Текст книги "Светоч Русской Церкви. Жизнеописание святителя Филарета (Дроздова), митрополита Московского и Коломенского"

Глава 3
Годы становления

В те годы в Москве имелась Славяно-греко-латинская академия, располагавшаяся на Никольской улице вблизи Кремля; семинарии же были в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре и в Николо-Перервинском монастыре. Василию захотелось учиться в Москве, большой город манил его своими необъятными возможностями. Имелась и надежда на помощь родных: брат деда Никиты Афанасьевича протоиерей Александр служил в Успенском соборе Московского Кремля. Решение оставалось за отцом будущего святителя иереем Михаилом. Он же рассудил, что для надежного благоустроения первенца лучше определить его под защиту преподобного Сергия. Правда, в Сергиевом Посаде у Дроздовых не имелось ни родных, ни знакомых, так что возможны были сложности и трудности в устроении быта юноши: казеннокоштные семинаристы содержались дурно, им приходилось выполнять разные работы. Отец обещал Василию, что поможет ему прожить на свой кошт.

Имелась еще одна важная причина, по которой иерей Михаил Дроздов сделал свой выбор в пользу Троицкой семинарии. Московский митрополит Платон (Левшин) уделял большое внимание семинарии. Он поставил там образование на высокий уровень, сравнимый с уровнем Киевской духовной академии: в Троицкой семинарии постепенно освобождались от оков схоластики, солидно было поставлено изучение древних и новых языков; владыка ввел в семинарии особый, патриархальный уклад жизни, сближавший учителей и учеников; грубые нравы смягчились, было дозволено даже создать семинарский оркестр, ставились спектакли духовного содержания; владыка сам частенько посещал лекции и знал всех семинаристов в лицо, отличникам платил стипендию из своего кармана, и такие семинаристы получали добавление к фамилии – Платонов.

Свято-Троицкая Сергиева Лавра. Сер. XIX в.

5 марта 1800 года в Лаврское семинарское правление было подано прошение о зачислении студента философского класса Коломенской семинарии Василия Дроздова в Троицкую духовную школу. Судьба готовила юноше нелегкое испытание: его приняли в семинарию, но в уже завершенный им класс философии, невысоко ставя полученные им в Коломне знания. Иерей Михаил, зная способности и уровень познаний сына, счел это несправедливым и предложил его проэкзаменовать. На экзамене Василий дал вполне удовлетворительные определения философских категорий. Тогда задали ему написать сочинение на тему о врожденных идеях. «На это ничего не мог бы я отвечать по урокам своего прежнего наставника, – вспоминал митрополит Филарет позднее, – но, роясь, когда учился в Коломне, в книгах своего отца, читал я учебник по философии Винклера. Там я получил об этом вопросе некоторое понятие. И моим ответом были довольны».

Начались годы учения. Василий Дроздов был принят на свой кошт, и ему пришлось самому устраивать свой быт. Нанял он одну квартиру, потом пришлось перейти на другую, потом на третью. «Тут указали мне квартиру у священника Рождественского, которого семейство, как я узнал после, было расстроенное, и сам он с женою вел жизнь невоздержную. У него квартировали ученики, выгнанные из бурсы за шалости, и по бедности кормились хлебом, воруя его из казны. У них был заведен такой порядок, чтобы каждый понедельно кормил все общество, которое состояло человек из пяти. Не зная их способа пропитания, я стал с ними на квартиру. Но чрез месяц, когда все объяснилось, я не захотел оставаться с ними, пришел к префекту, объяснил ему свое положение и просил о принятии меня на казенное содержание со взносом денег. Но меня приняли и без этого условия».

Стоит оценить проявленную старшим Дроздовым мудрость и младшим – твердость. Иерей Михаил нежно любил первенца, но понимал, что неполезно опекать его до момента взросления: юноша должен сам учиться понимать жизнь и людей, устраивать свои отношения с миром и вырабатывать характер. Василий впервые оказался без родительской опеки, но сумел избежать соблазнов и искушений, самостоятельно выработал свое отношение к людям и обстоятельствам.

Поглощенный новой жизнью, Василий тем не менее с радостью встречал известия из дома. В том году его сестра Ольга вышла замуж за диакона Иродиона Сергиевского, а отец был возведен в сан протоиерея и назначен настоятелем Коломенского Успенского собора, где в течение 450 лет до него настоятельствовали Коломенские епископы.

