Текст книги "Пекло. Восставший из мертвый"

Александр Верт
Пекло. Восставший из мертвых

Пролог

Крейсер вел профессионал. Это было очевидно по тому, как он подавал сигналы и как влетал в открытый ангар военного корабля под названием Крайсор, под внимательным взглядом всех, кто следил за данными с камер и радаров.

– Кто должен быть на борту? – еще раз уточнил командир штурмового отряда, обращаясь к своему координатору. Он хотел знать не только имена, но и внешность прибывающих, чтобы определить не прилетел ли кто-то другой, пользуясь чужим именем.

На его запросы отвечали напрямую с Земли, с отдела разведки ЗАП[1]1
  Земная Армия Правопорядка.


[Закрыть].

– Берг Дауман, Карин Маер и Оливер Финрер, – сообщал измененный компьютером голос оператора. – Согласно нашим данным, крейсер пилотирует капитан Дауман.

– Мне нужна визуальная информация, – говорил командир, пользуясь микрофоном своего шлема, и шипел, когда на левую линзу ему высылали фотографии. Дауман и Маер там были, а вот Финрер был смехотворен. Мальчишка, отправленный в зону отселения восемнадцать лет назад.

– Если я сочту его опасным, его можно убрать? – уточнил он, не представляя, что это может быть за существо, большую часть жизни прожившее не с людьми.

– Нет. Обезвредить при необходимости. Он подлежит военной экспертизе, – ответил оператор.

«А если он обезьяна с гранатой?» – мысленно спросил командир, понимая, что его мнение не учитывается, и вообще его работа – заниматься именно вот такими ситуациями.

– Если на борту есть кто-то еще, уничтожить на месте, – дополнил приказ сам глава ЗАП, вызывая у командира нездоровую улыбку, словно только о лишнем человеке на борту он и мечтал.

– Начали! – скомандовал он своим пятерым парням, стоящим у двери ангара.

– Крейсер под нашим контролем, Дауман дал нам управление, – сообщил командир корабля, но группу зачистки это уже не волновало.

Они врывались в крейсер, пробегали мимо пустого отсека штурмана и попадали на палубу пилота, где со своего места тут же вскакивал бледный молодой мужчина, спешно поднимающий руки вверх.

– Фамилия! – рычал на него командир отряда, хотя искусственный интеллект признавал совпадение.

– Дауман, – отвечал мужчина, косясь на плазменную винтовку, что смотрела ему в грудь, а потом добавил: – Капитан Берг Дауман.

У него были слипшиеся от геля медицинской капсулы волосы. Лицо и руки испачканы кровью. Штаны и майка, натянутая на бронежилет, выглядели еще хуже. Там к следам крови добавлялись еще и черные разводы. В центре груди майка была прожжена, но, несмотря на болезненный вид и нездоровую худобу, Берг уверенно держался на ногах и как-то слишком смело смотрел на бойцов ликвидационной группы. Обычно на них реагировали иначе даже те, кто знали, что им бояться нечего, а этого вроде как тоже ждала психиатрическая экспертиза и возможная ликвидация. В глазах при этом никакого осознания, одна решительность.

– Не трогайте его! – рявкнул Берг, пока командир смотрел на него.

Он не упустил момент, когда два других бойца дернули Оливера, уложенного на пол.

– Согласно протоколу, мы обязаны убедиться, что здесь нет ничего опасного, – невозмутимо сообщил один из бойцов и попытался перевернуть Финрера.

– Руки! – ответил ему на это Берг и дернул бойца за плечо, не обращая внимание на оружие, что наводили прямо на него. – Ему нужен врач, а не ваши проверки.

– Капитан Дауман, отойдите немедленно, – потребовал командир.

– И не подумаю!

– Берг, пожалуйста, – прошептала Карин, которую подняли на ноги, несмотря на веревки на ее руках и ногах.

– При нем могут быть взрывчатые вещества, – так же спокойно ответил боец.

– Да, конечно. Я ему, когда кровь тряпкой останавливал, заодно гранату в брюхо запихнул! – ругался Берг, не подпуская бойцов к Оливеру.

