Текст книги "Тверская улица в домах и лицах"

Светлов любил сидеть в «Национале» за своим столиком, который всегда оставляли для него свободным знакомые официантки; стол стоял слева от входа у второго окна.

Они уже заранее знали, что принести – хрустальный графин с коньяком, граммов на двести. Поэт, еще не пригубив рюмку, начинал повествование о тех, с кем он когда-то сидел за одним столом, о своих встречах с Валентином Катаевым, Михаилом Зощенко, Андреем Платоновым, Борисом Пастернаком, Виктором Шкловским и Владимиром Маяковским. Светлов называл эти застолья в «Национале» мальчишниками.

Переводчица «Карлсона» Лилиана Лунгина также сталкивалась здесь со Светловым и его вечным собутыльником Юрием Олешей: «Иногда по воскресеньям, если удавалось немного разбогатеть, мы отправлялись с близкими друзьями в «Националь». Легендарное место, где, когда ни придешь, за столиком сидели Юрий Карлович Олеша и Михаил Аркадьевич Светлов. Они были людьми замечательного остроумия, их шутки и афоризмы передавались из уст в уста».

Лучшую характеристику дал Олеше сам Светлов. Как-то увидев его в «Национале», он сказал: «Юра – это пять пальцев, которые никогда не сожмутся в один кулак». Нелегко поверить, но коллеги по перу рассказывали, что официантки не брали денег с Юрия Олеши, зная его бедственное положение (о себе он говорил: «Старик и море… долгов»). А когда после смерти кто-то из его друзей попытался отдать долг, его осадили: «Не надо! Разве мы не знаем, кто такой Олеша?».

Да и как можно было брать деньги с такого человека, который мог сказать официантке из «Националя»: «У вас волосы цвета осенних листьев» или «На моих часах время остановилось, с тем чтобы полюбоваться вами». Олеша часто повторял: «Я – акын из «Националя». А на вопрос: «Что вы больше всего любите писать?» – отвечал: «Сумму прописью».

А вот Михаил Светлов действительно оплачивал ресторанные счета своих знакомых, и не только Олеши. Писатель Юз Алешковский привел в «Националь» компанию в пять человек. Когда пришло время рассчитываться, выяснилось, что денег нет ни у кого. Как это иногда случается, каждый из пришедших надеялся, что заплатит сосед.

В поисках знакомых Алешковский оглядел зал. И о чудо! За одним из столиков сидел Светлов: «Михаил Аркадьевич! Не одолжите ли вы нам до завтра 219 рублей, нам до счета не хватает». Светлов спросил: «219 не хватает? А какой же у вас счет?». Юз ответил: «219 рублей». Светлов сказал: «Босяки!», но денег дал, к счастью, они у него на этот раз были», – с благодарностью вспоминала одна из участниц того вечера в ресторане.

Еще один завсегдатай ресторана «Националя» – композитор Никита Богословский. Он полюбил эту гостиницу еще до своего переезда в Москву, где жил в одном доме с композитором Сергеем Прокофьевым в Камергерском переулке. Как писал остроумный композитор, «в молодые годы я был абсолютным пижоном. Шиковал. Если заказывал номер в гостинице, то не ниже трехкомнатного люкса. Когда я жил еще в Ленинграде и приезжал в Москву на съемки, то останавливался в гостинице «Националь».

В «Национале» Богословский обычно завтракал, а обедал в «Метрополе», для чего вызывал интуристовскую машину «Линкольн». Таковы были заработки популярного песенника, автора таких хитов, как «Спят курганы темные» и «Шаланды, полные кефали».

Как рассказывал Богословский: «Однажды в ресторане я впервые увидел Фаину Раневскую. Она сидела с каким-то господином и смотрела в мою сторону, а потом указала на меня пальцем и рассмеялась. Я тогда был сильно озадачен. И когда через несколько лет благодаря съемкам познакомился с ней лично, напомнил ей этот эпизод. Оказалось, на вопрос своего спутника: «Что вы будете на десерт?» – она ответила: «Вон того мальчика».

