Текст книги "Калика перехожий"

Без всякой жалости ударил больше похожим на бебут ножом старуху в сердце, прекратив тем самым ее земной путь. С нечистым было посложней. Как же его нейтрализовать? Горло перерезать? Не факт, что не проявится в другой ипостаси.

– А ты ему осиновым колом грудину развали, – посоветовал домовой.

– Да где ж его взять?

– Фаня, сбегай к бане, там осина растет. Хозяин все срубить хотел, да так руки и не дошли.

Черт замычал в тряпичный кляп, задергался. Пока дворовой мотался за осиновым поленом, Андрей попытался растолкать Романа. Безуспешно! Ответом на попытки был только шумный прерывистый храп.

Осиновый кол, пробив шерстистую кожу под соском, между ребрами вошел в сердце нечистого и при приложении некоторого усилия вышел со спины. Фаня в свою очередь притащил глиняную емкость с узким горлом, вылил из нее жидкость на извивающегося и никак не желавшего упокаиваться представителя пекла.

– Хозяйка воду из семи источников в нужное время собирала, поила родных, чтоб болячки стороной обходили, – пояснил Андрею.

Как ни странно, вода помогла больше, чем осина. Черт издох. Над его бездыханным телом закрутился парок, перешедший в клубы дурно пахнувшего пара. Черт растворился, будто и не было его в светелке вовсе. На дощатом полу осталось только темное влажное пятно.

– Вот и все, – произнес Ищенко.

От сердца отлегло. Вышел на порожек, вдохнул прохладу ночного воздуха. Золотой круг луны висит на низком темном небе. Вот ковш созвездия Медведицы, такой же, как в его прежнем мире, а там, за окоёмом, сияет, манит звездным серебром Путь Небесный – Земного Пути продолжение…

За подворьем, там, где забор закрывает уличный проход, услышал еле различимый говор и шаги людей по песчаной, поросшей спорышом тропинке. Правильно, чего им опасаться, посад пуст, а они с Романом давно должны спать, испив сонного зелья. Родненькие, как же он им рад. Есть возможность слить распиравшую его энергию, ненароком вычерпанную из ведьмы. Пробежался к воротам, спрятался за кустарником, росшим под самым забором.

– Атаман, может, Чуса сперва пошлем?

– Кого ты опасаешься, Чекан? У Обрены ошибок не бывает. Ха-ха!

Толчок в калитку, и четыре человека, подсвечивая путь факелом, спокойно вошли на подворье, двинулись к избе. Ищенко тенью метнулся к замыкавшему шествие, облапив его, закрыв рот рукой и слегонца приподняв, на противодействии свернул татю шею. На звук хруста шейных позвонков гости как по команде оглянулись. За секунды неведения Андрей успел проделать еще одно действие. Брошенный им нож вошел точно в область яремной вены очередного бандита. Из темноты послышались булькающие звуки и истошный вопль, словно кого-то кастрируют без наркоза.

– Чека-ан!

Факел, удерживаемый первым идущим, в долю секунды был отброшен в сторону, а силуэт разбойника по-рачьи попятился к углу избы. В отличие от первого, шедший в колонне вторым выхватил из ножен на поясе меч и кинулся на обидчика.

Ищенко ушел в передний перекат. Взмах мечом. Сталь, прогнав воздух, прошелестела у Андрея за спиной, а он на выходе из кувырка впечатал кулак в мужское хозяйство смельчака. Резаный поросенок наверняка кричит тише, и визгливые звуки у него совсем не той тональности. Был четвертый, поэтому разбираться сейчас, кто есть кто, не имело никакого смысла. Кривич подобрал выпавший из руки бандита клинок и с оттягом рубанул скулившего, свернувшегося эмбрионом человека, бросился догонять скрывшегося за углом последнего гостя.

Гость оказался шустрым малым, но испорченным чревоугодием. Толстого бандюгана сотник за ноги отодрал от высокого забора. Перелезть забор мужик никак не мог, повис на нем как сосиска, суча ногами по плохо обработанным доскам. Уже лежа в траве и прикрыв голову ладонями, только поскуливал.

«Н-да! На Мизгиря явно не тянет, но как язык сойдет со свистом», – отдыхая, сбрасывая боевой задор, подумал Андрей.

Оставив лошадей и остальной скарб на представителей славянской нежити и, направив их в лес, Ищенко взгромоздил спящего Романа Чусу на спину и, подгоняя жирдяя пинками, заставил того вести к лазу.

