Текст книги "Спасти Пушкинскую площадь"

Интересно, что в петровское время торжественное шествие победителей к Кремлю начиналось с двух сторон – либо от Серпуховской заставы, либо от Тверских ворот Земляного города. Все зависело от того, откуда возвращалась армия. Так, в 1696 г. и 1709 г. войска входили через Серпуховские ворота, поскольку шли с юга. А в 1702, 1703, 1704 гг. – с севера, поэтому они шли по Тверской улице. Даже если царь Петр приезжал в Москву по другой дороге, то шествие начиналось оттуда, откуда прибывала в Москву армия.

Внук Петра I, Петр II также въезжал на коронацию через Тверские ворота Белого города: «Как скоро Его Императорское Величество триумфальные ворота пройти изволил, дан сигнал к пальбе из пушек, по окончании пушечной стрельбы стреляли полки трижды беглым огнем», – писали «Санкт-Петербургские ведомости» в 1728 г.

На коронацию императрицы Анны Иоанновны арку у Тверских ворот специально не строили. Дочь Петра Елизавета также повелела новую арку здесь не ставить.

В 1763 г. триумфальные врата возвели к восшествию на престол Екатерины II(арх. Д. В. Ухтомский), в 1773 г. – в честь победы над турками армии полководца П. А. Румянцева. Снесенные в 1928 г. Красные ворота (1753–57 гг., арх. Ухтомский) очень напоминали своих собратьев, что радовали когда-то глаз на той площади, о которой мы рассказываем в этой книге.

Триумфальные арки строили, а вот крепостная стена Белого города тем временем разрушалась. Воцарившаяся в 1741 г. императрица Елизавета Петровна повелела приступить к сносу сильно обветшавшей к тому времени стены. Но если возвели стену за каких-то пять-шесть лет, то разрушение ее заняло гораздо больше времени и растянулось до Екатерининского времени. Может быть, потому, что снос – дело не менее ответственное, чем строительство (а, может быть, потому, что тогда не было еще большевиков), и в любом деле нужно умелое и профессиональное руководство.

Триумфальные врата на Страстной площади. Рисунок из коронационного альбома Екатерины II, автор М. Махаев, 1760-е гг.

На представленной иллюстрации мы видим Триумфальные ворота, поставленные в честь восшествия на престол царя Александра I, украшенные вензелем императора и коронационными атрибутами. По правую сторону от ворот выглядывает старая колокольня Страстного монастыря. Рисунок ценен тем, что показывает «допожарное» устройство площади и Тверской улицы, увиденных художником со стороны Охотного ряда. На первом плане – особняк Е.И. Козицкой (1790-е гг., арх. М. Казаков). В этом доме в 1824–1829 гг. жила княгиня Зинаида Волконская, в салоне которой бывали Пушкин, Вяземский, Баратынский; сегодня на этом месте – Елисеевский магазин. Слева – церковь Димитрия Солунского с шатровой колокольней XVII в.

Несколько десятилетий приговоренная к сносу стена стояла полуразрушенной (ну почти как Колизей, которому в свое время также грозило уничтожение – хозяйственные римляне долго растаскивали по домам колизейские камни – травертины), до тех пор, пока однажды часть стены Белого города не обрушилась и не погребла под собой нескольких человек. Вот тогда и решили самовольный разбор прекратить и снести окончательно. Кое-что все же из камней крепостной стены успели построить: Воспитательный дом и дом генерал-губернатора графа Чернышева на Тверской.

Триумфальные ворота на Страстной площади

(с рисунка Ф. Алексеева, 1800-е гг.)

Эта фотография 1930-х гг. сделана с того же места, где когда-то Алексеев рисовал Триумфальные ворота. Справа – Елисеевский гастроном (или № 1).

Привлекает внимание, конечно, двухэтажный троллейбус – примета довоенной Москвы. На заднем плане – «труба» кинотеатра «Центральный», а за ним – дом Сытина.

