Текст книги "Прощай, Америка!"

Это очень естественное в данной ситуации желание.

Лукаш, не переставая стонать, перевернулся на спину, оглянулся.

Возле их машины возились двое. Один открыл багажник и что-то делал с телом генерала. Лукашу показалось, что слышен треск разрезаемой пленки и мешка для трупов. Второй вытащил из салона сумки генерала, поднял их над головой и показал тому нападавшему, что стоял над Лукашем. Видимо, тот был главным.

– Это все вещи Колоухина? – спросил, наклонившись, человек в «балаклаве».

– Что? – не сразу разобрал Лукаш.

– Было только две сумки? – нападавший пнул Лукаша ногой в бок.

– Две! – выдохнул Лукаш. – Две… Синяя и серая – не его… не генерала… моя и…

– Только две?

– Только две…

– Ноутбук?

– В большой… в большой сумке…

– Посмотри! – приказал старший напарнику.

Тот поставил меньшую сумку на крышу джипа, открыл большую, заглянул вовнутрь.

– Тут! – крикнул он старшему.

– Уходим, – сказал старший. – Что с телом?

– Это он, – третий нападавший захлопнул багажник. – Генерал Колоухин.

Из-за угла выехала машина, светлый фургон с открытыми задними дверцами.

Забросив сумки в машину, нападавшие вскочили вовнутрь. Фургон взревел мотором и скрылся за поворотом.

– Вот ведь… – пробормотал Лукаш и попытался встать. – Твою мать…

Асфальт под ногами качался. Перед глазами плавали клочья черного тумана.

– Стоять! – приказал себе Лукаш. – Стоять!

По левой руке текла кровь, капли падали с кончиков пальцев. Кап-кап-кап… Лукаш посмотрел на темные пятна под ногами, осторожно переступил через них.

Открылась дверца в джипе, и на дорогу медленно выбрался Джонни. Сел, прислонившись спиной к колесу.

– И это… – начал Джонни, но губы подчинялись ему слабо, пришлось сделать паузу.

– Что – это? – спросил Лукаш и сел рядом с федералом.

Посмотрел на пропитавшуюся кровью повязку, положил на рану ладонь правой руки.

– И это – в Зеленой Зоне… – выговорил, наконец, Джонни. – И ведь нас ждали… Нас, а не кого другого…

– Не находишь, что это была плохая идея? – спросил Лукаш.

– Поджидать нас?

– Дурак? Брать с собой тело Колоухина…

– Так оно им… им оно и не нужно… – с трудом произнес Джонни. – Так, глянули… Им вещи нужны были… комп…

– Это да… – согласился Лукаш. – А звонить по телефону – это очень плохая идея… Совсем-совсем плохая.

Кровь сочилась между пальцами его правой руки. Надо бы перевязать…

– Интересно, кто это был? – сказал Лукаш. – Ваши? Цээру? Аэнбэ? Говорили по-американски. Даже друг с другом…

– Сам ты… аэнбэ… – Джонни поднес к своему лицу руки, посмотрел на дрожащие пальцы. – Ты, видать, здорово приложился… не расслышал. Хотя… ты и сам с акцентом говоришь…

– До тебя не жаловались…

– С акцентом, с акцентом, – Джонни уронил руки на колени ладонями вниз – скрюченные пальцы подергивались, скребли по ткани брюк, будто кисти пытались куда-то уползти, не обращая внимания на хозяина… или утащить его куда в темноту, подальше от опасного места. – И эти парни тоже говорили с акцентом. Думали, что чисто, а на самом деле… Арабы. На слух – легкий арабский акцент. Может, даже зона Персидского залива… Не уловил?

– Нет.

– А я… у меня была специализация – арабский язык, – Джонни полез в карман пиджака. – У них – очень характерный акцент… Слушай, Лукаш, у тебя мобильник работает?

– Не знаю, – сказал Лукаш.

– Ладно, я со своего… – Джонни с трудом достал телефон из внутреннего кармана. – Куда позвоним – в полицию или в «Скорую»? Или твоему Петровичу?

– В жопу моего Петровича, звони в полицию… – Лукаш закрыл глаза и почувствовал, что проваливается куда-то в темноту.

