Текст книги "В месте здесь"

БАШНИ (САН-ДЖИМИНЬЯНО)

Ящерица в белую крапинку, улитки и голубь пьют за внешней стеной. Она поросла травой, жёлтыми цветами, но не стала мягче – или ворота шире. «The Soul selects her own Society». До одиночества ещё узкая дорога и ещё стена. Оно трудно, но до него труднее.

Не суживаясь, не наклоняясь. Не разбавляя подъем окнами. Внутри темно, без внутреннего света бесполезно и пытаться, никакое небо тут не помощник. Не пряча следов роста – впадин на стенах. Одиночество – чтобы в нем жить. Башня тяжела и угловата – но иначе ей не вырасти. В одиночество трудно войти (и выйти) – дверь в пустоту на втором этаже, хрупкость приставной лестницы или гибкость верёвок.

Рынки, сады, дома – башне они тоже нужны – но чтобы уйти снова. Она растет из крыш, под углом к их углам. Дом – одиночество, не сумевшее вырасти, повзрослеть. Из того же материала, но теснящееся чешуёй, не добравшееся до пространства, с заплатами заложенных окон, подающее друг другу руки над улицей. Между домами нет неба, оно там, где одиночество. Площади – только колодцы. Крыши обрезают небо (обрезки-ирисы падают вниз), башни – входят в него. Хотя в небе не только луна, но и молния, и падение с башни – падение до конца.

Одиночество – встреча. Его боятся те, кто слишком хорошо о себе думает: если он не с нами, он одинок. Встреча не с другим человеком – с ночью, мягкими волнами холмов, пятнышком на стене, серебром оливы, книгой. Чтобы встретить, надо собраться во встречу – другие тут только мешают. Обострение чувств и сознания. Встреча с собой. Страх одиночества – знак того, что некому и некого встречать. Одиночество – утверждение существования.

Не чтобы поднять колокол. Не чтобы гаркнуть земле, что пора молиться аллаху. Направление одиночества – вверх. Дороги от одиночества – вниз. Башни сходятся на пустых пространствах, к тихим красным рыбам переходящей из арки в арку воды, отражающей плавные круги колонн. Над ней блики спят, ладонь под щёку, ступни в мох. Башням – не переставать быть собой.

Башне вровень только другие башни. Настоящая встреча – в воздухе. Оттуда не имеют значения и вида улицы. Путь птицы и одиночества – поперёк домов. «И становится небом, но не растворяется в нем». Встреча со своим делом – пусть маются те, у кого его нет. Встреча с тем, что за человека никто другой – смертью, но и любовью. Одиночество – время роста. Никто не видит, как растет дерево – можно только вернуться и встретить его выросшим.

Из спокойного серого, точного и прямого. Взятого с земли. Не вавилонские – каждый свою. Не избранная – построенная. Слишком высокая – падает. Но только тогда и узнáет, что слишком. Без одиночества нет гордости, без гордости – одиночества. Даже тени жесткие. Пропускает арками. Здесь люди догадались беречь. Но на такую редкость надеяться не стоит. Башни ломает желающий распоряжаться – также и чтобы отнять рост. Одиночное заключение ужасно не одиночеством, а помехой свободе одиночества. Право на одиночество должно быть признано так же, как право на жизнь – потому что жизнь немного стоит без одиночества. И однокомнатная квартира вполне может вместить стометровую башню. Есть землянки, считающие себя башнями, но не доросшие и до дома.

Одиночество – цветок внутрь, хочет быть подаренным. Выходит, чтобы с другими создать землю. Это невозможно в одиночку, но это только земля, без неё не будет цветов, но она – лишь один цвет, только одно имя. Одиночество остается одиночеством, даже если обнять, но только его и можно обнять, зная, что не обнимаешь пустоту.