Каменный приказ, созданный в июне 1774 г. под руководством генерал-губернатора Москвы князя М. Н. Волконского, получил предписание: крепостные стены порушить. Императрица Екатерина II пожелала, чтобы на месте крепостной стены устроили бульвары – на всем ее протяжении. Так возникло Бульварное кольцо Москвы.

На этом рисунке Ф. Алексеева (1801 г.) Триумфальные ворота на Страстной площади изображены художником уже более детально и с другой стороны. Рисунок выполнен вскоре после коронации Александра I. Слева от ворот – церковь Димитрия Солунского с колокольней. Триумфальные ворота резко контрастируют с их окружением, создающим картину патриархальной и бывшей столицы начала XIX века.

Сегодня Тверская улица окольцована бульварами. На ней встречаются Тверской и Страстной бульвары. Пушкинская площадь и Страстной бульвар – из одной семьи, ведь до переименования площадь так и называлась – Страстная. И даже нумерация Пушкинской площади и Страстного бульвара совпадает – по четной стороне, до дома № 8.

Страсти по Страстному монастырю

Следующее название площади дал Страстной женский монастырь, основанный в 1654 г. История монастыря началась с чуда, обросшего с годами легендарными подробностями. Вкратце содержание предания таково.

Вид на Страстной монастырь со стороны Малого Путинковского переулка. Редкое фото – обычно монастырь снимали со Страстной площади. На дальнем плане – сохранившаяся до наших дней церковь Рождества Богородицы в Путинках.

Жила в нижегородском селе Палец женщина по имени Екатерина. Неизвестно, сколько лет ей было, когда она, выйдя замуж, стала страдать припадками беснования. Бесновалась она семь лет – уходила в леса, в далекие, непроходимые чащи, покушалась лишить себя жизни, бросалась в воду и т. д., и т. п. И вот однажды в тот редкий и короткий момент, когда к женщине вернулся рассудок, она стала молить Богоматерь об исцелении от бесовства. В случае выздоровления Екатерина поклялась уйти из мира в монастырь и принять монашество. Молитва подействовала – к женщине пришло исцеление. Однако, вместо монастыря она вернулась к мужу, да еще и нарожала детей.

Испытывая постоянные угрызения совести за нарушение данного ею обета, женщина вновь заболела. И вот лежит она как-то больная в постели и видит: открывается дверь и в комнату заходит Богородица со словами: «Отчего ты не исполнила обета в иноческом чине служить Сыну Моему и Богу?». Три раза являлась Богоматерь к Екатерине и все призывала: встань, иди по миру и расскажи о моем явлении людям, чтобы они жили в любви друг к другу и забыли злобу, зависть, пьянство и другие пороки. Но женщина все никак не решалась.

И когда Екатерина в последний раз отказалась выполнить просьбу Богоматери, то была ею наказана: рот женщины искривился, голова свернулась и немощь сковала тело ее. Тогда Богоматерь сказала: «Иди в Нижний Новгород, собери по пути семь серебряных монет и купи на них икону Божией Матери Страстной у иконописца Григория». На этот раз женщина, недолго думая, так и сделала: купила икону, истово молилась на нее и, наконец, исцелилась. После ее выздоровления икона стала известна как чудотворная и находилась в церкви села Палец (в вотчине князя Бориса Лыкова, женатого на тетке царя Михаила Романова). Много людей потянулось в нижегородские края, чтобы, в ожидании исцеления, прикоснуться к чудотворному образу.

Слух об иконе быстро пронесся по окрестностям и дошел до московского Кремля и его обитателей, пожелавших видеть чудотворную икону в Москве. 13 августа 1641 г. по повелению царя Михаила Федоровича Романова (1596–1645) икону «греческого письма, два аршина длиной и шириной» торжественно принесли в Москву. У Тверских ворот Белого города образ встречали празднично и, как говорится, всем миром: сам царь, его сын Алексей и патриарх Иосиф, а также «другие официальные лица», т. е. тьма народу. А посему 13 августа по старому стилю считается днем прославления Страстной иконы Божией Матери. Происхождение этого большого церковного праздника связано со Страстной площадью.