«Ваше Высокоблагословение, милостивейший государь батюшка Михаил Федорович! – писал Василий родным. – Я слышал, что у Вас в Коломне много случилось перемен, для Вас не неприятных, что к имени Вашей должности присоединено титло первенства. Я не хочу теперь изображать заслуги, которые сему предшествовали и сделали Вас сего достойным. Я не имею намерения хвалить, не довольно умея ценить истинные достоинства. Я скажу только с чувством сердечной радости: “Поздравляю!”. Сплетением множества слов не лучше бы я выразил мои мысли, нежели сим одним. Итак, я, сердечно пожелав Вам счастливого успеха в должностях, Вами на себя приемлемых, – в чем уже и предуверен, – умолкну.

Р. S. Во время последовавшей с Вами перемены и со мною нечто последовало новое. Я принят на казенное содержание и живу теперь в монастыре. Вот и мои новости! Более ничего.

Батюшка и матушка! Благословите меня заочно, а я, с сыновнею покорностью о сем вас прося, пребуду вашим послушным сыном.

В.Д. 10 июня 1800 года».

С переходом на казенное содержание юный семинарист смог уделять учебе больше времени. Василию приходилось прикладывать больше сил, чем его соученикам, потому что надо было наверстывать упущенное в Коломне и усваивать преподаваемое. Философия, всеобщая история, древнееврейский и древнегреческий языки отнимали много времени. Однако усердие и способности юноши помогли ему добиться отличных успехов. Уже в ноябре 1800 года он пишет на древнегреческом языке приветственное стихотворение митрополиту Платону:

 
Пой в песнях великих героев, Омир!
Дела же Платона ты петь не дерзай:
Поэты наклонны и правду превысить —
А как превозвысить деянья отца?
 

Сам святитель впоследствии называл это стихотворение «детским», но семинарское начальство и сам митрополит Платон тогда отметили поэтический дар, проявившийся в семнадцатилетнем семинаристе.

Провидение не случайно свело юного семинариста и маститого иерарха. Владыка Платон за свою долгую жизнь сумел достойно послужить Церкви. Духовный наставник наследника престола великого князя Павла, уважаемый Императрицей Екатериной II придворный проповедник, возведенный в тридцать три года в сан архиепископа и получивший европейскую известность, владыка в полной мере вкусил славы человеческой, но ею не прельстился. Обладая прямым, горячим и твердым характером, он не надолго ужился в царском дворце и вскоре после назначения его в 1775 году на Московскую епархию отпросился туда насовсем. Он и в мыслях не восставал против введенного Петром Великим синодального устройства церковного управления: сознавал его неканоничность, но принимал с покорностью и всю свою энергию направил на развитие церковной жизни. Он провел важные изменения в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре и утвердил во всей епархии порядок поставления священниками на приходы только лиц, получивших семинарское образование.

Митр. Платон (Левшин)

Европейски образованный человек, он видел низкий уровень развития народа и духовенства, а потому основное внимание уделял постановке образования. Ученое и культурное духовенство, по его мысли, должно послужить делу поднятия общей культуры народа, изживанию в духовной жизни двух крайностей: грубости и мечтательности. Митрополит Платон предложил первый русский опыт построения богословской системы, написал первую русскую церковную историю, стяжал заслуженную славу первого русского проповедника. Правда, его богословское сочинение оказалось несколько неопределенным в формулировках, а его церковная история и проповеди, потрясавшие многих слушателей до слез, несли явный отпечаток современной ему исторической эпохи. Он был человеком своего времени.

Василий Дроздов едва ли сознавал слабости в творчестве владыки, это пришло к нему позднее. Но поначалу он не мог не восхищаться талантами митрополита, его горячей верой. Василию предстояло продвинуться дальше в развитии русского богословия и превзойти своего маститого учителя. Быть может, он думал об этом, ведь юность не может обойтись без мечтаний.