Как-то в ресторане «Националя» Богословский сидел вместе со Светловым, а за соседним столиком оказался сверхпопулярный тогда певец и актер Марк Бернес. Богословский, ранее рассказавший Светлову, что Бернес любит его стихи, сказал: «Смотрите, Миша, какое совпадение. Бернес сидит за соседним столиком». «Это вон тот крашеный блондин?» – спросил Светлов и подошел к Бернесу, который уже готовился дать поэту свой автограф. Но Светлов опередил его, пока Бернес нехотя вынимал из припасенной на всякий случай пачки одну из своих фотографий, поэт огорошил его: «Нет, вы меня не поняли. Это я хочу вам дать автограф!» И буквально всучил ему свою книгу, которую, как выяснилось, он носил с собой специально для такого случая.

«Националь» в 1947 г.

«Националь» в период хрущевской «оттепели»

А бывало и так. Утром часов в девять Никите Богословскому звонил Александр Вертинский, живший на улице Горького, и предлагал: «Что делаешь? Пошли прогуляемся?» «Пошли», – отвечал Богословский.

Встречались они в «Национале», завтракали. Затем шли выпить кофе с коньячком в «Коктейль-холл», что в доме 6 по улице Горького. Оттуда – обедать в «Метрополь». Заканчивалась прогулка за ужином в Доме актера. Вот такой любопытный маршрут. Можно себе представить, до какой кондиции доходили его участники к моменту возвращения домой.

Ну а о сегодняшнем значении «Националя» для Москвы и говорить не приходится.

Тверская ул., дом 5
Долгоруковы, Румянцевы и Мейерхольд

Высокий статус Тверской улицы, престижность проживания в ее пределах определили и родословную этого дома. Когда-то, еще при Петре Великом, владение принадлежало князьям Долгоруковым, происхождение которых отличалось куда большей знатностью, чем императорский дом Романовых. Один из самых известных представителей рода – князь Юрий Долгорукий, по преданию основавший Москву в 1147 г. А где тогда находились Романовы? Вот именно, нигде. Да такой княжеской фамилии еще и в помине не было.

До своей смерти в 1723 г. дворцом на Тверской владел известный деятель Петровской эпохи, сенатор и российский посол в Польше Григорий Федорович Долгоруков. Интересы своей страны он защищал так усердно, что поляков буквально трясло при одном лишь упоминании его фамилии, ибо «князь Григорий Федорович, муж ума обширного, ума тонкого и острого, души самой возвышенной, был одним из замечательнейших русских дипломатов», как оценивали его потомки.

Чуть менее удачливым оказался сын князя – Алексей Григорьевич, унаследовавший дворец своего отца. Это был тот самый Долгоруков, что сумел добиться огромного влияния на малолетнего Петра II. Юный император назначил своего бывшего воспитателя членом Верховного тайного совета. Алексей Григорьевич интриговал против Меншикова, добившись ссылки того в ставший впоследствии знаменитым город Березов Тобольской губернии.

Сын Алексея Григорьевича Иван беспрестанно проводил время с императором, спаивая и развращая несчастного юношу. Таких в царском окружении было немало. Долгорукову удалось и вовсе невозможное – он обручил с малолетним царем свою великовозрастную дочь Екатерину (будущая императрица на три года была старше своего четырнадцатилетнего суженого). Все шло отлично, можно себе представить, какую силу заимел бы Алексей Григорьевич, став царским тестем. Да и не он один – его братья Сергей и Иван также рассчитывали на свой кусок пирога. Как коршуны накинулись бы на Россию.

Но незадолго до свадьбы случилось непоправимое – Петр II смертельно занедужил, скончавшись 19 января 1730 г. Алексей Григорьевич успел составить завещание в пользу своей дочери, чтобы подсунуть его умирающему императору. Но у постели больного было в тот момент немало и других, желавших высшей власти. Завещание так и осталось неподписанным.