Икона Страстной Божией Матери

К основанию Страстного монастыря имеют прямое отношение первый царь из династии Романовых (с 1613 г.) Михаил Федорович (на иллюстрации) и сменивший его в 1645 г. на московском престоле его сын Алексей Михайлович

Иконография Страстной Богоматери относится еще к XII в. Особенностью именно такого изображения Богоматери является поза Иисуса Христа, который держит обеими руками большой палец правой руки Богоматери и, обернувшись, смотрит на орудия Страстей в руках ангелов. В церковнославянском языке слово «страсти» означает «страдания», «мучения».

Внимание царя к чудотворной иконе можно объяснить его естественным желанием излечиться от нездоровья. Человек он был болезненный, и без того слабый духом, испытывал он и частые физические страдания. Быстро утомляли его и езда, и ходьба, и даже долгое сидение на троне. К тому же иностранные лекари нашли у царя признаки водянки. Первая жена его умерла вскоре после свадьбы, а из трех сыновей от второго брака выжил лишь один. Все это тяжелым спудом давило на слабую и впечатлительную натуру Михаила Федоровича.

Неудивительно, что в том же 1641 г. на месте встречи иконы у Тверских ворот Белого города царь «повелел возградити церковь камену во имя Пресвятыя нашея Богородицы». В этой церкви и должна была помещаться чудотворная икона, на которую так уповал государь Всея Руси. Но возрадоваться новому храму он не успел, скончавшись в 1645 г.

Закончилось строительство церкви уже при следующем самодержце – Алексее Михайловиче Романове (1629–1676), словно по недоразумению оставшемся в русской истории Тишайшим. И вправду, чего только при нем не случилось: война, смута, соляной и медный бунты, восстание Степана Разина, церковный раскол и многое другое, не прекращавшимся потоком лившееся три десятка лет. Но тишайшим был его характер, а не правление. Такого доброго и мягкого царя подданные еще не видели. Да и опытные, много чего повидавшие на Руси заморские посланцы отмечали: «Какой странный царь у русских – при своей безграничной власти над народом, привыкшим к рабству, не посягнул ни на чье имущество, ни на чью жизнь, ни на чью честь» – сказал, как отмерил, австрийский посол Мейерберг.

Царь Алексей Михайлович

Образцом набожности назвал Василий Ключевский царя Алексея Михайловича, которому по наследству перешла не только шапка Мономаха, но и благоговение перед иконой Страстной Богоматери.

С любым иноком Алексей Михайлович мог потягаться в искусстве молиться и поститься: в постные недели он ел один раз в день, и притом капусту, грузди да ягоды. А в иные дни и вовсе и не пил, и не ел. По шесть часов кряду стоял он в церкви, отмеривая по полторы тысячи земных поклонов. «Это был истовый древнерусский богомолец, стройно и цельно соединявший в подвиге душевного спасения труд телесный с напряжением религиозного чувства», – оценивает его Ключевский.

Отмеченное в книге «Царские выходы» посещение новым самодержцем только что отстроенной церкви («в 1646 го-ду, 25 октября был крестный ход в церковь Страстной Богоматери») позволяет с большой вероятностью предположить, что именно в этот день храм и был освящен. В дальнейшем царь Алексей Михайлович неоднократно бывал на Страстной площади, приходя в церковь, как правило, на праздник Страстной иконы Божией Матери.

Собор Страстной иконы Божией Матери

А в 1651 г. здесь же, на площади состоялась торжественная встреча царем Алексеем Михайловичем, патриархом Иосифом и боярством принесенных из Старицкого монастыря останков святейшего Иова, Патриарха Московского в 1589–1605 гг. Патриарх Иов, не признавший Лжедмитрия I царем, был лишен самозванцем сана и сослан им в Старицу, где и скончался в 1607 г. Царь Алексей Михайлович пожелал воздать сверженному патриарху посмертные почести, перезахоронив его в Успенском соборе Кремля.

А вскоре после этого благочестивый царь повелел основать у Тверских ворот Белого города «монастырь девичий во имя Страстной Божией Матери». Сосредоточием монастырской жизни стал не храм, а уже собор Страстной иконы Божией Матери.

