с поля привез,
За собачий хвост,
За кошачий хвост,
За тень от избы,
За дым от трубы,
За свет и за мрак,
И за просто, и за так…
 
 
– Знаем! Сам ты не дурак,
Хлеб-то в воду ночью свез:
Мол, ни мне, ни псу под хвост.
Знаем! Сами не глупей.
Пей да ешь, ешь да пей!
 
 
– Сорок лет тому назад
Жил да был один солдат.
Тут как раз холера шла,
В день катала полсела.
Изо всех один солдат
Жив остался, говорят.
Пил да ел, как богатырь,
И по всем читал псалтырь,
Водку в миску наливал,
Делал тюрьку и хлебал,
Все погибли, а солдат
Тем и спасся, говорят.
 
 
– Трулля-трулля-трулля-ши!..
Пропил батька лемеши,
А сынок —
Топорок,
А дочушка —
Гребенек,
А матушка,
Того роду,
Пропила
Сковоро́ду.
Па-алезла под печь:
«Сынок, блинов нечем печь…»
 
 
– Все кричат, а я молчу:
Все одно – безделье.
А Илье-то Кузьмичу —
Слезки, не веселье…
 
 
– Подноси, вытаскивай,
Угощенье ставь!
 
 
– До чего он ласковый,
Добродушный стал.
 
 
Дескать, мы ж друзья-дружки,
Старые соседи.
Мол, со мной на Соловки
Все село поедет…
 
 
– Слышь, хозяин, не жалей
Божью птичку в клетке.
Заливай, пои гостей,
Дыхай напоследки!..
 
 
Загудели гости смутно,
Встал, шатаясь, Моргунок,
Будто пьян, на воздух будто,
Потихоньку – за порог.
 
 
Над дорогой пыль висела,
Не стихал собачий лай.
Ругань, песни…
 
 
– Трогай, Серый.
Где-нибудь да будет край…
 

 
Далеко стихнуло село,
И кнут остыл в руке,
И синевой заволокло,
Замглилось вдалеке.
 
 
И раскидало конский хвост
Внезапным ветерком,
И глухо, как огромный мост,
Простукал где-то гром.
 
 
И дождь поспешный, молодой,
Закапал невпопад.
Запахло летнею водой,
Землей, как год назад…
 
 
И по-ребячьи Моргунок
Вдруг протянул ладонь.
И, голову склонивши вбок,
Был строг и грустен конь.
 
 
То конь был – нет таких коней!
Не конь, а человек.
Бывало, свадьбу за пять дней
Почует, роет снег.
 
 
Земля, семья, изба и печь,
И каждый гвоздь в стене,
Портянки с ног, рубаха с плеч —
Держались на коне.
 
 
Как руку правую, коня,
Как глаз во лбу, берег
От вора, мора и огня
Никита Моргунок.
 
 
И в ночь, как съехать со двора,
С конем был разговор,
Что все равно не ждать добра,
Что без коня – не двор;
Что вместе жили столько лет,
Что восемь бед – один ответ.
 
 
А конь дорогою одной
Везет себе вперед.
Над потемневшею спиной
Белесый пар идет.
 
 
Дождь перешел. Следы копыт
Наполнены водой.
Кривая радуга висит
Над самою дугой…
 
 
День на исходе. Моргунку
Заехать нужно к свояку:
Остановиться на ночлег,
Проститься как-никак.
Душевной жизни человек
Был Моргунков свояк.
Дружили смолоду, с тех пор,
Как взяли замуж двух сестер.
 
 
Дружили двадцать лет они,
До первых до седин,
И песни нравились одни,
И разговор один…
 
 
Хозяин грустный гостю рад,
Встречает у ворот:
– Спасибо, брат. Уважил, брат. —
И на крыльцо ведет.
 
 
– Перед тобой душой открыт,
Друг первый и свояк:
Весна идет, земля горит, —
Решаться или как?..
 