Воцарившаяся на троне Анна Иоанновна, разорвав кондиции, не забыла о Долгоруковых. Алексея Григорьевича сослали с семьей в тот же Березов, где князь и умер. Ему не довелось узнать об ужасной участи сына Ивана и двоих своих братьев. В 1739 г. их обвинили в измене и казнили.

А конфискованная усадьба на Тверской улице с 1745 г. принадлежала уже другому обласканному властью вельможе – графу Александру Ивановичу Румянцеву, дипломату и военачальнику (в России эти две профессии, как видим, часто совмещались). Он сыграл большую роль в возвращении на родину царевича Алексея в 1718 г., был членом Верховного суда, позже приговорившего его к смертной казни. Петр I, отметив заслуги Румянцева, наградил его тогда чином генерал-адъютанта и деревеньками. Политическая карьера Румянцева была полна зигзагов. Например, при Анне Иоанновне он стал жертвой приснопамятной бироновщины: «Человек петровского закала, любивший все русское, чуждый роскоши и изнеженности, деятельный, преданный отечеству, каким был Румянцев, не мог соответствовать порядкам, водворявшимся при дворе, где господствовал герцог Бирон и прочие немцы, и потому весьма естественно, что он имел скоро столкновение с братом всесильного временщика, навлекшее на него печальные последствия и по другому совсем делу. Императрица возымела намерение предложить Румянцеву место президента Камер-коллегии. Румянцев отказался, сказав, что, с ранних лет будучи солдатом, ничего не смыслит в финансах, не умеет выдумывать средств для удовлетворения роскоши и т. д. и, конечно, высказал при этом сгоряча много неприятного для императрицы о новых порядках при дворе, вследствие чего она приказала ему удалиться и затем отдала приказание его арестовать и предать суду Сената, который 19 мая 1731 года приговорил его к смертной казни. Царица из милости сохранила ему жизнь, заменила казнь ссылкою в пределы Казанской губернии, лишив чинов и ордена Св. Александра Невского и отобрав пожалованные ему ранее 20 000 руб. Румянцев со всем семейством своим был отправлен в село Чеборчино, Алатырской провинции, где и прожил более трех лет под строгим присмотром капитана Шипова, который, по данной ему инструкции, должен был неотлучно при нем находиться, никого к нему не допускать, читать все получаемые им письма и списывая с них копии, присылать в Петербург, вести дневные записки о всем происходящем в доме Румянцева, следить за его расходами, даже за мелочными и по хозяйству, которые последний не мог производить без разрешения Шипова. Не получая ничего от казны, Румянцев существовал на средства, имевшиеся у него и у его супруги, которая для насущных потребностей продавала свое имущество. В таком уединении Румянцев прожил более трех лет и только в конце июля 1735 года, вероятно, по ходатайствам родственников и близких графини Матвеевой, состоялся указ 28 июля о том, что Александр Румянцев пожалован был в астраханские губернаторы, на место престарелого Ивана Измайлова, причем Румянцев жалуется прежним чином генерал-лейтенанта и кавалером ордена Св. Александра Невского. Румянцев едва успел послать 20 августа благодарственное письмо Анне Иоаннов-не, как состоявшимся тем временем новым указом 12 августа был назначен правителем Казанской губернии и главным командиром войск, определенных к прекращению башкирских замешаний», – читаем в словаре Половцова. В 1738–1740 гг. Румянцев управлял Малороссией, затем отправился чрезвычайным и полномочным послом в Константинополь. Елизавета Петровна в 1744 г. возвела Румянцева в графское достоинство и даже предполагала назначить его государственным канцлером, но передумала. В памяти потомков Александр Румянцев остался «бескорыстным и самоотверженным исполнителем приказаний и предначертаний свыше, которые вел не щадя своих сил и всегда горячо отстаивая интересы отечества; он не уклонялся от возлагаемых на него дел и всегда оказывался верным и точным исполнителем», в то же время «он обладал большим умом, был тонкий человек, с большою придворною и дипломатическою ловкостью. Он был приятный собеседник, очень любезен и предупредителен, имел удивительную память, доставлявшую его разговору большую занимательность. Он обладал добрым сердцем – и это уменьшало число его врагов и обезоруживало его соперников».