Какой была обитель в XVII столетии? Об этом узнаем из описи, составленной стольником Алексеем Мещерским почти через полвека после начала сооружения монастыря.

Пятиглавый, крытый «досками немецкого железа вылуди, т. е. жестью», собор завершался вызолоченными сквозными железными крестами, «а цепи у крестов крашенны». Вокруг собора «в закомарах и на шеях писаны разные святые в лицах». Над слюдяными соборными окнами – херувимы. Нижняя церковь собора освящена была во имя Архангела Михаила (это имя носил отец царя Алексея Михайловича).

Каменные монастырские ворота с калиткой простирались в ширину на 10 саженей, а сама монастырская стена, будучи сперва деревянной, отстояла от стены Белого города на 6 саженей. Над монастырскими воротами была одноглавая церковь св. Алексея Человека Божия, устроенная в честь самого царя Алексея Михайловича. Храм был «каменный в шесть окон».

Старая колокольня монастыря

За монастырской оградой – деревянные монашеские кельи, числом до пятидесяти, крытые дранкой. Было в монастыре и свое кладбище, где находили последнее пристанище сестры-послушницы.

Монастырь не единожды горел, самый сильный пожар случился в июле 1778 г., когда пламя на обитель перекинулось с Большой и Малой Дмитровки, застройка которых сильно пострадала от огня. В результате пожара выгорел монастырский собор, из которого удалось вынести ту самую чудотворную Страстную икону Божией Матери. Сохранились и написанные на соборных стенах иконы Боголюбской Богоматери и св. Мученика Иоанна Воина.

На следующий год после пожара по указу Екатерины II монастырь был возобновлен. В июне 1779 г. верхний храм отделанного заново собора был освящен будущим московским митрополитом, а тогда архиепископом Платоном. А в октябре 1781 г. вновь освятили и храм св. Алексея Человека Божия над монастырскими воротами, отстроенными из камня.

Следующей важной вехой в истории Страстной обители стала Отечественная война 1812 г. И что примечательно – опустошительный московский пожар не затронул монастыря; причиной сего посчитали покровительство Страстной иконы Божией Матери, совершившей свое чудо и в этот раз.

Как вспоминала одна из послушниц Страстного монастыря, 26 августа 1812 г. в Москве услышали первые раскаты пушечного гула, доносившиеся откуда-то издалека: «Догадывались, что битва, а где – неизвестно, а неизвестность еще страшнее».

В те дни по Тверской улице мимо монастыря привозили в Москву раненых на Бородинском поле: «Многие жители оставили уже Москву. Куда, бывало, не пойдешь, видишь целые ряды домов с заколоченными ставнями и запертыми воротами… Помню, у нас на площади остановился целый поезд с ранеными: все выбежали из соседних домов и окружили их с плачем. Всякий приносил им, что мог: кто денег, кто что-нибудь съестное. Из нашего монастыря им приносили хлеб и просфоры».

Вскоре монастырскую колокольню заперли, службы в храмах прекратили. 31 августа игуменья обители (с 1811 по 1826 гг.) Тавифа наказала пожилым монахиням остаться в Москве, а молодым – уходить как можно быстрее. Но все покинуть город не смогли – подвод и лошадей для спешной эвакуации московского населения и принадлежавшего ему имущества не хватало. Не успели вывезти и богатую монастырскую ризницу.

Помещение для ризницы устроено было под крышей собора. Туда и сложили всю утварь и богатые иконы, а также главную ценность – Страстную Икону Божией Матери. Спрятали и серебряный крест времен основания обители, украшенный жемчугом и редкими каменьями, древние хоругви и покровы золотого шитья, серебряную чашу 1669 г., подаренную касимовским царевичем Василием Ярославовичем, два вызолоченных изнутри ковша времен Алексея Михайловича, еще один ковш с двуглавым орлом петровской эпохи, богатое евангелие XVII ве-ка и многое другое… Вход в тайник загородили старым шкафом.

