Текст книги "Амулет смерти"

9

Неподалеку от деревни Губигу река катила свои мутные зеленые воды. На берегу между пальм стоял капитан Кондратьев и прижимал к себе хрупкую темную фигурку.

Поодаль слонялся сержант Агеев, увешанный всем необходимым для массовых убийств. Еще дальше располагалось транспортное средство – автомобиль «Урал» в тропическом исполнении. Даже с кондиционером воздуха.

За кустами соседнего хлопкового поля сидел главный колдун Каплу. Он с ненавистью наблюдал происходящее. Из глаз колдуна текли слезы.

Слезы смывали грязь, поэтому их следы были гораздо чернее остальной поверхности лица колдуна. Пальцами Каплу придерживал собственную нижнюю челюсть. Она торчала вбок и вверх, словно собиралась отвалиться.

Кондратьев одной рукой гладил нежную спину девушки. Другую руку капитана наполняла ее упругая грудка.

– Я скоро вернусь, моя милая, – нашептывал по-французски Василий Кондратьев. – Я тебя очень люблю. Я хочу быть с тобой. В комнате с белым потолком.

С правом на надежду.

– Я буду ждать тебя, – отвечала девушка.

Она смотрела на своего кумира глазами, полными слез. На бритой черной голове пульсировала венка.

– Жди меня, и я вернусь, – отвечал капитан Кондратьев. – Только очень жди.

Жди, когда наводят грусть тихие дожди…

Тебе уже, должно быть, холодно голышом ходить?

Зуби зябко повела плечами – точь-вточь как европейская женщина.

– Я тебя люблю, – вполне по-европейски ответила она. – С тобой мне всегда тепло.

«Ох уж эти горестные проводы! – вздохнул про себя капитан. – Запоздалые, унылые…»

– Все же пора, по-моему, надевать галабию, – сказал он, чтобы что-нибудь сказать. – Все-таки сезон дождей. Зима, понимаешь.

Девушка засмеялась. В тропиках не принято проявлять подобную заботу. Кондратьев растрогал свою Черную Венеру. Она заплакала. Сказала, всхлипывая:

– Мою лучшую галабию мыши.

– Что мыши? – уточнил капитан и переложил руку со спины пониже.

Девушка тотчас произвела крестцом вращательное движение. От этого у капитана екнуло где-то под печенью.

– Мыши, – повторила Зуби. – Я не помню слово. Но лучшей галабии уже нет.

– Ах, мыши съели твою лучшую галабию! – воскликнул капитан.

– Да-да, съели, съели! – обрадовалась дочь вождя.

– Ну так носи другую одежду.

– Она… грязная, – девушка, кажется, засмущалась. – А зимой не принято стирать.

– Понятно, – кивнул Кондратьев, мучительно переваривая сообщение.

Черт их разберет, этих африканцев; вроде на одной планете живем, а такие все разные. Наверное, зимой не стирают, потому что дожди не дают высохнуть.

От грязной галабии, видимо, так воняет, что девчонка догадалась: белый человек от этого запаха сразу умрет. Поэтому дочь вождя ходит голышом. Очень гуманно с ее стороны.

В мрачном небе послышался непривычный для здешних мест звук.

– Что это? – испуганно воскликнула Зуби и еще теснее прижалась к капитану.

Этот звук он узнал бы в тысяче других.

Любимый вертолет спецназа.

– Это железная птица, – сказал капитан, и одна рука его скользнула еще ниже. – Она прилетела за мной.

Он ощутил, как маленькая черная ладонь пробирается к его телу.

– Я люблю тебя, – прошептала дочь вождя.

– Сержант Агеев! – крикнул Кондратьев.

– Я!

– В машину марш! Выезд через пять минут.

– Есть, товарищ капитан! – крикнул Агеев и в тот же миг очутился в высокой кабине «Урала».

Капитан увлек девушку ближе к воде.

Скоро их укрыл от наблюдателей берег. То, что позволено Юпитеру, не позволено быку.

Колдун заливался слезами, катаясь по набухшей от дождей почве. Руки его судорожно терзали хлопковый цветок – местный символ любви.

