Текст книги "Советский немец"

Глава 9. Сладкая беседа с Сильфидой Павловной

-Знаете, – сказал я, когда она уселась на своём месте против меня, – вы меня сегодня просто очаровали, как операционная сестра, разумеется. Профессионалов такого класса, пожалуй, нет в самой Москве. Вы где учились?

–Я-то сама ивановская, начинала работать на прядильно-ткацком комбинате. Бригадиром у нас была Герой Социалистического труда. Она меня и в партию уговорила вступить. Она как Героем стала, набрала нас молодых девчат к себе в бригаду. Зарплата была высокая, столовая своя, на кухне можно было обед и ужин домой заказать – принесёшь горячее в судках, и готовить не надо. Детский сад круглосуточный. Но мне никогда не нравилоса – одно и то же каждый день. Даже ночью бабины с нитками перед глазами. И всегда жара – чтобы нитки не рвалиса температура должна быть 35 градусов и влажность высокая – я уже забыла какая. А вот медиком всегда мечтала стать. Ну и поступила в Ивановское медучилище. Днём работала, вечером училась. Радостно мне было учитса – одни пятёрки получала. Я тогда уже замужем была, дочь родилась. А всё успевала: и на работе, и в училище, и дома.

–Ну а в Колдобино-то как попали?

–У меня муж оказалса бандит – она замолчала, словно сомневаясь, надо ли доверять такие вещи чужому человеку, но взглянув на меня, продолжила:

– Он парень видный был, везде верховодил. Лестно мне было, что такой меня полюбил. Правда, прорывалось в нём что-то жестокое, но я относила на счёт того, что у нас все парни тогда дралиса улица на улицу – жестоко билиса, до крови. А Герка среди них первый был, среди драчунов. Мне даже нравилоса – за удаль принимала. А потом узнала, что он ворует и людей грабит с дружками своими бандитами. Подкараулят какого-нибудь пьяного мужика, излупят и разденут, а потом продают это барахло. Я тогда сразу сказала: «Всё, я от тебя ухожу. С бандитом жить не буду». Меня тогда уже в партию приняли. Вот как бы это выглядело: я коммунист, а муж бандит!? А он сказал: «Уйдёшь – убью». Но я не робкого десятка была – сама в детстве с мальчишками драласа, и потом во все драки лезла, разнимала драчунов. Да, правду сказать, не поверила ему и назавтра подала на развод.

А мы тогда жили у его родителей в частном секторе – у них свой дом был. Я уже медсестрой работала. Пришла со смены, чтобы вещи забрать – а он один дома и меня поджидает. Я и не взглянула на него, прошла в нашу комнату, стала чемодан собирать, вдруг, слышу – он дверь на засов запирает. Потом входит в комнату, а в руке вот такой бандитский нож. Смотрю – он пьяный и глаза зверские, страшные. «Я же тебе говорил, что убью, а ты сама знаешь, я что сказал – то обязательно сделаю!» И с размаху ножом меня. Я как-то руку перехватила, да куда ж мне с ним бороться. И вот чувствую – лезвие мне в живот упёрлось. И сил нету держать. И такой ужас. Ору: «Помогите, помогите!» – но никто не слышит – стены толстые, и соседей вокруг нет. Ну всё – сейчас убьёт. И тут – сама до сих пор не понимаю, что случилось. Толи я закричала, толи кто-то над нами, вот сверху шёл голос – вы не поверите… Не могла я так крикнуть: «Матушка Богородица!»

Вот настолько звонко и страшно, что он разъехался всем телом, и чуть с ног не свалился. Я вывернуласа – и к двери. А она на засове, и засов такой тугой, дед – его отец – всегда чертыхался, когда открывал, а тут еле тронула – он и сам открылса. Выскочила – не помню, как бежала, грудь разрывается, воздуха не хватает. И вижу, он за мной гонитса. Добежала до улицы, где народ ходил. А там свадьба. «Товарищи, – кричу, – спасите, за мной бандит гонитса с ножом». У нас в Иваново народ дружный был. Сразу несколько мужчин со свадьбы обступили меня: «Где бандит?». Я на Герку показываю. Он остановился и на нас смотрит, потом повернулся и побежал. Мужики за ним. Вдруг он резко так остановился и опять свой нож выхватывает. Да куда ему против нескольких мужиков. Выбили они нож, самого скрутили и в милицию отвели. А меня потом вся свадьба успокаивала. Привели к себе, за стол усадили…

