Текст книги "Норильчонок. Всполохи детства"

Арбуз
(ул. Богдана Хмельницкого 10. Норильск 1975 год)

Я шестилетний карапуз

домой скакал, чтоб есть арбуз.

В Дудинку «Северный завоз»

арбузы с Астрахани ввёз.

И первый мама нам купила,

и… в холодильнике закрыла.

До вечера, чтоб стал холодным,

морозным даже. Благородным.

Я думал вечер не дождусь

и на слюну весь изойдусь.

И чтобы меньше горевать,

пошёл с друзьями поиграть.

Мы пробежались тут и там,

пожарка, стадик, к гаражам

На местный рынок заглянули,

в жаровне семечек надули.

И кто сказал, что там «горелки»?

Мы «семки» лузгали как белки.

Погода класс. Был август сух.

Домой я нёсся. Слеп и глух.

Душа томилась без арбуза,

летел я в предвкушеньи хруста.

Я мимо стайки из ребят

пронёсся пулей. Стоп. Назад.

Они стояли полукругом

и не общалися друг с другом.

Стояли молча. Это «чё»?

Такого не было ещё.

Иду в попытке разобраться,

я тут в авторитете, братцы.

Стоят. Плечами пожимают.

Печальны взгляды. Сострадают.

Что происходит, – чёрт возьми?

Стоит девчонка у стены.

И слёзы катятся по ней,

меня, башки на две длинней.

– Случилось, что?

– Ну… я.…играла. Ключ…

От квартиры… потеряла.

– И это всё? И вся беда?

– Ругаться мама будет…

– Да!

Но это после и потом.

А ты мокришь. Сыреет дом.

Детей пугаешь. Нос опухший.

Пойдём. Съедим по пол арбуза!

Девчонка, носом повела,

представьте, за руку взяла.

Заходим вместе: – Мой подъезд!

– И мой. Живу я тоже здесь.

Я на четвёртом.

– Я на третьем.

Прикольно. Значит мы соседи!

А вмести, съевши арбуза…

подружимся?

– Я, только, за…

С тобой не страшно ничего.

Меня таращило всего.

От чувств доселе не знакомых,

Мне доверяют. Я «кондовый»!

– Знакомься, мама! Э…?

– Наташа.

– Вот клёво, как Натулька наша.

Двухлетка, младшая сестра.

К нам с подозреньем подошла.

На нас смотрела и сопела.

– Натулька, ты арбуз не съела?

– Не с. ела, мама не дала.

Казала, фтоб тебя здала.

И мы пошли на кухню дружно.

Квартира запахом арбузным,

благоухала хладным летом.

Из холодильника, с приветом!

Вот куча корок на столе.

Уже объелся я вполне.

Сидим, болтаем ни о чём.

И, в общем, дружно так живём.

Истошно прозвенел звонок

Наташи мама на порог,

вошла и прямо там, с порога

раздался ор её, ей Богу.

– Наташка где? Иди сюда!

Кто разрешил тебе сюда!

Какого бродишь по соседям!

Как ты посмела к людям этим!?!

Наташа стихла, побледнела

и, чуть опять не заревела.

Я ей сказал: – Сиди, молчи.

А сам на ор пошёл в ночи.

Ну десять вечера у нас,

темно на улице сейчас.

– Да! Неприятности бывают.

И дети все ключи теряют.

Но разве повод так орать.

И спать соседям не давать?

Я подошёл, насупив бровь,

мол, поглядите, как суров.

Избрал защиту нападеньем,

кто выдумал её, тот гений.

Тут важен натиск и напор.

И я продолжил разговор:

– Зовут Вас, тётя…?

– Валентина.

– Я друг Наташи вашей.

– Сына! – молчала мама до сих пор

А тётя пялилась в упор.

(Она мне позже рассказала,

что от нахальства в ступор впала.

Мол, от горшка один вершок,

её отчитывает. Строг.

Смотри за дочку как вступился,

не стушевался. Распалился.)

– Прошу Наталью не ругать.

Ребёнка на ночь не пугать.

Снимайте Ваши тапки – туфли,

арбуза ломтик ждёт на кухне.

Он пыл ваш мигом остудит

и Вас с Наташей помирит.

Подумаешь, ключи, проблема.