Через пять минут могучий грузовик, дико взревев, помчался в сторону деревни.

На краю деревни стояла стенка для сушки коровьего помета.

Она была сложена из необработанных камней и покрыта коровьими плюхами.

Точь-в-точь как дерево на центральной площади Губигу. Для сушки помета годилась любая вертикальная поверхность.

– Тормозни у околицы, – приказал капитан Агееву.

«Урал» остановился. Огромные колеса пропахали в сырой земле две жирные борозды.

Из кабины грациозно выпорхнула акробатка Зуби с заплаканным лицом.

– Я буду ждать тебя! – воскликнула она на своем чудовищном французском. – Я люблю тебя!

Прямо в расположении десантной роты приземлялся темно-зеленый вертолет без опознавательных знаков. Его клекот стал таким громким, что слова едва доносились.

– Я люблю тебя! – заорал в ответ капитан из кабины. – Жди меня, и эта железная птица принесет меня обратно!

10

Из окон здания Национального банка вырывались языки огня. Тысячи граждан наблюдали зрелище. Они громко обменивались впечатлениями и каждый выплеск пламени приветствовали воплями и аплодисментами.

Кое-где над толпой реяли красные флаги. Первые появились здесь в полдень, когда пожар заметили. С этого часа их количество прибывало вместе с публикой.

Пожарных машин в дагомейской столице имелось ровно две штуки. Они были некогда сделаны на заводах «Рено» и сохранились с колониальных времен. Поэтому чернокожие пожарные не пытались бороться с огнем. Их работа заключалась в другом. Едва из какого-то окна раздавался крик о помощи, пожарные подбегали с длиннющей лестницей.

Вместе с зеваками они с нескрываемым интересом следили за тем, как очередной служащий неуклюже переползает подоконник и опасливо нащупывает ногой верхнюю перекладину. Банковские служащие во всех странах имеют неспортивное сложение и избыточный вес.

Пока пожарная команда бегала с лестницами вокруг четырехэтажного массивного здания, по радио выступил Президент республики Дагомея. Он заявил, что поджог осуществлен террористами, нанятыми Социалистической партией.

Так около сорока лет назад в другой стране в поджоге здания парламента обвинили коммунистов во главе с Георгием Димитровым.

Далее Президент запретил деятельность Соцпартии и отдал полиции приказ арестовать ее членов. В первую очередь Хериса Ногму, председателя партии.

После этого на улицах стало гораздо многолюднее. Всюду скалились довольные черные лица. Дело шло к большому веселью. Для разминки были перевернуты несколько припаркованных у тротуаров автомобилей.

Тут и там шныряли агитаторы Соцпартии. Они раздавали листовки и красные флажки. В листовках содержался призыв к немедленному вооруженному восстанию против ненавистного режима.

Где взять оружие, в листовках, однако, не сообщалось. Товарищ Херис Ногма был мудр. Он знал, что вооружить народ легко.

Разоружить намного труднее.

Поспешным вооружением населения в критический момент страна на долгие десятилетия создаст себе страшную проблему. Непрерывные гражданские войны идут в Камбодже, на Цейлоне, во многих странах Африки и Латинской Америки.

Чем ниже жизненный уровень и чем выше безработица, тем с меньшей охотой люди расстаются со случайно доставшимся им оружием.

Сразу после речи Президента к штабквартире Соцпартии подкатили, бешено вращая мигалками и гудя сиренами, полицейские фургоны. Подобно пожарным автомобилям они также сохранились с колониальных времен и были изготовлены на заводах государственного концерна «Рено».

Из фургонов на узкую улочку высыпало больше сотни полицейских с короткими бельгийскими карабинами в черных руках.

Кто-то дернул ручку двери.

К удивлению полицейских, дверь оказалась открыта. Сразу за ней в коридоре сидел белый человек. Он удобно устроился за опрокинутым столом. В руках у белого человека был ручной пулемет Дегтярева – «РПД». Одет был белый человек в пятнистую форму цвета хаки без знаков различия.

Слева и справа в коридор из кабинетов Соцпартии выглядывали еще двое белых.