Я не стала дожидаться, когда Герка из тюрьмы выйдет – знала, что не даст мне жить. Сразу стала писать в сибирские облздравы. Думаю, откуда первый ответ придёт – туда и поеду. Ну вот, из нашего Города первый ответ и пришёл. В облздраве предложили мне четыре района. Я спрашиваю, который из них самый дальний? – Колдобинский, говорят: четыре часа на поезде, ещё 100 километров по бездорожью. Иногда целый день уходит, чтобы добраться. «В Колдобино, – говорю, – и поеду». Вот так я здесь и очутиласа. Подумала, что здесь меня Герка точно не найдёт.

– А искал?

– Искал, и даже нашёл, грозился приехать. Да я тогда уже не бояласа его. У меня муж был, он в райкоме работал, всю милицию бы на ноги поднял, да и не успел Герка приехать. Зарезали его дружки. Я слышала, какой-то важный бандит в карты его проиграл.

– Я здесь тоже случайно оказался: прилетел в Город, переехал на автовокзал – как раз шла посадка в Колдобинский автобус. Спросил, далеко ли до Колдобина, мне сказали – 220 километров – 4 часа на автобусе. И я также подумал, что это то, что мне нужно.

–Вы тоже от кого-то убежали? – удивилась Сильфида Павловна.

–Я убежал от будущего, – нет я так не сказал, мне хотелось так сказать, но Сильфида Павловна, конечно, ничего бы не поняла, поэтому я рассказал ей свою историю. Правда, я не стал рассказывать, как Зухра улетела в своих волшебных башмаках на Северный полюс. Я просто сказал, что она умерла. Когда же Сильфида Павловна поинтересовалась от чего умерла, я сказал, что, видимо, она надорвалась на работе, что по существу, было, конечно, правдой.

И так мы беседовали долго и сладко, ничего вокруг не замечая. После обеда у нас не было ни одного посетителя, никто ни разу не открыл дверь, не заглянул в кабинет, не помешал нам. Я видел только её маленькие загорелые ручки с набухшими зеленоватыми жилками, только её большие синие глаза и думал, как князь Андрей: нет, не кончена жизнь в сорок лет.

–Боже мой! – опомнился я наконец, – четыре часа! Мне надо посмотреть больных, и «Васечку».

–А я сбегаю домой, мне в шесть надо быть на дежурстве.

С Васечкой сидела Светлана Михайловна – волноваться за него было не нужно.

Я зашёл в ординаторскую. Дежурил Кочерыжкин. Он уже был навеселе. Я предложил подежурить вместо него, и он охотно согласился.

–Хотел и сам вас попросить, да как-то постеснялся, мы ведь с вами не очень знакомы. Я, видите ли, бывший спортсмен, очень хочется посмотреть открытие Олимпиады дома, в спокойной обстановке.

Я не стал уточнять, что Олимпиада открывается только завтра, чтобы не портить ему предвкушения.

–Ах, – хлопнул себя по лбу Кочерыжкин, – со мной престранный случай, стыдно сказать, но я как-то за месяц совсем поиздержался, не на что даже хлеба купить. Не найдётся у вас три рубля до получки.

Получив три рубля, Кочерыжкин, наконец сдал мне свой пост и пошёл на выход в прекрасном настроении.

Я вышел следом и встретил Сару Абрамовну, за которой шлейфом расстилался дым, как за паровозом из романа Тургенева.

–Вы что, дежурите вместо Кочерыжкина? – я кивнул.

– Небось и денег ему дали? Да вы что! Разве можно себе за воротник такую вошь посадить! А из медсестёр дежурит Сильфида Павловна? Ох, Герберт Герхардович, лучше бы вы пошли Суслова покормить… – старушка явно волновалась и сбилась на акцент. – Ну-ну!

В шесть часов пришла Сильфида Павловна:

–Вот принесла помидоров – прямо с куста.