А. Румянцев. Художник В. Боровиковский

А еще Румянцев оставил на свете трех дочерей и сына Петра, ему-то и перешел дворец на Тверской улице в 1768 г. Но это было не самое главное приобретение Петра Александровича Румянцева. На Тверской он бывал нечасто, причиной тому – его легендарная биография.

Граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский – полководец, дипломат, почетный член Академии наук, генерал-фельдмаршал с 1770 г. Нынешние украинские историки Румянцева-Задунайского особенно не жалуют, в своих учебниках клеймят его как ярого крепостника, душителя «свободолюбивой украинской самостийности». Такая оценка ученых соседнего государства делает фигуру полководца еще более привлекательной для рассмотрения.

Как свидетельствуют исторические источники, Петр Румянцев «с детства отличался пылким темпераментом, живым воображением и быстрым умом». Он получил домашнее образование и первый военный опыт под руководством своего отца. В 1731 г. шестилетнего Петю по обычаям того времени записали в гвардию, в 1740 г. произвели в офицеры. Во время Русско-шведской войны 1741–1743 гг. он находился в действующей армии. Молодой капитан Петр Румянцев доставил императрице Елизавете в Петербург мирный договор со Швецией, подписанный при непосредственном участии его отца, и был повышен в звании сразу через три чина. За мирный договор отец получил графское достоинство «со всем нисходящим потомством», начиная с сына. Составленный отцом графский герб имел девиз: «Не только оружием». А новоиспеченный молодой граф Петр Румянцев в 1744 г. в чине полковника был назначен командиром Воронежского пехотного полка. Было ему тогда восемнадцать лет.

П. Румянцев-Задунайский. Художник Д. Левицкий

Румянцев отличился и во время Семилетней войны 1756–1763 гг. Став генерал-поручиком в 1758 г., Петр Александрович получил под свое начальство дивизию, с которой он доблестно воевал в сражении под Кунерсдорфом в августе 1759 г. По плану дивизия Румянцева заняла оборону в центре, на высоте Большой Шпиц. Прусские войска, опрокинув левый фланг русских, атаковали Большой Шпиц, но были отброшены. Тогда Фридрих II ввел в бой свою лучшую конницу. Русские отбили и этот штурм. А затем полки Румянцева нанесли контрудар штыковой атакой, опрокинули прусскую пехоту, заставив ее бежать с поля боя. За Кунерсдорф Румянцев был удостоен одной из высочайших наград России – ордена Святого Александра Невского. Но помимо орденов и званий для военного нет лучшей характеристики, чем та, что дается противником. Неудачнику Кунерсдорфа – прусскому королю Фридриху II приписывают слова: «Бойтесь собаки Румянцева. Все прочие русские военачальники не опасны».

В 1761 г. Румянцев успешно руководил осадой и взятием крепости Кольберг, за что был произведен в генерал-аншефы. Корпус Румянцева во взаимодействии с эскадрой Балтийского флота блокировал Кольберг на побережье Балтийского моря. Подступы к крепости прикрывал укрепленный лагерь, где находился 12-тысячный отряд принца Вюртембергского. В августе 1761 г. Румянцев атаковал лагерь и взял его, а в начале сентября осадил Кольберг. Невзирая на рекомендации главнокомандующего А. Бутурлина снять осаду и отойти на зимние квартиры, Румянцев своими настойчивыми действиями уже в декабре заставил гарнизон крепости капитулировать. В ходе осады Кольберга впервые в истории русского военного искусства были использованы элементы тактической системы «колонна – рассыпной строй». Прибавилось и число наград полководца – новый император Петр III, сменивший на троне скончавшуюся Елизавету, наградил Румянцева орденом Святой Анны 1-й степени.