На них была точно такая же форма. В руках они сжимали «АКСУ» – компактные автоматы Калашникова для спецназа и диверсантов.

Полицейские остолбенели. В этот миг над их головами зазвучали выстрелы. Ктото бросился на грязный асфальт. Кто-то пригнулся. Кто-то присел. Никого.не задев, процокали по асфальту пули.

Полицейские в ужасе смотрели вверх.

На крыше трехэтажного здания, в котором размещалась штаб-квартира Соцпартии, находились белые люди. В форме цвета хаки. С короткими автоматами без прикладов.

– Окх! – издал странный звук один из полицейских, словно подавился.

Его рука указывала на крышу трехэтажного здания напротив. Там тоже лежали белые люди и целились вниз. В дагомейскую полицию.

Еще несколько белых фигур с автоматами стояли в подворотне напротив штабквартиры. Они привалились плечами к плохо оштукатуренным стенам арки и бесстрастно наблюдали за происходящим.

Человек с ручным пулеметом встал изза стола и перешагнул порог. Полицейские попятились. Они продолжали завороженно глядеть на белых людей, сжимая черными руками свои карабины.

– Сложить оружие здесь! – с трудом произнес белый человек и выразительно повел стволом «дегтяря». – Руки за голову!

Других французских слов сержант Александр Агеев не знал.

Полицейские испытали колоссальное облегчение. Вместо того чтобы немедленно перестрелять, их всего-навсего разоружают. Эти белые известные гуманисты.

У стены штаб-квартиры Соцпартии вырос штабель карабинов. Агеев удовлетворенно оглядел полицейских. Тесной толпой запрудили они улочку. Все, как один, с руками на затылках.

Вспомнилась сказка «Маугли», которую Саша Агеев прочел ровно десять раз в весьма нежном возрасте. В родном далеком Полоцке. Себя сержант увидел в роли удава Каа. Полицейские замечательно походили на обезьян-бандерложек.

«Какое-то время черным можно позволять играть в жизнь самостоятельно, – философски подумал сержант. – Но иногда должен появляться Хозяин и проверять положение дел».

Он ткнул стволом в направлении фургонов и приказал:

– Марш, марш!

Слово «марш» пришло в русский язык из французского. Полицейские тут же выстроились в очереди ко всем фургонам, кроме одного.

В этом автомобиле их встретил белый человек с автоматом и сделал жест, означавший: «Сюда нельзя».

Другой белый обошел водителей и отобрал ключи от замков зажигания.

За сценой наблюдало уже изрядное количество бездельников. Они осторожно выглядывали из окон и подворотен. На их лоснящихся черных лицах читалось крайнее одобрение. Души людей словно пили бальзам.

Что такое счастье?

Это когда при тебе разоружают полицейского.

Что такое большое счастье?

Когда на твоих глазах два десятка белых разоружают больше сотни легавых. Фараонов. Копов. Притеснителей. Обидчиков.

Врагов всех бродяг, бездомных, пьяниц, проституток и торговцев наркотиками.

Тем временем из штаб-квартиры выскочили чернокожие социалисты в штатском и принялись затаскивать карабины внутрь.

– Климов! – сержант подозвал одного из солдат и протянул пулемет. – Лови. Останешься охранять эту черную макаку. Товарища Хериса Ногму. Понял?

– Понял, Саня! Есть охранять черную макаку!

– Сабиров!

– Я!

– Останешься с Климовым.

– Есть!

– Взво-о-од! – прорычал сержант Агеев, и от этого рыка полицейские в фургонах пригнули головы, словно услыхали льва в окрестностях родной деревни. – В машину!

Изумленные зрители видели, как вооружейные до зубов белые головорезы занимают места в полицейском грузовике «Рено» образца 1963 года.

Видели, как грузовик, крутанув колесами на месте, бросается вперед.

Видели, как раскидывают синий цвет проблесковые маячки.

Слышали, как ревет сирена.

Скоро взвод сержанта Агеева мчался по центральным улицам Порто-Ново. Шарахались черные регулировщики в белых перчатках и белых шортах. Разбегались толпы с красными флагами. Дико визжа тормозами, останавливались редкие машины.