Ему показалось, что прошло не больше секунды, ну двух. Вот он прикрыл глаза, а вот волна резкого запаха вырывает его из забытья. Лукаш открыл глаза и обнаружил, что на улице – людно. Справа мигают фонари полицейской машины, слева – «Скорой помощи», над Лукашом склонился врач и держит в руках шприц.

– Сейчас мы отвезем вас в госпиталь, – сказал врач. – Руку я перевязал, ввел обезболивающее…

– Джонни… – Лукаш оглянулся по сторонам.

– Уже в машине, – успокоил Лукаша врач.

– А покойник?

– И покойник тоже, – врач выпрямился. – Это нападавшие его?..

– Ага, убили, потом засунули в пакет… Это я его, – сказал Лукаш и встал. Попытался встать. Ноги отказывались держать его тело.

– Да? – удивился врач. – Я помогу вам сесть в машину.

– Мои вещи, пожалуйста, захватите… – Лукаш сунул руку в карман и достал купюру. – Там моя сумка… потом винтовка, завернутая в тряпку, «кольт» под водительским сиденьем… и еще пистолет во-он там… возле бордюра… – поднимите, пожалуйста… это очень важно… из него подстрелили меня и генерала…

– Полиция разберется, – сказал врач, но купюру принял и спрятал в карман.

– Полиция – она такая… – согласился Лукаш. – Она… она разберется…

Что-то случилось со зрением Лукаша – мир вокруг расплылся и потек, превращаясь в багровый водоворот.

– А я сейчас упаду, – сказал Лукаш. – Честное…

…Руки онемели, их слишком крепко прикрутили к спинке стула. Да и стул очень жесткий, не прошло и пяти минут контакта с его сиденьем, а задница Лукаша уже почти совсем онемела. Странно, что Лукаша волнует это. Дискомфорт седалища должен был совсем потеряться на фоне предстоящего расстрела, но ведь поди ж ты…

Может, попросить, чтобы расстреляли стоя? Какая им разница? Им нужно расстрелять одного неверного, а сидя или стоя… Хотя да, Лукашу доводилось видеть хронику, как янки во Вторую мировую в Италии изловили боевых пловцов и, без суда и следствия, вот так и расстреливали, сидя. И получалось очень зрелищно. Убитый не падал, уходя из кадра, а позволял зрителям полностью насладиться всеми деталями казни.

Пуля бьет человека в грудь, он дергается всем телом назад, но стул стоит устойчиво, руки привязаны крепко… Видно даже выражение лица у покойника… При очень большом желании особо изысканные эстеты могут покадрово наблюдать, как ожидание на лицах итальянских боевых пловцов сменяется гримасой боли, а потом смерть фиксирует агонию… смерть и киноаппарат.

Вот и Лукаш умрет показательно.

Нет, в чем-то эти ребята с автоматами правы… Даже тот мужик, похожий на чиновника среднего звена, тоже прав, Лукаш заслужил смерти. Но тем более обидно умирать не за десяток ученых, которых Лукаш с группой настиг и уничтожил в лаборатории, а потому, что ты неверный и просто европеец, подвернувшийся под руку.

Вот сейчас мужик в запыленном двубортном костюме и шляпе закончит разговор по телефону, спрячет мобильник в карман, аккуратно смахнув с него песок, принесенный ветром, и отдаст команду стрелкам.

Сколько раз Лукаш уже прошел через это? Тысячу раз? Все уже знает с точностью до минуты, успел пересчитать и помнит, сколько пуговиц на пиджаке чиновника, сколько гильз лежит возле машины – четыре – заметил, что из-за дома выглядывают дети, двое мальчишек, и ждут, когда же, наконец, будет стрельба.

Лукаш все помнит и должен бы знать, даже во сне, что останется жив, что пули его пощадят, обязан помнить, ведь помнит же, что переводчик раз за разом вытирает лицо носовым платком, а над телом убитого оператора вьется двенадцать мух… Сколько мух и про носовой платок помнит, а то, что выживет – нет, никак не может запомнить. И каждый раз – тысячу? – вначале искренне надеется, что расстрел отменят, а потом, когда следует команда «Огонь!», успевает испугаться. Так испугаться, что сердце замирает… замирает… и пропускает мимо себя пулю…

…И, проснувшись, Лукаш, как всегда, пытается перевести дыхание и унять колотящееся сердце. Каждый раз.