У нас всегда открыто. Верно?

Нужна мне помощь мамина

один за всех не справлюсь я.

Сказала мама тихо: – Да…

Ключи такая ерунда.

Вот Санька мой… такой балда…

Эх, мамы мамы, так всегда.

Им вечно есть, что рассказать.

Им вечно, лишь бы поболтать.

Они сидели, ворковали.

Я слышал, папок обсуждали.

Мы в комнату ушли играть.

Арбуза нет и время спать.

А мамы наши всё болтали.

Она одна у тёти Вали.

Ещё, она уже гимнастка.

А Сашка – увалень попастый.

Зато читаю много я.

Гордится мамочка моя.

Они ушли часов в двенадцать.

Тот вечер кончился прекрасно.

Сдружились мамы, мы дружили.

Мы в детстве беззаботно жили.

24.07.2022

Капкан
(ул. Богдана Хмельницкого 10. Норильск 1975 год)

– Эх, Санёк, беда какая,

как спасти тебя не знаю.

Угораздило ж тебя,

руку в щуку сунуть, да!..

– Пап, не руку, только палец,

руки вот, со мной остались,

вот, лишь, с пальчиком беда.

– А, на кой отдал? Балда.

щук зовёт народ «собака»,

ведь для них любая драка,

под водой и на воде.

Просто счастье. Сунул где?

– В холодильнике увидел,

нос погладил, не обидел,

вот. Смотрю, у ней из пасти,

язычок торчит, вот здрасьте,

Я ж заправить язычок,

а она зубами щёлк,

палец мой попал в капкан,

весь я тут, а палец там…

Тут я чуть не заревел,

но сдержался, не посмел.

Папа мой «соплей» не любит,

мама, тоже, не «голубит»:

– Слёз не надо проливать,

за поступки отвечать

нужно маленьким и взрослым

независимо от роста.

– Я плохого не хотел,

не шалил и не шумел.

Просто стало любопытно,

вот попался так, обидно.

– Это ж надо умудриться,

с дохлой рыбиной сцепиться…

– Борь, да ладно…

– Да «шутю».

В неотложку позвоню.

Уж врачи-то посмеются.

Ох, в истерике забьются.

Палец в рыбьей пасти «кляпом» —

вот так диво, это ж надо!

– Ладно, не пугай сынишку,

он расстроен, даже слишком.

Обойдёмся без врачей,

Сашка, хвост держи бодрей.

– Да, Любаша, ты права,

лучше б, начал он с хвоста.

Безопаснее бы было,

а теперь, прощай уха.

– Мама. Папа. Что же делать?

Мне стоять тут надоело.

Холодильник час открыт

и, признаться, холодит.

Может палец я рвану?

– А вот это ни к чему!

Зубы – крючья, как воткнутся,

Палец может не вернуться.

Щуку вытащу на «три».

Только, Санька, не ори.

Папа рыбину достал,

я за рыбой телепал.

Чтоб о зубы не колоться,

папа терпит, не смеётся.

Водрузив её на стол,

папа вышел и зашёл.

Он принёс пилу,

стамеску,

два напильника

и леску.

Полотно ножовки,

нож,

Пассатижи,

Вантуз,

Ёрш.

Штангенциркуль

и кусачки.

Мне вот было не до «ржачки».

Я смотрел во все глаза,

папа хищно так сказал:

– Ну, Санёк, расклад такой,

раз не дружишь с головой,

надо выучить урок,

не хотел я, видит Бог.

Ты не вытащил, не смог,

челюсть щуки, как замок,

В общем, как тут не мудри,

будем резать с головы.

Папа нож, широким хватом,

щуке голову оттяпал.

Взял кусачки и умело,

два разреза, справа, слева.

Папка спас, «капкан» открыл,

палец мой освободил.

– Посмотри, какие зубы.

Внутрь остриём загнуты.

Среди рыб она «бульдог»,

хватка челюстей – «замок».

Отомстим мы ей за это,

станет рыбною котлетой.

Не достойна стать ухой!

Палец свой промой водой.

Йодом обработать раны…

– Тут царапины…

– Тут?! Шрамы!!!

Что мужчину украшают

и всю жизнь напоминают,

что, зачем, в кого пихать,

чтобы «шпротиком» не стать!