Вслед фургону летели проклятия, бутылки и даже камни – главное оружие бунтовщиков всего света.

– Саня, не могу на связь выйти, – сказал взводный радист Гуревич. – То ли еще далеко, то ли слишком быстро едем.

На красный свет они проскочили перекресток. На углу толпа избивала полицейского. При виде синего фургона люди бросились врассыпную. Полицейский остался лежать, неестественно согнув ноги в белых шортах.

– Водитель, принять вправо… Стой! – скомандовал Агеев. – Гуревич, морда хазарская, живо давай связь.

– Сейчас, сейчас, – пробормотал радист, что-то накручивая в передатчике.

Неподалеку прогрохотала автоматная очередь. Затем послышались разрозненные винтовочные выстрелы. Ухнул взрыв.

«Граната, – подумал Агеев. – Обстановочка что надо. Пальба, должно быть, в квартале отсюда. Пускай черномазые порезвятся. Уже недолго осталось».

– Ну что там? – нетерпеливо спросил он. – Гуревич!

– Есть связь, Саня, есть! – обрадовался радист. – Так, передаю… Приняли…

Принимаю… Готово! Они передали условный сигнал «21».

Агеев взглянул на часы, – Поезжай, – приказал он водителю. – И не включай мигалки с сиреной.

А то швырнут в нас, чего доброго, гранату.

Или самопальную бомбу.

– Разве негритосы в состоянии сделать бомбу?! – усмехнулся Гуревич.

– Ну ты и расист, – только и сказал сержант.

Синий фургон медленно двигался по проспекту Независимости. Стремительно сгущались сумерки. Тут и там звенели разлетающиеся стекла. Тут и там слышались истошные вопли. Кого-то били. Кого-то убивали.

Толпы вечно голодных чернокожих осаждали продовольственные магазины и лавки. Они разбивали витрины, выдавливали двери и, топча друг друга, предавались грабежу.

Разделавшись с одним магазином, толпа под красными флагами направлялась к другому. По дороге опрокидывали все попадавшиеся автомобили. Ломать не строить.

С наступлением темноты это занятие охватило всю столицу. Пока удачливые первопроходцы растаскивали по трущобам свою добычу, толпы пополнялись новыми приверженцами Соцпартии.

Полицейские разбежались. Их не осталось даже у ворот посольств. Войска были стянуты к правительственной резиденции.

Порто-Ново погружался в ночь и хаос.

Ветер с Гвинейского залива тревожно шумел в кронах пальм на городских улицах.

Особняки немногочисленных дагомейских богачей ощетинились стволами охотничьих ружей и пистолетов. Квартал, где расположены посольства западных государств, оказался самым спокойным в городе. Его патрулировали американские морские пехотинцы. Беспорядочная пальба сюда едва доносилась.

Взвод сержанта Агеева приближался по проспекту Независимости к площади Свободы. Ни одно окно не светилось в зданиях колониальной постройки.

Редкие фонари выхватывали колонны черных людей, рыщущие в поисках новой добычи. Была среда, но мало кого заботило то, что завтра вновь будний день. Мало кому предстояло вставать спозаранок и отправляться на работу. Мало было рабочих мест в дагомейской столице.

– Направо здесь? – спросил водитель. – Или следующий поворот?

Он напряженно всматривался в темную улочку, уходящую вправо от проспекта.

– Кажется, – неуверенно протянул Агеев. – Темно, как у негра в…

– Ладно, я сверну, а если их нет, то объеду параллельной улицей… как ее?

Черт, забыл название…

– У меня тоже с французским как-то не очень, – согласился сержант.

Едва синий фургон повернул, как гдето рядом застучали выстрелы. Водитель немедленно придавил акселератор. Улочка была пустынна.

– Странные выстрелы, да, Сань? – сказал кто-то из бойцов. – Это не из боевого оружия.

Агеев вспомнил, как охотился с отцом на лося в лесах под Полоцком.

– Это охотничье ружье с патронами на самого крупного зверя, – сказал он. – Не столько ружье, сколько небольшая пушка.

Можно на слона ходить.

