Текст книги "Война и мир Ивана Грозного"

Главная особенность русского земледелия

В результате кипчакской экспансии и монгольских завоеваний русское государственность и основная масса русского народа была перемещена на север и северо-восток.

Прежде чем рассматривать дальнейшее становление форм русской государственности, следует обратить пристальное внимание на базис, на природно-климатические условия хозяйствования.

Как четко и лаконично выразился академик Л. В. Милов: «Земледелие в пределах исторического ядра Российского государства имело жестко ограниченные мачехой-природой рамки». В начале XVI века имперский посол Герберштейн писал: «Область московская… неплодородная».

Климат определил самую важную постоянную особенность исторической России – это короткий сельскохозяйственный период. Речь идет о безморозном периоде с суммой температур, достаточной для роста и вызревания сельскохозяйственных культур.

Для допромышленной страны, слабо включенной в мировой рынок, это означало, что если не успел «хозяйствующий субъект» провести весь цикл сельскохозяйственных работ в указанный период, или помешали ему в этом погодные аномалии или вражеские набеги, то он, с большой вероятностью, становится трупом.

«Главной особенностью территории исторического ядра Российского государства с точки зрения аграрного развития является крайне ограниченный срок для полевых работ. Так называемый „беспашенный период“ составляет около семи месяцев. На протяжении многих веков русский крестьянин имел для земледельческих работ (с учетом запрета работ по воскресным дням) примерно 130 дней. Из них же на сенокос уходило около 30 дней», – пишет академик Милов.

Рабочий сезон для русского земледелия обычно длился с половины апреля до половины сентября (по новому стилю с начала мая до начала октября), около пяти месяцев, в северных районах и того меньше.

В Западной Европе из рабочего сезона выпадали лишь декабрь и январь. Даже в северной Германии, Англии, Нидерландах сельскохозяйственный период составлял 9–10 месяцев, благодаря Гольфстриму и атлантическим циклонам. На возделывание земледельческих культур, на заготовку сена, европейский крестьянин будет иметь примерно в два раза больше времени, чем русский крестьянин.

В западной Европе большая длительность сельскохозяйственного периода создавала возможности для равномерной постоянной работы, то есть, для лучшей обработки почвы. Как писал ученый-аграрий И. Комов, «…в Англии под ярь и зимою пахать могут».

Короткий вегетационный период усугублялся низкой суммой полученных температур. В середине XVI века лето в Московском регионе начиналось в середине июня, а в конце сентября уже приходили первые морозы. Всего безморозных дней в Московском регионе было около 110, температуры выше 15 градусов длились 59–67 дней. В Вологде по-настоящему теплых дней было 60, в Великом Устюге – только 48.

Русский крестьянин, кормящий семью из четырех человек, должен был обработать пашенный надел примерно в 4,5 десятины (около 5 гектар) посева. Таким образом, у него было 22–23 рабочих дня на десятину (1,1 га).

Нормальная обработка русского нечерноземного поля означало до четырех раз пройтись сохой перед посевом, до 6–7 раз отборонить после вспашки.

Но вот незадача – времени, отведенного русским климатом, для нормальной обработки указанного надела не хватало, поэтому крестьянин должен был или уменьшать площадь посевов, примерно до 2,5 десятин, или снижать качество обработки почвы, попросту говоря, халтурить.

В таком случае крестьянин прибегал к поверхностной «скородьбе» земли, или даже к разбросу семян по непаханному полю, и заскореживанию семян. Навоз при этом запахивали кое-как. Это вело к низкой и очень низкой урожайности. Пашня, в итоге, становилась неплодной и ее забрасывали на много лет.

Разница в интенсивности обработки почвы между востоком и западом Европы приводила к тому, что в XVI веке урожай ржи составляла в России сам-3 или сам-2, а в Англии – сам-7.

Крестьянин мог увеличить трудозатраты лишь за счет привлечения труда детей, стариков и недавно родивших женщин.