После вступления на престол следующей государыни, Екатерины II, Петр Александрович не принял присягу, пока не удостоверился в смерти Петра III. Екатерина с недовольством отнеслась к поступку генерала, вызвала его к себе, долго беседовала. Румянцев объяснял свое поведение тем, что не может присягать новой государыне при живом императоре.

Екатерина II, получив все атрибуты царской власти, активно занялась «усилением властной вертикали». Одним из направлений ее кипучей деятельности стала Малороссия – нынешняя Украина, где необходимо было отменить гетманство и ввести генерал-губернаторство. Таким образом ликвидировалось более независимое положение Малороссии по сравнению с другими российскими землями. Ни о каком «разграничении полномочий» больше не могло быть и речи. Необходимость активизации внутренней российской политики на Украине (а не в Украине!) Екатерина II обосновывала и экономическими причинами: «От этой плодородной и многолюдной страны Россия не только не имеет доходов, но вынуждена посылать туда ежегодно по 48 000 рублей».

Но кто бы мог возглавить столь трудное дело? Императрица вспомнила о Румянцеве, и вполне обоснованно, недаром на его гербе красовалась надпись «Не только оружием». К тому же его отец уже управлял этой провинцией в свое время. Петр Румянцев зарекомендовал себя не только талантливым полководцем, но и умелым организатором. В 1764 г. он был назначен президентом Малороссийской коллегии и генерал-губернатором Малороссии и в этой должности состоял до конца своей жизни.

Являясь главнокомандующим всеми военными силами Малороссии (главным командиром малороссийских казацких полков, запорожских казаков и Украинской дивизии), Румянцев внес большой вклад в укрепление обороны южных границ России, комплектование и обучение войск, строительство военной флотилии на Азовском море. При нем на Украине было оформлено законом установление крепостного права (1783 г.). Вот за это и не любят сегодня Румянцева на Украине. Ибо он, являясь одним из крупнейших помещиков своего времени, «проводил имперскую политику упорядочения управления и ликвидации автономии», руководил проведением так называемой Румянцевской описи Малороссии.

Но в истории России Румянцев занимает достойное место. Одержав безоговорочные победы в Русско-турецкой войне 1768–1774 гг., он наиболее ярко и полно проявил свой блестящий талант полководца. Наградами за победы стало производство Румянцева в генерал-фельдмаршалы и награждение орденом Святого Георгия высшей, 1-й степени. Не считая Екатерины II, возложившей на себя этот орден в качестве учредительницы, он стал первым кавалером высшей степени военного ордена Российской империи. Неутомимый Фридрих II писал тогда Румянцеву: «Полная победа, которую одержали вы над турецкой армией, приносит вам тем более славы, что успех ее был плодом вашего мужества, благоразумия и деятельности».

Саму эту войну зачастую называют «румянцевской», поскольку главные победы русских войск в ней связаны с его именем. Особо громкую славу Румянцеву принесло сражение у реки Кагул в июле 1770 г., в котором была одержана одна из самых крупных побед русской армии в XVIII в. В этом сражении русским войскам (38 тысяч человек) противостояла турецкая армия великого визиря Халиль-паши (150 тысяч человек). Успех был достигнут благодаря группировке сил на направлении главного удара, применению расчлененных боевых порядков, искусному маневру огнем и войсками. В критический момент, когда русские дрогнули перед неожиданной контратакой турецких янычар, Румянцев со словами «Теперь дело дошло и до нас» бросился в гущу отступавших солдат и скомандовал: «Стой, ребята!» Его появление и призыв в один момент изменили обстановку, и русские, восстановив порядок, устояли, отбили натиск противника и пошли вперед, к победе. Вскоре его армия очистила от неприятеля левый берег нижнего течения Дуная. А в 1771 г. был отвоеван и правый берег реки.