Полицейский фургон пронесся до ближайшего левого поворота и с визгом едва вписался в него. Промелькнул следующий левый поворот… Они возвращались к проспекту Независимости соседней улочкой.

В ста метрах от проспекта свернули под арку во двор.

– Они! – воскликнул водитель.

Десантники оживились. Агеев выпрыгнул из кабины и направился к двум огромным грузовикам, перегородившим весь двор. С проспекта неслись победные крики. Вновь сыпалось оконное стекло.

– Товарищ капитан! Разрешите доложить? – сержант застыл в стойке «смирно» с ладонью у виска.

– Тише, – поморщился Кондратьев. – Не ори. Порядок?

– Так точно!

– Вот и ладно. Подробности потом.

Лучше часы давай сверим. Двадцать сорок восемь.

– На моих двадцать сорок семь, – сказал сержант.

– Параграф первый: начальник всегда прав, – напомнил капитан.

– Так точно! – шепотом ответил Агеев и перевел минутную стрелку.

– Ну, Саня, держись. Погнали!

С этими словами капитан Кондратьев полез в высоченную кабину «Урала». Заревели мощные моторы, и двор словно затрясся от могучего многократного эха.

Полицейский фургон развернулся.

Включил мигалки, сирену и стремглав выкатил из двора. За ним последовали тяжелые грузовики.

Скоро колонна мчалась по проспекту.

Резиденция правительства на площади Свободы была единственным ярко освещенным зданием в Порто-Ново. Оно делалось все ближе и ближе.

Уже видны были танки и бронетранспортеры, расставленные вокруг массивного здания. Спустя минуту в плеске мигалок и вое сирен рота капитана Кондратьева затормозила у парадного подъезда.

Охранявшие его солдаты Национальной гвардии видели, как из полицейского фургона вдруг выбежали двухметровые белые люди в пятнистой форме цвета хаки.

И понеслись огромными скачками к крыльцу.

«Неужели вернулись французы? – пронеслось в черных головах часовых. – Было бы хорошо. Навели б порядок…»

В этот миг в небе над резиденцией заклекотал вертолет. Гвардейцы в бело-красной парадной форме задрали черные головы. Их размышления были прерваны самым бесцеремонным образом.

Здоровенные белые кулаки и крепкие десантные глинодавы посбивали часовых с ног. Все произошло в полном молчании.

В течение трех секунд четверо людей лишились оружия и сознания.

Один из часовых успел сделать выстрел.

Пуля улетела туда, откуда раздавался уже не клекот, а страшный шум. Вертолет был где-то совсем рядом. Над крышей? На крыше?

Дагомейские танкисты и пехотинцы видели со своих позиций, как к парадному подъезду подкатила небольшая колонна во главе с полицией. Затем произошла невнятная возня. Было видно, что полицейские отчего-то белые, двухметровые и в зеленой пятнистой одежде.

Теперь танкисты с пехотинцами наблюдали, как такие же белые выпрыгивают из обоих грузовиков. Вбегают вслед за своими коллегами в резиденцию. Вот за ними захлопнулись двери парадного подъезда.

На крыльце, где все привыкли видеть чернокожих гвардейцев в бело-красной парадной форме, стояли здоровенные белые дяди. Помимо автомата, один из них сжимал в руках ручной пулемет.

На плече у другого танкисты с тревогой обнаружили то, что в странах «третьего мира» называют базукой. По-русски «ПРГ», противотанковый реактивный гранатомет.

Третий белый аккуратно перетаскивал в один из грузовиков отобранные у караула автоматические винтовки «М-16».

В это время темно-зеленый вертолет без опознавательных знаков завис над крышей правительственной резиденции. Над вертолетной площадкой. Второй пилот включил поисковую фару.

– Ну, что я говорил? – безрадостно произнес он. – Мест нет. Как всегда.

– Да уж мы знаем этих независимых правителей, – поддержал первый пилот. – В любой момент готовы бросить своих независимых черномазых к едрене фене.

Ослепительный сноп света выхватил из темноты один вертолет, другой… Шарахнулись в стороны чернокожие летчики, прикрывая глаза локтями. Командир дежурящего на крыше экипажа судорожно расстегивал кобуру.

