Текст книги "В поисках лермонтовской Москвы. К 200-летию со дня рождения М.Ю. Лермонтова"

«Зачем вы его наняли учить меня? Он ничего не знает»

Как мы помним, приехав в Москву, перед тем, как снять флигель на Поварской, Лермонтовы – бабушка и внук – ненадолго поселились у Мещериновых, что жили на Трубной улице. «Мещериновы и Арсеньевы жили почти одним домом, – вспоминает художник Меликов. – Елизавета Петровна Мещеринова, образованнейшая женщина того времени, имея детей в соответственном возрасте с Мишей Лермонтовым, Володю, Афанасия и Петра, с горячностью приняла участие в столь важном деле, как их воспитание, и по взаимному согласию с Е.А. Арсеньевой решили отдать их в Московский университетский пансион. Мне хорошо известно, что Володя (старший) Мещеринов и Миша Лермонтов вместе поступили в 4-й класс пансиона.

Невольно приходит мне на ум параллель между вышеупомянутыми замечательными женщинами, которых я близко знал и в обществе которых, под их влиянием вырос поэт Лермонтов. Е.А. Арсеньева была женщина деспотического, непреклонного характера, привыкшая повелевать; она отличалась замечательной красотой, происходила из старинного дворянского рода и представляла из себя типичную личность помещицы старого закала, любившей притом высказывать всякому в лицо правду, хотя бы самую горькую. Е.П. Мещеринова, будучи столь же типичной личностью, в противоположность Арсеньевой, выделялась своей доступностью, снисходительностью и деликатностью души».[63]63
  Меликов М.Е. Заметки и воспоминания художника-живописца // Русская старина 1896 г. Т. LXXXVI. Кн. 6. С. 647–648.


[Закрыть]

Глава семьи, Петр Афанасьевич Мещеринов, подполковник л. – гв. Кирасирского полка, приходился бабушке Лермонтова дядей. Семья Мещериновых приехала в Москву из Симбирска с аналогичной целью – дать образование своим детям. Михаилу просто повезло с приятелями – у него сразу появился круг общения. И даже учителя у них оказались одни и те же.

Но самое главное – это богатая и большая библиотека, которой славился дом Мещериновых. Судьбе было угодно, чтобы Лермонтову представилась такая возможность – проводить среди книг многие дни и часы. Как маленький Саша Пушкин пропадал когда-то среди книжных собраний графа Бутурлина в его особняке на Яузе, так и юный Мишель Лермонтов поглощен был непрерывным и увлекательным чтением.

Еще одним новым знакомым Мишеля стал Моисей Меликов, бывший на четыре года младше его. Именно с его воспоминаний начали мы эту главу. У него, также как и у Лермонтова, не было матери. А дядей Меликова был знаменитый герой Отечественной войны 1812 года, потерявший руку при Бородине Павел Моисеевич Меликов.

«Квартира дяди находилась на Мясницкой, – вспоминал Моисей Меликов, – в Армянском переулке, близ армянской церкви и Лазаревского института, которого он был попечителем. У Красных ворот жили друзья его, семейство Мещериновых… По соседству с Мещериновыми жила родственница их по женской линии, Елизавета Алексеевна Арсеньева, урожденная Столыпина, бабушка знаменитого поэта Лермонтова. Все эти лица были друзьями дядюшки, часто между собою виделись, и Павел Моисеевич, занявшись моим воспитанием и чувствуя недостаток женского материнского влияния, ввел меня в семейный круг неизменных друзей своих – Мещериновых. <…>

В доме дяди моего встречал я много знаменитостей того времени, в числе которых постоянным посетителем бывал Алексей Петрович Ермолов, который называл дядю своим другом.

…Помню, что, когда впервые встретился я с Мишей Лермонтовым, его занимала лепка из красного воска: он вылепил, например, охотника с собакой и сцены сражений. Кроме того, маленький Лермонтов составил театр из марионеток, в котором принимал участие и я с Мещериновыми; пиесы для этих представлений сочинял сам Лермонтов».

Как видим, любовь к пластическим искусствам, к живописи у Лермонтова развилась в детстве. Позднее это позволило ему стать и незаурядным художником. «Старожилы в Тарханах помнили, что Миша, побывав на Кавказе, все им был занят: из воску лепил горы и черкесов и «играл в Кавказ».[64]64
  Висковатов. Указ. соч. С. 24.