Успешно проведя военную кампанию 1774 г., заблокировав главные силы турок, Румянцев вынудил Турцию заключить Кючук-Кайнарджийский мир на выгодных для России условиях. Именно на празднование этого мира и приехала в Москву императрица в 1775 г., остановившись в Пречистенском дворце. Основные торжества были устроены на Ходынском поле.

Екатерина II пожелала, чтобы по примеру римских полководцев Румянцев въехал в Москву через Триумфальные ворота на Тверской улице, но Румянцев из скромности отказался от этой почести. В этом же году генерал-фельдмаршал Румянцев был осыпан наградами. В специальном указе Сената говорилось:

«Господину генерал-фельдмаршалу Румянцеву жалуется:

похвальная грамота… с прибавлением к его названию проименования Задунайского;

за разумное полководство – алмазами украшенный повелительный жезл;

за храбрые предприятия – шпага, алмазами обложенная;

за победы – лавровый венец;

за заключение мира – масленая ветвь;

в знак монаршего на то благоволения – крест и звезда ордена Святого апостола Андрея Первозванного, осыпанные алмазами» и прочее…

А еще императрица велела в честь фельдмаршала выбить специальную медаль на Санкт-Петербургском монетном дворе. Вряд ли в России в то время нашелся бы другой военачальник, чьи заслуги были бы признаны так щедро и достойно.

Вскоре триумфатор Румянцев был назначен командующим кавалерией русской армии. Но, как это часто у нас бывает, «недолго музыка играла». Фортуна в лице императорского благоволения изменила свое расположение к фельдмаршалу. Как известно, императрица не всегда руководствовалась при принятии кадровых решений исключительно интересами государства. Были у Екатерины II и другие стимулы…

Когда началась следующая Русско-турецкая война, 1787–1791 гг., Румянцев был назначен командующим второстепенной армией, в то время как командование главной ударной силой русских войск было поручено фавориту императрицы Г.А. Потемкину. Это воспринималось современниками как незаслуженное понижение. Тяготясь зависимым от светлейшего князя Таврического положением, Румянцев вскоре передал ему свою армию.

В 1794 г. Екатерина II вновь оказала Румянцеву высокое доверие – вверила ему главное начальство над войсками, собираемыми для похода в Польшу для подавления восстания Костюшко. Старый фельдмаршал много сделал для подготовки похода и его материального обеспечения, но лавры победителя поляков он уступил А.В. Суворову, руководившему военными действиями (Александр Васильевич был на пять лет младше Румянцева).

В декабре 1796 г., через месяц после кончины императрицы, ушел из жизни и фельдмаршал Румянцев-Задунайский, столько сил положивший для расширения границ России и укрепления государства согласно планам Екатерины II. Успел воздать должное фельдмаршалу новый государь Павел I, объявивший в русской армии трехдневный траур «в память великих заслуг фельдмаршала Румянцева Отечеству».

Петр Александрович Румянцев был женат на Екатерине Михайловне Голицыной. Из его сыновей в Москве хорошо известен Николай Петрович Румянцев. Канцлер, председатель Государственного совета, коллекционер, граф Н.П. Румянцев завещал свое собрание государству, благодаря чему и открылся в Москве в 1862 г. в доме Пашкова на Моховой знаменитый Румянцевский музеум, а затем и публичная Румянцевская библиотека.

Деятельность Петра Румянцева как военачальника в существенной мере обусловила развитие русского военного искусства Екатерининской эпохи, идеи полководца были использованы при выработке уставов и реорганизации русской армии. Наверное, из полководцев один лишь Суворов может соперничать с Румянцевым по степени военного таланта и пользе, принесенной России в XVIII в. В Москве есть памятник и площадь в честь Суворова. Справедливым было бы увековечение и памяти Румянцева в столице, поэтому не зря в этой книге так подробно о нем рассказывается.

С 1756 г. хозяином дворца на Тверской стал генерал-аншеф Иван Иванович Костюрин, комендант Петропавловской крепости в 1756–1764 гг.