В штурмовике распахнулся люк. Поисковая фара вдруг погасла. Дагомейские летчики с трудом различили, как из неизвестного вертолета вывалились два силуэта и понеслись вниз. Прямо на них. С тридцатиметровой высоты!

– О, Солнечный бог! – прошептал командир дежурного экипажа.

Безвольно опустилась его рука с пистолетом. В следующий миг ему на голову рухнул с небес прапорщик Иванов. Жизнь дагомейского летчика спас пластиковый шлем. Контузия плюс потеря сознания – он легко отделался.

Второму десантнику рухнуть было уже не на кого. Чернокожие пилоты, испуская крики ужаса, мчались что было сил к выходу с крыши.

В штурмовике отсоединили концы амортизационных фалов и сбросили их вниз.

Следом из люка вывалились еще два десантника. На новых фалах.

Иванов с напарником уже успели отцепить карабины своих фалов от ремней.

И припустили за неграми. Черт их знает.

Может, с перепугу дверь на лестницу за собой запрут. Тогда у десанта будет одной проблемой больше.

Привязывай потом к двери гранату.

Или придется разворотить дверь из базуки.

В любом случае потеря времени и боеприпасов.

Настигнуть членов экипажа, намеревавшегося при опасности эвакуировать правительство и самого президента, не удалось.

Подбежав к двери выхода, десантники услышали далеко внизу лишь сдавленные крики и глухие удары человеческих тел о ступени. Летчики катились кубарем. Посланцы Солнечного бога страшнее переломов и ушибов. Бронированная дверь, ведущая в резиденцию дагомейского правительства, была распахнута настежь.

Здесь и собрал прапорщик Иванов своих бойцов, когда все они покинули штурмовик. Винтокрылая машина быстро набрала высоту и ушла в назначенное место.

Там, в пальмовой роще в окрестностях Порто-Ново, есть чудесная ровная полянка.

Наконец к участникам событий вернулся слух. Собственно, он никуда не исчезал.

Просто головы были набиты жутким клекотом винтов.

– Слева по одному за мной марш! – скомандовал прапорщик и бросился вниз по лестнице.

Два других взвода десантной роты мчались вверх. Широкая дворцовая лестница была отделана белым мрамором и устлана ковровой дорожкой снизу доверху. На мраморных стенах висели подлинники картин европейских художников. Свет десятков хрустальных светильников озарял это великолепие.

– Каждый прикрывает соседа справа! – напомнил на бегу Кондратьев и нажал спусковой крючок.

– Аааааа-а-а-а…

Офицер президентской гвардии, который вскинул было миниатюрный «узи», заорал от боли.

Этот вопль перешел в стон. Стон перешел в хрип и затих. Офицер выронил оружие. Брякнулся на мраморный пол. Изо рта побежала алая струйка.

Другой гвардейский офицер вскочил за ближайшую портьеру. Сержант Агеев приостановился, разложил приклад, и этой стальной рамой с размаху врезал по портьере. Оттуда с глухим стуком вывалился офицер в парадном сине-красном мундире. Гвардия гвардии рознь.

Пока выстрелы доносились со столичных улиц, члены правительства Дагомеи хранили относительное спокойствие. Вопервых, вокруг здания танки и бронетранспортеры. Верные войска. Во-вторых, на крыше два вертолета. Сперва можно укрыться у родственных племен в соседней Нигерии. Это бывшая британская колония, и оттуда не составит труда перебраться на туманный Альбион. Что за министр, который не обеспечил на всю оставшуюся жизнь хотя бы себя, детей и внуков?

Выстрелы внутри здания вызвали страшный переполох. Еще никто не понимал, что происходит. По всей резиденции заливались телефоны: министры поручали выяснить обстановку заместителям, а те ставили задачи перед секретарями и телохранителями.

Танкисты, охраняющие дворец снаружи, правда, передали по радио своему командиру о визите странных белых полицейских. Тот теперь сидел в приемной министра обороны и ждал, когда позовут для доклада.