Взросление вызывает в человеке стремление осмыслить заново, по-своему окружающий мир и свое место в нем. Переживает это состояние и Василий Дроздов. Порывы юношеских страстей не минуют его. Он вдруг забывает написать домой и принужден оправдываться в ответ на упреки отца. Он отъединяется от легкомысленных соучеников, что вызывает их вражду, но находит добрых друзей – Андрея Саксина, Ивана Пылаева, Василия Розанова, Григория Пономарева. Он погружается в изучение риторики, психологии и даже медицины, старательно исполняет послушание по надзору за семинарской больницей, но находит время для игры в шахматы и с радостью в летнее время ловит рыбу в лаврских прудах. Он отдается свободному полету мысли, однако внимателен к событиям окружающего мира: в письмах домой описывает снежную бурю, обрушившуюся весной 1801 года на Посад, и посещение Лавры молодым Императором Александром I, сообщает родным о чудотворении иконы Богоматери в Ромнах, о ценах на хлеб и дрова, переписывает для них рецепт лекарства.

Тем временем Василий был в 1802 году благословлен на ношение стихаря для служения в Трапезной церкви и переведен в богословский класс, где курс читал ректор семинарии архимандрит Евграф (Музалевский-Платонов). Молодой ректор отличался глубокой ученостью и пытливым умом. Он не задавал своим ученикам простое чтение и заучивание отрывков из учебника, но толковал трудные места, сравнивал православные и протестантские объяснения христианских догматов. Архимандрит Евграф одним из первых в ту эпоху осознал необходимость вернуться к изучению наследия отцов Церкви и изучал их труды вместе с семинаристами. Он же ввел диспуты на русском языке, не уменьшая часов на изучение латыни.

Ректор был внимателен к ученикам и не мог не отметить Дроздова, одного из лучших: «Отлично остр, прилежен и успешен». Целеустремленность, способность к проникновению в суть предмета и жажда познаний соединялись у Василия Дроздова с терпением, усидчивостью и энергией. Однако это не превратило его в «молодого старичка». Написанное им в октябре 1804 года письмо к отцу бурлит молодым задором:

«…Честь имею поздравить Вас с приближающимся днем Вашего Ангела, хотя и надеюсь еще вперед писать о сем.

 
Я и не вовремя кричу,
Что многолетства Вам хочу,
Что в сердце вечно обитает,
Законов времени не знает.
 

Когда 8-го следующего месяца будут у вас наши родственники, прочтите им общий от меня визит:

 
Любезнейшим родным,
И малым и большим,
Всех благ прямых желаю
И также посылаю
Кому – агу! Кому – виват!
Пусть сами меж собой делят…».
 

Стал проявляться и характер Дроздова. Например, однажды ректор предложил ему написать приветственные стихи митрополиту Платону по случаю именин владыки и выйти к нему навстречу с товарищами, как бы увлеченными «непринужденным» разговором на заданную тему. Стихи Василий написал, а от разговора отказался: «Это театральное представление! Я не желаю быть актером».

Между ректором и учеником возникло охлаждение, впрочем, кратковременное.

Годы учения подошли к концу. Архимандрит Евграф докладывал митрополиту Платону об особенных успехах Василия Дроздова и Матфея Знаменского: «И по прилежанию, и по остроте ума как в других науках, так и преимущественно в поэзии они, без сомнения, лучше всех. Отличаются особенною скромностью». В ноябре 1803 года оба выпускника были назначены учителями в семинарию.

Василий Михайлович Дроздов преподавал древнегреческий и древнееврейский языки. Ежедневно он излагал грамматические правила, читал вслух тексты и выслушивал переводы, преимущественное внимание уделяя Псалтири, учил семинаристов разговорной речи, проверял их письменные переводы творений святителей Василия Великого и Григория Богослова. Жил он в скудных условиях, так что не мог обойтись без помощи отца, чем тяготился. Лишь в августе 1806 года с назначением учителем поэзии и лаврским проповедником его жалованье увеличилось настолько, что можно было обходиться без родительской поддержки.

Заметим, что должности лаврского проповедника ранее не существовало, и митрополит Платон учредил ее специально для Дроздова, чьи таланты успел высоко оценить. Самому Василию Михайловичу это назначение виделось труднейшим испытанием, он ясно сознавал свою малоопытность, тем более очевидную в присутствии признанного церковного витии владыки Платона, чьи проповеди имели европейскую известность. Однако как в учебе, так и в проповедании Дроздов не без робости, но с надеждой на помощь Божию исполнил повеление начальства.