С 1793 г. усадьба переходит в собственность графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина, крупнейшего российского библиофила и собирателя древностей. У него было немало званий и наград: президент Академии художеств, обер-прокурор Святейшего синода, действительный тайный советник и т. д. Но известность ему принесло «Слово о полку Игореве».

Как рассказывал сам Мусин-Пушкин, рукопись «Слова о полку Игореве» попала к нему из рук бывшего архимандрита Спасо-Преображенского монастыря в Ярославле в конце 1780-х гг. Правда, уже в наше время появились предположения, что Мусин-Пушкин, будучи обер-прокурором Синода с 1791 г. и пользуясь служебным положением, банально присвоил себе ценную рукопись, хранившуюся в Кирилло-Белозерском монастыре.

В России впервые «Слово» было издано в 1800 г., в примечании говорилось: «Подлинная рукопись, по своему почерку весьма древняя, принадлежит издателю сего (гр. Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину), который, чрез старания и просьбы к знающим достаточно российский язык, доводил чрез несколько лет приложенный перевод до желанной ясности, и ныне по убеждению приятелей решился издать оный на свет». С этого времени имя графа стало широко известно и за рубежом.

«Слово» являлось одной из жемчужин собрания Мусина-Пушкина. А кроме того, были там и Никоновская летопись, и Лаврентьевская летопись, и документы эпохи Ивана Грозного, и собственноручные записки Петра I, и еще немало ценнейших памятников и исторических источников различных эпох.

А. Мусин-Пушкин. Неизвестный художник

Вполне вероятно, что часть собрания (а граф коллекционировал еще и живопись) хранилась не только в доме на Тверской, но и во дворце Мусиных-Пушкиных на Разгуляе. Его не раз уговаривали пожертвовать свое книжное и рукописное собрание Архиву Коллегии иностранных дел. Но Мусин-Пушкин раздумывал.

Пока он думал да гадал, в 1812 г. началась Отечественная война. Незадолго перед сдачей Москвы граф успел вывезти в свои загородные имения предметы искусства, а вот рукописи почему-то оставил. Быть может, для эвакуации коллекции ему не хватило подвод и лошадей – это была одна из главных проблем в августе 1812 г.

Грандиозный пожар Москвы уничтожил все, что такими усилиями собирал граф. Сгорели и московские дома Мусиных-Пушкиных. В огне пропало и «Слово». Лишь по изданию 1800 г. мы можем теперь судить о его содержании. И в этом заслуга Алексея Ивановича Мусина-Пушкина, тяжело переживавшего потерю своего древлехранилища. Ему было суждено прожить еще пять лет, в течение которых он пытался восстановить собрание по крупицам. Но сил и возможностей уже не было. В 1817 г. он скончался.

Еще до Отечественной войны граф обратился к архитектору Матвею Казакову с просьбой о перестройке здания – оно было значительно увеличено в масштабах, почти в два раза. До неузнаваемости преобразился и фасад. Дом пришлось заново восстанавливать после пожара.

Вдова графа Екатерина Алексеевна Мусина-Пушкина слыла человеком деловым и расчетливым, дом на Тверской она распорядилась сдать в аренду. На этом тему «Исторические личности и дом 5 на Тверской» можно было бы и завершить. Но не кончается биография дома. Известно, что в 1835 г. в этом здании были меблированные комнаты некогда богатого откупщика Михаила Тимофеевича Гонцова.

В течение второй половины XIX в. малоизвестные, но богатые фамилии постепенно вытеснили с Тверской былую знать. Музыку на главной улице Первопрестольной стали заказывать купцы. Начинали они свою предпринимательскую карьеру, как правило, с торговли в лавках на московских базарах. Природная смекалка и деловитость постепенно выдвигали из торговой среды лучших. И вот, глядишь, через каких-то лет десять бывший лавочник уже не кто иной, а владелец фирмы, «поставщик двора его императорского величества» и ставит на свою продукцию государственный герб. Он непременный гость на балах у московского генерал-губернатора, всеми уважаемый меценат и благотворитель. Знакомством с ним дорожат высшие чиновники да министры.