 
А Моргунок ему в ответ:
– Друг первый и свояк!
Не весь в окошке белый свет,
Я полагаю так…
 
 
Но тот Никите говорит:
– А как же быть, свояк?
Весна идет, земля горит,
Бросать нельзя никак.
 
 
Сидят, как прежде, за столом.
И смолкли. Каждый о своем.
 
 
Забились дети по углам.
Хозяйка подает
С пчелиным «хлебом» пополам
В помятых сотах мед.
 
 
По чарке выпили. Сидят,
Как год, и два, и три назад.
 
 
Сидят невесело вдвоем,
Не поднимают глаз.
– Ну что ж, споем?..
– Давай споем
В последний, может, раз…
 
 
Дружили двадцать лет они,
До первых до седин,
И песни нравились одни,
И разговор один.
 
 
Посоловелые слегка,
На стол облокотясь,
Сидят, поют два мужика
В последний, значит, раз…
 
 
О чем поют? – рука к щеке,
Забылись глубоко.
О Волге ль матушке-реке,
Что где-то далеко?..
 
 
О той ли доле бедняка,
Что в рудники вела?..
О той ли жизни, что горька,
А все-таки мила?..
 
 
О чем поют, ведя рукой
И не скрывая слез?
О той ли девице, какой
Любить не довелось?..
 
 
А может, просто за столом
У свояка в избе
Поет Никита о своем
И плачет о себе.
 
 
У батьки, у матки
Родился Никита,
В церковной сторожке
Крестился Никита.
 
 
Семнадцати лет
Оженился Никита.
На хутор пошел,
Отделился Никита.
 
 
– В колхоз не желаю, —
Бодрился Никита.
До синего дыму
Напился Никита.
 
 
Семейство покинуть
Решился Никита…
Куда ж ты поехал,
Никита, Никита?
 

 
От деда слышал Моргунок —
Назначен срок всему:
Здоровью – срок, удаче – срок,
Богатству и уму.
 
 
Бывало, скажет в рифму дед,
Руками разведя:
 
 
– Как в двадцать лет
Силенки нет, —
Не будет, и не жди.
– Как в тридцать лет
Рассудка нет, —
 
 
Не будет, та́к ходи.
– Как в сорок лет
Зажитка нет, —
Так дальше не гляди…
 
 
Сам Моргунок, как все, сперва
Не верил в дедовы слова.
 
 
Хватился – где там двадцать лет! —
А богатырской силы нет.
И, может быть, была б она,
Когда б харчи да не война.
 
 
Глядит, проходят тридцать лет, —
Ума большого тоже нет.
А был бы ум, так по уму —
Богатство было бы ему.
 
 
Глядит, и скоро – сорок лет, —
Богатства нет, зажитка нет;
Чтоб хлебу на год вволю быть,
За сало салу заходить;
 
 
Чтоб быть с Бугровым запросто,
Всего того опричь:
«Здоров, Никита Федорыч!..» —
«Здоров, Илья Кузьмич!..»
 
 
А угостить, – так дым трубой,
Что хочешь ешь и пей!
Чтоб рядом он сидел с тобой
На лавке на твоей;
 
 
Чтоб толковать о том о сем,
Зажмурясь песни петь,
Под ручку чтоб, да с ним вдвоем
Пойти хлеба смотреть…
 
 
И предсказанью скоро срок,
А жил негромко Моргунок.
 
 
Был Моргунок не так умен,
Не так хитер и смел,
Но полагал, что крепко он
Знал то, чего хотел…
 
 
Ведет дорога длинная
Туда, где быть должна
Муравия, старинная
Муравская страна.
 
 
И в стороне далекой той —
Знал точно Моргунок —
Стоит на горочке крутой,
Как кустик, хуторок.
 
 
Земля в длину и в ширину —
Кругом своя.
Посеешь бубочку одну,
И та – твоя.
 