* * *

– Боярин! – снизу послышался знакомый голос Потворы.

– Чего тебе? – подойдя к пелерине помоста, спросил огольца, исполнявшего сейчас при наместнике обязанности посыльного по погосту.

– Воевода велит тебе до него прибыть! – прокричал малец. – Кажет, печенеги с той стороны накапливаются, не ровен час на приступ пойдут.

– Добро! Скажи, сейчас буду.

Прошло всего полседмицы с тех пор, как они попали за стены погоста, а кажется, целая вечность минула. Нет больше киевлянина, погиб Роман. И то понятно. Степняки обрушились на городище, словно стая голодных волков, и было их не тысяча, как планировалось изначально встретить, а гораздо больше. Степные добровольцы упали на хвост кошевому князьку целыми бандами, можно сказать, образовали нехилый отряд наемников. В первый же день сначала пограбили посад, после сожгли его дотла. Безуспешно прошерстив округу, на второй день полезли штурмовать забрало. Первый приступ был самым неукротимым, нахальным и кровавым. Из двух десятков бойцов, сопровождавших Андрея, именно в первый день погибли четырнадцать. Всех жалко, но таких, как Судислав, особенно. Тьма стрел выпущенных по защитникам крепости собрала богатый урожай погибших славян. Сотни арканов взметнулись на частокол городища, по лестницам наверх полезли самые сильные и ловкие смельчаки, пытаясь проделать коридоры в людском муравейнике. В дубовые ворота забухали удары бревна. То в одном, то в другом месте за стенами возникали пожары. Шум сечи, криков, стонов, гортанного языка инородцев был слышен, казалось, по всей округе.

Нападавшие, добре получив по зубам, откатились на безопасное расстояние от стен. Печенежский князь решил перенацелить, перераспределить свои силы, а между делом дать воинам возможность передохнуть, зализать полученные в первой схватке раны. Когда от стен схлынула темная масса одетых в шкуры и кожу чужаков, защитники увидели кучи трупов врагов, оставшихся под стенами. В самом городище дела обстояли не намного лучше, чем у печенегов. Там, где напор был особенно силен, деревянные доски помостов пропитались кровью настолько, что по ним было скользко передвигаться. Стороннему наблюдателю, если бы он попал туда после боя, могло показаться, что там поработала гигантская мясорубка. Обрубки конечностей, отделенные от тела головы, просто трупы, с ног до головы испачканные кровью, заполонили все пространство на помостах и под ними. Стонавших раненых сносили подальше от таких мест, стаскивали на подворья. Между делом бабы и детвора гасили пожары.

Потерявший в дикой сутолоке боя Романа, Андрей, лишь напившись воды, пошел на его розыски. В голове шумело после полученного по шлему удара, в плетении кольчуги, сразу в трех местах застряли наконечники стрел, а подклад пропитался его же кровью. Помятое тело ломило. Ищенко невесело порадовался за то, что в этом населенном пункте он не был никаким начальником и отвечал лишь за себя и своих кривичей, которых осталось совсем мало. Перебираясь через завалы тел и вглядываясь в бледные лица погибших и раненых, он после схлынувшей горячки боя бездумно искал друга. Задавать, кому-либо вопросы было бесполезно. Слышались распоряжения и команды людей начальствующих, где-то неподалеку голосили бабы, плакали дети. Вполне возможно, неподалеку находился Роман. Хоть криком зови! Может, откликнется? С досады плюнул.

– Рома-ан! Рома-ан, если жив, подай голос! – громко позвал киевлянина.

Со двора вышла женщина, понева которой была обильно испачкана кровью. Присмотрелась, кто мог кричать. Вперила взгляд в Андрея, видно определив, что звал именно он. Окликнула:

– Вой, ходь сюда! Тут он.

Своего напарника нашел во дворе, среди доброго десятка других раненых и увечных. Роман, почувствовав, что над ним кто-то склонился, открыл глаза. Мутным взглядом окинул Андрея, улыбка промелькнула на губах. Он знал, что скоро умрет, к главному поединку на смерть славянский воин готовился с детства, не испытывая страха перед смертью. Даже князь выходил иногда на поединок со знатным противником, чтоб чести своей не уронить, поэтому и Роман был спокоен, зная, что свой земной путь прошел и чести воина не уронил, и уходит он не калекой, а бойцом. Дышать ему было тяжело, грудь, перевязанная чистым куском полотна, обильно кровила, да и изо рта сочилась кровь.