Таковы были и московские купцы Постниковы, владельцы крупнейших ювелирных фабрик Москвы второй половины XIX в. Их драгоценную продукцию, золотые, серебряные и бронзовые изделия высоко ценили не только члены царской семьи, но и английские короли. Так где же им продавать свою продукцию, как не на Тверской улице? Вот и прикупили они бывший княжеско-графский особняк, чтобы превратить его в магазин.

Можно себе представить выражение лиц Долгоруковых и Румянцевых, узнавших бы о том, что в их покоях, овеянных славой легендарных побед и сражений, будет вестись отныне бойкая торговля. Но то, что казалось святотатством в веке XVIII, стало нормальным в период бурного развития капитализма в России.

Так в 1887 г. во всей красе предстал на Тверской улице Постниковский пассаж. В модном тогда слове «пассаж» скрывалось и новое наполнение здания – оно превратилось в крытую галерею с магазинами и несколькими выходами на улицу, в общем, как в Париже. В Москве были известны Петровский пассаж, пассажи Солодовникова и Попова.

Владелицей пассажа на Тверской была купчиха первой гильдии Лидия Аркадьевна Постникова, заказавшая полную перестройку здания архитектору С.С. Эйбушитцу и инженеру В.Г. Шухову. Они надстроили здание, которое подразумевалось использовать еще и под гостиницу и конторы. Это был типичный торговый комплекс той поры. Само же здание стало одним из первых полностью электрифицированным в Москве. Вторично пассаж пережил перестройку в 1910–1913 гг. по проекту архитектора И.П. Злобина. Фасад дома украсился четырьмя атлантами, а крыша – изящным металлическим куполом.

Постниковский пассаж. 1900-е гг.

Христос выгнал торгующих из храма. Аналогичный процесс произошел после 1917 г. и в Постниковском пассаже. Вместо магазинов здесь возник храм театрального искусства. Каких только театров здесь не было. Театр обозрений, Театр миниатюр, наконец, знаменитый театр Всеволода Мейерхольда, созданный им в 1920 г. и открывшийся сначала в доме 20 на Большой Садовой улице.

Роль Мейерхольда как реформатора мирового театра огромна и не менее важна, чем «метод Станиславского». А быть может, даже и больше последнего, особенно с высоты сегодняшнего дня. Спектакли Мейерхольда легендарны, это и «Баня», и «Клоп», и «Горе уму», и «Ревизор», и «Лес», и многие другие. В доме на Тверской увидела свет и одна из последних премьер театра, поставленная по рассказам Чехова.

Мейерхольд умел не только ставить спектакли, но и взращивать таланты. Из-под его крыла вышли Игорь Ильинский, Михаил Жаров, Эраст Гарин, Сергей Мартинсон, Валентин Плучек, Михаил Царев, Евгений Самойлов.

Искусство режиссера не укладывалось в рамки соцреализма, получив обидный ярлык «мейерхольдовщина». Его критиковали в советских газетах за безыдейность, «антиобщественную атмосферу, подхалимство, зажим самокритики, самовлюбленность». Писали о том, что театр «окончательно скатился на чуждые советскому искусству позиции и стал чужим для советского зрителя», что «в угоду левацкому трюкачеству и формалистическим вывертам даже классические произведения русской драматургии давались в театре в искаженном, антихудожественном виде». А современные пьесы в постановке Мейерхольда создавали «извращенное, клеветническое представление о советской действительности, пропитанное двусмысленностью или даже прямым антисоветским злопыхательством». Оказывается, что «к 20-летию Октябрьской революции Театр им. Мейерхольда не только не подготовил ни одной постановки, но сделал политически враждебную попытку поставить пьесу Габриловича («Одна жизнь»), антисоветски извращающую известное художественное произведение Н. Островского «Как закалялась сталь».