[Закрыть]

Другой друг детства, Шан-Гирей вспоминал: «Мишель был мастер делать из талого снегу человеческие фигуры в колоссальном виде; вообще он был счастливо одарен способностями к искусствам: уже тогда рисовал акварелью довольно порядочно и лепил из крашенного воску целые картины; охоту за зайцем с борзыми, которую раз всего нам пришлось видеть, вылепил очень удачно, также переход через Ураник и сражение при Арбеллах, со слонами, колесницами, украшенными стеклярусом, и косами из фольги».[65]65
  Вейс А.Ю. Затерянные восковые фигуры работы Лермонтова // М.Ю. Лермонтов. М.—Л., 1953. С. 331–336.


[Закрыть]

А.Ф. Мерзляков

А вот как сам герой нашего повествования пишет в Тарханы о своих московских увлечениях: «Мы сами делаем театр, который довольно хорошо выходит, и будут восковые фигуры играть (сделайте милость, пришлите мои воски)».[66]66
  Лермонтов М.Ю. Письмо Шан-Гирей М.А. <осень 1827. Из Москвы в Апалиху> // Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений. В 4 т. Л., 1979–1981. Т. 4. 1981. С. 357.


[Закрыть]

«В детстве, – продолжает Меликов, – наружность его невольно обращала на себя внимание: приземистый, маленький ростом, с большой головой и бледным лицом, он обладал большими карими глазами, сила обаяния которых до сих пор остается для меня загадкой. Глаза эти, с умными, черными ресницами, делавшими их еще глубже, производили чарующее впечатление на того, кто бывал симпатичен Лермонтову. Во время вспышек гнева они бывали ужасны.

С.Е. Раич

Преподаватели московского университетского Благородного пансиона

В личных воспоминаниях моих маленький Миша Лермонтов рисуется не иначе как с нагайкой в руке, властным руководителем наших забав, болезненно-самолюбивым, экзальтированным ребенком».

Интересна эта черта Лермонтова-ребенка – отводить себе в забавах и играх исключительно главную роль. Например, еще в Тарханах: «В свободные от уроков часы дети проводили время в играх, между которыми Лермонтову особенно нравились будто бы те, которые имели военный характер. Так, в саду у них было устроено что-то вроде батареи, на которую они бросались с жаром, воображая, что нападают на неприятеля. Охота с ружьем, верховая езда на маленькой лошадке с черкесским седлом, сделанным вроде кресла, и гимнастика были также любимыми упражнениями Лермонтова». [67]67
  Корсаков А.Н. Заметка о Лермонтове // М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 69–71.


[Закрыть]

Но вернемся к воспоминаниям Меликова: «Помню характерную черту Лермонтова: он был ужасно прожорлив и ел все, что подавалось. Это вызывало насмешки и шутки окружающих, особенно барышень, к которым Лермонтов вообще был неравнодушен. Однажды нарочно испекли ему пирог с опилками, он, не разбирая, начал его есть, а потом страшно рассердился на эту злую шутку. Уехав из Москвы в С.-Петербург, я долго не встречался с Лермонтовым, который из участника моих игр, своенравного шалуна Миши, успел сделаться знаменитым поэтом, прославленным сыном отечества. Во время последнего пребывания в С.-Петербурге мне суждено было еще раз с ним неожиданно встретиться в Царскосельском саду. Я был тогда в Академии художеств своекоштным пансионером и во время летних каникул имел обыкновение устраивать себе приятные прогулки по окрестностям Петербурга, а иногда ездить в ближние города и села неразлучно с портфелем. Меня особенно влекло рисование с натуры, наиболее этюды деревьев. Поэтому Царскосельский сад, замечательный по красоте и грандиозности, привлекал меня к себе с карандашом в руке.

Живо помню, как, отдохнув в одной из беседок сада и отыскивая новую точку для наброска, я вышел из беседки и встретился лицом к лицу с Лермонтовым после десятилетней разлуки. Он был одет в гусарскую форму. В наружности его я нашел значительную перемену. Я видел уже перед собой не ребенка и юношу, а мужчину во цвете лет, с пламенными, но грустными по выражению глазами, смотрящими на меня приветливо, с душевной теплотой. Казалось мне в тот миг, что ирония, скользившая в прежнее время на губах поэта, исчезла. Михаил Юрьевич сейчас же узнал меня, обменялся со мною несколькими вопросами, бегло рассмотрел мои рисунки, с особенной торопливостью пожал мне руку и сказал последнее прости… Заметно было, что он спешил куда-то, как спешил всегда, во всю свою короткую жизнь. Более мы с ним не виделись».[68]68
  Меликов М.Е. Заметки и воспоминания художника-живописца // Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 72–75.