– Берг, – снова подала голос Карин.

– Заткнись! – велел он ей и снова посмотрел на плазменную винтовку и, медленно выдыхая, говорил уже командиру: – Я вам ручаюсь, что у него нет ничего опасного. Отдайте его врачам и проверьте крейсер, потому что за него я ручаться не смогу.

– Это и есть Оливер Финрер? – уточнил командир, дулом винтовки указывая на раненого.

– Да, и я обязан ему жизнью, – ответил Берг.

– Ясно, – сказал командир и все же вызвал медиков, не забывая при этом предупредить, что пациент преступник, признанный когда-то особо опасным.

– Что значит особо опасен? – ошарашенно спросил молодой врач Рональд Гранд, который привык работать только с дисциплинированными военными.

– Приказы командования не обсуждаются, – напомнили ему коллеги, заставляя нервно улыбаться, но безропотно принимая тяжелораненого пациента.

Рональду было всего двадцать восемь. Для военного хирурга он считался сущим сопляком, но ему хватало умений и опыта, чтобы без колебаний отправить пациента в операционную, только зафиксировать его он велел, как киборга, чтобы уж наверняка не смог вырваться. Такой пациент его пугал. Особо опасен в четырнадцать, восемнадцать лет на ЗиПи3 и высокий риск психического расстройства с рождения, выделенный красным в медкарте. Пациента «прекрасней» и придумать нельзя, но Рони знал свое дело и, входя в операционную, забывал, кто именно перед ним. Его волновала только ускользающая жизнь. Так его научил Дориан Форд – хирург, которому Рональд когда-то, еще курсантом, подавал инструменты и жадно следил за каждым движением рук, а теперь невольно старался быть похожим именно на Дориана Форда, о судьбе которого ничего не знал.

Глава 1

Он слышал, как капала вода. Вода это хорошо, но если она капает или того хуже разливается – это уже плохо. Если они теряют воду, то кого-то за это надо точно придушить, но он никак не мог вспомнить, кто в ответе за воду, а еще понять не мог, почему так странно болит… все.

Тело было словно замороженным. Живот разрезан. Это ощущение он не мог перепутать, при этом почему-то каленым железом не обработан.

«Дурные, что ли, совсем?» – подумал он и с огромным трудом приоткрыл глаза.

Веки были очень тяжелыми и глубоко вдохнуть не получалось: мешала не только боль, но и повязка, стягивающая грудь. Это бесило.

Свет бил в глаза, и он морщился, с омерзением понимая, что в нос ему всунули какую-то трубку, да и горлу что-то мешало, но от яркого света он не мог разобраться, что это, да и вода все время капала, как будто это не самый ценный ресурс Пекла.

Дернув рукой, он хотел выдрать все, что ему мешает, а потом сорвать повязку, чтобы вдохнуть полной грудью. Пусть лучше будет больно, пусть сердце замирает под ломанными ребрами, но он должен сделать вдох, особенно сейчас, когда не мог даже понять, жив он или мертв, когда воздух вокруг не казался раскаленной массой, и песок не драл глотку. Ее раздирала какая-то дурацкая трубка, но руку протянуть к ней не получалось. Она дернулась, натягивая что-то. Никаких наручников он не чувствовал, но цепь звякнула, выводя его из себя.

Левой рукой он вообще не мог пошевелить, а стопы упирались в какую-то опору, еще и укрыл его кто-то заботливый по самую шею, и ладно бы простыней, так нет же – каким-то одеялом. И свет дурацкий – прямо в глаза.

Он хотел бы сказать, какие они все долбоебы и пидорасы, но что-то в горле мешало даже пытаться говорить.

– Оливер Финрер? Вы слышите меня? – неожиданно обратился к нему незнакомый голос. – Можете просто думать в ответ.

Кто-то закрыл от него яркий свет, и он попытался посмотреть, с кем имеет дело. Его бесило, когда его называли этим именем. Да, он иногда говорил, что это его имя, признавался, что его туша звалась когда-то именно так, но своим его давно не считал. Какой из него Оливер вообще – Бешенный Олли, как минимум. Как максимум Шеф, но человека он слышал и даже поражался тому, что голоса его не знал.