Вот как сейчас.

– Черт! – Лукаш попытался встать, но не смог – сил не было.

Лукаш открыл глаза – потолок. Белый, дырчатый. Лампа и пожарный датчик. Глаза закрылись сами собой.

– А у меня – сотрясение мозга, прикинь, – сказал Джонни откуда-то справа.

– Кто бы мог подумать и заподозрить… – ответил Лукаш и удивился, что гадость удалось сказать только шепотом.

– Пытаешься меня оскорбить, – даже с некоторым удовлетворением констатировал Джонни.

– А еще недавно ты говорить не мог, – не открывая глаз, сказал Лукаш. – Блевал себе потихоньку. Молча блевал. Ключевое слово – молча, заметь.

– Жестокие вы люди, русские, – Джонни вздохнул.

– У нас даже медведи больше не ходят по улицам, – сказал Лукаш. – Все спились к свиньям собачьим. Рашен водка, ничего не попишешь… Завтра зайди в гости, я тебе стакан водки налью. И дам на балалайке поиграть. Это как банджо, только не круглое, а треугольное, и не четыре струны, а три… Хочешь водки?

– Мне нельзя, – снова вздохнул Джонни, на этот раз, кажется, искренне. – Врач сказал – нельзя и все тут. Может начаться отек мозга…

– Отек чего? – спросил Лукаш.

– Мозга, Майкл, мозга. У меня теперь доказательство есть – фотография, официальная притом. Мой мозг и все такое. Такой забавный…

– Рад за тебя, – Лукаш открыл глаза, поднял руку и посмотрел на пальцы.

Пять пальцев на правой руке – зрение работает, слава богу. На левой… Левую руку Лукаш поднять не смог.

– Не дергайся, Майкл, – посоветовал Джонни. – Доктор сказал, что ничего особо страшного у тебя нет, но принимая во внимание твои старые раны… Оказывается, ты не врал про дырку у сердца. Расскажу своим – удивятся. Все же были уверены, что ты врешь.

– Не вру.

– Теперь и я вижу – не врешь. А меня полицейский уже опросил, – Джонни спохватился, что упустил самое важное. – Не так, чтобы очень тщательно, но более-менее подробно. Про генерала спросил, про то, что у нас забрали… Мы на колючку налетели, не знаю, как называется она на самом деле, из полицейских спецсредств. Такая фигня с шипами, которую поперек дороги раскладывают, чтобы машину остановить…

– Я понял, – сказал Лукаш. – Это я понял. Я не понимаю, чего мне так хреново… Вроде ничего такого со мной не случилось… кроме ранения. А встать не могу…

– Тебе вкатили литра три какой-то химии через капельницу, потом несколько уколов. Чистили рану, там у тебя куча всякого хлама в канале была, из одежды пуля затащила. Еще ты рану разбередил во время нападения, потерял сколько-то там крови… В общем, тебя могут оставить на пару-тройку дней в госпитале как иностранца, а меня выпрут сегодня же утром. Мест нет в госпитале. Сегодня был такой наплыв пациентов…

– Я поеду в отель, – сказал Лукаш. – Вот полежу немного, приду в себя и поеду. Вещи мои…

– Вещи твои вот тут, возле топчана, – пояснил Джонни. – Врач со «Скорой» лично их сюда принес и сложил. Даже винтовку в одеяле. Ты здорово умеешь договариваться с людьми. Только с генералом не договорился. А так…

– Сто евро, – сказал Лукаш. – Берешь сто евро, даешь их врачу со «Скорой» и просишь нарушить закон. А генералу я сто евро не предложил… такая досада…

Штора возле кровати отодвинулась в сторону, зазвенев кольцами.

– Вполне приемлемое состояние, – провозгласил кто-то голосом Петровича. – Одним куском, даже не очень помятый…

Петровичу что-то ответил врач, но Петрович сказал, что русские сами знают, как их лечить. И вообще, потакать симулянтам – погубить медицину. У вас что, доктор, нечем заняться? Вот и займитесь, доктор, не вводите в соблазн рукоприкладства.

Доктор обиделся и ушел.

– А говорят, что я не умею идти на компромиссы, – сказал Петрович.

– Ты умеешь, Петрович, просто не хочешь. Ведь не хочешь?