[Закрыть]

В дальнейшем Моисей Егорович Меликов (1818 – после 1896), получив образование в Академии художеств, стал живописцем, учеником К.П. Брюллова. Потому и не случайны его столь подробные и образные воспоминания, воссоздающие портрет юного поэта.

Встречающаяся в заметках Меликова фамилия Ермолова также употреблена недаром. Конечно, вряд ли в детстве Лермонтов был знаком с легендарным героем Отечественной войны, но фигура эта его весьма занимала. В ряде произведений поэт называет его – «Спор», «Валерик», «Герой нашего времени», «Кавказец». Лермонтов даже был одержим идеей о написании исторической трилогии с участием полководца. Возможно, что он виделся с ним в январе 1841 года, проезжая в отпуск через Москву, где жил тогда генерал.

Рисунок Лермонтова

Сам Алексей Петрович Ермолов любил творчество Лермонтова и горевал о его смерти: «Уж я бы не спустил этому Мартынову. Если бы я был на Кавказе, я бы спровадил его; там есть такие дела, что можно послать, да, вынувши часы, считать, через сколько времени посланного не будет в живых. И было бы законным порядком. Уж у меня бы он не отделался. Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа и знатный; таких завтра будет много, а этих людей не скоро дождешься!» [69]69
  Мануйлов В.А. Ермолов // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 157.


[Закрыть]

Тем временем бабушка выбрала для внука и учебное заведение, где он должен был получить полноценное для своего возраста и положения образование (в Тарханах его учили домашние учителя). Таким учебным заведением стал Благородный пансион при Московском Императорском университете. Его порекомендовала Арсеньевой Елизавета Петровна Мещеринова, один из сыновей которой уже учился в нем начиная с 1824 года. Кроме того, и некоторые представители семьи Столыпиных когда-то также учились в стенах пансиона, например уже упомянутый нами Дмитрий Алексеевич Столыпин, закончивший его с золотой медалью.

К поступлению в пансион надобно было готовиться, для чего нужен был преподаватель, лучше, если из самого пансиона. И такой человек нашелся. Им оказался Алексей Зиновьевич Зиновьев (1801–1884), надзиратель и преподаватель русского и латинского языков в пансионе, переводчик, автор трудов по педагогике и теории словесности. Он сам и рассказал о знакомстве с Лермонтовым:

«Бывши с 1826 до 1830 в очень близких отношениях к Лермонтову, считаю обязанностью сообщить о нем несколько сведений, относящихся к этому периоду, и вообще о раннем развитии его самостоятельного и твердого характера. В это время я, окончивши магистерский экзамен в Московском университете, служил учителем и надзирателем в Университетском благородном пансионе, для поступления в который бабушка М.Ю. Лермонтова, Елизавета Алексеевна Арсеньева, привезла его в Москву. Осенью 1826 года я, по рекомендации Елизаветы Петровны Мещериновой, близкого друга и, кажется, дальней родственницы Арсеньевой, приглашен был давать уроки, и мне же поручено было пригласить других учителей двенадцатилетнему ее внуку. Этим не ограничивалась доверенность почтенной старушки; она на меня же возложила обязанность следить за учением юноши, когда он поступил через год прямо в четвертый класс Университетского пансиона полупансионером, ибо нежно и страстно любившая своего внука бабушка ни за что не хотела с ним надолго расставаться. От нее же узнал я и главные обстоятельства ее жизни. Она вышла замуж по страсти и недолго пользовалась супружеским счастьем; недолго муж ее разделял с ней заботы о дочери, еще более скрепившей узы их брака. Он умер скоропостижно среди семейного бала или маскарада. Елизавета Алексеевна, оставшись вдовой, лелеяла дочь свою с примерною материнскою нежностью, какую, можно сказать, описал автор «Notre-Dame de Paris» (Виктор Гюго. – А.В.) в героине своего романа. Дочь подросла и также по страсти вышла замуж за майора Лермонтова. Но, видно, суждено было угаснуть этой женской отрасли почтенного рода Столыпиных. Елизавета Алексеевна столь же мало утешалась семейной жизнью дочери и едва ли вообще была довольна ее выбором. Муж любит жену здоровую, а дочь Елизаветы Алексеевны, родивши сына Михаила, впала в изнурительную чахотку и скончалась. Для Елизаветы Алексеевны повторилась новая задача судьбы в гораздо труднейшей форме. Вместо дочери она, уже истощенная болезнями, приняла на себя обязанность воспитывать внука, свою последнюю надежду. Рассказывала она, что отец Лермонтова покушался взять к себе младенца, но усилия его были побеждены твердою решимостью тещи. Впрочем, Миша не понимал противоборства между бабушкой и отцом, который лишь по временам приезжал в Москву с своими сестрами, взрослыми девицами, и только в праздничные дни брал к себе сына. В доме Елизаветы Алексеевны все было рассчитано для пользы и удовольствия ее внука. Круг ее ограничивался преимущественно одними родственниками, и если в день именин или рождения Миши собиралось веселое общество, то хозяйка хранила грустную задумчивость и любила говорить лишь о своем Мише, радовалась лишь его успехами. И было чем радоваться». [70]70
  Зиновьев А.З. Воспоминания о Лермонтове // М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 76–79.