Ведь, тебе до школы год.

Ты бы пальцы поберёг…

03.08.2022

Тьма
(ул. Богдана Хмельницкого 10. Норильск 1976 год)

Лето перед самой школой.

В первый класс пойду я. Новый

буду в школе ученик.

Я в восторге! Мне Дневник,

первоклассника купили,

в чёткий ранец положили.

А ещё в нём есть пенал,

чтобы ручки не терял.

Форму в августе возьмём,

вдруг за лето подрастём.

Но в конце, сейчас начало.

Август, солнышко сияло.

С мусорным ведром, с «помойки»,

проходил я мимо стройки.

Между гор из кирпичей,

там ребята побойчей.

Повзрослей, в войну играли.

Из укрытия стреляли

во врага! В фашиста, значит,

и кидались на удачу.

Друга в дружку кирпичом,

чем же им «стрелять» ещё?

Под обстрелом, под бомбёжкой

я пригнулся понарошку

и меж ними побежал,

к дому ближе. Я всех знал.

Вроде, видели меня,

понадеялся я зря.

Удивительное дело,

мне в затылок прилетело

тяжеленным кирпичом.

Я упал, а как ещё?

Отключается сознанье,

где я, кто? Уже не знаю.

Голова гудит и раз,

что случилось? Свет погас.

Ща пройдёт, сейчас, не сразу,

я моргаю раз за разом.

Обступила ребятня:

– Ты чего? – Не вижу я…

Не кричу, мужик, не смею.

Больно, шатко. Сам сумею.

Нужно до дому дойти.

Мне тут близко. Встал идти.

Кто-то руку мне подал.

Я чужой руки не взял.

Справлюсь сам, а вы играйте.

Не фиг, не переживайте.

По пути пройдёт, ворчу

Я ж, не немощь, не хочу.

Папа щас придёт с работы,

а меня, под ручки, кто-то…

Я ведро своё нашёл

и поплёлся, сам пошёл.

Но ребята не отстали,

рядом шли, грустнее стали.

– Не специально, извини.

Больно, Сашка?

– Отвали.

Я на них уже сердился,

шёл и, только не молился.

Я молиться не умел,

я ведь буду пионер.

Вот и лестница моя,

ничего не вижу я.

Ноги, вроде бы идут.

Руки стеночки скребут.

Мне на третий. Я не смел.

Я застенчиво краснел.

И совсем не от стыда.

Папа всыплет, вот беда.

Может просто не заметят.

Поднимаюсь я на третий,

в двери проскользнул, как тень.

И в распахнутую дверь,

всей харизмой! Что за день!

Коммуналка. Три семьи

и в квартире три двери.

Грохот, гам, переполох.

– Сашка, что ты? Остолоп!

Ты, разуй свои шары!

Зенки ты свои протри!

Что несёшься, как шальной!

Ты здоровый? Не больной?

Встретил так меня сосед.

– Мама дома?

– Мамы нет. В магазин она ушла.

– На конфету! Вот же… на.

Потянулся за конфетой

и спалился, спору нету.

Дядя Толя сгрёб в охапку:

– Что за чёрт! Снимай рубаху,

Вся в кровище у тебя,

голова пробита, мля.

Ты в поряде? Сашка слышишь?

– Слышу классно, но не вижу.

Вот такая вот фигня,

ничего не вижу я.

И вот тут мне страшно стало

Я ослеп? Пиши – «пропало».

Мир погас, настала Тьма

Я не видел ни хрена…

Участковый педиатр.

Мама рядом. Папа матом,

кроет тихо кирпичи,

что кидали «мальчиши».

– Вроде, как отёка нет,

свет включите, видишь?

– Нет.

– Это, плохо. А на солнце?

Хоть чуть-чуть, светло в оконце?

– Всё вокруг темным-темно.

– Что же делать? О– хо– хо.

День за днём идут врачи.

Смотрят, ищут – сто причин.

Может так, а может эдак.

Не поможет, будем это,

верить и не унывать!

Да. Ага. Легко сказать.

Очевидной нет причины

для унынья и кручины.

В темноте проходят дни,

две недели позади.

Хорошо! Теперь я слышу

телевизор. Жаль не вижу.

Ни мультяшек, ни футбол.

Махарадзе крикнул – Гол!

