Текст книги "Катька – пограничная собака"

*****

Желание навестить родные места возникло давно, но решение о поездке сложилось неожиданно: образовался просвет в бесконечном гастрольном графике, и захотелось побыть наедине с собой. Военно-патриотическая группа, руководителем которой являлся майор в отставке Александр Жадан, моталась по городам и весям бывшего Советского Союза, пользуясь народной любовью и популярностью: туда, где они побывали один раз, их непременно приглашали ещё и ещё….

Они объехали все «горячие точки» постсоветского пространства, и ритм их деятельности в наступившее мирное время оставался по-военному напряженным.

Местом «постоянной прописки» группы стал Минск, – после распада Советского Союза 103-я гвардейская воздушно-десантная дивизия, базирующаяся в Витебске, осталась в составе вооруженных сил Беларуси, поэтому даже те, кто ушёл из армии, остались по месту проживания.

А Родиной была Украина – там, в городе Попасная, он родился, оттуда, из Донецка, призывался на срочную службу, оттуда же уезжал в Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище…. В Донецке находилась его родная школа, где его принимали в комсомол, с этим городом связаны самые светлые воспоминания юности.

Для путешествия он сознательно выбрал железнодорожный маршрут: за рулём автомобиля требуется сосредоточенность, а ему хотелось бездумно смотреть в окно, не отвлекаясь на происходящее вокруг.

Они договорились с братом, по крови двоюродным, а по сути – почти родным, встретиться в Москве, а потом вместе ехать в Попасную. С Сергеем они не виделись лет тридцать, – тот жил в дальневосточном городе Находка, пути-дороги их никак не могли пересечься.

Недавний тур по городам России, завершившийся концертом перед десантниками в День ВДВ, был трудным: с бесконечными перелётами по бескрайним просторам страны, сменой нескольких часовых поясов в течение одной недели, – отдых был просто необходим….

И сейчас, в вагоне поезда Минск-Москва, свободный от повседневных забот, мозг снова и снова погружался в воспоминания двадцатилетней давности….

Глава 3

Празднование дня «войск дяди Васи», 2 августа, отличалось от будней общим выходным, за исключением несущих боевое дежурство, изготовлением «афганских тортиков» для бойцов – уложенное слоями печенье обильно смазывалось сгущенкой, а офицеры отводили душу в бане с бассейном.

Накануне старшина Крапива пришел к ротному:

– Васильич, бассейн в бане надо покрасить, кого поставим?

– А кто у нас в нарушителях?

– Ефрейтор Филиппов – уснул на посту!

– Вот, выдай ему краску, определи фронт работ и пусть красит, сам же потом в этом бассейне купаться будет.

Про Сашу Филиппова нужно говорить отдельно. В роту частенько присылали нарушителей дисциплины из дивизии, или других подразделений, про неё так и шутили: восьмая исправительно-трудовая рота 103-й гвардейской воздушно-десантной дивизии. Высокий и нескладный Филиппов сильно напоминал персонаж советского фильма «Волшебная лампа Алладина» – джина из лампы, и был, что называется, «тридцать три несчастья» – с ним постоянно что-нибудь приключалось. Однажды старшина Крапива пришел к ротному с жалобой: Филиппову каждую неделю приходиться выдавать новые трусы, в нарушение всех установленных норм. «А в чем дело?» – поинтересовался ротный. Старшина молча показал трусы, на задней стороне которых зияли две огромные дыры. «И так каждую неделю», – добавил он.

– Так это он на посту на камнях сидит слишком много, да ещё елозит, поди, вот и протирает, – решил ротный. Поскольку на палящей афганской жаре, в большинстве случаев, одежды носили только необходимый минимум, бронежилет надевали на голый торс, капитан, недолго думая, издал приказ по роте: бойцу Филиппову разрешается стоять на посту голым. Надо было видеть долговязую голую фигуру в каске, берцах, с оружием и в бронежилете, едва прикрывающем интересное место!..

Через пару часов старшина доложил:

– Товарищ капитан! – Филиппов напился, – в бане поёт!

– Как?.. где он мог взять?..