– Пришел? Я уж думал не свидеться нам, – шептали губы. – Вот и все, Андрей, дальше сам. Не успел я.

– Выкарабкаешься.

– Молчи и слушай. Выберешься, добирайся до земель Ростовско-Суздальского княжества. В сорока верстах от Ростова… – Роман закашлялся, продышался, передохнул. – Там, в сельце, Луканино прозываемом, усадьба мово брата двоюродного по матушке, Военега… К нему пойдешь. Скажешь от меня, мол, обскажешь все… ну, что погиб я, землю русскую защищая.

Дернулся, порываясь двинуть рукой, снова закашлявшись, вместе с воздухом изверг из себя сгусток темной крови, отдышался.

– …сними с моей шеи родовой медальон… брату отдашь, кхе-рр-кхерр…

– Рома!

– …Кх-хрр! Успел-л хрр-р.

Тело Романа вдруг выгнулось дугой. Киевлянин хрипло выдохнул и расслабился на веки вечные.

Ищенко ладонью прикрыл веки на невидящих глазах. Снял с шеи серебряный оберег на кожаном шнурке, спрятал за подклад. Со стороны стен послышались призывы:

– Всем воям на стены! Печенеги! Поганые на приступ пошли!

– Прощай, брат! Спасибо тебе за дружбу.

Уже через день Ищенко пришлось брать под свою руку оборону на восточной стене. Никто и слова не сказал, после того как он стал распоряжаться людьми после гибели старшего, ранее поставленного на ней боярином, а там и воевода принял как должное это самовыдвижение чужого боярина на должность.

Хотел пойти к воеводе, когда заметил подготовку степняков к возможному штурму стены.

Печенежский князек Бурчев привел под стены погоста несколько близкородственных семей, это была в какой-то мере даже орда. К тысяче конных степняков куреня, экипированных кольчугами, шеломами и щитами, вооруженных клинками, топориками, луками и сулицами, каждый воин имел при себе еще и волосяной аркан, присоединились на время похода полторы тысячи «бедных родичей», прозванных бродниками, полукочевое воинственное население Дикого поля, своего рода вольница, тоже решили вкусить халявы. Эти допекали сотника и его подчиненный контингент больше всех иных. Вот и получалось по подсчетам Андрюхи, что против населения погоста, которое вместе с жителями укрывшихся за стенами сел и весей, составляло не более тысячи двухсот – тысячи четырехсот человек, взрослых обоего пола, первоначально противостояли добрых три тысячи головорезов.

Посторонние мысли схлынули в потаенные уголки памяти, когда сотни стрел, с горящей паклей, примотанной к наконечникам, выпущенных на скаку с седла, понеслись к частоколу стены. Печенежские сотни промелькнули почти у самого рва, теперь больше похожего на канаву, не представлявшую особой защиты.

– Всем за стену! – повышая голос, приказал Андрей. – Как полезут, бить нападающих из луков. Наблюдателям не зевать! Штурм проспите.

Свесившись с помоста, нашел глазами женщину, габариты которой внушали уважение. Бой-баба из-за кучи мусора и обгорелой древесины смотрела на него.

– Береника, – прокричал, надрывая горло в шуме людского гомона, – будь готова с бабским воинством начать тушение пожаров!

– Мы свой урок ведаем, боярин. Вы сами на стенах не оплошайте! – послышался ответ.

Ряшицкое оборонительное сооружение представляло собой круглое городище с валом и рвом, внутри имевшее детинец. К этому времени рвы уже были завалены, а валы, основа которых состояла из деревянных срубов, забитых землей, основательно попорчены огнем. На валу еще держались наземные деревянные конструкции частокола. Ищенко очень жалел, что боевых башен городище не имело, роль площадок для стрелков играли заборола – боевые площадки с брустверами вверху стены и с местом для размещения воинов. Со стены было хорошо видно, как впереди основных сил бежала, закрываясь щитами, перенося на руках лестницы, штурмовая колонна бродников, за ними по пятам двигалась толпа печенегов, спешившихся с лошадей, непрерывно пуская стрелы в защитников погоста. По действиям противника Андрюха узнал в них «диких», а значит, основной удар придется по боярину. Колонна прошла пепелища посадов, вот-вот приблизится к самой стене.

– Стрелами бей сукиных детей! – скорее взревел, чем выкрикнул кривич.