Это было причиной крайне высокой младенческой смертности в нечерноземной России. Пик рождений приходился на относительно сытые летние месяцы, но именно в это время мать не имела возможности находится с новорожденным ребенком, ее ждали неотложные полевые работы. Высокая младенческая смертность будет черной отметиной русской деревни на протяжении веков, что отличало ее в худшую сторону не только от Западной Европы, но и от русских городов, и даже от российских этносов, живущих кочевым скотоводством и лесными промыслами (татар, коми и т. д).

Короткий вегетационный период определял уязвимость посевов к характерным метеорологическим экстремумам на русской равнине. Это и нашествие арктического воздуха посреди лета, в конце весны или начале осени, и дождливая затяжная непогода, и засуха.

Кратковременность цикла земледельческих работ усугублялась преобладанием малоплодородных почв. Для территории, которую принял при воцарении Иван IV, характерны почвообразующие породы – покровные суглинки, и подзолистые почвы с низким содержанием гумуса.

Более плодородные почвы начинаются южнее линии Киев-Калуга-Нижний Новгород, за которые будет идти долгая вооруженная борьба с татарскими ханствами и Литвой.

На землях, где преобладали глинистые, суглинистые и иловатые почвы, в сухое жаркое время образовывалась корка, не пропускающая воду к корням даже во время дождя.

Почвы нечерноземной России требовали регулярного внесения удобрений, но органических удобрений не хватало при недостаточной развитии скотоводства. До 7 месяцев длился период стойлового содержания скота, что требовало больших запасов кормов. А ведь период заготовки кормов втискивался в напряженный и сжатый по времени цикл полевых работ и поэтому был крайне ограничен (20–30 суток).

Корма для скота было мало, поэтому и скота было мало. Дефицит мяса (белков) в зоне континентального климата – это чрезвычайно негативный фактор, влияющий на физические возможности, на здоровье крестьянина. Кстати, это та причина по которой крестьянские дети постоянно ходили в лес «по грибы», а грибы – небезопасный продукт, особенно в засушливые годы. Вообще, присвающее хозяйство (охота, рыболовство, бортничество, собирательство) продолжало играть большую роль в жизни русских крестьян, оставшись атавизмом с первобытных времен.

«Излишки» зерна, которые шли на нужды государства, в первую очередь на содержание войска, или же поступали на городской рынок, создавались лишь за счет жесткого ограничения потребностей крестьян.

Если крестьянин «комфортно» обрабатывал около 2,5 десятин земли, то с учетом всех вычетов (подкормки скота, выделения зерна на посевные работы, и уплаты податей) он мог обеспечить всей своей семье не более 72 пудов зерна. Что, при семье из 6 человек, означало 12 пудов (197 кг) в год на человека. Энергетически это означало 1700 ккал на человека в сутки – практически железный минимум, на грани голодания. Конечно, в рацион крестьян, помимо хлеба, включались и «дары леса», изредка мясо домашней птицы и скотины – но, в целом, это не могло повысить среднюю калорийность питания более чем на 10–15 %.

Увеличение податей – в случае острой военной необходимости – вело к серьезному дефициту зерна на личное потребление и вело если не к голоду, то к алиментарной недостаточности.

Согласно исследованиям, проведенным для современного Третьего мира, при уровне потребления ниже 1850 ккал общественная стабильность сохранялась только в 17,5 % случаев. Но русские были терпеливым выносливым народом, прекрасно понимающим, что нестабильность кончится плохо для всех.

В таких условиях русское сельское хозяйство доиндустриальной эпохи постоянно решало два вопроса. И вовсе не «Что делать?» и «Кто виноват?», как принято на интеллигентских кухнях.

Первый. «Где взять рабочие руки?», чтобы обеспечить более качественную обработку земли в вышеуказанные сжатые сроки. Вопрос решался так, что практически весь прирост русского сельского населения оставался в сфере земледельческого производства.

Второй. «Где брать новые земли под пашню?» Большее плодородие в Нечерноземье могли дать лесные «росчисти», где, после рубки и выжигания леса, зола определяла более высокую урожайность на протяжении нескольких лет. Это задавало необходимость постоянной сельскохозяйственной экспансии, превращение леса, с помощью подсеки, в пашню. Отсюда московский «экспансионизм», о котором так любят писать западные авторы, особенно польские, скрупулезно подсчитывающие на сколько квадратных километров увеличивалось Московское государство каждый год.