Из многочисленных дверей, ведущих в роскошные покои, выбегали чернокожие в белых теннисках с галстуками либо бабочками. Они мало походили на тех исхудавших людей, которые бесчинствовали сейчас на улицах столицы. Извилистыми коридорами эти посланцы спешили к лестнице. Добравшись до нее, они теряли дар речи.

К чему слова, если здание сотрясает грохот шестидесяти пар крепких десантных ботинок?

О чем говорить, если в коридоры второго и третьего этажей врывается лавина, несущаяся по мраморной лестнице снизу?

Что говорить, когда другая лавина скатилась с крыши и уже несется по коридорам четвертого этажа?

Секретари и телохранители вжимались в стены. Лезли в щели за дверьми. Они надеялись, что их не заметят, не тронут. Они всего лишь скромные исполнители и охранники. Они так мало успели натворить.

Почти не крали. Непричастны к политическим репрессиям. Холодный пот стекал по черным спинам. Предательски темнели белые тенниски. Едкий запах страха наполнял правительственные коридоры.

Надежды были тщетны. Приказ, который вчера штурмовой вертолет доставил в деревню Губигу, не оставлял никаких шансов. Всех заметят и всех тронут.

По той простой причине, что под видом секретарей и охранников могут ускользнуть первые лица республики. Сформируют потом правительство в изгнании и будут подстрекать к борьбе с режимом.

Кулаками и прикладами десантники принялись распихивать служащих по кабинетам. Словно стада носорогов передвигались по коврам резиденции. Не десантное это дело – разбираться, кто здесь хороший, а кто плохой.

"Потерпите, ребята, – думал Кондратьев, раздавая пинки и оплеухи. – Скоро привезут эту черную макаку, товарища Хериса Ногму. Он с вами мигом разберется.

Кого домой, кого в кутузку. А кого – к стенке. Вот приедет барин – барин нас рассудит".

На верхнем этаже прогремело несколько коротких очередей. «Из „узи“ и „Калашникова“, – разобрал капитан. – Что это там у Сереги приключилось?» Наверху разлетелось какое-то стекло.

Он ускорил движения руками и ногами.

Глядя на командира, подтянулись и солдаты. Наверху вновь раздались выстрелы.

Секретари, охранники, буфетчики, полотеры, помощники и советники молились Солнечному богу. Они нещадно топтали друг друга, уворачиваясь от ударов.

Стремились сами, без посторонней помощи, влететь в какую-нибудь дверь.

«О, Солнечный бог! Кто эти страшные люди? – размышляли чернокожие в белых, остро пахнущих сорочках. – Если это французы, то мы ничего не понимаем. Они сильно изменились за те несколько лет, что мы их не видели. Но если это не французы, то кто же? Что им от нас нужно?!»

По раскрасневшимся солдатским лицам стекал пот. Работа не из легких. Зато вполне благодарная. Коридоры огромного здания быстро пустели. Звуки хлестких ударов раздавались все реже. Крики боли стихали.

– Товарищ капитан!

Кондратьев захлопнул последнюю дверь и обернулся.

– Врунов, сынок, что это с тобой?

Ротный повар стоял, словно Щорс из песни о гражданской войне. «Голова обвязана, кровь на рукаве. След кровавый стелется по сырой траве…» Хорошо еще автомат на шее.

– Прапорщик Иванов послал доложить. Там они пытались пробиться на вертолетную площадку. Мы не дали.

– Так это ты из «узи» по башке заработал? Кто еще, кроме тебя?

Кондратьев даже посмотрел на паркетный пол. К счастью, никакого следа. Все справедливо: нет травы и нет кровавого следа за бойцом.

– Да один я раненый, один! Из «узи» мне руку царапнуло, товарищ капитан.

А голова… – ротный повар смутился. – Голову мне вазой…

– Чем-чем?! Впрочем, обожди, – капитан обернулся, поискал глазами. – Связь, бегом ко мне.

Рядом с командиром вырос боец с радиостанцией.

– Есть связь, товарищ капитан!

– Давай вызывай Климова. Передай ему условное число: «двадцать два». Чтоб к двадцати двум часам был здесь с этой черной макакой и всей ее Соцпартией! Я знаю, что тут скоро начнется. Скоро пленные захотят писать и какать. Причем хотеться будет часто, потому что у них стресс. Мы умаемся их в сортиры водить… Теперь докладывай про вазу, Врунов.

Радист повернулся спиной к ближайшему десантнику:

– Лови-тяни!

Со спины радиста десантник принял портативную радиостанцию, умещавшуюся в специальном ранце. Вытянул антенну в направлении соседнего окна. Радист уже сидел на корточках в наушниках и крутил ручку настройки.

– Как раз о сортире речь, товарищ капитан, – обрадовался Врунов. – Открываю я, значит, дверь. Ну, чтоб двух черномазых туда запихнуть. А оттуда, из двери, черная рука с вазой. Хлобысь мне по лбу!

Ё-моё! У меня искры из глаз…

– Это и так ясно. Короче.

– Есть короче! Короче, я упал. А они из сортира в торец коридора, это рядом. Там пожарная лестница снаружи. Хотели по ней на крышу. К вертолетам…

– Так, с вазой пока отставить. А рука?

Всем, что было в бою, нужно интересоваться немедленно. Пока не потускнело и не слишком исказилось в памяти. Рапорты капитана Кондратьева отличались предельной точностью.

– А рука? Ну что рука. – Врунов смутился, – Я сразу и не заметил. Рикошетом, должно быть. Главное, что гнется.

– Из них ни один не ушел?

– Только стекло успели разбить. Видят, мы их перестреляем, когда станут на лестницу вылезать. Побросали свои «узи» и руки вверх сделали!

– Так, хорошо, – Кондратьев на миг задумался. – Слушай, Врунов. У меня к тебе два вопроса. Первый. Что еще за ваза в сортире у черномазых? Ночная ваза? Горшок, что ли?

– Никак нет. На горшок совсем не похожа. Горло такое узкое, что без оптического прицела не попадешь. А носик еще уже.

– И носик есть? Так какая ж это ваза?

Это больше на чайник похоже… Постой, постой… Я ж такие видал… Еще в Союзе, когда в Баку служил. У чуреков в квартирных сортирах такие. Подмываться. Они бумагу не признают… Да и в продаже она редко бывает, туалетная бумага. Жена говорила, как-то раз в очереди два часа отстояла. По десять рулонов в одни руки давали. А кувшин что, гигиенично… У этих кувшинов даже название особое есть. На букву "а" начинается, целиком не помню.

Десантники, слышавшие капитана, хохотали как безумные. Корчились, задыхались, утирали слезы. Так организм расстается с психологическими перегрузками.

Ефрейтор Тетеревский даже съехал по стене на паркет.

– Не могу-у, – стонал он, – ой, не могу-у-у-у-у… Брунову кувшином для черных задниц кочан проломили-и-и-и… Бедный Бруно-о-о-о-ов…

Капитан недовольно покосился на ефрейтора. Тот уже испускал нечленораздельное блеяние. Кондратьев сам с огромным трудом сдерживался.

– Тетеревский, отставить, – выдавил он и спохватился: – Послушай, Врунов.

Как этот черный умудрился тебе пластмассовым кувшином кочан проломить? Кувшин что, полный был? С водой?

Вопрос командира вызвал новый взрыв хохота. Туземные бюрократы, запертые за дверями всего коридора, с ужасом прислушивались. О, Солнечный бог! О, эти страшные и странные белые люди!

– Никак нет, товарищ капитан, – ротному повару вовсе не было смешно. – Я потом посмотрел. Ваза… то есть кувшин был из глины.

– Так. Мне можно посмотреть? Должен же я знать, каким оружием наносят ранения моим бойцам!

Врунов печально развел руками:

– Никак нет, товарищ капитан. Горшок разбился. Я хотел сказать, ваза… То есть – кувшин…

Десантники грохнули так, что мигнули настенные светильники. Тут уж не сдержался и капитан.

Кое-как отсмеявшись, он сказал:

– Ладно. Отвечай на второй вопрос. Ты жрать сможешь готовить?

Врунов сделал обиженное лицо:

– Ну я же повар!

– Вижу. – Капитан осторожно похлопал его по плечу. – Вижу, что повар. Останешься в строю.