[Закрыть]

Рисунки Лермонтова

Ведомость о поведении и об успехах воспитанника 4-го класса Благородного пансиона М.Ю. Лермонтова

Миша, однако, со свойственным ему юношеским максимализмом обличал своего домашнего учителя: «Зачем вы его наняли учить меня? Он ничего не знает». Это свое мнение (по словам П.П. Шан-Гирея) Лермонтов не раз высказывал Елизавете Алексеевне.

Тем не менее Зиновьев много дал Лермонтову, ведь, по сути, это был первый серьезный московский наставник Мишеля. Он очень много знал, был хорошо эрудирован, подкован во многих вопросах. Приходя к Лермонтовым на Поварскую, он не только много чего рассказывал своему ученику, но и открывал доселе неизвестное ему, обращая внимание на произведения Пушкина, Державина, Крылова, Жуковского, Шекспира, Гете, Шиллера…

На Поварской Лермонтов занимался и с другими учителями, готовившими его к поступлению в пансион по арифметике и алгебре, латинской этимологии и русскому синтаксису, древней и всеобщей истории, географии. Учился он и музыке, игре на фортепьяно и скрипке.

Был и еще один преподаватель, учивший Лермонтова рисованию, – А.С. Солоницкий. О нем он упоминает в своем письме к М.А. Шан-Гирей из Москвы в Апалиху: «Я в русской грамматике учу синтаксис и… мне дают сочинять… в географии я учу математическую; по небесному глобусу градусы планеты, ход их и пр… прежнее учение истории мне очень помогло. Заставьте, пожалуйста, Екима рисовать контуры, мой учитель говорит, что я еще буду их рисовать с полгода, но я лучше стал рисовать, однако ж мне запрещено рисовать свое…» [71]71
  Лермонтов М.Ю. Письмо Шан-Гирей М.А. <осень 1827. Из Москвы в Апалиху> // Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений: В 4 т. Л., 1979–1981. Т. 4. 1981. С. 357.


[Закрыть]

Одним словом, бабушка прекрасно приготовила внука к пансиону, сделав из него достаточно хорошо образованного для своих лет юношу. Летом 1828 года Лермонтовы уехали в Тарханы, отдохнуть от учений, от московской суеты, к августу уже вернулись. Внук сильно повзрослел: «В Мишеле нашел я большую перемену, он был уже не дитя, ему минуло 14 лет; он учился прилежно». [72]72
  Шан-Гирей А.П. М.Ю. Лермонтов // М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 33–55.


[Закрыть]

«Шалун был отдан в модный пансион»

Писано в пансионе в начале 1830 года.

М.Ю. Лермонтов, из автографа ко второй редакции «Демона»

Николай I. Худ. Ф. Крюгер. 1852 г.

Д.А. Милютин

Свидетельство об отчислении М.Ю. Лермонтова из пансиона

Вид от улицы Малая Лубянка на Никольские (Владимирские) ворота Китай-города. Худ. Ф.Я. Алексеев. 1800-е гг.

Вид в Кремле на Сенат. Худ. Ф.Я. Алексеев. 1800-е гг.