И земля отвечает. Приближаясь дымом и паром. Солнечными часами и лунными спиралями, осликами и драконами стен. И змея спокойно смотрит в глаза, маска прикрывает затылок. Горечью маслин, желтого кипения цветущего лавра. До тумана горизонта (который всегда в тумане). Даже мостовая начинает изгибаться закручивающейся волной.

Вырастая в движение ветра, можно выстроить дом на крыше одиночества. Но чтобы пропáсть, надо сначала быть. Только башне быть безбашенной.

ПОЛ ВСТРЕЧИ (СИЕНА)

Не картина на стене, говорящая только издали. Но и не то, к чему потом попытаются пристроить название искусства – несмотря на то что оно не умеет говорить ничего, кроме названия. Камень, ставший полом. Блеск тысяч фигур, бросок тысяч линий. Мудрецы и рыцари, но и змеи, и черепахи под их ногами – и все они под ногами вошедших. Идущие по полу не унижают его. (Под чьими ногами вошедшие? смотрящих с высоты незавершённого – основания для взгляда на то, что было? быть основанием – не унижает.)

Город с именем краски. Светло-коричневое, рыжеватое, сохранившее сумасшествие семисотлетних улыбок и скорость коней на улицах, потемневшее тепло. Из того же цвета и крыши. Но герб города – черное и белое. Белыми и черными линиями – собор. Тьма – основа, а не зло. Башни, установив высоту одинокой крепости, подтягивают к ней дома для жизни. Гордая. Но сказавший это не менее горд. Увидеть мир иначе – на меньшее не согласно. Не гордое – не искусство. Гордое – одновременно скромное. Дома повторяют склон горы, сплотившись, как она. Но они – не гора.

Ворота вышиной деревьев и следующей вышиной неба над ними. Небо ведёт улицы. Стены, на которых стены, прибавляя к глубине колодцев высоту холмов. Место отмечает себя водой. Вода дикобраза, вода дельфина, вода черепахи. Арки домов воды, где ходят мхом её волны. Окна разделены тонкостью одной или двух колонн – чтобы не были слишком широки. Чтобы не захлебнуться пространством? и над окном другое из камня. Но рефлектор площади собирает девять лучей на башне.

Карниз оборачивается пастью змеи. Мучительность лиц фасада посреди мраморного цветения. Полосы на стенах соборов – так они росли отложениями океана. Лев, несущий в зубах добычу – лишь основание для колонны. Образы здесь – не в копоти полумглы высоты. Искусство – пол, по которому идти навстречу. Порыв атакующих всадников, змея в гнезде серьезного орла, совсем не христианский Гермес Трисмегист. В чаше для святой воды плывут акулы и угри. Пол колеблется, увлекаемый фигурами, увлекая ими. На устойчивом встреча не получится.

В новеллах других городов любящие, если не могут встречаться открыто, хитростью и ловкостью находят путь и продолжают вместе обманывать всех долго и счастливо. Здесь Лавинелла из новеллы Баргальи мечтает об увиденном юноше, любит его до сумасшествия – идет к нему под маской во время карнавала, проводит вместе ночь и исчезает, счастливая, обманув и не открывшись. Сохранив свободу. Потому и сбежала сюда с Капитолия волчица, унеся близнецов, хотя сильно похудев по дороге.

Змея смотрит из своего кольца. Зубцы вокруг Кортиле дель Подеста переходят во внутренние стены дворика без площадки для стрелков. Место, откуда стреляет воздух. Или здание защищается от внешнего воздуха зубцами снаружи, но и от внутреннего воздуха тоже. То, что легко впускает в себя – не искусство. И не то, что выпускает легко. Змея стены между городом и спокойствием холмов.

Углубления в фасадах под будущую облицовку. Под воображение смотрящего. Заложенные окна продолжают жить изгибом арок над ними. Рог единорога продолжен течением воды.