от Тбилисского «Динамо»,

«Пахтакору», в угол прямо.

Раньше с папкой я смотрел,

думал я, что я «болел».

Вот теперь болею я.

Уши – лучшие друзья.

Для друзей, теперь я лишний.

Все заходят – дарят книжки!?

Знают, я люблю читать,

только, надо ж, понимать…

Отобрали б лучше уши,

я люблю читать, не слушать.

Дайте зрение в глазах!

Есть там кто, на небесах?

Снова Доктор шепчет с мамой:

– Ну, не надо. Что за драма.

Ведь живут и полноценно,

как-то люди, несомненно.

Брайль в помощь есть у нас.

Сможет он читать у вас.

Способ читки пальцевой,

что уж тут. Зато живой.

Все привыкнут несомненно.

Образуется, наверно.

Правда, в школу не ходок.

Вот в спецкласс, через годок.

По программе облегчённой.

Ну, какой с него учёный.

Приспособится на раз

он же не один у Вас?

– Не один – вздохнула мама.

– Я всё слышу! Вы не правы!

Вы не доктор Айболит!

Что под деревом сидит.

С мамой я к нему поеду,

он излечит. Исцелит.

Брайль вовсе не давался,

я отчаянно ругался.

Просто стал невыносим,

плакал, даже, голосил.

Я забычился упёрто:

– Мамочка, пора мне форму,

в Детском мире покупать

и в линеечку тетрадь.

Не суди меня, постой,

не ряди, читатель мой.

Просто ты закрой глаза,

проживи так полчаса.

В абсолютно тёмной мгле.

В абсолютно мглистой тьме.

Без надежд на возвращенье.

Без желанья. Без стремленья.

Я смирился. Мама тоже.

Папа стал добрей. Не строже.

Даже пребывал шутить,

Му (ж) икальный слух хвалить.

А над «нюфом», скажем прямо,

хохотали я и мама.

День за днём опять проходит

Брайль в пальцы не заходит.

Мозг не может увязать,

как пупырышки читать.

День я бился. День я злился.

Если б мог, то я б молился.

Нет таланта у меня,

быть слепым – не вижу я.

Двадцать пятого числа,

поднял свет в окно меня.

От него я отмахнулся,

на подушке отвернулся.

Одеяло скомкал в хвост

и зарыл поглубже нос…

Как ошпаренный вскочил:

– Мама! – и глаза открыл.

Резкий свет слепил меня

с глаз сползала пелена.

Сквозь слезу и дрожь ресниц

проявился контур лиц.

Вижу мамины глаза,

в них испуг и слёз роса.

Вижу папину щетину

и отдельно волоса.

Мир вернулся, улыбнулся

заиграл и ухмыльнулся.

И сестрёнка – егоза,

улыбалась мне в глаза.

Я бахвалиться не буду,

но врачи сказали: – Чудо!

Без реакции на свет,

шансов и в помине нет.

Медицинский феномен!

Непонятно, как прозрел?

Просто взрослым не понять:

Очень я любил читать.

29.06.2022

Новый год
(Норильск – Талнах. 1977 год)

От аглофабрики ЗИСок

буравил под собой снежок.

– Пурга не в шутку разыгралась!

Давай! Толкай!!! Ещё разок!!!

Кричал в окошко наш водитель.

– Дядь Коля, может лучше выйти?

– Сиди уже! Твою же мать!

Мою не надо маму звать,

она с сестрой Натулькой дома,

и к новогодью всё готово.

Там стол накрыт. Волшебный стол.

Там ёлка вбита прямо в пол.

Закрыта крестовина ватой.

В гирляндах праздничных от папы.

Он красил сам и сам паял,

умелей я, средь пап, не знал.

На стёклах наших трафареты.

В пейзажи зимние одеты.

От вкусностей ломится стол.

А я голодный в ночь ушёл.

В автобусе полно конфет,

урчит живот, я ел в обед.

Урчит автобус на морозе

Рычит водитель, ветер сносит,

отборный мат. При мне ж нельзя?

– Сиди уже!!! – Заткнулся я.

Чего здесь делаю, не знаю.

Моя бабулечка родная

на Аглофабрике рулит.

Союзом всем руководит.

Нет, не Советским. Профсоюзом

И вот я здесь. С голодным пузом.