«1828 года, сентября 1-го дня, суббота, в Правление Университетского благородного пансиона, прибыв господа присутствующие: Директор Петр Александрович Курбатов, Члены: от совета – Ефрем Осипович Мухин, Инспектор – Михайла Григорьевич Павлов. в 12 часов.

Слушали:…Статья 3-я. Прошения нижеписанных особ об определении в Университетский благородный пансион детей:

1) войска донского подполковника Пантелеймона Номикосова, сына его Константина – 13 лет,

2) того ж войска отставного генерал-майора Ивана Андреевича Селиванова, сына его Александра – 12 лет,

3) строительного отряда путей сообщения майора Павла Граве 2-го, родственника его Петра Вяземского – 15 лет, сына титулярного советника Александра Вяземского,

4) гвардии прапорщика Павла Смирнова, сына его Александра – 15 лет,

5) гвардии прапорщицы Елизаветы Арсеньевой, родного внука ее Михайлу Лермантова – 13 лет, сына капитана Юрия Лермантова и

6) профессора Московского университета статского советника Христофора Бунге, по препоручению доктора медицины, надворного советника Льва Руанета, сына его Петра – 13 лет; прося включить трех первых в число полных пансионеров, а последних в число полупансионеров; следующие же на содержание их в оном пансионе с 1 июля сего 1828 года по 1 геннваря 1829 года, всего 2250 р., представили при своих прошениях, равно и положенные на столовые приборы 144 р., также свидетельства о дворянском их происхождении, кои просят возвратить.

Определено: Означенных малолетних: Константина Номикосова, Александра Селиванова, Петра Вяземского, Александра Смирнова, Михайлу Лермантова и Петра Руанета, приняв в пансион, включить первых трех в число полных пансионеров, а последних в число полупансионеров, представленные же на содержание их с 1 июля сего 1828 года по 1 генваря 1829 года деньгами, всего 2250 р., представить принять г-ну инспектору, свидетельства о дворянстве возвратить, оставя при делах копии, внесенные же ими на покупку столовых приборов всего 144 р., представить также принять г-ну инспектору».[73]73
  Майский Ф. Новые материалы к биографии М.Ю. Лермонтова: (Из документов о пребывании поэта в Благородном пансионе в 1828–1830 гг.) // Жизнь и творчество М.Ю. Лермонтова: Исследования и материалы: Сборник первый. М., 1941. С. 633–643.


[Закрыть]

Дом на Малой Молчановке

Так Михаил Лермонтов стал учиться в пансионе, в стенах которого ему суждено было пробыть с 1 сентября 1828 по 16 апреля 1830 года.

Здание Московского университетского благородного пансиона было широко известно в Первопрестольной, неспроста находилось оно на главной московской улице – Тверской (особняк, дожив до начала ХХ века, был снесен перед Первой Мировой войной, ныне на его месте – Центральный телеграф).

Возникновение пансиона неразрывно связано с историей Московского императорского университета. Его и создали в том же году – 1755-м. Правда, сперва это была университетская гимназия, готовившая студентов к поступлению в первое в России высшее учебное заведение. В «Проэкте об учреждении Московского университета» говорилось: «В обеих гимназиях учредить по четыре школы, в каждой по три класса. Первая школа российская, в ней обучать: в нижнем классе грамматике и чистоте штиля, в среднем – стихотворства, в вышнем – оратории.

Вторая школа латинская, в ней обучать: в нижнем классе первые основания латинского языка, вокабулы и разговоры, в среднем толковать нетрудных латинских авторов и обучать переводам с латинского на российский и с российского на латинский язык, в верхнем толковать высоких авторов и обучать сочинениям в прозе и в стихах. Третья школа первых оснований наук: в нижнем классе обучать арифметике, в среднем геометрии и географии, в вышнем сокращенную философию. Четвертая школа знатнейших европейских языков.

В двух нижних классах обучать первые основания и разговоры с вокабулами немецкого и французского языков, в двух верхних классах обучать чистоте стиля помянутых языков».[74]74
  Васькин А.А. Московский университет на Моховой. М., 2004. С. 35.


[Закрыть]

Михаил Васильевич Ломоносов, всю душу свою вложивший в дело создания университета, так писал в 1754 году И.И. Шувалову о гимназии: «При университете необходимо должна быть гимназия, без которой университет, как пашня без семян».