Всего лишь за сутки он правдами и неправдами приучил подчиненных действовать только по приказу, да это было не так уж и сложно. Профессиональных воинов на участке его ответственности было десятка два, из которых четверо пришлых с ним кривичей, остальные горожане, смерды, заезжие купцы со своей челядью да бывшие подручные Мизгиря, попавшие в погост с целью «взорвать» городище изнутри и ограбить его вместе с печенегами. Лишившись начальства, чтоб не погибнуть под печенежской саблей, они вынуждены были воевать на стороне защитников Ряшиц. Андрей сколотил из разношерстного народа подразделения по типу отделений, назначил из своих бойцов старших и железной рукой привел всех в боевое состояние, нарезав каждому отделению по небольшому участку обороны.

Прежде чем лестницы неприятеля наткнулись на заостренные концы частокола, стрелы русичей собрали малую часть жатвы с поля брани. Бродники, держа над головой щиты, полезли на пятиметровую стену, снизу их атаку поддержали лучники противника.

– Принимай поганых! – подал команду сотник.

Наверху у каждой лестницы сгруппировались подразделения. Приемка осуществлялась следующим образом: основной, орудуя длинной пикой, сталкивал напиравших врагов, двое по бокам, защищали щитами его и себя от стрел, остальной контингент работал на подхвате, где стрельнуть, где уколоть, а то и срубить. Так и отбивались.

На сей раз напор был гораздо сильней, чем прошлые. Бродники остервенело цеплялись за каждую пядь стены, в одном месте смяли оборону, и в заборолу полезла масса неприятеля, одетого в кожу и шкуры, расширяя проход, освобождая место у других лестниц. Торжествующие вопли, крики и стоны поверженных оповестили о том, что враг прорвался не по-детски. Сутолока боя, кровь, смешение бойцов в тесноте проходов, дикий ор. Рядом с Ищенко, стоя спина к спине, непонятно откуда появился седой как лунь дед, ранее незнакомый ему. Он, как медведь-шатун, напоровшийся на стаю волков, кромсал врага топором, отбрасывал в стороны, крутился на месте, уходя от ударов, а трубный голос его разносил по округе, как молитву, слова:

– Чту вещего из богов – бога волхвов да людей, мудрости вышней взыскующего, вдохновенным баяна-сказителям да буйным скоморохам! Покровителя людей, строгого заступника нежити бестелесной, но справедливого хозяина. Чту вещего не за страх, а за совесть, потому как и со днём светлым, и со нощью тёмной в ладу… В небе он пастырь стад волохатых, сам – быкоглавый, аки тур ярый; на земле – старец велемудрый, волхв могучий да гусляр вещий, а в лесной стороне – бер косматый, лесной хозяин; под землёй – грозноокий Вий, володетель подземья, да в облике Змиевом – Калинова моста неусыпный страж… Сопровождающий души усопших, на Велесовы пастбища уходящих, да шаманов, в Ино стези торящих. Гыть!

– А-а-а!

Очередной бродник, выброшенный крепкой рукой старца, слетел со стены вниз, аки орел бескрылый. Помимо бродников на стенах появились печенеги, повыползали, словно тараканы со щелей на стол с крошками, использовали свое численное превосходство и усталость защитников погоста от непрерывно длящихся атак.

– …ему ведомы пути в неведомые чертоги Родовы. Он наделяет скотом да приплодом в Яви живущих, и он же дарует мудрость вышнюю ищущим её… достаёт из рога своего волшебного всемногие блага да богатства земные, людям для жизни во плоти потребные…

Постоянно находиться в боевом трансе Андрей не мог, чувствовал, как одеревенели от кровавой работы мышцы рук, а пот заливает глаза. Щит ему разбили, и вместо него приходилось использовать боевой нож, да и то, не в полную силу – мякоть бицепса левой руки продырявила через кольчужную рубаху вражья стрела. Шелом его потерялся после деформации, а войлочный подшлемник, спасший череп от удара палицей, пропитался кровью. Андрей видел, что боевой дед стал задыхаться, пропустил пару ударов и теперь ронял на доски помоста и свою кровь. Одышка, что поделать, старость брала свое. Но его голос был еще слышен:

– …тем же, кто всем сердцем своим, мудрости жаждет, даёт он испить священной Сурьи – напитка мудрых, что отверзает духовные очи достойным и лишает рассудка иных. Достаёт он из рога своего посмертные судьбы умерших – всех, из мира живых уходящих, и он же ведёт их по Калинову мосту к рождению новому… Гыть!

И сыпятся, как из рога изобилия новые удары старца.