Сижу среди пурги, метели,

уже б толкали, в самом деле.

Бодал автобус Дед Мороз

Фальшивый. Честен только нос

его мяснючий и краснючий,

могли найти кого получше.

Снегурка старше раза в два,

но озорна и весела.

Григорьевна за всеми бдит,

толкает тоже и сопит.

Григорьевна – моя бабуля.

Мы тёзки с ней. Моя мамуля,

когда беременна была,

она всё девочку ждала.

А вот не ждали? Я родился.

И Александром приключился.

Но, я отвлёкся, Новый год.

Рычит движок, покрышки рвёт.

Вдруг сбоку «Кировец» зашёл.

Не видит? Ой, не хорошо…

Просвет, в пурге, вдруг появился,

и «Кировец» остановился.

Он зацепил нас на буксир,

и до Талнаха дотащил.

Под Новый год случается,

«рычания» сбываются.

– Ты ж Октябрёнок, первоклассник,

ну помоги устроить праздник.

Раз «Ёлку» мы не провели,

актированы были дни.

Как в Новый год и без подарка,

Сашок, тебе детей не жалко?

– А я при чём?

– Ну, как же, вот!

Ты будешь главный, – «Новый Год»!

Глаза бабули засияли

с ней не прокатят «трали-вали».

Она ведь старшая в семье.

И взгляд сочувственный вполне,

поймал я от моей мамули.

Мы не перечили бабуле.

– А мы по-быстрому?

– А то!

К курантам будем! Быстро. Всё.

Куранты били час назад,

не светит, видно, путь назад.

Мы от квартиры до квартиры

снега по пояс бороздили.

Мешок пустел, мы шли в автобус,

грузились, надо дальше топать.

За этажами этажи

за малышами малыши.

С мороза шумный Дед Мороз!

Снегурочка, как паровоз!

Бабуля вносит холм конфет.

Я следом. Я тут на десерт.

Мне надо благопожелать,

подарки детям отдавать.

Тому игру, тому машинку,

и чтоб запечатлеть картинку,

на память фотка. Как отчёт,

бабуля к делу подошьёт.

Я ж первоклассник, понимаю.

Лицо для фотки «улыбаю»

Со всеми чокается Дед,

а спискам окончанья нет.

Квартиры, детки, этажи.

Мы профсоюзные мужи,

исполним волю коллектива,

всё партия за нас решила.

Хоть, беспартийный я бесспорно.

Но «Октябрёнок» – это гордо!

А значит, должен всё стерпеть

и голод свой преодолеть.

Ещё, преодолеть усталость.

И, что подарков не досталось.

Ведь в списке не было меня.

Хоть я, бабулина родня.

Мы в шесть утра пришли домой

Я с ног валился, чуть живой.

Уже совсем не до еды.

Мне б только лечь, мне б только сны…

– Сашулька, фоточку на память!

Ну фотку, надо бы оставить.

Я в Профсоюзы ни ногой!

Ваш Новый, Семьдесят седьмой!

20.07.2022

Дуэль
(У Школы №5. Норильск 1977 год)

Наташу за спину убрал

и школьный складничок достал.

Четыре сантиметра стали:

– Давай, вали, пока не дали.

Иди-ка, дядя, куда шёл,

а то, ещё, пырну ножом.

Смешной мой «Школьник»

против «Белки»,

нелепо выглядел и мелко.

Я ни секунды не боялся,

я за подружку волновался.

Что на уме у мужика,

ведь не похож на маньяка.

Шалишь, без боя я не сдамся,

но липкий страх ко мне подкрался.

Мы в школу через десять дней,

с подружкой преданной моей,

пойдём уже не в первый раз,

Мы всё познали. Новый класс.

Ну, разлучили нас на лето,

родители. Бабули где-то,

живут на разных берегах,

на солнечных материках.

Бубули – мамы мам – святое!

Мы их визитом удостоим.

Недельку восхищают внуки,

а после сам. В тоске и скуке.

Уже: – «Чего ты расшумелся»,

потом: – «без дела, что расселся»,

ну, мусор там и магазин,

хоть трижды внук – исход один.

Быт заедает и рутина,

родители бросают сына,

с бабулями, одной – второй,

и убегают в отпуск свой.