Виды подсеки зависели от возраста леса. Молодой 10–15-летний лес с кустарником давал, после подсеки, пашню со сравнительно коротким сроком пользования – два-три года – с не очень высоким урожаем. Рубка и выжигание более старого 40–50-летнего леса давал пашню, на которой можно было добиться урожая ржи сам-20. Такая урожайность через 4–6 лет резко снижалась («выпашка»), а крестьян начинал искать новый участок в лесу для «росчисти».

В той климатической зоне, где действовали русские, ни у одного другого этноса не было более высокой культуры земледелия. А, как правило, вообще не имелось существенного земледелия. Земледелие приходило вместе с русской народностью туда, где ранее его не было. Русские принесли земледелие на Северную Двину и даже терский берег Кольского полуострова.

Физические условия определяли и социальные условия жизни в селе. В Московской Руси преобладала община-волость, близкая к традиционному северному типу общины подворно-наследственного типа. Внутри такой волости-общины отдельные деревни могли по традиции иметь разное количество земли, так же и дворы владели пашней разного размера.

Тягло накладывалось на волость в целом, а внутрикрестьянские «разрубы» совершались общинными выборными властями.

Размеры семейных наделов время от времени изменялись общинными властями, в зависимости от количества рабочих рук и едоков в семье. Наделы перераспределялись между крестьянами так, чтобы создать примерно равные стартовые условия всем семьям. Учитывалось качество земли, количество обрабатывающих её рук.

Есть у нас немало любителей вещать о недоразвитии частно-собственнических инстинктов в российском обществе. Режиссеры, числящиеся патриотами, даже снимают фильмы на эту тему. Мол, мы такие-сякие, генетически несовершенные.

А вот если подумать о том, что волновало больше всего русского крестьянина? Увеличение дохода с земли или выживание? Вместо того, чтобы порицать русского крестьянина за то, что он не «частник», стоить обратить внимание на особенности жизни и хозяйствования в русском историческом центре.

Перераспределение пахотных земель в общине производилось в целях гармонизации возможностей и обязанностей, для обеспечения выживания всех членов общины.

Крестьяне имели право распоряжаться своими участками, но в случае их запустения и невозможности обрабатывать, дальнейшая судьбы земли полностью или частично определялась уже волостью. Рубка и корчевка леса, постройка дома, вывоз навоза на поля, покос, помощь семье, в которой заболел или умер кормилец, осуществлялась всем сельским обществом. Скажем, семья, лишившаяся дома из-за пожара или вражеского набега, погибла бы зимой, если бы община не пришла ей на помощь. У нас ведь не Прованс, где можно провести зиму под навесом. В те времена и в конце сентября мог выпасть снег.

Община была не казармой (как снится современным Верам Павловнам), а органом общественной поддержки индивидуального хозяйства, самой что ни на есть ячейкой гражданского общества.

Каких-либо существенных различий в порядках землепользования между общинами владельческих деревень и черными общинами еще не было.

Новгород

Феодальная раздробленность Руси экономически ослабила Новгород уже к концу XII века. В это время иноземные завоеватели, на юге кипчаки, на севере шведы и немцы, фактически прекращают доступ русских к самостоятельной морской торговле на Черном море и Балтике. От потери балтийско-черноморского пути, на котором недавно еще богатела киевская Русь, страдает и Новгородская республика.

Ганзейская лига, обладающая сильным военным флотом, берет в свои руки торговые коммуникации на Балтике, становится монополией. Ганзейский устав категорически запрещает брать товары, принадлежащие новгородцам, на немецкие суда, запрещает давать новгородцам кредит, ограничивает ввоз в Новгород западных товаров – для поддержания высоких цен. Единственным вариантом торговли для Новгорода будет торговый обмен непосредственно на территории ганзейских факторий – на тех, условиях, которые выгодны немцам. Плодами такой торговли сможет пользоваться лишь верхушка новгородского общества – бояре и крупные купцы, «житьи люди».