Первая проповедь была произнесена им еще в 1803 году на день преподобного Сергия: «…Пространство веры неудобообъемлемо, – говорил он в ней, – Оно не ограничивается в тесных токмо пределах мертвого понятия о Божестве и человеческом естестве… Веру можно уподобить прекрасному древу, обогащенному удивительными плодами». Здесь наряду со школярской риторичностью и старательно подобранными архаизмами уже видны замечательные черты будущего великого проповедника: сила и энергия веры, глубокая убежденность в евангельских истинах, четкость построения проповеди и последовательность раскрытия главной темы, афористичность речи. С 1806 года он все чаще произносит проповеди в храме, вызывая восхищение не только молящихся, но и самого строгого ценителя. «А у меня появился отличнейший проповедник – учитель Дроздов, – писал митрополит Платон своему викарию епископу Дмитровскому Августину (Виноградскому). – Я сообщу его проповедь, и удивитесь».

Происходит дальнейшее сближение старца-владыки с молодым Дроздовым. Как знать, не прозревал ли митрополит Платон в скромном и невидном собою учителе своего преемника? Дважды обращались к нему жители Коломны с просьбой рукоположить Дроздова в иерейский сан и отпустить его в родной город на приход, но владыка отказывал им: «Он мне самому нужен!».

Митрополит еще в феврале 1806 года предложил Василию избрать монашеский образ жизни, но он уклонился от ответа.

Возможно, молодой учитель находился в муках выработки собственного жизненного идеала, и потому кое-что в стиле митрополита его смущало. Кое-что – это картины Болонской и Римской школы, китайские ширмы, занавеси и фарфор, статуэтка Будды на яшмовой колонне в митрополичьих покоях; это пение кантов семинаристами в лавровых венках, фейерверк и иллюминация при приеме в Лавре коронованных особ – смешение светского и духовного, затейливое и свободное соединение строгих церковных начал и мирского буколического духа XVIII века. Василий ничего этого не осуждал, но едва ли мог принять.

Душа человеческая – тайна для окружающих, а подчас и для самого человека. Как понять себя? Как распознать свое истинное призвание? Как верно определить свое место в жизни и способ своего служения? Эти вопросы волновали молодого учителя. Вероятно, ответ он искал и в книгах святого Григория Богослова, которого всегда особенно любил. «Все с себя сбрось и тогда рассекай житейское море; но не пускайся в плавание как грузный корабль, который готов тотчас потонуть», – гласило одно из двустиший святого аскета и богослова. А другое его двустишие, которое Василий Михайлович Дроздов вполне мог бы избрать своим девизом, призывает: «На пути к совершенству никогда не останавливайся».

Отец был против его монашества, но до дозволенного возраста пострижения – тридцати лет – было еще неблизко. Вот почему выбор был сделан нескоро, но обдуманно и твердо.

В письме к отцу от 1 ноября 1808 года Василий написал: «Не знаю точно, понравится ли Вам новость, которую скажу теперь; впрочем, если в Ваших письмах говорит Ваше сердце, надеюсь, что я не оскорбил Вас и не поступил против Вашего произволения, сделав один важный шаг по своей воле, по довольном, смею сказать, размышлении. Батюшка! Василия скоро не будет, но Вы не лишитесь сына – сына, который понимает, что Вам обязан более, нежели жизнью, чувствует важность воспитания и знает цену Вашего сердца. Простите мне, я не думал осмелиться хвалить Вас и не знаю, как это вырвалось. Без нетерпения, но с охотою, без радости, но с удовольствием я занимаюсь теперь некоторыми приготовлениями к преобразованию, а высокий благодетель мой отнимает у меня часть сих попечений. Дано приказание изготовить рясу и полукафтанье на его счет… Я прошу Вашего благословения и молитв и надеюсь, что Вы и в том и в другом не откажете. Простите…».

При всей очевидной почтительности, в этом письме ощутима некая преграда между отцом и сыном. То ли Василий тяготился властностью отца, то ли причиной была оторванность Василия от родителей в раннем детстве, только не стали близкими друзьями Михаил Федорович и его сын. Он не решился сообщить отцу, что еще в июле 1808 года на имя митрополита Платона им было подано прошение: «Обучаясь, а затем обучая под архипастырским Вашего Высокопреосвященства покровительством, я научился, по крайней мере, находить в учении удовольствие и пользу в уединении. Сие расположило меня к званию монашескому. Я тщательно испытал себя в сем расположении в течение почти пяти лет, проведенных мною в должности учительской. И ныне Ваше Высокопреосвященство, милостивейшего архипастыря и отца, всепокорнейше прошу Вашим архипастырским благословением совершить мое желание, удостоив меня монашеского звания».