Им хорошо, ведь с них не спросят,

ведь даже мусор не выносят.

В Москву они меня не взяли,

хотя, сестру не оставляли.

Ну ладно. Был сердит на них.

Зато, за лето столько книг

я прочитал о том, об этом,

ведь я дружил с библиотекой.

Там, кстати, был читальный зал.

Я из него не вылезал.

Потом родители вернулись

и мы из отпуска свернулись.

Летели в самолёте ИЛ,

надёжный очень винтокрыл.

Вот там мне повезло немножко,

мне разрешили у окошка.

Земля под нами как летит,

как вдруг остановился винт.

Его пытались запускать,

в полёте, начал он «чихать»,

Отец сходил к самим пилотам,

вообще он спец по самолётам,

мой папка в армии служил,

он «бортмеханик», говорил.

Вернулся, улыбнулся:

– Сложно.

На трёх движках добраться можно.

Ведь восемнадцатый ИЛок

и на одном добраться б смог.

Сестрёнку с мамой успокоил.

Как вышел винт второй из строя.

Вот это вовсе не смешно,

– Нам грохнуться не суждено.

Полно невинных тут детей,

а Боженька – он не злодей.

Даст ангелов своих нам в помощь.

Чтоб дотянуть к аэродрому.

Я папке верил, не дурак,

сказал «нормально», будет так.

На двух движках мы долетели

и приземлились в Алыкеле.

Но мама, всё-таки, боялась,

уже в автобусе призналась.

Болтали от души с Наташей,

она чуть вскрикивала даже.

– Что? Испугалась за меня?

Не дрейфь, Наташка, вот он я!

Мы к пятой школе подошли,

наговориться не могли.

«Пятёрка» – это наша школа.

Наш рядом двор и тут мы дома.

У школы на углу стоим,

нас в окна видно, говорим.

Чтоб было мамкам нас видать

и, если что, домой загнать.

Мужчина мимо нас прошёл,

остановился, нас нашёл,

его недобрый, пьяный взгляд.

Он улыбнулся, будто рад.

Как будто он знакомых встретил:

– А что без мамок? Поздно дети.

Уже двадцать один, ноль-ноль.

Вам сколько? Не пора домой?

– Мы здесь живём, вот наши окна.

Мы только встретились сегодня.

Идите, дяденька домой,

мы переходим во второй.

А если станем вдруг нужны,

из окон мамам мы видны.

– Ты что, не понял? Мамин сын.

Давай домой. Ступай один.

А с девочкой останусь я.

Мы станем лучшие друзья.

Как имя у прекрасной леди?

– Заканчивайте шутки эти,

какие, «взрослые друзья»?

Так не бывает. Так нельзя.

На улице совсем пустынно,

нет ни прохожих, ни машины.

И мамы к окнам не подходят,

их, что детишки не заботят?

Пока я думал и гадал,

«знакомец новый» нож достал.

И лезвие откинул туго,

и улыбался, как-то, глупо.

Мы «Белкой» в ножички играли,

ей землю на куски пластали.

Но человеку угрожать?..

Боюсь, не сможем убежать.

Наташа вдруг оторопела

и честно, даже побелела.

В её глазах стоял испуг.

А я вперёд подался вдруг,

Наташу за спину убрал

и школьный складничок достал…

…шалишь, без боя я не сдамся,

но липкий страх ко мне подкрался.

Наташка за спиной стоит,

я чую, чувствую, дрожит.

Я руку выставил с ножом,

он повернулся и… пошёл,

как будто понял, что ему

не очень хочется в тюрьму.

Не мог меня он испугаться,

я мелкий, с ним не мог подраться.

Я от обиды задрожал,

он просто так со мной играл?

Решил проверить на испуг?

А он остановился вдруг:

– Малой! – вдруг громко прокричал,

Красава, парень! Не зассал!

Но, всё ж, домой веди подружку.

Немедля… Поздно. Потому, что!

Обида кровь мою взвинтила,

но тут же, просто отпустило:

– Пойдём, Наташ, он прав, пора.

Нарваться можно, почём зря.

Наташа, что ты? Что с тобой?

– Спасибо, Сашка. Ты такой…!

– Я ни-ка-кой. Жуть как боялся…

– Но он серьёзней испугался.