Расстрелянных москвичей французы вешали на столбах у монастырских ворот (с картины В. Верещагина «Москва, 1812 г.»).

И если огонь пощадил обитель, то не прошла мимо монастырских ворот другая беда – разорение и вандализм, устроенные французскими солдатами во время их короткого, но знаменательного квартирования в Москве.

Как с цепи сорвавшиеся французы (а еще культурная нация!) ободрали монастырь, как липку: шарили по опустевшим кельям, тащили все, что хоть как-то блестело золотом и серебром. Сломав замок на кладовой, хранившей сундуки с вещами монашек, оккупанты унесли все до нитки. Но ризницу им не суждено было найти. Старый шкаф так и простоял под соборной крышей неподвижно, сохранив монастырские ценности нетронутыми.

Расстрелянных москвичей французы вешали на столбах у монастырских ворот. В нижнем соборном храме они устроили провиантский армейский склад, часть келий заняли солдаты.

Недели через две после французского вторжения новой оккупационной властью разрешено было проводить богослужения в монастыре, для чего одним из вражеских генералов было прислано парчовое одеяние, растащенное ранее солдатами, красное вино и мука. Службу совершал оставшийся в Москве монастырский священник Андрей Герасимов.

Натерпелись страху и оставшиеся в монастыре монахини. До смерти напуганные французами, немолодые уже женщины тайком пробирались холодными осенними ночами на монастырский огород, чтобы выкопать для пропитания мороженый картофель.

Незадолго до бегства из Москвы, французы задумали поджечь Страстной девичий монастырь. Они смешали кучи щепы и соломы с порохом, чтобы затем запалить его. Но видевшая это одна из монахинь залила порох водою. Чудом ей удалось спрятаться от разъяренных захватчиков на чердаке игуменского корпуса, где ее, полуживую, потом отыскали другие сестры.

Это был первый монастырь, колокола которого зазвонили после ухода неприятеля в 1812 г. А вскоре в обитель стали возвращаться и послушницы, удрученные картиной сгоревшей Москвы: «Стоят длинными рядами обгорелые столбы, знакомых мест не признаешь. Казалось, что Москва уже не отстроится». Страстной монастырь возвышался, как чудом сохранившийся живой остров, посреди моря пепелища, царившего на Страстной площади, да и во всей Москве.

Не всем московским монастырям удалось пережить пожар Москвы и французское нашествие – Ивановский и Георгиевский монастыри сгорели, а их монахини нашли пристанище в Страстном монастыре.

Великий князь Михаил Николаевич Романов

Сохранился не только Стра-стной монастырь, но и его главная икона, вновь занявшая свое место в монастырском соборе. Через несколько лет риза иконы украсилась драгоценными камнями – крупной бирюзой, осыпанной мелкими брильянтами, и внушительной жемчужной серьгой – подарком вдовствующей императрицы Марии Федоровны (матери Александра I и Николая I), посетившей монастырь в 1817 г.

И в более поздние времена члены императорской фамилии неоднократно одаривали обитель дорогими подарками и драгоценностями.

Часто приходил в монастырь великий князь Михаил Николаевич Романов, четвертый сын Николая I. Он молился в южной части собора, под изящным резным балдахином, венчавшим серебряную вызолоченную гробницу с главой святой великомученицы Анастасии Узорешительницы (этой святой обычно молились о разрешении уз, связывающих душу и тело). Анастасия Узорешительница служила ангелом-хранителем единственной дочери великого князя (у него было еще шесть сыновей), великой княжны Анастасии Михайловны, будущей великой герцогини Мекленбург-Шверинской.

Замечательная по своей законченности перспектива открывалась на Страстной монастырь со стороны Тверского бульвара

Великий князь Михаил Николаевич подарил обители красивую серебряную лампаду с выгравированными на ней словами: «Твоя от Твоих Тебе приносяще». Эту лампаду повесили над гробницей святой Анастасии. В феврале 1862 г. сам московский митрополит Филарет зажег в лампаде огонь.