Неплоскостью площадей, разнооконностью домов. Поднимается ступенями домов, падает насквозь улицами. Чуть проступая из дверей зеленью рельефов, сцепляясь с воздухом зубцами. Верхний путь не прямой, но самый быстрый. Склоняя свет голубой печальной ладонью, скорописью нового витража. Готовность жить с произведением и посредством произведения. Встреча готовности человека – и способности произведения обеспечить поле для этой готовности. Пол – половина, только возможность. Пол – разделение, поэтому возможность. И принимающий, и дающий. Сложенный из расщеплённого, поддерживающий тем, что не впускает. Длинное сердце города открывается глубже ворот. В него невозможно войти – но возможно попытаться встретить.

СИЦИЛИАНСКАЯ ЗАЩИТА

1

Здесь говорили, что начало всего – огонь. Здесь он даёт землю – по его склонам виноградники и поля. Гора огня даёт воду, собирая её наверху. От огня и стены домов, и булыжники улиц. Огонь – воля, и это всегда знали. «Волю силой не задуть; она, как пламя, борется упорно, хотя б его сто раз насильно гнуть». И его упорное движение напоминает, что длительность меняет больше, чем интенсивность. Он прожигает – проживает – каменные страницы и оставляет после себя острова. Он гораздо больше чудища, придавленного горой и плюющегося ядовитым пламенем, фантастичнее циклопов, которые всего-навсего пасут овец и поедают путников.

У огня есть свет, но цвет его чёрен – возможности собираются в темноте. Солнце, если убрать его лучи – почти абсолютно чёрное.

Огонь непредсказуем. Никто не знает, где и когда он появится в следующий раз. Начинается вспышкой, взрывом – а потом может укрыться внутрь застывшего себя и продолжать течь там. Не любит, чтобы за ним подглядывали, и ломает фотоаппараты. Смешивает с туманом свое дыхание из-под земли. Плещет черными волнами в пене.

Твёрдый огонь чёрен, клочковат и хрупок. Тот чёрный лед, что горит на губах. Держит на себе снег – чтобы раскидывать себя по нему. Огонь – любитель графики. Начинает с углов и трещин. Режущим чёрным стеклом.

Громоздит и торопится. Тянется из-под земли к огням неба. Огонь – вселенная, и показывает космос на земле. Лунные пространства, затягивающие геометрией и пустотой. Провалы и гребни. Пейзаж, отучающий переменами от постоянства. Воронки воды втягивают, воронки огня выбрасывают – и притягивают взгляд. Горы угля – что сгорело и что будет гореть, имеет один цвет. Твёрдая ночь. Чёрная земля, на которой не удержаться, из которой расти. Пятна сухой ржавчины, полузасохшей крови полупогасшего пламени, медленного огня.

Воля, что строит и разрушает. Этим греет. Привлекает приблизиться несмотря на опасность. На перемене, пока она горяча, зреют плоды – потому от неё не отходят. Сила воли опасна без способности на неё наплевать, без улыбки – но на то есть море с его бликами внизу.

Огонь идет к морю, море отдергивает берег, и город на берегу снова и снова выныривает из затопляющего камня, приобретая его цвет, обдирая об него кожу, надламываясь в переулках. Последний раз со слоном (они тут жили, хотя несколько измельчали) и египетским обелиском (к Египту здесь ближе). Дерево снова собирается из голых плоских корней. Воля против воли.

2

На другой стороне другая гора. Происходящее в месте меняет его имя. Кто жил на суше, звали это просто гора, ирука. У плывущих по морю первый звук превратился в э, имя Эриче стало сходным с эросом. Семьсот пятьдесят метров над морским перекрёстком. Там сворачивали парус, откладывали весла и медленно поднимались к храму – Афродиты, Венеры, Астарты, Торук, Потнии, Иблы, у нее достаточно имён, она не настаивает на превосходстве какого-то. Мореплавание без неё невозможно – цели не будет, и сил не хватит. Может быть, здесь и могила Миноса (кто найдет её – скажет, как звали богиню любви у минойцев). На таком пути нужно, чтобы пространство кружило голову – берег, мысы, дороги, поля, облака, до столь же огромной скалы, ещё ближе к морю, ещё каменнее. Кто взял дар той, кто служит богине – помогает богине жить дальше, в чувстве очень много энергии. Голубка летит с красным голубем. Если не будешь помнить, что это есть – этого и не будет.