Откуда у того белый комбинезон – тем более не понимал.

– Вы находитесь в госпитале ЗАП на Земле, – сообщил ему неизвестный. – В целях безопасности персонала до проведения психиатрической экспертизы вас будут держать в зафиксированном состоянии, советую вести себя благоразумно.

Из всего этого потока Шеф не понял нихрена, именно нихрена, но подумать об этом не успел, потому что это долбаное слово «благоразумно» буквально подкидывало его на кровати. Он дернул правой рукой изо всех сил. Короткая цепь оборвалась, оставляя на запястье маленький кожаный браслет с тремя ремнями.

Врач куда-то дернулся. Свет снова ударил в глаза, но он не собирался ловить тупого врача – он просто не хотел быть благоразумным, потому хватался за собственную шею, понимая, что прямо из нее торчит какая-то трубка. Он хотел ее рвануть, но не смог. Какой-то дрот впился ему в плечо.

– Стреляй еще, ему мало будет одной дозы, – говорил кто-то.

– Говорил же, что надо его держать в медикаментозной коме.

– Так он на препаратах же, откуда вообще столько силы?

Еще один дрот врезался куда-то в грудь, а Шеф морщился, не понимая, кто говорит и сколько вокруг голосов. Забывая уже о том, что ему сказали, он не мог понять, что он здесь делает и почему в него стреляют дротиками.

«Я ведь не мишень, олухи», – подумал он и пошатнулся.

– Неужели двух мало? – спросил кто-то.

«Сам ты мало», – нелепо подумал Оливер и рухнул обратно на подушку, так и не вздохнув полной грудью. Трахеостому он тоже не вырвал, что не могло не радовать врачей, что быстро обступали его.

– Надо приставить к нему охрану, – говорил один из них, не понимая, что Оливер его слышит. – Не верю я в его вменяемость.

– Дауман говорил, что он нормальный.

– Нормальней некуда: что бы он сейчас натворил, если бы ты был один, а?

– Отнесись к нему, как к человеку с шоком.

– Как к опасному преступнику с шоком, – поправили Рональда Гранда, и Оливер подумал, что это очень верное замечание, но обдумать это уже не смог, проваливаясь в глубокий сон, в котором нельзя было услышать, как капает в его капельнице лекарственный раствор.

* * *

Над Хайбой занимался рассвет. Небо, как пластик, плавилось, сморщиваясь своим темно-синим слоем и открывая оранжевый раскаленный металл.

– Ну бля-я-я, – простонал Шеф и снова осмотрелся.

Он восемнадцать лет прожил здесь и был уверен, что не сможет заблудиться, а теперь смотрел на восток и понимал, что не может вспомнить, в какой стороне лагерь Демонов. Голову ему, что ли, напекло? Но когда? Ночью? Нет ночью Зены. Там темно и спокойно, если никто не пристрелит.

Голова у него болела, но не настолько, чтобы ничего не понимать, но он ее на всякий случай ощупал – вдруг ему череп кто-то проломил, а он и не помнит. Чаще всего как раз события перед ударом из головы вылетают, а иногда и после. Было с ним такое, что он напрочь забывал схватку. Даже без ударов такое было, но тогда он был мелким и боялся всерьез признавать, что убивать людей не трудно. Видел врага и как будто отключался, а потом уже привык, смирился с тем, что он тварь, мразь, убийца, Бешеный Олли и нелюдь. Брал нож и, даже впадая в ярость, не забывал ни глаза врага, ни кровь на своих руках, а вот где база внезапно забыл.

– Ничего ты не забыл, просто базы больше нет, – неожиданно сказал ему Кастер – молодой черноволосый парнишка с много раз ломанным носом.

Он был его замом, главным помощником по управлению кланом, но Шеф был уверен, что его тут быть не может, только вспомнить не мог почему и спрашивал про базу:

– Почему это базы нет? Кто ее проебал?

– Ты и проебал, – пожал плечами Кастер.