 
И никого не спрашивай,
Себя лишь уважай.
Косить пошел – покашивай,
Поехал – поезжай.
 
 
И все твое перед тобой,
Ходи себе, поплевывай.
Колодец твой, и ельник твой,
И шишки все еловые.
 
 
Весь год – и летом и зимой,
Ныряют утки в озере.
И никакой, ни боже мой, —
Коммунии, колхозии!..
 
 
И всем крестьянским правилам
Муравия верна.
Муравия, Муравия!
Хо-рошая страна!..
 
 
И едет, едет, едет он,
Дорога далека.
Свет белый с четырех сторон
И сверху – облака.
 
 
По склонам шубою взялись
Густые зеленя,
И у березы полный лист
Раскрылся за два дня.
 
 
И розоватой пеной сок
Течет со свежих пней.
Чем дальше едет Моргунок,
Тем поле зеленей.
 
 
И день по-летнему горяч,
Конь звякает уздой.
Вдали взлетает грузный грач
Над первой бороздой.
 
 
Пласты ложатся поперек
Затравеневших меж.
Земля крошится, как пирог, —
Хоть подбирай и ешь.
 
 
И над полями голубой
Весенний пар встает.
И трактор водит за собой
Толпу, как хоровод.
 
 
Белеют на поле мешки
С подвезенным зерном.
И старики посевщики
Становятся рядком.
 
 
Молитву, речь ли говорят
У поднятой земли.
И вот, откинувшись назад,
Пошли, пошли, пошли…
 
 
За плугом плуг проходит вслед,
Вдоль – из конца в конец.
– Тпру, конь!.. Колхозники ай нет?..
– Колхозники, отец…
 
 
Чуть веет вешний ветерок,
Листвою шевеля.
Чем дальше едет Моргунок,
Тем радостней земля.
 
 
Земля!..
От влаги снеговой
Она еще свежа.
Она бродит сама собой
И дышит, как дежа.
 
 
Земля!..
Она бежит, бежит
На тыщи верст вперед.
Над нею жаворонок дрожит
И про нее поет.
 
 
Земля!
Все краше и видней
Она вокруг лежит.
И лучше счастья нет, – на ней
До самой смерти жить.
 
 
Земля!
На запад, на восток,
На север и на юг…
Припал бы, обнял Моргунок,
Да не хватает рук…
 
 
В пути проходит новый день.
Конь перепал и взмок.
Уже ни сел, ни деревень
Не знает Моргунок.
 

 
Большаком, по правой бровке,
Направляясь на восход,
Подпоясанный бечевкой
Шел занятный пешеход.
 
 
Добела забиты пылью
Сапожонки на плечах,
И лопатки, точно крылья,
Под подрясником торчат.
 
 
Из сапог глядят онучки,
За спиной гремит ларец…
– А, видать, тебя до ручки
Раскулачили, отец?..
 
 
Слово за слово. О боге
Речь заводит Моргунок.
Отпрягают у дороги,
Забираются в тенек.
 
 
– Эх, да по такой погоде
Зря ты ходишь-бродишь, поп.
Собирал бы дань в приходе,
Пчел глядел бы, сено греб…
 
 
– Где ж приход? Приходов нету.
Нету службы, нету треб.
Расползлись попы по свету,
На другой осели хлеб.
 
 
Тот на должности на писчей,
Тот иной нашел приют.
Ничего, довольны пищей.
Стихли, сникли и живут.
 
 
Ну, а я… Иду дорогой.
Не тяжел привычный труд!
Есть кой-где, что верят в бога, —
Нет попа,
А я и тут.
 
 
Там жених с невестой ждут, —
Нет попа,
А я и тут.
 
 
Там младенца берегут, —
Нет попа,
А я и тут.
 
 
Нет купели,
Есть камья,
Нет попа,
А вот он я!..
 