– Не знаю, я ему краску выдал, в бане закрыл, он красил бассейн, выпивки взять ему было негде…. Прихожу, открываю, – глаза весёлые, поёт, язык заплетается….

Спустившись в автопарк, они направились к бане. Глазам ротного предстал «никакой» Филиппов.

– А что за краску ты ему выдал? – сообразил ротный.

– Да обычная, – голубая….

– Нитро, – прочитал на банке капитан.

Бассейн был сделан в форме колодца, примерно три на полтора метра, и метра два глубиной. Сидя в этой яме, Филиппов надышался паров краски и «поплыл»…

Воду для хознужд и бани возили водовозкой с промоины, находившейся за кишлаком, – небольшая, в общем-то, речушка, размыла грунт на несколько метров, всё ниже опуская своё русло. На открытой местности долго находиться было опасно, поэтому существовал свой норматив: бойцы, черпая чистую родниковую воду ведрами, заполняли пятитонную бочку за двадцать минут. А в это же время, специально обученный боец, пробежавшись вдоль берега, вылавливал из водорослей ведро речных крабов, – отменное лакомство для руководящего состава роты под пиво, после бани, – если его удавалось выменять в дукане, упаковка пива на три упаковки «Si-Si», – то же самое, что и фанта, в жестяных банках по 0,33 кг…

На промоине, на БМП А. Жадан, Крамаров, техник роты прапорщик Никулин

День ВДВ прошел на удивление спокойно, – обычно духи всегда проводили обстрелы в канун или дни больших праздников, – к этим «подаркам» на заставе уже привыкли.

Несмотря на то, что в дате вывода была точно известна только крайняя точка, – ожидание уже висело в воздухе. Каждый боец, от рядового до командира, подсознательно жил мыслью: СКОРО ДОМОЙ. Каждый прожитый на заставе день содержал в себе штрихи подготовки: красили технику, запасались новым обмундированием, проводили тщательную ревизию заставского и личного имущества.

Раздобытый неведомыми путями прицеп оборудовали по типу купе-вагона: жилое помещение для офицеров, кухня и столовая для идущей в колонне роты, подсобка….

Катька наблюдала эту суету и, не понимая, с чем она связана, чувствовала внутреннее беспокойство: в ней тоже поселилось ОЖИДАНИЕ. Обычно какое-то оживление возникало в канун приезда большого начальства, когда проводился смотр, – срочно приводились в порядок форма и внешний вид бойцов, обновлялась стенгазета у входа в столовую, – это было для Катьки привычным и понятным, а сейчас происходило что-то другое….

Как-то, во время подготовки к очередному смотру, старшина Крапива пришел к ротному посоветоваться:

– Васильич, что с тельняшками будем делать?

– А что такое? Выдай всем, чтоб по форме были одеты!

– Да они ж потом всё равно их носить не будут, сам знаешь – по такой-то жаре….

Тельняшка в товарном обмене занимала высшую планку, на неё можно было выменять, что угодно.

– Неси тельняшку! – скомандовал ротный, – мы сейчас в неё всю роту оденем.

Вооружившись ножницами, приступили к раскрою одной тельняшки на тридцать частей. Изготовленные полосатые треугольники были срочно выданы бойцам: с одного края они прочно пришивались к изнанке формы, другой закреплялся, в зависимости от имеющихся подручных средств. Этим нововведением в роте стали пользоваться постоянно: завидя приближающееся начальство, «тельняшка» водружалась на полагающееся ей место.

*****

Подсознание вытолкнуло его из прошлого в становящийся душным воздух вагона, – кондиционер, как обычно, не работал. Там, где он был минуту назад, на заставе, приближался день, который лежал в его душе многолетней болью. За неполных два года службы, – сначала был заместителем командира роты, а потом принял роту, – у него погиб один боец. Это была трагическая случайность, которую никто не мог предвидеть, но воспоминания об этом давили внутренним ощущением вины и тяжелым грузом, с которым, казалось, расстаться не получится уже никогда….

Он переключился на предстоящие встречи с родственниками и одноклассниками, – кое-какие контакты сохранились, хотя в родных местах он не был уже много лет, – так уж складывались обстоятельства, что в дальних концах бывшей единой державы ему приходилось бывать чаще, чем, в достаточно недалёких по расстояниям, городах «ближнего зарубежья».