Он сидел на капоте большой гусеничной машины и курил, как никогда спокойно. Обычно Кастер был нервным, дерганым, или не был?

В голове у Шефа все мешалось, и появлялись противоречивые воспоминания, где Кастер то педантичная заноза в заднице, то добродушный паренек с улыбкой на всю рожу, а потом вдруг все сошлось. Злобный Кастер всегда был добряком, но зудел как навозная муха, пока не влюбился по уши.

– Да-да, так все и было, – согласился Кастер. – Только ты не это должен вспомнить.

– Да не дури мне голову, – простонал Шеф, шагнув к машине. – Что с базой и где мы вообще обитаем? Ты же откуда-то приехал, вот и отвези меня к своим!

– Я, вообще-то, не приехал. Я умер, – так же спокойно сказал Кастер и отдал ему сигарету.

Шефа передернуло, потому что лицо у Кастера изменилось. Черты лица заострились. Он стал неестественно серым. Правая нога у него была оторвана, а культя перебинтована где-то в районе колена. Левая нога была сломана и вывернута в другую сторону. Но Кастер на это никакого внимания не обращал, все так же протягивая ему сигарету.

– Ты вообще не здесь, – говорил Кастер, глядя ему в глаза. – Ты далеко от Хайбы. Тебе ведь об этом сказали.

– В смысле? – не понял Шеф.

– Ты в госпитале, – развел руками Кастер и выкинул сигарету, раз уж ту не стали принимать. – Демонов нет. ЗиПи3 должны были уничтожить, а вы добрались до острова, и там Зена, захватив тело Карин, в тебя стреляла, и вот теперь ты в госпитале. Помнишь?

– Нет, – прошептал растерянно Шеф, хотя что-то такое вроде помнил, но не понимал, как это в него могли стрелять так, чтобы теперь ничего не болело, кроме разве что головы. – Как я вообще мог оказаться в госпитале?

Кастер пожал плечами, снова достал сигарету и прикурил. Только это была уже не сигарета, а местная горькая самокрутка, которую Шеф у него тут же отобрал, все еще не принимая тот факт, что говорит с мертвым.

Он уже вспомнил, как тело Кастера было сброшено в жерло вулкана, но раз он сейчас вот тут сидит – значит жив, и иначе быть не может.

– Ты не веришь в мистическую поебень, – укоризненно сказал Кастер, качая головой. – Я просто тебе снюсь и могу сказать лишь то, что ты знаешь сам, а ты знаешь, что идти тебе некуда.

– Некуда, – повторил Шеф, затянулся и сел в песок, несмотря на палящие лучи, посмотрел на собственные темные от загара руки, затянулся, хотел еще что-то спросить, но ни машины, ни Кастера уже не было, перед ним стоял кактус с оборванными колючками, и только одна из них уцелела и торчала в его сторону, как направленный врагом нож.

– Ну охренеть, – простонал он, глядя на эту колючку, но вставать и уничтожать ненавистный кактус не спешил.

Он отступал, заводил руку за спину, находил там пистолет. Свой пистолет, и собирался его навести на кактус, просто потому что бесит до одури, и он даже представлял, как сможет выстрелить, но что-то снова капало, где-то над самым ухом, и он замирал и оборачивался.

Кактус снова исчезал, пустыня тоже. Он стоял на задворках лагеря Ястребов и смотрел, как вода из ржавого крана старой колонки капала в пустое ведро. Она разгонялась, врезалась в металл и звенела в разбитой голове.

Он точно знал, что голова разбита. Чувствовал, как кровь течет за ухом и по шее, а вот что случилось вспомнить не мог.

Это было слишком давно.

– Да, давно, – прошептал он и услышал какой-то странный хрип.

У него пересохли губы, а он стоял и смотрел на крохотную лужу на дне ведра, вздрагивал от падения каждой капли и не мог понять, что он тут делает, если уже давно сбежал от Ястребов и начал другую жизнь.

– Что за?..

Он не успел спросить, потому что его внезапно схватили за локоть и бросили на пол маленькой клетки, не отпуская при этом руку.