История обретения монастырем святых мощей заслуживает нашего внимания. Когда-то мощи эти хранились в Константинополе, где в качестве трофея попали к туркам, а от них – к грузинскому царствующему дому. После присоединения Грузии к России мощи оказались в Москве, в домовой церкви грузинских царей, что была рядом с Малым театром. После упразднения этого храма грузинская княгиня Елизавета Дмитриевна Цицианова подарила гробницу (в 1841 г.) Страстному монастырю.

В нижнем храме собора с приделами Михаила Архангела, св. Анастасии и св. Николая Чудотворца находились захоронения большого числа представителей знатных родов Плещеевых, Голицыных, Волконских и других. Прихожане собора еще в 1917 г. могли видеть медную посеребренную доску с надписью, гласившей:

«Под сим камнем в земных недрах скрыто тело Героя, терзавшего врагов отечества, верного его сына генерал-аншефа и Ордена Святого Александра Невского Кавалера Николая Михайловича Леонтьева, 1717 года Мая 4-го рожденного в Страсбурге, который с 1732 по 1762 год при четырех Великих всероссийских Императорских самодержавных Особах неусыпным и неустрашимым воином показывая на брани многократно свою проливал кровь и степенно достиг до такого высокого достоинства, миром же и спокойствием после начинающего наслаждаться бесчеловечный раб, злоумышленным оружейным в хоромное окно выстрелом лишил жизни 1769 года сентября 19-го дня. Помните, смертные, вопиет теперь он к нам, что смерть везде с нами, тысячами грозящая умерщвленными…».

Более двух веков прошло с того времени, когда сочинялась эта надгробная надпись, но понять ее содержание все же можно. Неизвестным остался и автор занятных стихотворных строк на надгробной плите генерал-аншефа:

 
Он за Отечество свое
                    стократ кровь лил,
Меж ядр огня врагов
                    жизнь целу проводил,
Где смерти только ждал —
                    судьба его хранила,
Где безопасен был,
                    тут злоба умертвила.
Оружием страшил врагов,
                            вступая в бой, —
Оружием в дому
                    лишил раб жизни свой.
 

Михаил Быковский (1801–1885)

Московский архитектор, реставратор. Ученик Д. Жилярди. Один из главных воплощенных его проектов – усадьба Марфино. Проектировал для Алексеевского, Зачатьевского, Ивановского, Никитского, Покровского монастырей. В проекте колокольни Страстного монастыря (в течение восьмидесяти лет определявшей облик Страстной площади) эклектически соединил элементы архитектуры Возрождения с мотивами древнерусского зодчества. Его сын – не менее известный московский зодчий Константин Быковский (1841–1906 гг.)

Новая колокольня монастыря

В середине девятнадцатого века были созданы ограда и новая колокольня монастыря (арх. М.Д. Быковский, 1849–1855 гг.), на месте прежней (1692–1697 гг.). Во втором ярусе колокольни сызнова была устроена церковь св. Алексея Человека Божия: «Церковь была в высоком четверике под часами с хорошим ампирным иконостасом и стено– писью середины XIX в., с хорами и алтарем, выходящим внутрь монастыря, на собор», – писал один из современников. Освятил небольшой, но изящный храм в 1855 г. митрополит Филарет. Храмовые иконы принадлежали кисти художника Василия Пукирева, известного картиной «Неравный брак».

С 1899 г. в верхнем ярусе собора был придел Нила Столбенского, устроенный тщанием вдовы протоиерея Нила Воронцова, прослужившего в обители 46 лет.

В монастыре, со стороны Страстного бульвара, находилась также церковь при монастырской трапезной Антония и Феодосии Печерских, (1898 г., арх. В.Ф. Жигарлович), построенная на средства Л.Г. Шишковой и освященная 4 апреля 1899 г.

К началу XX в. в монастыре проживало более трехсот монахинь, часть из которых трудилась в просфорне, расположенной в северной его части. Монастырь славился на всю Москву своими просфорами, продажа которых в другие московские приходы составляла основной доход обители.