 
Что калужского портного,
За неделю ждут меня.
Мне бы только, право слово,
Заиметь теперь коня…
 
 
Хорошо в тени, прохладно.
Поп кошелку шевелит.
Развязал – и этак складно
Припевает-говорит:
 
 
– Тут селедочка
Была, была, была,
Что молодочка
Дала, дала, дала…
 
 
Тут и соточка
Лежит – не убежит…
Эх ты, сукин сын
Камаринский мужик!..
 
 
Моргунок, уставясь косо,
Ладно, думает, молчи.
Ничего, что батя босый, —
Подходящие харчи…
 
 
Не святой и не угодник,
Не подвижник, не монах, —
Был он просто поп-отходник,
Яко наг и яко благ.
 
 
– На гумне служу обедню,
Постным маслом мажу лоб.
Николай был царь последний,
Митрофан – последний поп.
 
 
Занимаю под приходом
Всю епархию кругом.
Хочешь так: твоя – подвода,
Мой – инструмент?..
Проживем!..
 
 
Моргунок утерся строго:
– Не гляди, что выпил я…
У тебя своя дорога,
У меня, отец, – своя.
 
 
На своем коне с дугой
Ехать подходяще:
Всякий видит, кто такой, —
Житель настоящий.
 
 
На своем коне с дугой
Ехать знаменито.
Остановят: – Кто такой?
– Моргунов Никита.
 
 
В чужедальней стороне
Едешь, смотришь смело:
Раз ты едешь на коне,
Значит, едешь делом.
 
 
Самому себе с конем
Позабыться впору.
 
 
Будто в гости едешь – днем,
Ночью – будто в город.
 
 
Не охотник яйца я
Собирать на бога.
У меня, отец, своя
Дальняя дорога…
 

 
От ночлега до ночлега
Едет ровно Моргунок.
У дороги, под телегой,
Своя хата-потолок.
 
 
На огне трещит валежник
Робко, будто под ногой.
Двое возчиков проезжих
Сонно смотрят на огонь.
 
 
С неизвестным разным людом
Сводит ночью огонек.
Кто такие и откуда —
Знать не знает Моргунок.
 
 
Спит не спит, лежит Никита,
Слышен скрип и хруст травы.
Глухо тукают копыта
Возле самой головы.
 
 
Поправляет головешки
Освещенная рука.
Голос тянется неспешный,
Как шаги издалека:
 
 
– Окна – в землю,
Крыша – набок,
Гнезда галочьи в трубе.
Как бы в сказке, дед да баба
Жили век в своей избе.
 
 
Баба пряла у окошка,
Дед с утра на рыбу шел,
И была в хозяйстве кошка,
Курочка да петушок.
 
 
Жили старые помалу
На отлете от села.
А весною небывало
Высока вода была.
 
 
Шла весна в могучей силе,
По ночам крошила снег.
Разлились по всей России
Воды всех морей и рек… —
 
 
Спит не спит, лежит Никита,
Дрема поверху идет.
Голос ровный, домовитый
Сказку бережно ведет:
 
 
– Все – в колхозы.
Дед – ни с места
На тринадцатом году:
«Из своей избы, известно,
Никуда я не пойду».
Что, мол, жить мне на народе,
И какой мне в этом прок?..
 
 
А вода к крыльцу подходит,
Бьет волною о порог.
Поплыли плетни, солома,
Огородов – будто нет.
 
 
День за днем проводит дома,
Очищает лыки дед.
 
 
И случилась эта сказка
Возле нашего села:
Подняла вода избушку,
Как кораблик, понесла.
Поднимает выше, выше,
Гонит окнами вперед.
Петушок кричит на крыше,
Из трубы дымок идет.
И качаются, как в зыбке,
Дед и баба за стеной.
 
 
Принесло избу под липки —
К нам в усадьбу —
Тут и стой…
 
 
Спали воды. Стало сухо.
Смотрит дед – на солнце дверь:
«Ну, тому бывать, старуха,
Жить нам заново теперь…»
 
 
Спит не спит Никита, дремлет
С картузом под головой.
Теплым телом греет землю
Под примятою травой.
 