Он дернулся, но закричать не смог. В горле что-то мешало, а в руку снова стали тыкать иглой.

– Это уже на грани токсической дозы, – сказал кто-то Докеру, а тот не рассмеялся, а очень странным тоном ответил:

– И что я, по-твоему, должен делать? Ты видел записи его психиатра вообще?

– Видел и что? Там не было ничего социально опасного.

– Да, только его рациональное мышление со скудностью социальных связей и эмоциональная холодность привели уже к одному убийству, если ты не помнишь, очень жестокому убийству, а он ломает вторую цепь, не приходя в себя…

«Да что ты несешь?!» – подумал Шеф и снова напрягся. Левую руку он не чувствовал. Ее словно не было и это заставляло паниковать. Если он успел потерять где-то руку, то и в запястье ничего не кольнет, не активируется антитоксический чип и не спасет его от кактуса. Он дергал правой рукой, там где ощущал укол, там где жар растекался по телу, а потом почувствовал острую боль, слышал крик, но отмахивался от него.

Болела голова. Теперь уже болела. Да и в горле что-то мешало, а вода капала в металлическое ведро, и каждая капля звенела внутри черепа.

– Он сломал иглу! – воскликнул кто-то испуганно.

– И, кажется, доломал кровать, – согласился кто-то еще, но Оливер не пытался понять, о чем говорят эти психи-наркоманы и почему Докеров стало двое, в одном теле или в двух, хоть в трех – он все равно тварь. Главное было понять, что с головой, а еще найти левую руку, если она, конечно, еще с ним.

Он потянулся к голове и наткнулся на провода.

– Держите его! Не знаю как, но держите! – кричал кто-то.

Кажется, его снова сбили с ног, хотя он не успел даже подняться, только дернулся и тут же снова рухнул или не рухнул, а оказался не собой, среди каких-то проводов и лампочек.

Открывалась дверь, мерцали огни, и он шел на свет, держа двумя руками пистолет. Он искал Карин, почему-то один, и вода все еще где-то капала, но у него была фляга, полная, а значит можно пока не дергаться, главное – осторожно делать шаг.

– Эй, Шеф! – окликнул его внезапно Берг, помахав ему рукой.

Шеф посмотрел на него недовольно, потому что орать в логове врага по меньшей мере глупо, но сказать ничего не успел, потому что внезапно в Берга выстрелили, прямо ему в грудь.

– Твою мать, – прошипел Шеф, обернулся и глазам своим не поверил, когда увидел, у кого именно пистолет в руках.

Она выстрелила, и он сразу понял, что не зря сомневался. Это была не она. Это была не его Карин. Ее разум, видимо, захватила Зена, но он не успевал ничего сказать. Она стреляла снова.

Пуля обжигала грудь, дергала плечо. Коротким жарам раскатывалась по телу и оставалась подобием спазма.

Он смотрел ей в глаза, сам не понимая почему, а она стреляла.

Вторая пуля ударила куда-то в живот, а он не почувствовал боли. Это было мокро. От этого ощущения он потянулся было к животу рукой, чтобы понять, откуда столько воды. Третья пуля тоже ударилась в тело, но он едва ли это почувствовал, но пошатнулся, продолжая смотреть ей в глаза.

Как же глупо было выскакивать без ничего вот так, хотя с таким же успехом она могла пристрелить его там в каюте, когда они занимались любовью. Могла, но почему-то не сделала этого, а теперь смотрела на него с ненавистью и целилась в голову.

«Она меня убьет», – равнодушно подумал он и даже не испугался, когда в глазах потемнело.

Громыхнул выстрел. Тело совсем ослабло. Стало чужим и ватным. Он рухнул на пол, и последним воспоминанием почему-то стала боль от удара левым плечом, от которого рана в груди заныла, а какую-то мышцу в шее сжало спазмом.

Он думал, что умирать будет страшнее, а оказалось, легко.

Только вода почему-то капала и выводила его из себя до такой степени, что он рычал, вспоминая, как это страшно иметь большую команду, хорошую технику и маленький запас воды: по три литра на рыло – это мало, слишком мало, а какая-то мразь позволяет воде капать!