–У вас уже такие помидоры?! И как это у вас всё получается!

–Здесь всему научиласа. Я ведь приехала – ничего не умела.

И она рассказала мне уже про здешнюю свою, Колдобинскую, жизнь.

Когда она приехала с семилетней дочкой, главврачом был легендарный Юрий Иванович Б… . Почему легендарный? Потому что за несколько дней, проведённых в Колдобино, я сам едва ли не каждый день слышал это имя: «Вот при Юрии Ивановиче…», «А вот Юрий Иванович…», «Нет, Лошадкин – это тебе не Юрий Иванович!», «А вы слышали, как Юрий Иванович одной бабке без наркоза операцию делал? Не слышали, ну так послушайте. Привезли раз бабку с аппендицитом. Ну, Юрию Ивановичу аппендицит вырезать – раз плюнуть, да тут загвоздка – бабка наркоз не переносила. Что делать? И вдруг Юрий Иванович говорит: «Ты, бабушка, водку пьёшь?» – «Пью, сынок». – «Ну давай, выпьем». Наливает ей полный стакан, себе – граммов 50 – выпили. Через пять минут бабке хорошо-о стало. «А ты, бабушка, песню «Шумел камыш» знаешь?» – «Знаю, сынок, как не знать!». – «Ну так давай споём!» – «А давай споём!». И вдруг из операционной на всю больницу раздались вопли: «Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка тёмная была»… Да оба вопят во всю мочь. А когда песня кончилась – и операция кончилась – вырезал Юрий Иванович аппендицит – старушка и не заметила».

Ну так вот, Сильфида Павловна тоже начала с того, как её встретил Юрий Иванович. Сразу дал квартиру рядом с больницей. Послал трёх санитарок, побелить и покрасить. Так что они с Ольгой уже через неделю въехали в почти новую квартиру, пахнущую известью и краской. А когда она ночью дежурила, Юрий Иванович обязывал одну из санитарок регулярно ходить к ней домой – благо близко было – и смотреть не проснулась ли Ольга. Конечно же, он немедленно озаботился обеспечить её дровами и углем.

Я чувствовал, что о Юрии Ивановиче она может рассказывать бесконечно и с неизменным восторгом. И какой он был спортсмен, и какой он был охотник, и как сам ремонтировал розетки и выключатели, и как на лыжах в буран пробежал 15 километров к роженице.

Полтора года проработала она в больнице под его руководством то в хирургическом отделении, то в реанимации с Антониной Алексеевной Гриненко, которая и сейчас там же работает. В середине шестидесятых стал народ часто болеть туберкулёзом. Пришлось открывать в больнице туберкулёзное отделение. И Юрий Иванович перевёл её туда. Сначала было страшно – боялась заразиться. А потом привыкла, да и Юрий Иванович учил – врач никогда не заразится туберкулёзом, тем более, если не боится и хорошо питается.

И вот однажды привезли из отдалённого села тридцатилетнего мужчину – тамошнего председателя профкома с открытой формой туберкулёза. Звали его Геннадием Петровичем. Дела его были плохи – он харкал кровью. Брат больного, нервно ходил по коридору и увидев её, быстро подошёл и спросил: «Как вы думаете, сколько ему осталось»? Она неожиданно вспылила и ответила довольно резко: «Вас ещё переживёт!».

«И я тогда покляласа, что не дам ему умереть», – сказала она просто. – С тех пор стала работать по две смены. Днём само собой, потом на дежурство остаюсь и до поздней ночи рядом с ним сижу. Домой прибегу – приготовлю что-нибудь вкусное и опять к нему. Купила кулинарную книгу – тогда и научилась чебуреки, да беляши жарить, блины фаршированные делать. Старалась повкусней ему приготовить. И вытащила я Генку с того света. Через три месяца выписали его, и мы с ним и с Ольгой уехали в Р…».

Пока он болел прежнее его место оказалось занято, зато освободилось место председателя сельсовета. Для неё в Р… тоже работа нашлась – Юрий Иванович назначил её старшей сестрой в участковой больнице. Ольга быстро привязалась к Геннадию Петровичу и стала звать его папой. А осенью шестьдесят седьмого они поженились и родились у них два сына: Женя и Коля.