Развал великой страны труднее всего, пожалуй, досталось осознавать военным. Разделённая на части, когда-то единая армия, по кусочкам раздавалась вновь образованным отдельным государствам. И это вызывало внутреннее несогласие: присяга даётся на верность Родине, а Родина, как мать, – должна быть одна. Особенно остро на это реагировали боевые офицеры, защищавшие интересы этой самой Родины ценою собственной крови и жизнями солдат, которых не дождались убитые горем матери….

Так незаметно его мысли по кругу вернулись к тем далёким событиям….

Глава 4

Ночь с 7 на 8 августа вспоминалась Катьке особенно часто, потому что тогда она своим особенным собачьим чутьем поняла, что над ротой нависла БЕДА. Она насторожилась, повернувшись в сторону 25-й горной заставы, где жил один из её щенков, втягивая носом прохладный горный воздух афганской черной, как сажа, ночи.

Начальник разведвзвода Г. Нечаев

Обстрел 25-й начался в 00–45. Заставы сразу же были подняты по тревоге, – каждый четко знал своё место. Стоявший на боевом посту минометный расчет под командованием сержанта Геннадия Кравченко готовился к смене, – она по графику была в час ночи. Только духи этот график не соблюдали….

Стреляли из-за хребта, с Чарикарской долины, с 82-миллиметрового миномёта. Дежурный расчет, прибывший на смену, по вспышкам выстрелов в долине стал корректировать ответный огонь.

Гена Кравченко был опытным бойцом, – он не раз принимал участие в боевых операциях в составе разведгрупп, когда требовалось собрать информацию о передвижении караванов, в рейдах они брали в плен духов, приходилось бывать в разных передрягах. До дембеля оставалось меньше трёх месяцев, – он уже писал домой, что скоро приедет, жил ожиданием встречи с мамой, собирал фотографии для дембельского альбома…. Он умел дружить – его уважали за справедливость и надёжность.

Быстро сориентировавшись, он направил своих ребят к укрытию, на позиции остался заступивший на смену дежурный расчет.

Если есть что-нибудь чернее безлунной афганской ночи, то это только преисподняя, – в темноте не видно собственную вытянутую руку. Поэтому на заставах тропинки основных маршрутов с двух сторон выкладывали камнем и белили его известью, – не для красы, а чтобы в темноте хоть как-то ориентироваться.

Генка Кравченко бежал замыкающим, направляя своих бойцов. До укрытия добежали все, а ему оставался всего лишь один шаг, – он уже наклонился, вступая под низкий свод укрытия, когда сбоку и немного сзади от него разорвалась духовская мина. Роковая случайность – незастёгнутый бронежилет, – и осколок, ударившись об изнанку передней части броника, рикошетом попадает в брюшную полость. Последний шаг, сделанный по инерции, – и он рухнул на руки товарищей.

Четыре бесконечных часа казались вечностью, – с каждой минутой из Гены по капле, вместе с кровью уходила жизнь, – внутриполостное кровотечение невозможно остановить без операции. А вертушка могла прилететь только посветлу, это не раньше пяти часов утра… Советы медиков, передаваемые по рации, были скорее бесполезными, поскольку спасти положение не могли….

Он метался в горячечном бреду, пересохшими губами звал маму, потом затихал ненадолго, и только стонал…. А рядом, от бессилия стиснув зубы, сидели друзья, – всё, что они могли сделать, – это вколоть обезболивающее да смачивать его губы мокрым солдатским полотенцем, потому что давать ему пить было категорически нельзя, – об этом знали все….

Кто говорит, что на войне не плачут, тот ничего не знает о войне. Сухие, без слёз, горящие глаза, – это страшнее, чем текущие слёзы…. Режущая боль терзает и выжигает душу, которая исходит молчаливыми слезами. И оглушающе стучит в висках назойливый вопрос: почему? Почему он, а не я?..

Когда прилетела вертушка, Катька уже была на 25-й, как она там появилась, никто не понял, да и не до неё было….