Храм на отдельной скале, на высокой стопке белых страниц. Нос каменного корабля – к морю. За узким перешейком – город. Светло-серый, спокойный, треугольный, как остров. Как удержаться на уровне храма любви? спокойствием? точностью? отдельностью домов? Узкими улочками – не проспектами. Дома будут ступенями. Камнем на камне – живое зелени скрыто внутри домов. Церкви почти без окон – хватит внутреннего света. Окна с колоннами на углах башен – высоко, не подойти. Улицы пусты, любовь живёт в одиночестве. Стену города сложили циклопы, на камнях карфагеняне написали «дом», «рот», «глаз». Маски по сторонам входа. Под окном скрещенные руки. Сорока обмахивает хвостом купол. Колокольня была башней для взгляда вдаль. Собор летит ласточкиными хвостами на крыше.

На месте храма сейчас замок норманнов – но он и зовется замком Венеры – охраняя место? Но богини там сейчас нет, она везде, где сможешь её встретить. Хотя, когда любящих мало, она недовольна, и гору затягивают облака. Любовь тоже воля.

А под горой живут на серпе, жнут в море из пены такую же белую соль и огромных рыб, которых продают в Пещере. Прибой подарит кусочек керамики с цветами, сад – надутую, пустую, но очень острую колючку. Медленные часы показывают только сутки. Лопоухие дельфины приводят воду. Это всё нужно – и всего этого совсем недостаточно.

3

На островке жили перепёлки, через пролив росли дикие груши. Нимфа устроила на островке источник с ивами и белыми утками – может быть, она же, посмеиваясь, посоветовала воде вытесниться для открытия закона. Комедию тоже придумали тут, недалеко от науки. Дальше построил замок Маниак – но гораздо большие маньяки затем разобрали на укрепления и театр, и амфитеатр, и алтарь Зевса. Но на всё и у них сил не хватило. За последним рядом сидений – ниши для погребений, мёртвых тоже нельзя оставлять без театра, они смотрят из своих трагедий на трагедию на сцене. А дальше живые мёртвые приглашали камень из белой стены стать городом. Потолки там рушатся, только ухо слишком узкое, чтобы упасть. Колонны держат тени. Арки над окнами – пышной причёской над лицом.

Размах классики храма Афины слишком легко стал кафедральным собором. Или колонны только спрятались под крышу, пережидая бурю? Мрамору барокко трудно угнаться за разнообразием их белизны. Хотя церкви тут тоже беспокойные, могут повернуться на месте, оставив окно-розу ветру. Часть арок перспективного романского портала сбежала от колонн. Фасад в мелкой ряби волн. Святые гасят фитили бомб. Может быть, своды собора – тоже ухо, которым человек слушает себя? Зелёный и фиолетовый над колоннами окон.

Гигантская воронка умопомрачения хочет вылить землю в небо, но земля не поддастся. Не только у Марафона, здесь тоже отбили нашествие востока на запад – и после этого в город пришла вода сквозь скалу, к театру и к мёртвым. Далеко наверху шляпка гвоздя – скреплено прочно.

Возят тут крылатые змеи. Лев припаркован у лестницы вместе с мотороллером. Тот, к кому вытеснилась вода, превратился в знаки – его гробница не его, формулы не похоронишь. Рядом растет папирус, писать будет на чём. Тут и жить Изумлению мира – на конце длинного мыса, на суше среди волн, в тяжести ударов и лёгкости пены. Зелень оливок касается мхом свежей двухтысячелетней белизны камня – и непрочных ночей внутри него.