Только вот «семена» эти должны были взращиваться порознь друг от друга: отдельно дворяне и отдельно разночинцы. Кроме поступления в университет, гимназия готовила и будущих чиновников для государственной службы.

Гимназия несла в себе не только учебную, но и воспитательную функцию, и это одно из тех свойств, что роднило ее с будущим Царскосельским лицеем, основанным в 1811 году. Ученики жили в самой гимназии сначала в здании главной аптеки на Красной площади (ныне здесь Исторический музей), а потом в университетском корпусе на Моховой улице.

Из первой сотни учеников одна половина принадлежала к дворянскому сословию, другая – к разночинцам. Учили их за казенный счет. Многие богатые родители, узнав об учреждении гимназии, открывавшей перед их выпускниками такие широкие возможности, спешили пристроить туда своих чад. Спрос рождает предложение, а потому вскоре была предусмотрена такая возможность, как учеба «за свой кошт».

Все это и дало возможность в 1778 году образовать отдельный Благородный пансион, статус которого был существенно повышен по сравнению с гимназией. Благородный пансион можно также еще назвать и дворянским пансионом. К 1787 году в пансионе насчитывалось 1010 учеников (из них обучение лишь 150 человек оплачивалось из казны). Годовую плату установили в 80 рублей.

Принимали в пансион детей от 9 до 14 лет на шестилетний срок обучения, включающий изучение десятков дисциплин по университетской программе (кроме медицины). Нередко в пансион определяли сразу нескольких отпрысков из одной семьи, что было довольно удобно родителям.

Университетские профессора преподавали и словесность, и мифологию, и иностранные языки, и артиллерию, и богословие, и географию, и фортификацию, и архитектуру, и математику, а еще фехтование и верховую езду. Выпускник пансиона должен был выйти из него энциклопедически образованным человеком, обладающим весомым багажом знаний и разносторонним кругозором.

Интересно, что окончание пансиона давало право на те же чины Табели о рангах, что и диплом Московского университета, а также право на производство в офицеры. Лучшие воспитанники могли без экзаменов зачисляться в университет. [75]75
  Петров Ф.А. Формирование системы университетского образования в России. М., 2002. Т. 2. С. 490–491.


[Закрыть]

Герцог Лерма. Рисунок Лермонтова. 1832-33 гг.

Лермонтова зачислили сразу в 4-й класс полупансионером, что давало право ученику, живя дома, находиться в пансионе с 8 часов утра и до 6 часов вечера, пользуясь при этом еще и казенным обедом. Михаил ходил на занятия в новенькой, с иголочки, форме, состоящей из «синего мундира или сюртука с малиновым воротником и золоченым прибором». Эта одежда была близка по внешнему виду мундиру студентов университета, отличаясь лишь тем, что студенты носили на своих воротниках по две золоченые петлицы, а пансионеры – по одной. Преподаватели же ходили в синих фраках с малиновыми суконными воротниками. [76]76
  Бродский Н.Л. Московский Университетский Благородный пансион эпохи Лермонтова: (Из неизданных воспоминаний графа Д.А. Милютина) // М.Ю. Лермонтов: Статьи и материалы. М., 1939. С. 3–15. Из содерж.: Милютин Д.А. Из воспоминаний. С. 7–13.


[Закрыть]

21 декабря 1828 года Лермонтов по итогам экзаменов был переведен в 5-й класс. А на торжественном акте 6 апреля 1829 года в присутствии генерал-губернатора князя Д.В. Голицына и поэта И.И. Дмитриева его награждают двумя призами за успехи при переходе из 4-го в 5-й класс. В отчете говорится:

«В сем собрании происходило следующее: читали…

в) выписку из определения правления пансиона о награждении и переводе воспитанников в высшие классы вследствие бывших прошлого года в декабре месяце испытаний.

…Переведенные из 4-го в 5-ый класс с двумя призами: книгу и картину – Николай Венкстерн, Михаил Лермонтов и Григорий Безгин; книги: Дмитрий Ножин».[77]77
  «Московские ведомости». № 33. 24 апреля 1829 г.


[Закрыть]

А во время одного из публичных испытаний, когда Лермонтов демонстрировал свои успехи в науках и искусствах, он исполнил отрывок из скрипичного концерта Л. Маурера. На торжественном акте 29 марта 1830 года Лермонтов был отмечен как первый ученик, выступив с чтением элегии Жуковского «Море»… [78]78
  Мурьянов М.Ф. Московский университетский благородный пансион // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 289–290.