Новгородское население будет теперь фатальным образом зависеть от слабого плодородия северо-западных русских земель.

Более двадцати раз в истории независимого Новгорода случался массовый голод.

Уже на рубеже XII–XIII вв. в Новгороде появляются первые признаки аграрного перенаселения, произошло исчерпание ресурса свободных пахотных земель. В условиях ограниченных ресурсов начался рост крупного землевладения, разорение мелких крестьянских хозяйств, распространение долгового рабства и ростовщичества, городской нищеты.

Первый раз большой голод в Новгороде случился в 1170 году, когда был неурожай и прекратился подвоза хлеба с Суздальщины, с которой шла война. И вот новгородцы, которые только что продавали пленных суздальцев намного дешевле овцы, спешно зовут себе суздальского князя. В 1215 удальцы-новгородцы опять разбили владимирско-суздальскую рать и снова прекращение подвоза суздальского хлеба привело к трагедии. Кадь ржи (14 пудов) продавалась по 10 гривен – по той цене, по которой недавно можно было купить целое стадо овец. Люди ели «сосновую кору и лист липов и мох»,[3]3
  Новгородская первая летопись старшего извода. В кн.: Полное собрание русских летописей. Т.3. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.-Л., 1950, с. 54.


[Закрыть] трупы лежали на улицах, население бежало из города.

С этого времени голодные годы повторяются регулярно.

9 тысяч человек умерло от голода в 1228 году. В катастрофическом 1230 г. кадь ржи продавалась по 20 гривен. «И кто не просльзиться о семь, видяще мьртвьця по уличамъ лежаща, и младънця от пьсъ изедаемы».[4]4
  Новгородская первая летопись старшего извода. В кн.: Полное собрание русских летописей. Т.3. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.-Л., 1950, с. 69.


[Закрыть] Родители продавали своих чад в рабство ради хлеба; распространилось людоедство. Князь и прочие представители власти бежали из города. В первой братской могиле (скудельнице) было захоронено 3300 трупов, во второй 3500, затем пришел черед и для третьей скудельницы. По летописи церкви Двенадцати апостолов «всего в Новгороде померло народу 48 тысяч». Парадоксально, но голод 1230 г. привел почти к такому же опустению земли на северо-западе Руси, как и татарские нашествия Батыя и Неврюя на северо-востоке.

С середины XIV века, в наиболее развитой части Новгородской республики (пятинах), налицо все признаки экосоциального кризиса. Росло крупное землевладение и ростовщичество, крестьяне бросали земли и «закладывались» за бояр, или превращались в нещадно эксплуатируемых арендаторов-испольщиков (которые отдают за пользование господской землей половину урожая). Задолжавших и сбежавших половников разыскивали, как беглых преступников. Излишки новгородского населения уходили на ушкуях грабить по Волге – ушкуйники особо не разбирали, где русские, а где татарские селения. Ушкуйники добирались даже до Оби, но, вместо нормального освоения Западной Сибири, занимались грабежом югорцев. Отдадим должное храбрости новгородских пиратов, но все-таки ушкуйники не рисковали выходить в Балтийское море, где их ожидал сильный ганзейский флот.

Голод и мор происходят в 1352, 1364, 1370, 1390, 1414, 1418, 1421–1423, 1431, 1436, 1442, 1445 гг. Часто, очень часто. Тут и нечего сравнивать с московским княжеством.

Количество эпидемий чумы в Новгороде многократно превосходит количество эпидемий в удаленных от Европы регионах северо-восточной Руси. Роль ганзейской фактории не дает новгородскому населению ни благополучия, ни безопасности, ни сытости, но делает город открытым для чумных крыс и блох, которые несли на себе западные «гости».

К концу XIV века новгородская хозяйственная система становится полностью олигархической. Завершается процесс перехода «черных» государственных земель, являющихся объектом коллективной эксплуатации со стороны всей городской общины, в руки богатейших землевладельцев (что резко контрастирует с ситуацией в Московском княжестве). В новгородских пятинах к середине XV века всего 9 % «черных» государственных земель. Четверть земель находится в руках церкви, причем 5 % принадлежит непосредственно архиепископу. Две трети находится у частных владельцев – на правах вотчин, то есть наследственной родовой собственности.