4

Оказалось, что Древней Греции лучше не в Греции (там на неё друг за другом накидываются разные современности, турки и козы). Отойти в сторону, чтобы остаться собой. Недалеко от моря (какая Греция без моря), чтобы оно блестело в проёмах между колонн. Недалеко от солнца. Дальше торчащих вертикально и смотрящих друг на друга каменных столбов, дальше не человеком сделанных пирамид. Дальше дороги – чтобы можно было подходить и смотреть на медленно вырастающее. Тенью на фоне неба издали, колоннами света рядом.

Мрамор чувствует дыхание Сахары за морем и становится рыжим, песочным – оставаясь прочным домом пространства. Колонны держат то, что хотят, а не то, что на них положили. За две с лишним тысячи лет можно было стряхнуть лишнее. Вертикали рядом с лежащими полями. На камне печать ракушки.

Храмы давали уверенность и тень. Говорили, что мир может быть понят. Что есть что-то большее, чем повседневность (для этого боги – лишь предлог и псевдоним). Что человеку по силам установить в воздухе камни. Потому они – основа. Потому и остались – а еще ступени площади для народных собраний и фундаменты домов. Храмы тяжелы, как тяжелы многие боги – только время, разбирая их, стирая раскраску, лишая богов власти, добавляет лёгкости. Оно впускает в храмы настоящее небо. Освобождает их от богов. Храмы использовали в качестве образцов, но копии не оживают.

Фундаменты – лабиринт. Тайна прошедшей жизни серебряной нитью во тьме. Замочные скважины башен, дома-печи. Хаос упавших камней возвращается в скалу. Колонны становятся рощами деревьев. Платить серебром олив и смотреть глазами их стволов. В стенах ущелья песочные часы и хранилища. Полузмея-полуженщина ловит рыбу. Спят навытяжку на спине атланты-теламоны, роботы пятого века до нашей эры, собранные из каменных бубликов. Во впадинах, посвященных воде, поселились цветы.

Пожертвуем хтоническим божествам по конфете на круглом алтаре (вряд ли им раньше кто-то давал конфеты). Ближе к земле камень чернеет. На нем снова писать белым. Море тоже рисует белым на коричневом кувшинов. Те, кто жил тут ещё до храмов, пили из ласточек и цветов.

5

По одну сторону – вдали гора живого огня, белым висит в небе над дымкой окрестностей. По другую – рядом город мёртвых с домами больше, чем у живых, которых эти мёртвые явно хватают. Они живут тесно, стена к стене, без единой травинки, разве что с парой кипарисов, и, кажется, злы ещё и поэтому. Около них громадные пустые арки того, что умерло, не родившись. Поблизости озеро, где Аид утащил Персефону – и ему (заодно и трехголовому Церберу) за это поставили памятник. Здесь ходила Деметра, смотрела за посевами, искала дочь – ей памятника нет. Люди здесь попробовали стать свободными – в тот раз не получилось.

Город тоже в небе сгрудившимися светло-серыми башнями над светло-серым обрывом. Над мозаичным полом полей в стенах коричневых скал. На соседней горе другой город – или этот же в зеркале?

Тяжкий фасад собора взгромоздился на лестницу, ему показалось мало, и он добавил себе третий этаж – зачем-то с часами, будто в этой тяжести время куда-то сдвинется. Крепость в крепости. Холод прозрачных балконов. Арки над окнами пришли из Каталонии и отсюда уже не выбрались.

Мог быть город, чтобы жить далью, растить пространство. Но дома повернулись вовне глухими стенами. В самом высоком месте – ещё крепость. Смотреть – только выйдя на край в ветер.

Щекастый субъект вместе с орлом вцепились в голову терпеливой лошади. Жопа с ушами разводит руками, которые из нее растут. На них скептически прищурилась морская дева-змея с мечом в компании осьминога и переплетения дельфина с ласточкой. Море тут далеко, но оно приглядывает за каждой точкой острова, который без моря провалился бы.

Так получается из подавленного восстания. Но право на него неразрушимо, если живые им не пользуются, многие из них живут хуже мёртвых. Есть ленты дорог. Они уводят. Городская стена давно треснула. Лучше смотреть не с башни, а с камня Деметры.