В вертолёт Генку погрузили в бессознательном состоянии, а до госпиталя живым довезти его уже не успели…. Весть об этом на заставу пришла почти сразу же. Притихшая Катька, как-будто чувствуя свою какую-то вину, слонялась по заставе, с тоской заглядывая в потемневшие лица десантников.

На столе у ротного лежал чистый лист бумаги, он сел, взял ручку и долго смотрел на белое поле чистого листа, боясь к нему прикоснуться, как-будто, коснувшись его шершавой поверхности, откроет всему миру страшную тайну. С первой попытки он не решился, вышел из канцелярии и долго смотрел на вершину горы, где находилась 25-я застава. И ничто не говорило о разыгравшейся ночной трагедии. Ни яркое солнце, выжигающее глаза, ни редкие белые облака, проплывающие в сторону заснеженного Гиндукуша. И только Катька, внезапно появившаяся из промоины, бежавшая со стороны 25-й на базовую, вернула ротного к действительности. Он вошёл в канцелярию, сел за стол и начал быстро писать, так быстро, как будто боялся упустить что-то важное, какую-то важную деталь, без которой письмо-покаяние не получится таким, каким должно быть.

Уважаемая, нет, – «Дорогая Галина Николаевна, пишут Вам командир, и замполит роты, в которой служил Ваш сын, гвардии сержант Кравченко Геннадий Викторович. Выражаем Вам глубокое соболезнование, по поводу смерти Вашего сына.

Ваш сын, Галина Николаевна, погиб геройски, выполнив до конца свой воинский и интернациональный долг. За этот героический подвиг, прежде всего, мы обязаны Вам. Вы его воспитали настоящим человеком, человеком большого смысла и слова. Гвардии сержант Кравченко Геннадий Викторович, служил с честью и достоинством, как и подобает воину-десантнику. Минометный расчёт, командиром которого он был, всегда занимал первое место по боевым и учебным показателям, и он являлся лучшим командиром.

В ночь с 7 на 8 августа, при начавшемся миномётном обстреле, Ваш сын нёс службу на боевом посту. Первым заметил, откуда душманы ведут огонь, и доложил по команде.

Сопровождая своих подчинённых в укрытие, он всё время думал о них. И последним покинул место несения службы, как ему подсказала совесть, убедившись, что его подчинённые находятся в безопасности. Но ему самому не хватило нескольких секунд. Эти секунды стали для него роковыми. Он был смертельно ранен…

Галина Николаевна! Мы понимаем как Вам тяжело, но и нам нелегко писать эти строки. Гвардии сержант Кравченко Геннадий Викторович навсегда останется в нашей памяти, в памяти его боевых друзей. Он не дожил до тех счастливых минут, когда мы войдём в Союз, не успел получить свою боевую награду….

Галина Николаевна, Ваш сын за мужество и героизм, проявленный при исполнении интернационального долга в Республике Афганистан, представлен к высокой награде Родины посмертно. С уважением: командир роты гвардии капитан Александр Жадан, заместитель командира роты по политической части гвардии старший лейтенант Александр Фаррахов, и весь личный состав 8 роты, его боевые друзья».

Ротный медленно положил ручку на исписанный лист бумаги, встал из-за стола и медленно вышел из прохладного помещения канцелярии в августовское пекло 24-й заставы….

Он чувствовал себя так, как-будто только что разгрузил в одиночку КамАЗ с боеприпасами. Опустившись на корточки прямо у входа в канцелярию, он невидящим взглядом обвел заставу. Вездесущая Катька, словно поняв и почувствовав его отстраненность, скользнула откуда-то сбоку, положив голову ему на колени, вздыхая, и глядя снизу влажным и преданным взглядом….

*****

Несмотря на духоту, он почувствовал лёгкий озноб, – сказывалась подхваченная в Афганистане малярия, которая, вроде бы, и не беспокоила особо, но иногда, в сырую и слякотную погоду, давала о себе знать. Подчистую тогда, в годы распада, уволиться из армии ему «помог» букет болячек, привезённых из Афгана – два ранения и три контузии, дополненные перенесённым гепатитом и малярией, стали основанием для резолюции врачей: «Не годен к службе в мирное и военное время».

Это были лихие 90-е, когда сместились все понятия, когда одни выживали, не зная, как прокормить детей, а другие в это время прибирали к рукам, всё, что имело ценность, и делили всё, что успевали поделить….