Половина частных земель – в руках 60 человек! Таким образом приватизация государственного земельного фонда обогатила лишь узкий круг новгородского боярства. Подати, которые платили крестьяне, живущие в боярских вотчинах, в пять раз превышали подати, уплачиваемые черносошными крестьянами, которые преобладали в московском княжестве.

Новгородское боярство гораздо больше московской знати ориентировалось на внешний рынок, на экспорт дешевого сырья и получении товаров роскоши. Боярам хотелось немецких кунстштюков, поэтому на крестьян все сильнее давил податный пресс. Этим новгородская верхушка напоминала польско-литовское панство, хотя северно-русское крестьянство находилось в худших природных условиях, чем польско-литовское.

Соответственно собиранию экономической мощи в руках немногих, собиралась в тех же руках и реальная политическая власть. Новгородской республикой управляло, со второй половины XIV века, «собрание посадников», где в определенных пропорциях были представлены боярские кланы. Затем «совет господ» – это 300 боярских семей, владеющих новгородской землей. Исключительно из боярской знати формировалась вся чиновная верхушка Новгородской Руси. Даже торгово-ремесленное население Новгорода было подвластно боярской коллегии тысяцких.

Вече, некогда орган прямого волеизъявления городского населения, становится лишь орудием, которым манипулируют различные аристократические партии. На вече не было голосования. Пришел, пооорал, получил или дал в морду – на том демократическая процедура для новгородского простолюдина и заканчивалась. «Волеизъявление народа» нередко заканчивалось массовой дракой, применением оружия, и сбрасыванием проигравшей (хуже вооруженной и хуже оплаченной) стороны в Волхов. Некоторые исследователи считают, что со временем на вече стали допускать лишь около 500 владельцев городских усадеб.

В первой половине XV века количество случаев массового голода увеличивается – происходит нарастание экосоциального кризиса.

Для 1418 летопись свидетельствует: «Того же лета мор бысть страшен зело на люди в Великом Новегороде… и по властем (волостям) и селам. И толико велик бысть мор, яко живии не успеваху мертвых погребати… и многа села пусты бяху (были) и во градах и в посадех и едва человек или детище живо обреташеся…»

О 1422 в летописи записано: «Той же осени… началася быти болезь коркотнаа в людех, и на зиму глад был… в Новегороде мертвых з голоду 3 скудельницы наметаша…» (Скудельницы, напомню, братские могилы, в которых погребали тысячи умерших.) Толпы голодающих ринулись в Псков, но местные власти запретили продавать пришлым хлеб. «…И накладоша тех пустотных в Пскове 4 скудельницы, а по пригородам и по волостем по могыльем в гробех покопано, то тем и числа нет».

Голодные годы шли один за другим, так целое десятилетие.

«А в Новегороде хлебъ дорогъ бысть не толко сего единого году, но всю десять летъ… и бысть скорбь и туга христьяномъ велми, толко слышати плачь и рыданье по улицам и по торгу; и мнозе от глада падающе умираху».[5]5
  Новгородская первая летопись младшего извода. В кн: Полное собрание русских летописей. Т.3. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.-Л., 1950, с. 425.


[Закрыть] – говорит новгородская летопись о событиях 1440-х годов.

Имущественным и социальным расслоением в Новгороде были недовольны низовые купеческие и ремесленные слои, составляющие большинство городского населения. Поэтому часто голод сопровождался мощными социальными выступлениями.

В голодном 1418 году: «…Восста в Новегороде межиусобнаа брань, и бысть кровопролитье и убийства межи их много» и народ «много разграбиша домов боярскых… изграбиша дворов много».[6]6
  Новгородская первая летопись младшего извода. В кн: Полное собрание русских летописей. Т.3. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.-Л., 1950, с. 409.


[Закрыть]

Для такого же голодного 1421 г. летопись содержит запись: «Того же лета Новегороде в Великом брань бысть и кровопролитие, возташе два конца, Наревский и Словенский… бояр дворы разграбише и людей много избише».