– А зачем? – осведомился Петрович. – Им нужно, они пусть и суетятся.

– Мне деньги за генерала положены? – вмешался Джонни. – Не так… Мне положены деньги за генерала!

– Ты что полицейскому сказал? – сердито спросил Петрович. – Кто убил генерала?

– Майкл… Вернее, я-то ведь не видел, валялся за дверью, но Майкл сказал, что…

– Вот Майклу деньги за Колоухина и полагаются. Я уточнил – полтинник, как с куста… А ты здесь при чем, прислужник мирового империализма?

– Я жизнью рисковал! – возмутился Джонни. – Я…

– И что? Развели лоха… Обманули дурака на четыре кулака… – Петрович показал Джонни свой огромный кулак.

Было понятно, что хотел он продемонстрировать фигу, но сдержался. Мало ли, как поймет американец этот жест? В Японии, говорят, таким жестом гулящие бабы к себе клиентов зазывали.

– Вставай! – скомандовал Петрович Лукашу. – С вещами – на выход.

– Я тебе уже говорил, что шутки у тебя казарменные? – спросил Лукаш, пытаясь встать с кровати.

– Говорил, – кивнул Петрович и поддержал Лукаша за спину. – И что?

– Ничего. Просто хочу, чтобы ты знал. И еще, чтобы ты знал, что сука ты непотребная, и я тебя ненавижу… – Лукаш встал.

– Господи… – простонал Петрович. – Как же я теперь жить-то буду? С таким-то клеймом… Может, сразу в окно прыгнуть?

– Тут второй этаж, – желчным голосом сообщил Джонни. – Только асфальт попортите. Поднимитесь на крышу и оттуда.

– Это кто? – спросил Петрович.

– Джон Стокер, федеральный служащий, – пояснил Лукаш.

– Вот передай ему, чтобы он федерально служил и не лез под горячую руку представителю четвертой власти. Дольше прослужит. Федераст хренов. Педерал. А ты, Мишка, сам идти сможешь?

– Не знаю… – честно признался Лукаш. – Стремно как-то… Пол вроде покачивается.

– Черт-черт-черт… – пробормотал Петрович.

Он, конечно, мог нести и Лукаша, и его вещи, и даже Джона Стокера, федерального служащего, если понадобится… Но то – если понадобится.

Из-за шторы появился санитар с креслом на колесах.

– Доктор велел вывезти.

– Ты смотри, доктор, а порядочный! – восхитился Петрович и усадил Лукаша в кресло.

Потом пристроил у него между ног винтовку, завернутую в одеяло, сам подхватил сумку.

– Слышь, федеральный служащий, – Петрович, наконец, посмотрел на Джонни. – Тебя подвезти или останешься здесь? Я могу поговорить с врачом, все равно место освобождается.

– Лучше я с вами, – Джонни встал с топчана, на котором лежал. – Потихоньку… Я живу…

– Знаю я, где ты живешь, – отмахнулся Петрович. – Следуй за нами. Отстанешь – ждать не будем.

– А ведь большой души человек… – сказал Лукаш, и санитар повез его к выходу.

Все кровати были заполнены, люди лежали в коридоре, на каталках, на носилках и просто на полу. Слышались стоны, кто-то кричал, захлебываясь и подвывая.

Резко пахло медикаментами и кровью.

– Что тут было? – спросил Лукаш, оглянувшись на Петровича.

– Небольшой погром, – ответил Петрович. – Совсем небольшой… Есть информация о шести с лишним сотнях пострадавших и госпитализированных… И почти сотне погибших.

– Кого громили?

– Большей частью – китайцев. И горело больше всего в Чайна-тауне. Вот ты можешь мне объяснить, какого хрена нужно было громить именно китайцев? – Петрович вздохнул. – Почему не евреев, например. Или латиносов…

– Или афроамериканцев… – сказал Лукаш.

Санитар, толкавший кресло, хмыкнул.

– Что я сказал смешного? – осведомился Лукаш.