Он хотел выругаться, но в глотке словно что-то застряло, а свет ударил в глаза, такой яркий, словно Зена опустилась к нему и посмотрела прямо ему в лицо, но кожу почему-то не обжигала.

– Твою мать! – воскликнул кто-то. – Да он не человек!

«Ага, я знаю», – подумал Шеф, осознавая, что это не Зена, а огромная лампа. Кто-то взмахнул кровавой рукой. Дернуться не получилось, и капля крови упала на лицо.

Ощущение оказалось привычным и даже успокаивающим.

Кто-то что-то орал, именно орал, отдавая приказы, почти паникуя или рыдая, или, быть может, выворачивая завтрак прямо в ведро.

Или не кто-то, а он сам, стоя на коленях в бараке Шефа среди разбросанных колючек в истеричных соплях в свои четырнадцать лет, когда страшнее всего понимать, что жизнь твоя закончилась, так по-настоящему и не начавшись.

Глава 2

Вода стекала по рукам и капала с локтей в металлический умывальник. Тонкую холодную струю Рональд перебирал пальцами, пытаясь взять себя в руки. После операции не было смысла торчать здесь в предоперационной. Он должен был идти в палату интенсивной терапии к своему пациенту, но он не находил в себе сил к нему приблизиться.

Он его боялся до дрожи, и дело было не только в приговоре и прошлом этого человека. Очевидно, что убийца, еще и проживший большую часть жизни в зоне отселения, едва ли похож на человека, но все эти размышления меркли перед безумной силой тела, которое он должен был лечить.

Вот уже неделю они буквально воевали с Оливером Финрером. Ему вводили огромные дозы препаратов. Его пытались ввести в искусственную кому. Ему кололи такие вещества, которые должны были полностью отключить его мышцы, расслабить его до состояния тряпочки, которая будет мочиться под себя, но его тело не просто не расслаблялось, оно напрягалось. Его мышцы на животе и груди были такими каменными, что швы после операций лопались, при этом он ломал кровать, к которой его приковывали, выкручивал наручники, сломал два аппарата по контролю жизнедеятельности, перепугал весь мед персонал, и вот сегодня, словно стараясь добить Рональда, он пришел в себя прямо на операционном столе под крик анестезиолога, который опасался давать наркоз в принципе, изучив перечень уже введенных препаратов.

– Странно, что он у вас жив, с таким-то лечением, – сказал сначала анестезиолог, потом озадаченно посмотрел на пациента, ужаснулся напряженному сильному телу, обругал вскрытый живот, из которого снова наружу вываливались кишки, сделал все как положено, а потом едва не плакал, понимая, что ввел ему столько всего, что нормальный человек бы умер там на столе, а этот только немного расслабился и отключился.

Рональд сломал о его живот три иглы, и ему тоже хотелось плакать, но он не мог просто взять и отказаться от пациента, особенно если ему выставили гриф максимальной важности. Он должен был выжить и пройти психиатрическую экспертизу. Так решили в самых верхних структурах ЗАП. Почему именно так, Рональд не знал и, в сущности, знать не хотел. Вопрос был в другом: как ему вылечить пациента, который вредит сам себе и вообще не подчиняется современной медицине.

– Ну он же генетически просто человек, так какого хрена? – простонал Рональд, жестом отключил воду и активировал стерилизатор. Обычно при активации умывальник покрывался особым полем, а руки перед операцией обрабатывались сначала специальным аэрозолем, а затем веществом, что образовывало пленку. Последняя заменяла перчатки и позволяла действовать в операционной, чувствуя руками все без малейших искажений, и даже на сложных бесконтактных операциях, когда поверх одевались специальные сенсоры, управляющие маленькими нано-роботами, руки покрывались этой самой пленкой. Этот жест был привычкой, но искусственный интеллект госпиталя не забывал контролировать все.

– На данный момент операций не запланировано, – сообщил он и тут же услужливо уточнил: – Хотите продолжить?

– Нет, – выдохнув, сказал Рональд и провел холодной рукой по лбу.