Правительства новообразованных государств стыдливо замалчивали десятилетнюю войну, стремясь показать свою «демократичность» перед обретёнными западными «друзьями», а самые циничные из чиновников не стеснялись сказать в глаза: «Мы вас туда не посылали!» Именно тогда произошло расслоение боевого сообщества афганцев, оказавшихся не готовыми к столь жестким реалиям перевернутого мира, – не все смогли понять и принять эти новые правила игры. Кто-то пошел в бизнес, а кто-то – в криминал, востребованность в тех, кто умеет обращаться с оружием, была выше, чем потребность в мирных специалистах. Очень немногие смогли вжиться в образовавшуюся реальность без потерь.

Ему повезло: умение выстраивать свой слой мира, в сочетании с практической смекалкой и огромным жизнелюбием, – помогло удержаться на плаву. К творчеству тянуло всегда – рисовал и писал стихи с детских лет, но в те безумные годы нужно было думать о том, как прокормить семью и детей. Поэтому любая работа была хороша.

А о творчестве мечталось: заочно поступил в университет искусств на факультет станковой живописи и графики, окончил его, и стал переносить чувства на полотна. И, странное дело: на холст ложились мирные пейзажи России, Украины и Белоруссии, а по ночам продолжал являться Афган….

Глава 5

Подорвались по пути на 25-ю

Техник роты А. Корсун и А. Жадан у подорванного и перевернутого БМП

Духи имели обыкновение обозначать праздники не только обстрелами, но и подрывами колёсной техники, которая передвигалась по долине. Поэтому передвижения требовали внимания и осторожности, а опытные механики-водители даже по собственному следу второй раз не проезжали. Сложнее всего было перебираться через промоину, – не так много удобных съездов и выездов позволял рельеф, а именно их духи обычно минировали. Отвесные берега всё ниже опускавшейся речушки не только скрывали от глаз всяческое передвижение по низине, но и сам спуск и подъем, практически вертикальные, являлись испытанием опыта водителей. А сидящие на броне бойцы в эти мгновения напоминали альпинистов, удерживающихся на отвесной скале.

В один из субботних дней механика-водителя Сашу Порядина отправили за бойцами на 25-ю горную, – в банные дни их привозили на помывку. У подножия 25-й стоял огромный валун, метров шести в высоту и в два раза больше в диаметре. По связи договаривались: «Встречаемся у камня», – ребята спускались к ожидающей их БМП и ехали на 24-ю, в баню. Благополучно добравшись до 24-й базовой, они мылись в бане, после банных процедур та же машина отвозила их к подножию камня.

Через промоину…

У Саши Порядина было своё, какое-то особенное чутьё на опасность. С детства ему снились сны, которые имели обыкновение сбываться. Он не любил об этом распространяться, – в те времена это могли истолковать, в лучшем случае, как «странность», но интуиции своей доверял.

БМП подъехала уже к самому краю обрыва перед промоиной, когда механик-водитель увидел на противоположном берегу подъехавшую со стороны кишлака барбухайку – так называли большие грузовые афганские машины, обычно украшенные самой разной мишурой, которая, по афганским поверьям, отгоняла злые силы. Навешанные со всех сторон фонарики и колокольчики делали её похожей на новогоднюю ёлку, а по степени загруженности она давала сто очков вперёд любой городской маршрутке в час пик. Груз обычно возвышался над наращенными бортами объемного кузова, а пассажиры в кабине умудрялись размещаться в невероятных количествах не только справа, но и слева от водителя.

Притормозив у края обрыва, немного сдав назад, Саня моментально решает пропустить барбухайку, а потом спускаться. Сидящие на броне бойцы, вместе с начальником 25-й лейтенантом Сорокиным, разогретым баней и лёгкой дозой чачи, которую он позволял себе, несмотря на существующий на 24-й жесткий контроль ротного, стали его подначивать: «Поехали первыми, – или мы не десантники?» Но Саша махнул шоферу-афганцу: «Давай, бача!» – Тот начал спускаться к переезду через водный поток по четко отпечатавшемуся следу, оставленному буквально пару часов назад их прошедшей БМП.