– С тех пор стала я хозяйкой. Соседом у нас был директор школы Фёдор Матвеевич. А жена его – Варвара Марковна – была учительницей биологии и ещё вела уроки по домоводству. Такая умница была. Вот она меня всему и научила: как грядки делать, куда морковку сажать, куда капусту, как помидоры пасынковать, как малину разводить – ну всему-всему. А мне только раз показать – я и перейму. Уже через год у самой всё стало получаться. И огурцы, и помидоры – у меня первой были. Хозяйство развела. У нас и сейчас ещё – пельмени зимой мешками стоят, колбасы – полные вёдра. «Чего вам завтра, – спрашиваю своих мужичков, – пельменей или колбасы, или котлет»? Меньше двух блюд у меня никогда не бывает. И редко только одно мясное. Обычно оба. Ну, там, суп-лапша с курицей и котлеты с картофельным пюре. Или борщ со свининой и курица в томатном соусе с картофельным гарниром. А как же, их хорошо кормить надо. Генка, тьфу-тьфу, выздоровел, да сейчас Коля оказался инфицирован… Ну вот, счастливо мы тогда жили. Меня в Р… все любили. Особенно Фёдор Матвеевич с Варварой Марковной. У Генки был мотоцикл «Урал». Я, бывало, сяду на него и поеду по ягоды, или по грибы, или картошку полоть. Так они переживают за меня, как за родную дочь, трясутся, пока я не вернусь. Как-то я также поехала картошку полоть – а Колей была беременна на седьмом месяце. Участок у нас был в степи километрах в десяти. И вдруг, такая гроза подняласа. Тучи даже не чёрные, а свинцово-чёрные и муть клубится в них, как в котле – я такого отродяса не видела. Я к мотоциклу, а он не заводится. Что делать? Такой страх меня взял. А молнии уже рядом в землю бьют. Я на траву бросиласа, голову руками закрыла, да как взмолиласа: «Матушка пресвятая богородица! Пожалей ты меня, и ребёночка моего. Да не дай ты мне с ним погибнуть. Да отведи от меня эту грозу!» И что вы думаете! Кругом всё залило, а на нашем поле – хоть бы капля дождя упала! А тут Фёдор Матвеевич на тракторе приехал. Он как увидел, что гроза надвигается, побежал трактор искать. И по такой грозе за мной поехал! «У нас, – говорит, – в селе град был, подумал, что тебя уже и в живых нет». Ну а потом Генку директором в совхоз «Заветы Ильича» назначили. Очень мне не хотелось из Р… уезжать, но что поделаешь…

Я слушал её, и в воображении моём складывался образ сильной, самоотверженной женщины, всегда кого-то спасающей, вытаскивающей из беды, и вместе с тем необыкновенно красивой и всеми любимой.

В десятом часу, выполнив все прописанные больным процедуры, она побежала доить корову, потом мы опять проговорили всю ночь, а утром в половине шестого она уже мчалась на утреннюю дойку, а в семь опять была на месте и мерила больным температуру.

Домой я попал только вечером. Услышав звук отпираемой двери прибежал Суслов. Он не ел больше суток и был мною недоволен. Молока у меня не было, я разбил ему в блюдце сырое яйцо. Он накинулся на него и вмиг вылакал. Потом устроился под столом и проспал всю ночь. Утром я дал ему второе яйцо – и он остался доволен, ибо в еде был очень неприхотлив.

Я чувствовал себя совершенно счастливым. На работу я ходил как на праздник. Приходил пораньше, и гулял по больничным аллеям, пока на дороге не появлялась она. Я долго смотрел на её стремительную походку, как быстро она переставляет свои полные ножки, и мне казалось, что даже за полкилометра я слышу стук её каблучков. Потом у нас был приём, несколько раз в неделю операции, а иногда нам вместе выпадали ночные дежурства. Тогда, если не было экстренных случаев, она рассказывала о военном детстве, о послевоенном голоде, а я ей – о всяких интересных случаях из моей практики. И нам обоим было очень хорошо – я видел это по её глазам.