Он действительно не знал, что делать. Тело его пациента очень быстро выводило препараты. Это било по почкам и без того пострадавшим от радиации и еще каких-то неизвестных токсинов. Печень уже подавала свои сигналы бедствия и грозилась отказать, то и дело поднимая уровень то одних, то других ферментов. Пока корректировки извне хватало, но это будет длиться недолго.

– Я его убиваю, – с болью думал Рональд, потирая виски.

Ему говорили, что не стоит переживать. Пациент изначально тяжелый: потерявший много крови, с поражением всех органов, тремя пулевыми ранениями, неверно работающей гормональной системой, переживший явное облучение, но почему-то невероятно живучий. В его дикой, пугающей жажде жить было что-то пьянящее.

Рональд действительно с трудом видел в пациенте человека, скорее дикаря, но он хотел ему помочь куда больше, чем все остальные врачи, что могли влиять на его лечение. Ломать голову никто не хотел, все как-то пожимали плечами – мол, не знаю, как так, а Рональд ругался, рычал, но, выходя из опер блока, снова открывал голографическую панель с медицинской картой подростка четырнадцати лет.

«Оливер Финрер. Рост выше среднего. Телосложение спортивное. Вес соответствует телосложению. Интеллект незаурядный, высокоразвитый. Иммунный чип высшего класса. Хронических заболеваний нет. Повышенный риск психических расстройств. Нуждается в наблюдении. Необходимости в корректировке не выявлено», – гласили основные данные карты.

Рональд перечитал ее сотни раз, но так и не нашел лазейки. Восемнадцать лет без наблюдения явно давали о себе знать.

– Так, – в итоге сказал Рональд, выключая панель. – Предположим, что я не знаю ничего. Если бы у меня не было никакой информации о пациенте, что бы я делал?

Он спросил и его внезапно осенило.

– Антитоксический чип! – воскликнул он и бросился не в палату интенсивной терапии, а к себе в ординаторскую, потому что ему срочно нужно было сделать запрос, выяснить, есть ли в теле его пациента законные дополнительные иммунные чипы, не внесенные в карту, и что делать, если чип введен незаконно.

«Не знаю как, но, видимо, введен», – думал Рональд, стоя у компьютерной панели и лихорадочно набирая свой запрос. От нетерпения он не мог сесть. Его колотило, окатывало холодным потом и словно током било возбуждением от внезапной догадки. Если он прав, то все очень легко можно исправить, особенно если чип законен, если к нему есть доступ, если его можно отключить, зная номер.

«Ваш запрос будет обработан в течение двух недель. Ожидайте», – сообщила ему система ровными идеальными синими буквами на прозрачном экране.

– Блять, да через две недели мне это уже не поможет! – взвыл Рональд и помчался к заведующему своего госпитального блока: тому должно было хватать влияния, чтобы ускорить процесс анализа, поднять запрос в очереди, раз уж от скорости зависела человеческая жизнь.

– Ну да, человеческая, – с неожиданным сарказмом сказал заведующий, выслушав Рональда. – Я не буду ни с кем связываться, и просить за это существо я не буду. Он убийца, и если в зонах отселения промышляют незаконными антитоксическими иммунными чипами, то это не наша вина. Ступайте, доктор Гранд, у вас не один пациент, так что вам наверняка есть чем заняться. У его палаты выставлен караул.

– Караул не спасет ему жизнь, – возмутился Рональд, но заведующий только плечами пожал, давая понять, что ему просто все равно, или не просто – по крайней мере, такое равнодушие было пугающим, особенно после отключения кислорода еще там на военном корабле, где Рональд взялся лечить Оливера Финрера – слабого и едва живого, потерявшего половину своей крови, еще и внезапно оставленного без кислорода прямо во время операции. Потом выяснилось, что где-то в системе какая-то трубка перегнулась, нарушив баланс давления, что привело к аварийному отключению подачи кислорода. Тогда Рональд не обратил на это внимание. Персонал быстро исправил ошибку, а теперь ему казалось, что его пациента просто пытаются убить, и не кто-нибудь, а сама система, которая один раз уже по ошибке сбросила его на планету преступников, вместо того чтобы увезти на рудники и позволить хотя бы закончить школу, а быть может даже получить какое-нибудь образование.