– Он Веду древнюю хранит, коя одна только души людские от иссушающей чёрной скорби безверия целит. Он учит сквозь пелену Яви сокрытое зреть, кривде беспутной да пустой маяте не поддаваться, стезю свою сердцем во Прави ведая…

– Ворота пал– и! – Душераздирающий вопль снизу, со стороны ворот, казалось, перекрыл шум битвы на стенах, заставил всего лишь на миг отвлечься от жестокой схватки.

«Песец! – пронеслась мысль у Андрюхи в мозгу. – Недолго музыка играла, недолго…»

Людослав не успел полностью прикрыть витязя, так лихо руководившего защитой стены, от действий и речей которого веяло отголосками молодости и службы.

Волхв успел отвести направленное в грудь сотнику копье, а вот под удары сабель пришлось подставить собственное тело.

– Ве-еле-ес, иду-у! – Зов старца, в смертный час, сорвавшийся с губ, прервался коротким стоном.

– Де-еда-а!

Ищенко увидел в беснующейся толпе давки неподалеку от себя отрока. Лицо грязное, длинные потные локоны волос прилипли к коже лица и головы, разорванная одежда и кольчуга забрызганы кровью. Увидел и то, как вдоль стены, по-видимому, овладев наглухо заваленными изнутри землей воротами, рвут ненадежный и малочисленный заслон кочевники, как они бросаются занимать ближайшие подворья и дома, круша и убивая всех и вся на своем пути. Это был конец! Теперь это была просто бойня, смысла держать оборону стены никакого.

– Все, кто жив, вниз! – отдал он свой последний приказ, сам спрыгнул с помоста на землю.

В одно мгновение заслон смяли. Смяли так быстро, что защитники на верхней площадке стены, те, кто откликнулся на приказ своего командира, спрыгивали с заборола практически на головы атакующим печенегам и охваченным паникой своим, оказали весьма слабое сопротивление. Большая часть воинства легла на месте, усеяв путь продвижения врагов телами, своими и противника, выше чем на пару саженей. Натиск неприятеля был ярым, а после того, как опрокинули и приступили к уничтожению последнего островка сопротивления, просто убийственным.

Ищенко, находившегося в здравом уме, но неоднократно раненого, своими движениями напоминавшего сонную осеннюю муху, помятого в свалке, вытащили из общей кутерьмы, впихнули в ворота подворья. Оглядевшись, он, обладая фотографической памятью, сразу узнал знакомую обстановку и избу. Ухватив за руку парня, втащившего его сюда, бывшего с ним на стене во время боя, приказал:

– Оповещай всех, кого сможешь, пусть отходят в подворье. В самой избе подземный лаз, выходит он за стену городища. Хоть кто-то из этой жопы живым выйдет.

– Понял!

Вскоре с улицы, где слышны были шум драки, звон клинков и крики печенежского клича, в избу потянулся ручеек русичей. Они, израненные, истекавшие кровью, сами или с помощью товарищей своих, вбегали в единственную комнату избы, завидев своего командира, стоявшего с горящим самопальным факелом перед открытым зевом погреба, почти спрыгивали в темноту «норы».

– Шустрей, шустрей! – подгонял воинов кривич.

Он даже смог улыбнуться, когда услышал от бородатого стражника погоста, такого же раненого, как и сам, втаскиваемого товарищем в лаз, слова благодарности:

– Храни тебя Господь, батька!

Входная дверь, закрываясь, хлопнула, послышался звук вставшей в паз дверной задвижки, появился парнишка, давешний его помощник.

– Все! – оповестил тот. – Из живых за дверью остались только поганые.

И словно в подтверждение его слов, в дверное полотно забухали удары. Разбилась слюда в узком оконце.

– Вниз, быстро! – указал на лаз.

Бросив факел на какое-то тряпье, закрыв за собой крышку погреба, спустился по лестнице вниз в темноту. На ощупь нашел кромку лаза и, согнувшись в три погибели, поковылял по подземному ходу.

Сторожевая крепость, упорно сопротивлявшаяся до последнего защитника, пала. По приказу князя Бурчева были вырезаны до единого человека все выжившие мужчины вместе с женами и детьми. После грабежа и дележки добычи повсюду почти сплошным ковром землю устилали тела непогребенных людей с перерубленными руками и ногами, со стрелами, воткнувшимися в плоть. Окинув взглядом мертвый погост, князь отрывисто бросил ближникам единственное слово:

– Сжечь!