Обрадованный владыка направил бумаги в Синод, на всякий случай указав Дроздова четырьмя годами старше. Митрополиту Платону, вступившему уже в восьмой десяток лет, мечталось, как в тихом уединении созданной им Вифанской обители он и молодой инок будут прогуливаться вдвоем в неспешных беседах о возвышенном, а когда призовет его Господь, Дроздов произнесет над его гробом последнее слово, подобное слову Григория Богослова об усопшем Василии Великом…

16 ноября 1808 года в Трапезной церкви Лавры состоялось пострижение Василия Дроздова в монашество с именем Филарет в честь святого Филарета Милостивого, а спустя пять дней митрополит Платон рукоположил его в первый священный сан – во иеродиакона.

Память святого праведного Филарета Милостивого празднуется в первый день декабря (14 декабря по новому стилю). Родился он в семье богатого византийского земледельца в 702 году и с детских лет выделялся благочестием и целомудрием. Филарет отличался необыкновенной добротой и щедро делился своим имуществом со всяким нуждающимся. Его богатства от этого стали уменьшаться, а опустошительное арабское нашествие привело его к полному разорению. Земли его захватили соседи, оставшихся пару волов и корову с теленком вопреки протестам жены и ропоту детей он сам отдал бедным просителям. Даже мед из единственного оставшегося у него улья он раздавал и, подобно Иову Праведному, непрестанно славил Бога. И Господь вознаградил его: внучку Филарета, красавицу Марию, взял в жены Император Константин VI Багрянородный. Но Филарет и после получения богатых царских даров и почестей не изменился, он по-прежнему все раздавал нищим и прожил в мире и покое до девяноста лет. Казалось бы, какой здесь пример для одинокого инока, лишенного богатства? Два важных урока дало житие Филарета Милостивого его молодому

соименнику: служи Богу больше, чем людям, но людям отдавай все, что имеешь.

Выбор для него был сделан. Казалось, инока Филарета ожидает славный путь служения в обители преподобного Сергия, но Провидение судило иначе.

В декабре Комиссия духовных училищ, созданная в 1808 году при Святейшем Синоде, потребовала прибытия в Санкт-Петербург иеродиакона Филарета и еще двух из лучших лаврских учителей. Попытки митрополита Платона отстоять своего любимца оказались напрасными. Сам же он, не желая покидать родную Лавру и своего покровителя, отказался, однако, подать соответствующее прошение, сказав митрополиту: «Я уже подал одно прошение – о пострижении меня в монашество. Произнеся тогда обет послушания, я отрекся от своей воли и теперь другого прошения подать не могу».

Глава 4
Свеча на свещнике

29 декабря 1808 года иеродиакон Филарет с товарищами выехал из Лавры. Дорога заняла пять дней, и в начале января 1809 года троицкие учителя прибыли в невскую столицу.

«Я поехал в Петербург в начале января 1809 года, – вспоминал позднее митрополит Филарет. – В это время были сильные морозы, доходившие до тридцати градусов. Дорогою я простудил ноги, так что и в поздние годы чувствовал боль в ногах».

Санкт-Петербург.

Вид Александро-Невской Лавры. 1820-е гг.

Санкт-Петербург произвел сильное впечатление на приехавших. Они знали Москву, но древняя столица в то время мало отличалась от провинциальных городов России, разве что Кремль, да торговые ряды, лавки и амбары в Китай-городе, да несколько дворцов вельмож придавали ей столичный облик. Просторно раскинувшаяся, с садами и огородами, с недлинными улицами и кривыми переулками, одно– и двухэтажная, утопавшая зимой в высоких сугробах, Москва вдруг увиделась троицким учителям большой деревней.

Санкт-Петербург же не только по названию, но и внешнему виду оказался воистину столицей, причем столицей европейской. Поразил своей шириной и длиной Невский проспект, величественная панорама Невы с Петропавловской крепостью, толчея толпы на улицах, бесконечная вереница карет, возков и саней на мостовой, множество военных, пеших и верховых, в разных мундирах, а в Александро-Невской Лавре – непривычно светское здание собора и внутреннее его убранство: вместо икон висели картины…

Однако встретили приехавших по-московски радушно. Архимандрит Евграф[2]2
  Музалевский-Платонов, первый ректор Петербургской духовной академии, в прошлом – ректор Московской духовной семинарии.


[Закрыть] всех разместил удобно, а иеродиакона Филарета даже пригласил в свои покои. Едва прошли боли в ногах, приехавший инок отправился представляться начальству. И это был первый из множества уроков, полученных им той зимой: не теряй времени, дело надо делать. 4 января Дроздов представился митрополиту Санкт-Петербургскому Амвросию (Подобедову), а затем архиепископу Калужскому Феофилакту (Русанову). Оба они входили в Комиссию духовных училищ – высший орган управления духовными школами, от них теперь зависела его судьба.

Позднее митрополит Филарет вспоминал, как отец Евграф повез его к владыке Феофилакту. То была личность известная и примечательная. Благодаря своим талантам и способностям, отличному знанию французского языка и изысканным светским манерам Феофилакт сделался известным при Дворе, в тридцать два года был возведен во архиепископа Калужского и открыто метил на столичную кафедру и на место первенствующего члена Святейшего Синода. Поддерживал Феофилакта его однокашник по семинарии, а ныне статс-секретарь Михаил Михайлович Сперанский, оказавшийся в большом фаворе у государя Александра Павловича. Важно отметить, что честолюбие было важной, но не главной страстью владыки Феофилакта. Подобно многим церковным деятелям, он стремился к поднятию Русской Церкви из того приниженного положения, в котором она оказалась; Феофилакт желал поднять авторитет приходского священства, образно говоря, переобуть его из лаптей в сапоги и ввести в дворянские салоны. С этой целью по его инициативе и при поддержке Сперанского была создана упомянутая выше комиссия по духовному образованию – создана вроде бы при Синоде, но прямо Синоду, в котором заседали старые консервативные архиереи, не подчинявшаяся. Словом, Феофилакт был личностью крупной и яркой, и троицкий инок сразу это ощутил.

Архиеп. Феофилакт

(Русанов)

Архиепископ «спросил, чему я учился, – вспоминал митрополит Филарет. – Я отвечал: “Философии”. Он вздумал сделать мне экзамен, спросил, что есть истина. Я, знакомый только со старыми вольфианскими и лейбницевскими понятиями философскими, отвечал: “Истина логическая есть то-то, истина метафизическая – то-то”. Феофилакт не удовольствовался, спросил, что есть истина вообще? Я затруднялся, не знал, что отвечать. Спасибо ректору, он вывел из замешательства шуткою. “На этот вопрос, – сказал он Феофилакту, – не дал ответа и Христос Спаситель”. Вопросы Феофилакта перешли к языкам. Узнав о знакомстве моем с языками древними – еврейским, греческим и латинским, он рекомендовал непременно учиться и какому-нибудь из новых, а в особенности французскому, уверяя, что на нем пишут или на него переводят все примечательное в науке. Это заставило меня обратиться к изучению французского языка. Может быть, впрочем, было бы лучше, если бы я знал немецкий язык. Для первоначального чтения, после ознакомления с французской грамматикою – самоучкою, попались мне сочинения Шведенборга[3]3
  Так в прошлом произносилась фамилия шведского визионера и теософа Э. Сведенборга (1688–1772).


[Закрыть], которые, несмотря на совершенное несогласие с его направлением, всем навязывал читать Феофилакт».

Калужскому архиепископу нужны были не только преподаватели в столичные духовные академию, семинарию и училище. Ему требовались молодые сторонники, послушные исполнители его планов, образованные и открытые новым идеям. К Дроздову он, однако, сразу же отнесся настороженно, зная о его близости к митрополиту Платону, своему критику и противнику. Тем не менее он попытался привлечь иеродиакона Филарета на свою сторону. Советы же изучать французский язык и читать труды Сведенборга он давал всем.

По словам самого святителя, в то время он ощущал себя «молодым человеком без поддержки, без связей». Быстрый умом инок Филарет вскоре понял, что все его познания, приобретенные в Лавре, важны, но неполны без соотнесения с достижениями современной европейской культуры, без учета уровня развития современного общества со всеми его ошибками и обретениями.

Теософская система шведа Эммануила Сведенборга, получившая в конце XVIII – начале XIX века очень широкое распространение в Европе, основывалась на христианских началах, но отвергала Церковь и все ее учение. В системе Сведенборга был истинен и действителен лишь Богочеловек Иисус Христос, а весь остальной мир представлял собой видимость чего-то; богообщение и спасение оказывались возможными помимо всяких сообществ, в том числе церковных, одним лишь напряженным общением любого человека с Богом. После смерти теософа в Лондоне образовалась особая сведенборгианская «церковь Нового Иерусалима», а его книги с критикой протестантизма, обоснованием его учения и описанием его духовных видений стали пользоваться широкой популярностью и в России.

Почему это произошло? Образованное русское дворянство, насильственно оторванное по воле Петра от вековых традиций и самобытного уклада жизни и насильственно европеизированное, больше привыкшее читать на иностранных языках, чем на русском, уже не могло удовольствоваться простым слушанием малопонятных церковных служб на церковнославянском языке и затруднялось чтением Библии по-церковнославянски. Без веры жить оказалось невозможно, но дворянские умы смущали непонятность богослужения и ремесленное требоисполнение русских батюшек. Оттого в своих духовных исканиях они стали тянуться к новейшим достижениям европейского ума.

И иеродиакон Филарет понял, что ему предстоит либо подняться на новый уровень познаний для успешного служения в Петербурге, либо смиренно вернуться в тихую Троицкую Лавру, за стены которой пока не проникают новомодные учения. Люди дюжинные удовольствовались бы имеющимся. Дроздов же прилагал к своей жизни евангельскую притчу о талантах буквально, верил в истинность слов: кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет (Мф. 13, 12). Он чувствовал в себе немалые силы и таланты, а потому избрал первый путь, помня, конечно, о других словах: от всякого, кому дано много, много и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут (Лк. 12, 48). Между тем принят он был ласково, но назначения не получал. Жил у отца Евграфа и читал, читал, да ходил в церковь.

Только 1 марта 1809 года состоялось назначение иеродиакона Филарета учителем риторики в духовной семинарии, затем бакалавром философии и инспектором семинарии. На предназначавшееся ему место учителя высшей риторики в духовной академии был назначен иеромонах Леонид (Зарецкий). Архимандрит Евграф трижды ходатайствовал перед Комиссией о назначении своего друга в академию, но владыка Феофилакт воспротивился, ощутив внутреннюю свободу и независимость Дроздова. За огорчением последовали утешение и радость. 28 марта, в праздник Святой Пасхи, митрополитом Амвросием он был рукоположен в сан иеромонаха.

В письме отцу иеромонах Филарет сообщал: «О моем расположении спрашивали не иначе как мимоходом, а потому я не мог отвечать решительно. Между тем поручен мне был класс риторики на время. Отец ректор по требованию Комиссии рекомендовал меня в бакалавра богословия в академию и надеялся и обнадеживал в исполнении сего представления. Сверх всякого чаяния сделан я, как уже писал к Вам, бакалавром философии и инспектором в семинарии, хотя представлены были Его Высокопреосвященством другие… Вы знаете, думаю, что я люблю богословие, ибо нахожу в нем утешение, но теперь должен заниматься холодною философиею. Имев к ней прежде мало внимания, теперь чувствую свои недостатки, однако это не так беспокоит, как обязанность наблюдать поведение двух или трех сот человек, из коих я до вступления в должность ни одного не знал. Заседание в семинарском правлении так же для меня ново и тем паче затруднительно, что все члены (отец ректор, я и эконом) новоназначенные…

Теперь Вы видите мое положение, которого я и сам еще не осмотрел совершенно. Ход здешних дел весьма для меня непонятен… Жалованье мое здесь менее, нежели прежнее троицкое. Стола еще не имею, ем по-христиански – хлеб и воду с вином. Это с тех пор как имею свою комнату. Хлеба ржаного и пшеничного в день надобно мне копеек на двадцать. Вот мое изобилие! Климат здешний много меня не беспокоит, только мокроты много. Раза два припадал от простуды, но легко и ненадолго, не знаю, что весна покажет…».

9 августа иеромонах Филарет назначен ректором учрежденного при семинарии духовного уездного училища с оставлением всех имеющихся обязанностей. Из этого можно сделать вывод, что молодой инок не согнулся под тяжестью многих трудов, да еще в непривычных условиях. Он сумел не просто устоять, но показать себя с лучшей стороны, показать не лестью или покорностью, а своим добросовестным трудом. В качестве инспектора семинарии он еженедельно являлся к владыке с докладами. Митрополит Амвросий сумел оценить способности Дроздова, присущее ему редкое сочетание кипучей энергии с тщательностью и скрупулезностью, его объективность и правдивость. Они ощутили друг в друге нечто общее, сблизились и стали доверять друг другу.