6

Замшелая дверь, кажется, что её никто не открывал лет двести, пока думаешь, куда теперь идти, она открывается, и за ней квадратный внутренний двор и колонны потрепанного палаццо с бюстом хозяина восемнадцатого века, габсбургским двухголовым орлом. Но внутри мрамор и красное дерево – или хотя бы их имитация. Город двухсот девяноста трех церквей и денег, исчезающих из казны в никуда. Громадных процессий с мощами и свадеб с не меньшей толпой – организации людей для несвободы. Оперного театра размером с парижский – при далеко не парижском числе жителей. Слишком близко восток – пусть он тут на юге.

Между колоннами вместо входа каменная кладка. Она же – в проёме окна. Костюм, где самое новое – заплаты. Верхние этажи еще больше пропитаны дымом, комнаты небом насквозь. Или стараются легкостью арок взлететь в небо от массивных блоков цоколя. Штукатурка сыплется с карнизов, сил хватает только на ловящие её сетки – не на ремонт. Леонардо нашел бы здесь много источников вдохновения в пятнах на стенах. Тяжесть стен позволяет выдержать разваливание, но оно делает их ещё тяжелее. Колонны открывают пространство уходящих вдаль пещер. Морской порт, где не найти моря, чтобы поплавать.

Выверен до камешка дворец, прячущийся за рядами бойниц в стенах, арабских зубцов на крыше. За ними же прячется кафедральный собор. На его стенах не скульптуры – голубые орнаменты мечетей. Любопытство и подвижность квадрами античной кладки глубоко под дворцом. Над ними карета очередного Фердинанда. В мозаике капеллы кресты вплетены одним из элементов в арабский орнамент. Золото святых между сталактитов Магомета. А ниже лучник охотится на оленей, павлины несут хвосты, перепончатолапые львы бросаются на людей и коней. Восточная пестрота мрамора. Слишком тонки арки, чтобы сдвинуть массивность стены.

Норманнские церкви, похожие пропорциями на Каабу, с маленькими полусферическими розовыми куполами, взятыми с мечетей. Шлемы смотрящих из-за забора водолазов. Окна в решетках арабесок можно перепутать с полом. Резная колокольня, где камень становится оборками занавеса. Золото пытается не оставить свободного сантиметра на стенах, заменить внутри свет. Пёстрые колонны, притащенные откуда пришлось.

Рыба-меч поднимает свой нос на прилавке – но её хвост уже съеден. Большие блоки в углу сарая похожи на кладку греческих стен. Утащили? Перестроили? Сарай – храм этих кварталов. Пирамида разнокалиберных досок, которым давно пора на дрова, но их ещё надеются продать как доски. На колокольне хватило сил положить тонкий блин на колонны и подвесить к нему колокол – выше ни шпиля, ни башни. Археологический на вечной реставрации – вместо него музей набальзамированных трупов в катакомбах. Мафия – что мафия? Она тут дети малые, она государство не захватила.

Полено с тремя ножками было табуретом во времена сикулов. Жители подпирают стены, взирая на улицу – когда идешь обратно через три часа, они в том же месте в той же позе. Процветает искусство вытаскивать кошельки из карманов. Не уследят за всем страдальческая полиция и собранные попарно окна-глаза.

На королевской горе мозаики разбежались по всем стенам, ангелы улыбаются, Ной зовёт тварь в одно окно, а её пару – в другое, висят на плечиках ризы, фонтаном и арабесками заглянула Альгамбра, но стёкла от каменной головы сюда не дошли. Фонтан стыдят за обнажённых русалок – ох, далеко отсюда Эриче.