Но не только вкусные просфоры приносили известность монастырю. Здесь был превосходный церковный хор, послушать который, особенно в праздники, собиралось немало народу. Если в каком-либо монастыре России возникала необходимость организовать свой профессиональный хор, то часто обращались за помощью именно в Страстной – чтобы оттуда прислали сестру-регентшу.

В 1894 г. архитектор Жигарлович спроектировал для монастыря здание церковно-приходской школы, построенной на деньги купца, почетного гражданина М.Д. Орлова. По случаю бракосочетания дочери Александра III, великой княжны Ксении Александровны и внука Николая I, великого князя Александра Михайловича, известного как Сандро, школу назвали Ксениевской. Фасад школы выходил на Страстной бульвар, занималось в ней до полусотни воспитанниц.

Василий Пукирев был не только автором известной картины «Неравный брак» (на полотне он изобразил себя в роли бывшего жениха – крайний справа), но и иконописцем. Пукирев писал иконы для храма св. Алексея Человека Божия, устроенного во втором ярусе колокольни Страстного монастыря.

Михаил Булгаков

«У Страстного монастыря толпа стояла черной стеной, давали сигналы автомобили, обходя ее. Над толпой висел экран. Дрожа, дробясь черными точками, мутясь, погасая и опять вспыхивая на белом полотне, плыли картины. Бронепоезд с открытыми площадками шел, колыхаясь. На площадке, молниеносно взмахивая руками, оборванные артиллеристы с бантами на груди вгоняли снаряд в орудие. Взмах руки, орудие вздрагивало, и облако дыма отлетало от него.

На Тверской звенели трамваи, и мостовая была извороченной грудой кубиков. Горели жаровни. Москву чинили и днем и ночью. Это был душный июль 1922 года» (Михаил Булгаков, «Сорок сороков»).

Конец XIX – начало XX вв. ознаменовались превращением площади перед Страстным монастырем в арену политической борьбы, заканчивавшейся обычно кровопролитными столкновениями. Свидетельствует Владимир Гиляровский: «В конце девяностых годов была какая-то политическая демонстрация, во время которой от дома генерал-губернатора расстреливали и разгоняли шашками жандармы толпу студентов и рабочих. При появлении демонстрации все магазины, конечно, на запор. Я видел, как упало несколько человек, видел, как толпа бросилась к Страстному».

«В чужой монастырь со своим уставом не ходят», – гласит народная мудрость. Но, оказывается, ходят, да еще как, особенно если этот устав – военный. В начале 1919 г. в монастырских кельях обосновались сотрудники Военного комиссариата, а 30 марта 1919 г. новые власти и вовсе упразднили Страстной монастырь. Впрочем, монахини продолжали жить в нем еще несколько лет.

В 1922 г. монастырь был захвачен обновленцами. В 1924 г. кельи наполнились студентами Коммунистического университета трудящихся Востока (располагавшегося напротив – в доме Римских-Корсаковых) и Института красной профессуры. В 1928 г. территорию монастыря передали Центральному архиву.

В 1929 г. в пределах монастыря устроилась организация с агрессивным и даже опасным названием – Центральный антирелигиозный музей Союза воинствующих безбожников. Верховодил безбожниками небезызвестный Емельян Ярославский. Именно ему пришла в голову кощунственная мысль выставить на всеобщее обозрение в бывшем Страстном монастыре мощи Серафима Саровского.

Поглумиться над православной святыней решили следующим образом: рядом с мощами святого поставили ящик с останками мало кому известного бандита, чтобы тем самым убедить приходящих в музей представителей победившего пролетариата в том, что раз никакой разницы между этими останками нет, то, значит, и святости нет. В последующие годы мощи были утеряны. Нашли их совершенно случайно в 1991 г. в запасниках Казанского собора в Ленинграде.