Взрыв прогремел почти сразу – колёса барбухайки полетели в разные стороны, поднялся столб пыли. Потерявшие дар речи бойцы посмотрели на Порядина с мистическим восхищением: «Откуда ты знал?» Пострадавшим пассажирам барбухайки оказали помощь, – санинструктор 25-й горной ехал на броне, – были там и погибшие….

С 24-й заставы услышали взрыв и увидели столб пыли, в считанные минуты была выслана группа быстрого реагирования, – все были уверены, что подорвалась БМП с ребятами. Обстреляв по пути окрестности, – мало ли что, – подъехали к промоине, увидели раскатившиеся колёса барбухайки, и уже в бинокль наблюдали за благополучно продолжившей свой путь бээмпэшкой.

Причем, на таких подрывах частенько зарабатывали «мирные» – за подрыв каждого вида техники существовали определенные расценки, – премии от душманов. Дехкане шли на это не из какой-то ненависти к «шурави», а из элементарного желания поправить своё бедственное материальное положение: за определённую сумму крестьянин должен был выкупить у духов противотанковую мину, установить её, а, когда она сработала, в зависимости от результата, получить своё вознаграждение.

Проверка каравана, слева духи предлагают ротному взятку.

Когда начиналась очередная серия подрывов, этих дилетантов военного дела отлавливали и сдавали приехавшим особистам. Для временного содержания пленных приспособили будку от машины-хлебовозки, которой разжился где-то техник Коля Дёмин, и уговорил ротного оставить её на заставе: «Пригодится, товарищ капитан!»

Окрашенная в тёмно-зеленый цвет, с металлическими закрывающимися дверями, на палящем афганском солнце она была первым подобием микроволновки, – внутри можно было печь пироги. И только ночью наступала прохлада.

Утром, обходя посты в сопровождении неугомонной Катьки, ротный вспомнил, что в будке томится привезенный накануне замполитом с 25-й горной очередной «подрывник».

– Как там наш пленный? – спросил он у стоящего на четвертом (дальнем) посту Филиппова, которого всегда старались спрятать подальше от глаз приезжающего начальства. Ефрейтор с готовностью распахнул металлическую дверь.

– Слава ВДВ! Советский Союз! – громко, на чистейшем русском языке, практически без малейшего акцента, донеслось из глубины будки. После чего показался пленный в чалме и афганской одежде. Даже для Катьки этот демарш оказался неожиданностью: результат лингвистических упражнений скучающих на посту десантников, обучивших пленного русскому языку в столь короткие сроки, обманул её тренированный слух.

Слегка опешивший ротный только и смог произнести: «Хорош издеваться над врагом!»

– А Филиппова в субботу надо опять отпаривать…. – отметил он про себя, направляясь в столовую.

Саша Филиппов хронически не любил мыться. Его вечно чумазая физиономия в сочетании с нескладной, долговязой фигурой вызывала досаду у любящего порядок ротного: не таким должен быть десантник. В качестве примера он приводил ефрейтору механика-водителя Александра Порядина: всегда в чистой спецодежде, по его машине можно было провести рукой – и не обнаружить пыли. «У него даже под ногтями грязи нет!» – восклицал ротный. Поэтому он периодически, после того, как офицеры попарятся в бане, загонял Филиппова на самую верхнюю полку парилки, плескал на камни ведро воды, и закрывал его там «отмокать». Сашка эти испытания переносил стоически, не жалуясь на судьбу, после чего чувствовал себя свободным до следующей экзекуции.

Слева от входа в столовую располагался «агитационный уголок» с различной информацией, на центральном месте вывешивалась сатирическая стенгазета с загадочным названием «ТРОБА», – в ней высмеивались нарушители, описывались казусы, случавшиеся в повседневной жизни заставы. Название для газеты придумал ротный, который, в общем-то, и являлся главным редактором и художником этого издания.

И когда однажды, приехавший на заставу замполит дивизии подполковник Иванов начал хохотать, стоя перед стенгазетой, вскрылся смысл этого названия, – он догадался прочитать его наоборот. Это слово было расхожим обозначением разного рода неказистых, недалёких и неумелых бойцов….