Я всё увидела в глазах,

в них удивление и страх.

Наверно. Всё-таки. Маньяк.

А если нет. Тогда Дурак.

06.08.2022

Выстрел
(Берег озера «Мелкое». Таймыр 1977 год)

Огнём скулу мне обожгло

и завалившись «на крыло»,

я ноги в небо запрокинул,

на землю пал, ударив спину.

Под правым глазом боль саднила

и что-то тёплое залило

мою небритую щеку.

Мне восемь, бриться не могу.

В мгновенье подскочил отец,

но, оттолкнув его, малец,

ну, в смысле, я с земли поднялся

и с места, «спринтером», сорвался…

– Да, ладно Борь, не надо спорить.

Племяш малой, вот станет боле…

Хотя бы, годиков на пять,

сейчас ружьё не удержать.

– Брательник. Что ж ты за «зараза»

Не промахнулся он ни разу.

Ходили на Богдашке в «ТИР»,

я пострелял, ему купил

десяток выстрелов с воздушки.

– Воздушки – это, Борь, игрушки.

А тут двустволка, вертикалка.

Ты не подумай, мне не жалко.

Он ложе не упрёт в плечо,

ручонки коротки ещё.

Длинны руки ему не хватит

а там отдача, Боря…

– Хватит!

Ты дробь не ставь, поставь мелкашку.

Отдача легче. Сможет Сашка.

Вот, Костя, с места не сойти,

он десять бьёт из десяти.

– Там, в Тире ветра нет в помине,

Ствол на упоре! Это ж, в Тире!

И расстояние смешное,

попал? Красавец, я не спорю.

А ты, братишка, заводной,

но в споре, Борька, ты дурной.

Ему ружья не удержать!!!

Ну как, не можешь ты понять?!

Я молча слушал. Я не лез.

Отец сопел. В карман полез,

достал крутой швейцарский нож:

– Не попадёт, так заберёшь.

Слышь, Костя, ты ж такой хотел.

Коль промахнётся мой пострел…

Цель – донышко пивной бутылки.

За сто шагов лежит в развилке

тропинок двух, на берегу.

Я постараюсь. Я смогу.

Курок взведён. Патрон заряжен.

Я преисполнен и отважен.

Отец мне в руки дал ружьё…

«Ух, нифига. Ну ё, моё…»

Чуть не коснулся пятой точкой,

но устоял, но тяжко очень,

ружьё такое удержать

а как прицелиться, стрелять?

Допустим, вверх рывком смогу,

а удержать? Не попаду.

Так, Сашка, думай, не спеши.

Поднять, прицелиться… увы.

И в спину мне смешок раздался,

то Дядя Костя улыбался.

Доволен, слышно, был собой:

– Проспорил, Боря?

– Молча стой.

Ну, что ты мнёшься, шпингалет?

Давай, прицелься и привет.

Ствол выше, ровно опуская

на выдохе, курок спуская,

чуть в мушке донышко сверкнуло,

ружьё в руках моих скакнуло.

Огнём скулу мне обожгло

и завалившись «на крыло»,

я ноги в небо запрокинул,

на землю пал, ударив спину.

Под правым глазом боль саднила

и, что-то тёплое залило.

Мою небритую щеку,

мне восемь, бриться не могу.

В мгновенье подскочил отец,

но, оттолкнув его, малец.

Ну, в смысле, я с земли поднялся

и с места, «спринтером» сорвался.

К мишени мчался со всех ног,

я должен видеть. Смог, не смог?

И дно «убитой мной бутылки»

насквозь пробито. Половинки,

осколки тёмного стекла,

в упор «смотрели» на меня.

Ладонью ссадину прижал.

Я ликовал. Ведь, я попал.

И я истошно закричал:

– Попал, смотрите, я попал!!!

Отец залил мне рану водкой.

Для дезинфекции. Сноровка.

Подул, как мама, на меня.

Ну, пощипало, чуть. Фигня!

Смотрел мой дядька с уваженьем.

А папка, «чудное мгновенье»,

мне ножик дал швейцарский свой;

– Держи. По праву. Это твой.

Не осрамился, «спиногрыз».

Отец шутил. А я завис.

Был это первый выстрел мой.

Не из «воздушки».

«Боевой».

01.08.2022