[Закрыть]

Один из однокашников Лермонтова вспоминал, что «В последнем, шестом классе пансиона сосредоточивались почти все университетские факультеты, за исключением, конечно, медицинского. Там преподавали все науки, и потому у многих во время экзамена выходил какой-то хаос в голове. Нужно было приготовиться, кажется, из тридцати шести различных предметов. Директором был у нас Курбатов. Инспектором, он же и читал физику в шестом классе, М.Г. Павлов. Судопроизводство – старик Сандунов. Римское право – Малов, с которым потом была какая-то история в университете. Фортификацию читал Мягков. Тактику, механику и проч. и проч. я уже не помню кто читал. Французский язык – Бальтус, с которым ученики проделывали разные шалости, подкладывали ему под стул хлопушки и проч.». [79]79
  Миклашевский А.М. Михаил Юрьевич Лермонтов в заметках его товарища // М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 144–148.


[Закрыть]

«Миша учился прекрасно, – отмечает Зиновьев, – вел себя благородно, особенные успехи оказывал в русской словесности. Первым его стихотворным опытом был перевод Шиллеровой «Перчатки», к сожалению, утратившийся. Каким образом запало в душу поэта приписанное ему честолюбие, будто бы его грызшее; почему он мог считать себя дворянином незнатного происхождения, – ни достаточного повода и ни малейшего признака к тому не было. В наружности Лермонтова также не было ничего карикатурного. Воспоминанье о личностях обыкновенно для нас сливается в каком-либо обстоятельстве. Как теперь смотрю я на милого моего питомца, отличившегося на пансионском акте, кажется, 1829 года. Среди блестящего собрания он прекрасно произнес стихи Жуковского к Морю и заслужил громкие рукоплесканья. Он и прекрасно рисовал, любил фехтованье, верховую езду, танцы, и ничего в нем не было неуклюжего: это был коренастый юноша, обещавший сильного и крепкого мужа в зрелых летах.

В начале 1830 года я оставил Москву, раза два писала мне о нем его бабушка; этим ограничились мои сношенья, а вскоре русский наставник Миши должен был признать бывшего ученика своим учителем. Лермонтов всегда был благодарен своей бабушке за ее заботливость, и Елизавета Алексеевна ничего не жалела, чтобы он имел хороших руководителей. Он всегда являлся в пансионе в сопровождении гувернера, который, однако, нередко сменялся. Помню, что Миша особенно уважал бывшего при нем француза Жандро, капитана наполеоновской гвардии, человека очень почтенного, умершего в доме Арсеньевой и оплаканного ее внуком. Менее ладил он с весьма ученым евреем Леви, заступившим место Жандро, и скоро научился по-английски у нового гувернера Винсона, который впоследствии жил в доме знаменитого министра просвещения гр. С.С. Уварова. Наконец, и дома, и в Унив. пансионе, и в университете, и в юнкерской школе Лермонтов был, несомненно, между лучшими людьми. Что же значит приписываемое ему честолюбие выбраться в люди? Где привился недуг этот поэту? Неужели в то время, когда он мог сознавать свое высокое призвание, и его славою дорожило избранное общество и целое отечество? Период своего броженья, наступивший для него при переходе в военную школу и службу, он слегка бравировал в стихотворении на стр. 194-й первого тома, написанном, разумеется, в духе молодечества:

 
Он лень в закон себе поставил,
Домой с дежурства уезжал,
Хотя и дома был без дела;
Порою рассуждал он смело,
Но чаще он не рассуждал.
Разгульной жизни отпечаток
Иные замечали в нем;
Печалей будущих задаток
Хранил он в сердце молодом;
Его покоя не смущало,
Что не касалось до него,
Насмешек гибельное жало
Броню железную встречало
Над самолюбием его.
Слова он весил осторожно,
И опрометчив был в делах;
Порою, трезвый – врал безбожно,
И молчалив был на пирах.
Характер вовсе бесполезный
И для друзей и для врагов…
Увы! читатель мой любезный,
Что делать мне – он был таков!»[80]80
  Зиновьев. Указ. соч. С. 78.


[Закрыть]
 

Зиновьев цитирует стихи из поэмы Лермонтова «Монго», написанные в 1836 году.