 
На армяк роса осела.
Гаснут звезды в вышине.
И тепло вздыхает Серый
За кустами в стороне.
 
 
Тянет свежестью рассвета.
Спит дорога. Тишина.
Далеко-далеко где-то
Спит Муравская страна…
 

 
Как с юга к северу трава
В кипучий срок весны,
От моря к морю шла молва
По всем краям страны.
 
 
Молва растет, что ночь, что день,
Катится в даль и глушь,
И ждут сто тысяч деревень,
Сто миллионов душ.
 
 
Нет, никогда, как в этот год,
В тревоге и борьбе,
Не ждал, не думал так народ
О жизни, о себе…
 
 
Росла, невнятная сперва,
Неслась, как радио, молва,
Как отголосок по лесам,
Бежала по стране,
Что едет Сталин, едет сам
На вороном коне.
 
 
Вдоль синих вод, холмов, полей,
Проселком, большаком,
В шинели, с трубочкой своей,
Он едет прямиком.
 
 
В одном краю,
В другом краю
Глядит, с людьми беседует
И пишет в книжечку свою
Подробно все, что следует.
И будто он невдалеке
Коня того поил в реке.
 
 
А то еще у старика
Спросил он ночью огонька.
А этот сторож-старичок
Увидел – кто, а сам молчок:
Порасспросить его хотел
Насчет войны и прочих дел…
 
 
За гатью – мост,
За взгорьем – склон,
Дымок по ветерку…
И, может, прямо едет он
Навстречу Моргунку.
 
 
И все, что на душе берег,
С чем в этот год заснуть не мог,
С чем утром встал и на ночь лег,
С чем ел не впрок
И пил не впрок, —
Все вновь обдумал Моргунок…
 
 
– Товарищ Сталин!
Дай ответ,
Чтоб люди зря не спорили:
Конец предвидится ай нет
Всей этой суетории?..
 
 
И жизнь – на слом,
И все на слом —
Под корень, подчистую.
А что к хорошему идем,
Так я не протестую.
 
 
Ты слушай, выслушай меня,
Коснемся, например, коня.
 
 
И склад хорош, и стать легка,
В монету весь одет.
Под Ворошиловым конька
Такого, может, нет.
 
 
На конной в Ельне куплен был,
С дороги перепал,
Стоит – и шею опустил, —
Ну, думаю, попал!..
 
 
Блестит в корытечке вода,
Свищу, свищу – не пьет,
Не ест. И вижу я тогда,
Что дело не поет…
 
 
А как я вышел поутру,
С постели – босиком,
Иду, а он впотьмах: хруп-хруп…
Стой, думаю, живем!..
 
 
Теперь мне тридцать восемь лет.
Два года впереди.
А в сорок лет – зажитка нет,
Так дальше не гляди.
 
 
И при хозяйстве, как сейчас,
Да при коне —
Своим двором пожить хоть раз
Хотелось мне.
 
 
Земля в длину и в ширину —
Кругом своя.
Посеешь бубочку одну,
И та – твоя.
 
 
Пожить бы так чуть-чуть…
А там —
В колхоз приду,
Подписку дам!
 
 
И с тем согласен я сполна,
Что будет жизнь отличная.
И у меня к тебе одна
Имелась просьба личная.
 
 
Вот я, Никита Моргунок,
Прошу, товарищ Сталин,
Чтоб и меня и хуторок
Покамест что… оставить.
 
 
И объявить: мол, так и так, —
Чтоб зря не обижали, —
Оставлен, мол, такой чудак
Один во всей державе…
 
 
В пути, в незнаемом краю,
Забыв про все, Никита
Слагал, как песню, речь свою
Душевно и открыто…
 
 
Страна родная велика.
Весна! Великий год!..
И надо всей страной – рука,
Зовущая вперед.