Археологические находки (в первую очередь, кожаная обувь и берестяные грамоты), а также размер уплаченной в 1428 году контрибуции литовцам (по рублю с 10 человек) показывает что к середине XV в. население Новгородчины сократилось, по сравнению с серединой XIV в., более чем вдвое.

Еще в первой половине XIV в. от Новгорода отделяется Псков и вскоре получает наместника от Москвы, а карельские племена устраивают кровопролитные восстания против новгородской власти.

С конца XIV в. начинается вооруженная борьба крестьянства и местной знати северных земель против новгородского боярства. В 1397 Новгород подавляет восстание в Двинской земле. На рубеже XIV–XV вв. Бежецкий Волок, Волок Ламский, Вологда, белозерские и и некоторые двинские земли переходят под власть московского великого князя, становятся черными волостями, без господской власти, с общинным самоуправлением.

К середине XV в. Новгород практически утрачивает способность к обороне северо-западных рубежей Руси. Простонародье не имело денег на военное снаряжение. Отряды крупных феодалов не умели взимодействовать между собой и с городским ополчением.

Новгородская верхушка рассматривает вопрос о переходе под власть Литвы, что показывает сговор 1444 года с королем Казимиром и события 1470-х, когда партия Борецких готовила сдачу города литовцам. Тогда король Казимир уже послал в Новгород наместника, литовского князя, который должен был организовать совместную борьбу Литвы и Новгорода против Москвы. Однако новгородские городские низы и крестьянство не хотели воевать против «собирателя русских земель» Ивана III, что и показало сражение на Шелони в 1471.

Насильно выгнанные в поле «горшечники» и прочий черный новгородский люд, всё 30-тысячное новгородское войско, охотно драпало от московской дружины, которая была раз в десять меньше.

Одной из излюбленных тем наших псевдориков, начиная с «основоположника» Карамзина, является противопоставление «новгородской демократии» (якобы союзной с Западом, богатой, развитой) и «московской тирании». Промывание мозгов прошло успешно и сегодня большинство населения уверено, что «новгородская республика» погибла только потому, что была мирной и не умела защищаться против московских агрессоров.

Меж тем достаточно лишь немного любопытства, чтобы убедится – новгородская феодальная республика рухнула по внутренним причинам, и Москва лишь подтолкнула падающее тело – для ускорения процесса.

Если бы Новгородская Русь перешла бы под власть Польши и Литвы, то она бы разделила бы жалкую участь всех западно-русских земель, подверглась бы окатоличиванию, ополячиванию и запустению – очень трудно представить польских панов, осваивающих побережье Белого моря и Пермский край. (В состоянии пустыни, Дикого Поля, пребывали литовско-польские территории к югу и востоку от Киева). А, учитывая польские «перспективы», новгородская земля, скорее всего, стала бы добычей какого-нибудь западно-европейского колониального хищника.

Без новгородских земель не было бы и московского государства; оно, скорее всего, не устояло бы в борьбе за выживание. Представим удар по московскому княжеству, нанесенный с четырех сторон, с запада, севера, востока, и юга. Московские земли были бы разделены между Польшей, турецкими вассалами (Казань, Крым) и Швецией. А в итоге разоренное окско-волжское междуречье сделалось бы добычей западно-европейского колониального хищника, упомянутого в предыдущем абзаце. Предположим, что это была бы Англия.

Вот прекрасно, скажет псевдорик – получилась бы вторая Канада.

Да, наверное, была бы вторая Канада – миллионов двадцать англоязычного населения, среди него остатки московитского аборигенного населения в резервациях. Не было бы ни великой русской колонизации северной Евразии, ни русской цивилизации с ее культурными, научными, техническими, военными достижениями.

История не терпит сослагательного наклонения. И я рассматривая некие исторические альтернативы только для того, чтобы показать, не тираны и не рабы сделали историю нашей страны такой, какая она есть. Объективные законы развития открытых социальных систем, взаимодействующих с тем или иным типом внешней среды, определяют исторические пути.