Лермонтов любил учиться, недаром весной 1829 года он отметил: «Вакации (каникулы. – А.В.) приближаются и… прости! достопочтенный пансион. Но не думайте, чтобы я был рад оставить его, потому учение прекратится; нет! дома я заниматься буду еще более, нежели там».[81]81
  Лермонтов М.Ю. Письмо Шан-Гирей М.А. <весна 1829 г. Из Москвы в Апалиху> // Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений в 4 т. Л., 1979–1981. Т. 4. 1981. С. 360.


[Закрыть]

Поступив в пансион, Лермонтов вошел в число ряда выдающихся его выпускников, среди которых, прежде всего, надо назвать имена В.А. Жуковского, А.С. Грибоедова, Ф.И. Тютчева, Н.П. Огарева, Н.И. Гнедича, В.Ф. Одоевского, С.П. Шевырева, А.П. Ермолова, Д.А. Милютина…

Последний из упомянутых нами – Дмитрий Алексеевич Милютин (1816–1912) учился в одно время с Лермонтовым, поступив в пансион в 1829 году. Он, так же как и Лермонтов, был зачислен сразу в 4-й класс полупансионером. В дальнейшем он опять же выбрал военную карьеру и воевал на Кавказе, достигнув в итоге высшей должности военного министра, которую занимал с 1864 по 1881 годы. Не лишенный литературных способностей, Милютин оставил любопытные и подробные мемуары:

«Заведение это пользовалось в то время прекрасною репутацией и особыми преимуществами. Оно помещалось на Тверской и занимало все пространство между двумя Газетными переулками (Старым и Новым, ныне Долгоруковским), в виде большого каре, с внутренним двором и садом. Пансион назывался университетским только потому, что в двух старших его классах, V-м и VI-м, преподавали большею частью университетские профессора; но заведение это имело отдельный законченный курс и выпускало воспитанников с правами на 14-й, 12-й и 10-й классы по чинопроизводству. Учебный курс был общеобразовательный, но значительно превышал уровень гимназического. Так, в него входили некоторые части высшей математики (аналитическая геометрия, начала дифференциального и интегрального исчисления, механика), естественная история, римское право, русские государственные и гражданские законы, римские древности, эстетика… Из древних языков преподавался один латинский; но несколько позже, уже в бытность мою в пансионе, по настоянию Министра Уварова, введен был и греческий. Наконец в учебный план пансиона входил даже курс «военных наук»! Это был весьма странный, уродливый набор отрывочных сведений из всех военных наук, проходимый в пределах одного часа в неделю, в течение одного учебного года. Такой энциклопедический характер курса, конечно, не выдерживает строгой критики с нынешней точки зрения педагогики; но в те времена, когда гимназии у нас были в самом жалком положении, Московский Университетский Пансион вполне удовлетворял требования общества и стоял наравне с Царскосельским Лицеем. При бывшем директоре Прокоповиче-Антонском и инспекторе – проф. Павлове, он был в самом блестящем состоянии. В мое время директором был Курбатов, а инспектором – Иван Аркадьевич Светлов, – личности довольно бесцветные, но добродушные и поддерживавшие, насколько могли, старые традиции заведения.

…Преподавание хороших учителей, приличное отношение их к воспитанникам, благовоспитанность большей части товарищей составляли резкую противоположность с порядками и нравами, присущими гимназии. Как в классное время, так и вне классов, воспитанники были под наблюдением особых лиц, называвшихся «надзирателями» и дежурившими поочередно. Это были люди весьма порядочные, хотя, конечно, и не без слабых сторон. В числе их было четверо русских: Ив. Ник. Данилевский (впоследствии служивший в Синоде, а в старости пристроенный мною в библиотеке генерального штаба), Зиновьев, Победоносцев и Попов, и трое иностранцев: француз Фэ (Fay), немец Мец и англичанин Совао́ж. Из них менее всех пользовались любовью воспитанников последние двое». [82]82
  Милютин Д.А. Из воспоминаний // М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 80–83.


[Закрыть]

Упомянутый Милютиным университетский профессор российской словесности Петр Васильевич Победоносцев (1771–1843) впоследствии экзаменовал Лермонтова при поступлении в университет, подписав соответствующее донесение о том, что поэта «нашли… способным к слушанию профессорских лекций». Однако затем отношения преподавателя и студента не сложились (рассказ об этом – в главе, посвященной университету).