– Он имеет в виду, что афроамериканцы как раз и громили. Ты не забыл, что в Вашингтоне более пятидесяти процентов населения – черномазые? Толпа негров разносила Чайна-таун. Заодно досталось и японской компенсационной комиссии. Понесла их нелегкая на улицу с фотоаппаратами, – Петрович поцокал языком. – Нет, они-то были уверены, что если бьют китайцев, то чего опасаться японцам? Как можно спутать сына Ямато с порождением Поднебесной? Только слепой может ошибиться…

В вестибюле тоже было людно. Раненых, правда, почти не было, зато было десятка полтора солдат из миротворческого корпуса, в голубых касках. Итальянцы. Их начальник, лейтенант, что-то оживленно трещал на ухо дежурной медсестре, двое солдат под присмотром сержанта устанавливали напротив стеклянной двери пулемет, остальные столпились возле кофейных автоматов.

Пахло кофе и амуницией.

Санитар остановил кресло перед самой дверью.

– А дальше – своими ножками, – сказал Петрович. – Я понесу твою сумку и твою железяку, а ты пойдешь под ручку с Джонни… Должна же быть с него хоть какая-то польза…

– Я все слышу, – слабым голосом произнес Джонни. – Слышу и запоминаю. И когда-нибудь наши пути пересекутся…

– И двоим нам будет тесно в одном городе, – закончил за него Петрович.

– Если я понимаю ситуацию правильно, – сказал Лукаш, – то со дня на день в этом городе тесно станет всем. И кто-то может попытаться расчистить для себя местечко… Нет?

– И тот, кто останется в живых, позавидует мертвым, – зловещим голосом продекламировал Петрович.

Пока они везли Джонни к его дому, Петрович молча дремал на переднем сиденье. Даже когда машину останавливали патрульные, переговоры с ним вел Николаша, сидевший за рулем. Документы у Петровича и его людей всегда были самые внушительные, настолько внушительные, что даже вздрюченные чрезвычайным положением полицейские и солдаты, увидев бумаги, молча кивали и отходили в сторону.

Лукаш притих на заднем сиденье, за водителем, и старался не заснуть. Изо всех сил старался, хватит с него на сегодня расстрелов и ожидания смерти. Хватит. Ну, пожалуйста, хватит…

Джонни попытался затеять разговор, но никто не отреагировал на его жалобы и требования поделить полагающиеся за Колоухина деньги поровну. Джонни выматерился по-английски и затих.

«Он сегодня тоже здорово вымотался, – с сочувствием подумал Лукаш. – И его сегодня могли убить. Подошел бы мужчинка с «кольтом» к лежащему федералу и всадил бы одиннадцатимиллиметровую полуоболочечную пулю в лоб. Джонни так и не пришел бы в себя… Или пришел бы, смог увидеть, как палец генеральского помощника жмет на спуск и даже, может быть, смог бы рассмотреть, как пуля вылетает из ствола.

И за что ему все это грозило? За жалованье федерального служащего? За копейки, которые он умудряется заработать, постоянно изобретая какие-то махинации. Петрович выяснял – плавает Джонни в этом смысле мелко. Там сотня евро, там полсотни…»

– Ладно, – сказал Джонни, когда машина остановилась возле двухэтажного здания у самой границы Зеленой Зоны. – Спасибо, что подвезли.

Уже выбравшись из машины, он остановился, словно хотел что-то сказать Лукашу, но передумал, махнул рукой и пошел к дому.

– Как ты, Миша? – спросил Петрович, когда дверь за Джонни закрылась и машина медленно тронулась с места.

Спросил обычным голосом – тихим и мягким. Без хамского куража и надрыва.

– Нормально, – ответил Лукаш. – Рука почти не болит. Врач рану почистил и что-то вкатил в вену. Джонни говорил – литра три…

– Я не о ране, – Петрович повернулся на кресле, положил локоть левой руки на спинку. – Как ты сам?

– Не знаю. Наверное, тоже нормально. Подумаешь, убил еще одного… – Лукаш вдруг понял, что у него дрожат губы, будто еще секунда – и убивец на государевой службе Михаил Лукаш разревется, размазывая слезы и сопли по лицу, хлюпая носом и захлебываясь жалостью к самому себе. – Все нормально…

– Николаша, выйди, – скомандовал Петрович. – Останови машину под деревьями и пойди погуляй.

Николаша остановил машину и молча вышел.

– Я могу отправить тебя домой, – сказал Петрович тихо. – Собственно, даже обязан… Свою работу ты выполнил. Выполнил на отлично. Мне рекомендовали тебя вывести из игры сразу, как только ты… