Текст книги "Обманутый и оскорбленный"

– Наверняка русские хорошо укрепили Тифлис, и его можно успешно оборонять небольшими силами. К тому же на его защиту встанут грузинская милиция и добровольцы, – высказал опасение Ахмет-паша, но Слейтон быстро развеял его опасения.

– Не беспокойтесь, – снисходительно усмехнулся британец. – По моим сведениям, на Тифлис уже двинул свои многотысячные войска дагестанский горец Шамиль. Со дня на день он должен приблизиться к городку Закаталы и захватить его, после чего пойдет на Тифлис. Ударом с двух сторон грузинскую столицу будет легко захватить, в этом не стоит сомневаться.

Британские планы действительно имели все шансы на реализацию, но они вдребезги разбились об отвагу и смелость русских солдата генерала Бебутова. В сражении с Ахмет-пашой они наголову разгромили своего противника и сорвали все его коварные планы.

И вновь, как в сражении под Ахалцых, все дело решила не многочасовая артиллерийская дуэль пушечных батарей, а стремительный штыковой удар русской пехоты. Не добившись успехов при обстреле позиций врага, Бебутов приказал атаковать правый фланг противника и добился серьезных успехов.

Попав под удар, турецкие солдаты заколебались и стали отступать. Окончательный разгром врага произошел после того, как по турецкому флангу ударил драгунский дивизион, что привело к паническому бегству противника.

Пытаясь выровнять и спасти положение, Ахмет-паша бросил на правый фланг русских курдскую кавалерию, ставя ей задачу разгром солдат князя Чавчавадзе. В массе своей эти всадники значительно превосходили русских, но это не дало им большого преимущества.

Построившись в каре, русские солдаты не только при помощи ружей и картечи отразили все атаки противника, но и обратили в бегство все их войско. Победителям достался весь лагерь противника, вместе со всем снаряжением, припасами, пушками и амуницией.

Напуганные турки отступили и заперлись в Карсе, больше не помышляя о набегах на земли империи. Победы были полными, громкими и звучными, но они ни в какой мере не могли сравниться с той, что Черноморский флот одержал над турецкими кораблями под Синопом.

С самого начала боевых действий черноморцы под командованием Нахимова отличились тем, что смогли быстро и без потерь перебросить два полка из Крыма на кавказское побережье Черного моря для усиления Кавказской армии. Действия моряков были очень своевременны, и прибывшие полки одним своим присутствием если не сорвали наступательные планы врага, то внесли в них существенные изменения.

Обеспокоенный тем, что высаженный турками десант с берегов Анатолии полностью уничтожил русский береговой пост, князь Меншиков отдал приказ о выходе кораблей Черноморского флота в море, для недопущения переброски турками нового десанта в район Поти и Сухуми.

Услышав повеление светлейшего князя, вице-адмирал Нахимов очень обрадовался. Возможность выхода в море флота он решил использовать не столько для срыва перевозок войск противника, сколько для уничтожения вражеского флота. В этом была принципиальная разница между настоящим моряком и флотоводцем и человеком, который только числился начальником морского ведомства, но дальше своего кабинета флотской работы ничего не знал и знать не хотел.

Выведя в море все корабли Черноморского флота, Нахимов двинулся на поиски кораблей противника и в самом конце ноября нашел турецкий флот под командованием Осман-паши в бухте Синопа.

Общая численность кораблей противника составляла внушительную силу. Она равнялась семи фрегатам, трем корветам и двум пароходам, которые вызывали у Павла Степановича особую тревогу. Имея под своим командованием шесть линейных кораблей и два фрегата, Нахимов превосходил по огневой мощи не только вражеские корабли, но и береговые батареи Синопа. Однако маневренность пароходов, вооруженных двумя десятками пушек, открывала им большие перспективы в борьбе с крупными, малоповоротными линейными кораблями.

Командуй этими кораблями командир, по духу и смелости подобный самому Нахимову или кому-нибудь из его капитанам, исход Синопского сражения мог бы быть иным, как по результату, так и по потерям. Однако самым главным пароходом турок командовал англичанин Слейтон, для которого интересы турецкого адмирала и его собственные были совершенно разными.

Увидев местоположение вражеского флота, Нахимов целый день провел в маневрах возле Синопа, ожидая подхода отряда контр-адмирала Новосильского. Когда же соединение флота состоялось, Нахимов отдал приказ об атаке кораблей противника.

Согласно диспозиции флотоводца, основной удар наносил его отряд в составе линейных кораблей «Императрица Мария», «Чесма» и «Ростислав», чьи орудия были направлены на главные силы врага с флагманом турок «Аунни-Аллах» под флагом Осман-паши.

Вторая колонна кораблей под командованием Новосильского – «Париж», «Великий князь Константин», «Три святителя» – должна была вести борьбу с береговыми батареями противника. Фрегаты «Кагул» и «Кулевчи» получили от Нахимова специальное задание, заключающееся в борьбе исключительно с пароходами противника.

Следуя излюбленной тактике адмирала – ведению огня с близкой дистанции, русские корабли построились двумя колоннами и устремились прямо под дула пушек турецких кораблей и батарей, не производя ни единого выстрела.

Подобное поведение вызвало откровенное удивление и даже суеверный ужас у турецких моряков.

– Аллах повредил разум у неверных, отдавая их полностью в наши руки! – радостно воскликнул турецкий адмирал и отдал приказ об открытии огня.

Град ядер и бомб обрушились на русские корабли, упрямо шествовавшие к тому месту в Синопской бухте, что определил им в своей диспозиции адмирал Нахимов.

Главной целью вражеских канониров стал флагман «Императрица Мария», идущий во главе первой колонны, на шканцах которого стоял адмирал Нахимов. Стоял спокойно и величаво, демонстрируя всем офицерам и матросам корабля бесстрашие и полную уверенность в грядущей победе.

– А стрелки у них скверные, – с легким осуждением говорил адмирал, констатируя результаты стрельбы турок. – Наши орлы-канониры давно бы либо мачту сбили, либо пожар вызвали, а так только один такелаж и рангоут треплют.

– Побойтесь Бога, Павел Степанович! – взмолились стоявшие рядом с адмиралом офицеры. – Не ровен час, прилетит ядро и ранит вас!

– От шальной пули и ядра никто не застрахован, а стрелять надо лучше, – не согласился Нахимов, и его слова быстро обрели свое подтверждение.

Выйдя на свою излюбленную дистанцию боя, «Императрица Мария» открыла огонь по «Аунни-Аллах». По русскому флагману в этот момент вели огонь не только орудия турецкого фрегата и береговых батарей, но и стоявшего рядом фрегата «Фазли-Аллах».

Все они изрыгали на «Императрицу Марию» поток ядер, но русскому линейному кораблю ничто не могло помешать одержать победу. Уже после его второго залпа на турецком флагмане начался пожар, а после четвертого была сбита грот-мачта. С громким грохотом обрушилась она на мостик фрегата, накрыв своими парусами находившегося там Осман-пашу и сопровождавших его офицеров.

Крик ужаса прокатился по кораблям турецкой эскадры. Никто не знал, жив турецкий адмирал или нет, но сам факт падения его знамени в морские волны стал предвестником надвигающейся катастрофы. С этого момента каждый корабль вел самостоятельную борьбу с русским флотом, а каждый капитан был предоставлен самому себе и принимал решения исходя из собственной оценки обстановки.

Турецкий флот был потрясен несчастьем с «Аунни-Аллах», борта которого все сильнее и сильнее охватывали языки пламени разгорающегося пожара. Однако ни о какой панике в этот момент говорить не приходилось. Подобно хищникам, загнанным в угол и прижатым к стене, турецкие корабли оказывали яростное сопротивление, стремясь подороже продать врагу свои жизни.

Именно в этот момент одно из вражеских ядер угодило в деревянное ограждение на шканцах и пронеслось в нескольких сантиметрах от Нахимова, обдав русского адмирала градом щепок. Угроза жизни адмирала была страшной, но он ничуть не изменился, заглянув в глаза смерти. Продолжая наблюдать за боем, он только недовольно стряхнул впившуюся в рукав щепку и произнес: «Однако!», вкладывая в это слово массу всевозможных оттенков.

– Молодцы на «Константине», как треплют «Навек-Бахри», любо-дорого смотреть! – адмирал в восторге ткнул трубой в сторону вражеского фрегата, который в этот момент взорвался, получив прямое попадание в пороховой погреб.

– Виват, Истомин! А что наши канониры? – Павел Степанович с азартом посмотрел на турецкий флагман, но тот продолжал упрямо цепляться за жизнь. Лишившись мачты, объятый пожаром, он покинул свое место в бою и выбросился на берег.

Едва только борт корабля врезался в песок, как его команда дружно обратилась в бегство. Вместе с матросами флагман в спешке покинули и офицеры, бросив на произвол судьбы раненого Осман-пашу.

Словно пытаясь реабилитироваться перед любимым адмиралом, канониры «Марии» обрушились на «Фазли-Аллах», на котором уже после первого залпа были сбиты многие паруса и возник пожар.

– Да это наш бывший «Рафаил»! – воскликнул Нахимов, указывая на «Фазли-Аллах». – Бейте его, ребята, изменника! Такие корабли в плен не брать! Нам трусы не нужны!

И выполняя наказ командира, пушкари флагмана за считаные минуты вычеркнули фрегат «Фазли-Аллах» из состава турецкого флота. Объятый пламенем, он погрузился на мелководье и к концу дня сгорел дотла.

Такая же участь постигла и другие корабли османского правителя. «Великий князь Константин» и «Париж» метким огнем уничтожили несколько фрегатов и корветов противника. Все они или погибли от взрывов пороховых погребов, или выбросились на берег, спасая свои драгоценные жизни.

Оставшиеся линейные корабли «Чесма», «Ростислав» и «Три святителя» вели борьбу с береговыми батареями противника. Имея значительный орудийный перевес над противником, русские корабли медленно, но верно привели их к полному молчанию.

Когда к Синопской битве подошел отряд пароходофрегатов под командованием вице-адмирала Корнилова, сражение уже было выиграно. На их долю досталась лишь борьба с двумя береговыми батареями, которые они быстро уничтожили огнем своих орудий.

Не остались без дела и два фрегата «Кагул» и «Кулевчи», которые на протяжении всего боя готовились отразить нападение турецких пароходов на корабли черноморцев. Несмотря на преимущество неприятеля в скорости, они были готовы закрыть собой путь врагу, но этого не понадобилось. Британский капитан «Таифа» предпочел скорее бежать с поля боя, чем попытаться нанести урон русским кораблям благодаря быстрому ходу своего судна.

Второй турецкий пароход «Эркиле» попытался прорваться вслед за «храбрым» Слейтоном, но был потоплен огнем русских фрегатов.

Из-за многочисленных взрывов и пожаров, что возникли на борту турецких кораблей, вся Синопская бухта была объята пламенем и дымом. Языки огня были такими сильными и мощными, что дувший с моря ветер перекинул искры на берег, и вскоре весь город запылал. Для спасения Синопа от огня Нахимов приказал отправить на берег матросов с кораблей, и победители пришли на помощь побежденным. Вместе с горожанами они весь день и всю ночь тушили пожары и оказывали помощь раненым и пострадавшим от обстрела. В их числе оказался и турецкий адмирал, которого с горящего корабля сняли русские матросы. Превозмогая боль в раненой ноге, Осман-паша отдал Нахимову свою саблю и признал себя побежденным.

Синопская битва потрясла Европу, но англичане не были бы самими собой, если бы не сумели извлечь выгоду из чужого горя. Уже на другой день после известия о русской победе Лондон и Париж лицемерно заявили, что русский медведь не сегодня-завтра захватит беззащитный Стамбул, и громогласно объявили, что готовы защищать Турцию всеми своими силами.

После гибели флота турецкий султан был готов от страха целовать руки своим европейским «спасителям», которые, пользуясь моментом, ввели свои корабли сначала в Мраморное, а затем и в Черное море.

Появление военного флота третьей державы в Черном море противоречило всем договорам по проливам. Это вызвало бурный протест Петербурга, который ведущие страны Европы нагло проигнорировали. Англичане и французы по причине открытой «русской угрозы» Босфору и Дарданеллам, а австрийцы, по причине введения русских войск в Дунайские княжества.

Приближался момент истины, который должен был назвать друзей и врагов Российской империи на континенте.

Глава IV
Сговор императоров

Для канцлера Нессельроде новый, 1854 год был самым черным годом в его длинном списке беспорочного служения государю императору. И дело было совсем не в том, что какой-то ловкий царедворец стал подкапываться под Карла Васильевича, ведь за долгое время своей карьеры канцлер извел всех потенциальных конкурентов за право шептать в ухо императору. Просто Нессельроде пожинал обильные плоды «черной» неблагодарности на той ниве, на которой он трудился не покладая рук, не зная усталости. И называлась эта нива дипломатией, а если точнее, дипломатическими отношениями с венским двором. Не было в истории русских дипломатических отношений с Австрийской империей человека, который столько сделал для правителей Вены, сколько Карл Васильевич Нессельроде. Денно и нощно, подобно рабу на галерах, трудился канцлер над сближением Российской империи с Австрией и Пруссией. Этой навязчивой идее было посвящено само существование Карла Васильевича, видевшего в союзе трех императоров залог и процветание русского государства. Страсть к реализации этого проекта была столь поглощающей, что ради ее осуществления Нессельроде был готов пожертвовать многим, в том числе и интересами государства, которое он представлял.

Когда в конце сороковых годов вспыхнули революционные события в Австрии и Пруссии, здравый смысл подсказывал, что Россия не должна вмешиваться в события в соседних государствах. Память о Венском конгрессе, на котором победительница Наполеона оказалась в полной изоляции вчерашних союзников, просто взывала к этому. Господь Бог воздал по заслугам изменчивым австрийцам и пруссакам, и русский император должен был приказать поставить кресло в ложе, из которой было бы удобно наблюдать за развалом соседей. И в нужный момент, когда все рухнет, объявить свои исконные права на Галицию, а если повезет, то и на Восточную Пруссию, и ввести на эту территорию свои войска. Это был самый простой и эффективный ход, который не только раз и навсегда решал вопрос о воссоединении русских земель, но позволял более самостоятельно решить «восточный» вопрос. Тем квазигосударствам, что возникли бы на месте Австрийской империи и Прусского королевства, лет пять-десять было бы не до судьбы Османской империи и находившихся под ее властью славян. Божьим промыслом императору Николаю открывалась дорога к освобождению Балкан от турецкого ига и решению проблем с проливами, но все это пошло прахом благодаря трудам Нессельроде.

Подобно пчеле канцлер жужжал и жужжал над ухом государя, убеждая его в необходимости спасения августейшего брата, жарко уверяя его в том, что венский двор не останется в долгу. Чего только не было сказано и обещано в те критические дни, когда вся Венгрия пылала, объятая революционным огнем, а Берлин вышел на баррикады! Подобно человеку, сорвавшемуся с высоты, Вена громко взывала к Божьей милости и милости русского императора, который отдал приказ князю Паскевичу оказать военную помощь против повстанцев.

С этих ужасных событий прошло всего пять лет, но этого времени оказалось вполне достаточно, чтобы у венского императора наступила полная амнезия. Мягко упав после страшного падения и усиленно почесывая ушибленное место, Франц-Иосиф, а точнее сказать, министр Буоль двинул свой дипломатический корабль прежним курсом канцлера Меттерниха. Вначале это проявлялось несогласием с вводом русских войск в Дунайские княжества, а потом, по мере нарастания обострений между Россией и Францией и Англией, Вена потребовала от Николая немедленного выведения армии Горчакова.

Если бы все происходило исключительно на уровне господ дипломатов, это было еще полбеды. Однако для придания веса своим словам «верный Фриц» вдруг неожиданно загремел и забряцал оружием, что вызвало сильнейший шок у канцлера Нессельроде. Проведя неспокойную ночь и напившись валерьянки, он отправился на доклад к государю. Для престарелого канцлера этот доклад был сравним с библейскими казнями египетскими. Как он только не юлил и не изворачивался, разъясняя Николаю столь странный пассаж австрийского императора! Чем он только не объяснял неблагодарную позицию Вены, посмевшую укусить «руку дающего»! Чего он только не придумывал вплоть до неточного перевода – и гроза миновала! К огромному разочарованию многочисленных завистников, опростоволосившийся канцлер все-таки остался на своем посту, но с неожиданным пассажем Вены нужно было что-то делать.

После того как англо-французская эскадра ввела свои корабли в воды Черного моря, следующий шаг в отношении великих держав был прост и понятен. Либо разрыв дипломатических отношений между Петербургом и Парижем с Лондоном, либо объявление войны. В этом положении необходимо было до конца выяснить позицию Австрии – на чьей стороне окажется венский двор в грядущем противостоянии «медведя и крокодила». С этой целью в Австрию был отправлен граф Алексей Орлов, который пользовался чуть меньшим доверием у государя, чем светлейший князь Меншиков. Кроме этого фактора, Алексей Орлов являлся полной противоположностью Александра Сергеевича в плане ведения переговоров. Если светлейший князь в переговорах с турецким султаном делал ставку на запугивание и стуканье кулаком по столу, Орлов предпочитал тактику посулов и уговоров.

Прибыв в Вену, он сразу встретился с рядом военных и чиновников из так называемой «русской партии», считавших, что только союз с Россией спасет Австрийскую империю от новых потрясений, как революционных, так и демократических. Под последними подразумевались сторонники конституционной монархии, которые пять лет назад предлагали свои методы спасения престола Габсбургов.

Все они дружно заверили графа в неизменности своих позиций, но, к огромному сожалению, к их мнению не прислушались ни император Франц-Иосиф, ни министр-президент Буоль. Равно как и находившийся в отставке Меттерних, советам которого они продолжали следовать. Все трое считали, что государственным интересам австрийской империи грозила большая опасность со стороны соседей, как с востока, так и с запада. Из-за действий России на Дунае Вена видела угрозу своему влиянию на Балканах, где Австрия претендовала на боснийские земли турецкой империи, а со стороны Парижа нависла опасность вторжения французской армии в итальянские владения империи – Ломбардию и Венецию, с целью их отторжения.

Зная это, граф Орлов намеревался предложить австрийскому императору твердые гарантии помощи на случай нападения французов на Австрию в обмен на нейтралитет войск Вены в войне с Турцией. Предложение было разумным, так как действовать на два фронта сразу у французского императора не было сил и возможностей, при всех его неуемных амбициях. Орлов очень надеялся на разумность австрийского императора, но так и не дождался ее.

На первой встрече с посланником русского царя Франц-Иосиф был сама любезность. Он учтиво говорил с графом обо всем, но едва разговор начинал касаться политики, император неизменно уходил от него в сторону.

Полностью карты были раскрыты на второй, главной встрече, на которой кроме императора присутствовал и Буоль. Оба австрийца, внешне сдержанные, были исполнены скрытой неприязни к русскому императору, что Алексею Орлову было совсем нетрудно заметить.

Чем больше Орлов говорил с императором, который в основном сам вел переговоры, тем понятнее становилось, что толку от его визита в Вену не будет никакого. Австрийского императора интересовали не столько гарантии Николая на случай нападения французов на Ломбардию, сколько страх не получить свой кусок пирога в случае развала Османской империи. Слова Орлова о том, что император согласен на присоединение Боснии к Австрийской империи, только еще больше разозлили Франца-Иосифа. Как выяснилось, он хотел видеть под своим скипетром не только Боснию с Герцеговиной, но и Сербию, Черногорию, Валахию, Болгарию и Грецию. Все слова о том, что это православные народы и русский император является их духовным покровителем, австрийской стороной не принимались во внимание. Вена хотела установить полный контроль над всеми Балканами и не желала ничего слышать о панславизме. Франц-Иосиф видел в этом движении серьезную опасность для своих славянских поданных, чехов, словаков и галичан.

Кроме этого, чуткое ухо Орлова уловило личную неприязнь молодого австрийского императора к русскому царю. За все время переговоров тема венгерского восстания ни разу не была поднята или задета. Отправляя графа в Вену, Николай строго запретил ему говорить об этом, полагая, что напоминание о благодеянии только ожесточит сердце австрийского монарха. Алексей Федорович в точности исполнил предписание своего государя. В разговоре с австрийским императором Венгрия ни разу не была упомянута, но дух неоплаченного долга незримо присутствовал во время всех его бесед в Вене. И неизвестно, что больше ожесточало сердце венского правителя – упрек в забывчивой неблагодарности или его отсутствие. «Верный Франц», как некогда подписывал свои письма молодой император своему августейшему брату, считал, что в сложившейся ситуации Австрии выгоднее принять сторону Парижа и Лондона, чем поддержать русских. В этом его поддерживал Буоль, в этом его поддерживал Меттерних, к этому его толкало ущемленное эго, так до конца и не оправившееся от страха и ужаса от венгерских событий.

Все было ясно и понятно, но, следуя привычной иезуитской логике европейской политики, Франц-Иосиф решил виновном в своем отказе сделать русского царя. Якобы именно он своими необдуманными и варварскими поступками смог развалить Турецкую империю и породить хаос в Европе, заставив молодого правителя ответить черной неблагодарностью за былую добродетель. Переворачивать все с головы на ноги ради собственной выгоды – этому австрийских монархов учили с младых ногтей, и для Франца-Иосифа представить русского царя просвещенной Европы алчущим чужой земли монстром не составило большого труда.

– Надеюсь, что вы не станете отрицать, граф, что переход русскими войсками реки Прут без объявления войны – это открытый вызов всей устоявшейся после Венского конгресса европейской системе. Каждая из империй, подписавших главный акт конгресса, гарантировала учитывать интересы других держав, и это долгое время не допускало возникновения большой войны между ними. Теперь Россия открыто нарушила эти священные принципы политического баланса, и ее действия не могут остаться без последствий! – гневно выговаривал Орлову австрийский император, стремясь вызвать у царского посланника чувство вины.

– Эти действия были вызваны не желанием оккупировать или аннексировать земли княжеств, а были предприняты с целью оказать давление на турецкого султана. Мой государь неоднократно говорил вам об этом как через нашего посла в Вене господина Мейендорфа, так и в личных посланиях. Все то время, что наши войска находятся на территориях княжеств, они не предпринимали попыток переправиться через Дунай и продвинуться вглубь турецких владений. Наши войска только отражают атаки турок, и это, на мой взгляд, лучшее подтверждение искренности слов государя императора о незыблемости основ европейской безопасности.

Логика в словах Орлова была железная, но она была совершенно не нужна австрийскому императору.

– Вы говорите, что император Николай не собирается воевать с Турцией и требует от нее только уважения прав и свобод православных подданных султана. Я охотно верю словам своего августейшего брата, но интересы государства вынуждают меня просить у него гарантий по ряду вопросов.

Тут Франц-Иосиф протянул руку в направлении все это время молчавшего Буоля. Назначая Орлову встречу, австрийский император взял его с собой в качестве не столько советника и собеседника, сколько духовной поддержки. Как ни храбрился и ни пыжился повелитель двуединой империи, страх перед русским царем у него присутствовал.

В руках у Буоля была кожаная папка, которую он передал своему императору по первому взмаху его руки.

– Мы хотим услышать от вашего императора следующие подтверждения, – важно произнес Франц-Иосиф и стал зачитывать список из лежавшего в папке листка бумаги. Из-за сильного напряжения в беседе с царским посланником он боялся забыть что-либо из того, что намеревался произнести. – Во-первых, подтверждение сохранения целостности и неделимости Турции и уважение ее государственной независимости. Во-вторых, обещание, что русская армия ни при каких обстоятельствах не перейдет Дунай и не будет пытаться поднять восстание среди православных подданных султана. В-третьих, оккупация Дунайских княжеств русской армией не будет превышать годового срока, по истечении которого они покинут их территорию. В-четвертых, император не будет стараться изменить нынешние отношения между турецким султаном и его христианскими подданными.

Закончив читать, Франц захлопнул папку и вперил пристальный взор в Орлова. В этот момент он напоминал молодого учителя, спрашивавшего урок у своих учеников-первоклассников. Ему очень хотелось заметить на лице Алексея Федоровича хотя бы тень если не страха, то неловкости, но ничего этого не было. Лицо графа Орлова выражало лишь сдержанную досаду, подобную той, которая бывает, когда мэтр пытается растолковать молодому ученику доказательство несложной теоремы.

– Все действия русских войск в Молдавии и Валахии являются наглядным ответом на большинство ваших вопросов. Государь не намерен нарушать целостность турецкого государства, если только оно само не распадется в результате внутреннего конфликта. Дунай был и остается границей продвижения армии генерала Горчакова, и отдавать приказ о его пересечении государь не намерен. Что касается времени пребывания русских солдат в Дунайских княжествах, то здесь все в большей мере зависит от турок, чем от нас. Как только они согласятся учитывать интересы сербов, черногорцев и болгар, наши войска будут немедленно выведены, – с нажимом подчеркнул Орлов. – Государь прекрасно понимает озабоченность вашего величества в отношении княжеств и в знак доброй воли после вывода войск готов поделиться правом протектората над ними. Он согласен на то, чтобы Валахия отошла к Австрии, а Молдавия к России.