Семиглавая гидра хлопает крыльями под императором. Церковь на тяжелых ногах переходит дорогу. Бесконечные лезвия рыб свернуты в ящиках. Герб над воротами переплетением древесных корней. Птицы склонили текучие шеи до лап. Ниша с мадонной не поддержит рушащуюся стену. На древней колонне сторожевая будка. Порт караулит геометрия – четырехугольная пирамида, треугольная призма и цилиндр, вписанные друг в друга. Куб стоит с давно закрытыми глазами в ушедшей воде, вспоминая отдых уединения.

Бельё вдоль и поперек узких улиц. Неаполь – но меньше весёлости на лицах, больше безнадёжности впиталось в стены домов. Радость утащили в небо, на верхушку колокольни. Сиканы, сикулы и элимы, греки, карфагеняне, римляне, византийцы, арабы, норманны, французы, арагонцы, каталонцы, кастильцы, неаполитанцы, сардинцы. Красные рубашки Гарибальди и тёмные очки мафиози. От апельсинов до огня. Но почему страна никогда не владела собой, становясь добычей, за которую дрались другие? А как удавалось этих других прогнать – начинался такой хаос, что любой захватчик оказывался лучше. Но все и приносили сюда что-то. И кто здесь живет? Грекоримоарабонорманноиспанец? Остров южной тоски, слишком много потерявшей в прошлом.

Улицы упираются в вид горы. На них продают новые и усатые книги. Усачи держат балконы. Дерево, растекаясь корнями, снова и снова спускаясь с воздуха, превращается в лес. Змея выползает из колосьев. Труба заканчивается фейерверком пальмы. Солнце сдувает корону со льва.

7

Каменная голова смотрит в море. У неё еле спасся в бурю норманнский король и приказал строить собор выше города, ниже головы. И вырезали из скалы – меняющееся, как море.

Башни – спорящие замок императора и пирамида папы. Орнамент потолка делали арабы. Колонны из римских построек на тысячу лет древнее собора. Золото мозаик из Византии. Апостолы говорят друг с другом, а не взирают на Христа. На капителях серьёзные держат щиты с гербами, носатые улыбаются среди цветов.

А витражи – путь нашего времени от определённости фигур к динамике линий и цвета. Переплетения прутьев – гнёзда птиц и одновременно огня. Переплетения холодных голубых и розоватых искр. Кристаллы густого красного, чёрного, синего. Перья всех оттенков рыжего. Серо-зеленоватые водоросли. Пожар города в голубой ночи. Красные листья, тающие на блеске льда. Поле ромашек в пуху одуванчиков. Вспышка огня, прокладывающая дорогу между кровавых и фиолетовых зубов. Красные и жёлтые рыбы в радости спокойных волн. Рыжее солнце-комета над зелёнокраснобелокоричневыми джунглями. Стая синих рыбок, изгибающихся среди красных кораллов. Пузырьки воздуха внутри голубого неба-воды. Белый свет, пробивший ржавый камень. Изумруд сумерек. Столкновение света и тени – где в тени вспыхивают вершины гор, куда уже дошёл свет, а на свету тьма живет во впадинах. И среди превращений возникают лица, деревья, птицы, дома, полеты светляков, водопады. Не повторяется ни один. Ответ ответу в конце задачника веры – разнообразием и переменой. Ответ свободы. Свет, что держится на романской крепости и оживляет её. Выдержит и пойдет дальше.

Голова крепкая, угловатая, лысоватая (но волосы еще остались), погрызенная водой, с храмом Дианы и церковью Анны, древней цистерной и замком поновее. Ветер в такую не проберется, кружится снаружи так, что опасно подходить.

Внизу чешуя черепиц на белых рыбах. Три рыбки целуются под короной и дают пить, если попросишь. Каменные кольца выступают из стен. Баки для нефти и оранжевые сети. А ближе серое море с серыми зубами рифов и волн, способное дать в зад ещё не одному королю или президенту. В него уходят стены домов, пристани, лодки. Дома раскрываются арками – дать жильё и лодкам. А дальше снег на высоких скалах. В квадратных прорезях камня вода с гор – приходи и стирай одежду. Сейчас, тогда будущее будет.