Емельян Ярославский, предводитель воинствующих безбожников

На первый взгляд кажется удивительным, как быстро, всего через несколько лет после переворота, в некогда православной стране возникло такое довольно массовое общество, в члены которого записалось более 3-х миллионов человек. Но это только на первый взгляд – история революций в Европе знала и не такие примеры. Как бахвалилась Большая Советская энциклопедия, «Союз воинствующих безбожников объединял рабочих, крестьян, учащуюся молодежь, интеллигенцию. Первичные организации его существовали на заводах, фабриках, в колхозах и учебных заведениях. Руководствуясь ленинскими принципами союз осуществлял формирование у трудящихся научного мировоз– зрения, проводил пропаганду естественно-научных и атеистических знаний, индивидуальную работу с верующими, готовил кадры пропагандистов и агитаторов-атеистов, устраивал музеи и выставки, осуществлял научные исследования в области атеизма и критики религии». Добавим от себя, что обработанные «трудящиеся», оставшиеся без царя в голове, усвоили «научное мировоззрение» и на деле его применили, уничтожая памятники древнерусского зодчества (в том числе и Страстной монастырь), иконы, предметы церковного обихода. Просуществовал Союз воинствующих безбожников до 1947 г., когда был превращен в Всесоюзное общество «Знание».

«Это революция и на Страстном монастыре начертила: «Не трудящийся не ест», – восторгался в 1919 г. Владимир Маяковский тем, как расписали стены монастыря революционными лозунгами. Он и Пабло Пикассо посоветовал: «Почему не перенесете вы свою живопись хотя бы на бока вашей палаты депутатов? Серьезно, товарищ Пикассо, так будет виднее. Возьмите ночью ведра с красками и пойдите тихо раскрашивать. Раскрасили же у нас Страстной!».

Ничего не ответил Маяковскому Пикассо, лишь молчаливо покачал головой. А Владимир Владимирович написал затем очерк «Семидневный смотр французской живописи».

А кто же «разукрасил» Страстной? Нашлись свои художники – Сергей Есенин с единомышленниками-имажинистами измалевали монастырские стены оскорбительными лозунгами типа: «Господи, отелись!».[4]4
  «В мае 1920 года, игуменья Евдокия ранним утром вышла на рынок за ворота монастыря и обомлела: белые монастырские стены были сплошь изгажены гнусными стишками и непристойными рисунками. К воротам приблизилась развеселая шумная компания, которая принялась выкрикивать всевозможные богохульства и оскорбления. Светловолосый парень в нелепой меховой кофтенке заиграл на тальянке, а его приятели дурными голосами завопили ей в лицо похабные частушки. Бросив корзинку, Евдокия, не помня себя, стала хватать с земли мелкие камни и кидать ими в обидчиков. Светловолосому, видно, пребольно досталось, потому что он, взвизгнув, кинулся с кулаками на Евдокию и сильно ее поколотил. До кельи матушки монахиня добралась полуживая.


[Закрыть]

В 1926 г. Маяковский вновь прошелся по Страстному монастырю в стихотворении «Две Москвы»:

 
…Восторженно видеть
                            рядом и вместе
Пыхтенье машин
                             и пыли пласты,
Как плотники
             с небоскреба «Известий»
Плюются вниз,
          на Страстной монастырь.
А там
     вместо храпа коней от обузы
Гремят грузовозы,
                        пыхтят автобусы.
 

Сквозь радость поэта-горлана тому, как плюются на святое когда-то место крещеные плотники, мы замечаем, как изменилось окружение Страстного монастыря – газетный небоскреб, автобусы вместо извозчиков…

Но и без этого Страстной монастырь стал бельмом на глазу у властей социалистической Москвы. Ему просто не повезло – стоял на пути из Ленинграда, города трех революций, в Москву. И если другие московские монастыри (Новодевичий, Донской) как-то укрылись от всевидящего ока автора сталинского плана реконструкции Москвы 1935 г., то Страстному уготована была печальная участь. В 1937 г. монастырь разобрали. На этом Страстная площадь умерла.

Через несколько дней она узнала, что ту безобразную акцию с надписями на стенах устроили поэты-имажинисты. Один из них, по имени Сергей Есенин, с ссадиной на носу, кричал, что его избила монашка – он запомнил ее и клялся «пристрелить как собаку» («Караван историй», январь 2003).