Граф учтиво посмотрел на собеседника в надежде, что тот по достоинству оценит щедрый жест русского царя, однако этого не произошло. Франц-Иосиф не проронил ни слова, затягивая до неприличия возникшую паузу. Граф Орлов не страдал комплексами излишней щепетильности и, не получив паса от собеседника, как ни в чем не бывало продолжил разговор.

– По поводу вашего последнего вопроса. Все, что хочет император от султана, – это письменного подтверждения религиозных свобод православных жителей империи, гарантом которых на протяжении столетий являлся русский царь. Как только будет издан такой закон, между нашими странами не будет никаких причин для вражды.

Голос Алексея Федоровича источал сплошное миролюбие, но австрийский император не хотел слышать его.

– Ничего не имею против этого, но где гарантия того, что, проявляя заботу о христианских подданных султана, император Николай в какой-то момент не решится прибегнуть к военной силе ради их защиты? Если восстанет греческая райя, ограничится ли ваш государь одними протестами или ударит кулаком по столу, как это он сделал сейчас? – Теперь в голосе императора был слышен не учитель, а следователь, пытающийся добиться правды от подследственного.

– Тридцать лет назад, во время восстания греков, царь Александр ограничился только одними дипломатическими протестами, но это не спасло греков от турецкой резни. Вспомните, сколько тысяч мирных человек было вырезано только за то, что они носили на груди крестик!

– Исторические аналогии весьма интересны, но сейчас они меня мало волнуют, ибо, отказываясь дать положительный ответ по четвертому вопросу, вы тем самым ставите под сомнение искренность ответов на все остальные! – радостно воскликнул Франц-Иосиф, находя двуличие в ответах Орлова.

– Если бы я был посланцем какого-либо европейского государства, то со всей искренностью заверил бы вас, что мой государь ограничится в отношении турецких христиан только дипломатическим заступничеством. Что русское войско будет стоять с ружьем у ноги в тот момент, когда турки будут убивать и притеснять наших единоверцев. Однако я подданный русского императора, для которого жизнь любого православного христианина важнее каких-либо выгод и благ, который видит смысл своего земного существования в защите всех тех, кого угнетают и притесняют в землях Османской Порты. Поэтому я не могу дать твердых заверений, что ради спасения христианских душ мой государь согласится на роль простого наблюдателя и откажет страждущим людям в благодеянии.

После этих слов графа на лице австрийца разлилась восковая бледность. Скулы его закостенели, губы сжались в тонкую ниточку, а взор заблестел гневным огнем. Напоминание о благодеянии попало точно в глаз, и императору стоило больших трудов внешне оставаться спокойным.

– Браво, браво, прекрасная речь! – с плохо скрываемой издевкой произнес австриец, нарочито вальяжно похлопав в ладоши. – Ваш император наверняка может гордиться таким пылким патриотом, как вы, господин граф, однако я так и не получил точных и ясных ответов на заданные вопросы.

Франц-Иосиф внимательно посмотрел на Орлова, как бы давая ему последний шанс на исправление допущенных ошибок, но слов покаяния не последовало.

– Боюсь, что без согласия государя я не смогу добавить больше, чем я уже сказал.

– Вот это честно и правдиво! – Австриец скрестил руки и завел вверх глаза, как бы собираясь с мыслями, но Орлов хорошо понимал, что это только театральная поза, призванная создать нужный образ.

– Вы были откровенным со мной, господин граф, и я хочу отплатить вам той же монетой. Ни вам, ни мне войны между нашими странами не нужны, однако тот факт, что я не смог получить ответы на интересующие меня вопросы, вынуждает меня защищать интересы моего государства всеми доступными мне средствами.

Фраза, произнесенная австрийским императором, оставляла пространство для маневра путем уступок, но Орлов не стал цепляться за соломинку. Для него конец союза трех императоров был очевиден еще в Петербурге, и в Вену он поехал без всякой надежды на успех, ради того, чтобы иметь чистую совесть перед императором. Поэтому Алексей Федорович не стал больше утруждать Франца-Иосифа присутствием своей персоны в его апартаментах и поспешил откланяться. Следуя «доброй» дипломатической традиции, на прощание граф пожелал крепкого здоровья австрийскому императору и долгих лет процветания его империи.