Слишком много совпадений для одного человека.

– Вы хотите, чтобы он умер? – пораженно спросил Рональд, не веря, что врач может не бороться за человеческую жизнь. Рональду везло совсем на других врачей, на других учителей и другие истины, которые обычно даже не обсуждались.

– Мне все равно, доктор Гранд, – равнодушно сказал заведующий и кивнул в сторону двери. – У вас идет рабочее время. У меня тоже, давайте не будем друг другу мешать выполнять свои обязанности, – сказал он строго и с нажимом, таким, что молодой врач, кривясь, вышел из кабинета, почти выскочил, кусая нервно губы.

Он был слишком молод, слишком горяч. Ему не хватало опыта, и он ничего не знал о настоящих интригах и, возвращаясь к пациентам, не проверял собственный запрос, отозванный начальством, как ошибочный и не требующий рассмотрения.

Рональд даже предположить не мог, что такое возможно, потому, быстро осмотрев других двоих своих пациентов, он замер у стеклянной стены, за которой лежал прикованный к кровати Оливер Финрер. Толстые кожаные браслеты с цепочками удерживали его руки и ноги, но поверх кожи с мягкой ватной подстилкой – медицинской фиксацией, в целом безобидной – были прочные магнитные браслеты. Это уже было решение военных, считавших, что пациент слишком опасен.

Ремень перетягивал его грудь, натянутый, несмотря на повязки и покрывала, и Рональд долго смотрел на застежку ремня. Она была слишком близко к ране после первой операции и наверняка причиняла боль, но дыхание у Финрера было уверенным, сильным и потому застежка подрагивала от каждого вдоха. Он не жалел себя. Это говорило о жизни в этом теле куда больше, чем могли сказать приборы.

– Согласно анализам, уровень седативных[2]2
  В данном случае имеются в виду лекарства, способные обеспечить седацию – искусственную кому или глубокий медикаментозный сон.


[Закрыть] препаратов в его крови опять упал, – сказала Рональду медсестра, услужливо показывая планшет с голограммой данных анализатора, стоявшего в палате Финрера. Его датчики крепились к левой руке, которой пациент едва ли мог нормально двигать после ранения, но ее все равно приходилось крепить именно из-за этих датчиков, постоянно анализирующих содержание разных веществ в его крови.

Рональд вздохнул и взял планшет, чтобы пролистать все. После операции его волновал не только уровень седативных препаратов.

Планшет – рамка, внутри которой был голографический экран – реагировал на движение руки и пролистывал данные по всем параметрам.

– Вы, главное, скажите, колоть ли его снова, – сказала медсестра.

Она вроде была еще совсем молодая, но какая-то ужасно равнодушная. Ей явно было плевать на сложность ситуации, и она совершенно не осознавала, что выбор колоть или не колоть прямо сейчас был жизненно важным, и Рональд не мог это решить.

– Пока не колоть, – сказал он, возвращая ей планшет. – Если он очнется, вызови меня, а так я вернусь через час. Поняла?

Медсестра кивнула, при этом странно пожимая плечами, всем своим видом давая понять, что ей все равно.

«Она будет так же равнодушна, если он будет захлебываться кровью?» – спросил себя Рональд и, решив потом присмотреться к этой медсестре, направился в ординаторскую.

– И учтите, что перевязывать я его не пойду! – крикнула медсестра Рональду вслед, и тот сразу замер, застывая на месте.

– Кто бы сомневался, – прошептал он и, не оборачиваясь, пошел дальше, надеясь, что она так равнодушна только к этому пациенту, которого здесь никто не хочет спасать.

Рональду не нравилась эта концепция, но он понимал, что говорить тут людям о человечности трудно и почти бесполезно. Оливер Финрер – не человек, а убийца, требовать к нему какого-то иного отношения было невозможно, да и сам Рональд не мог видеть в нем просто пациента.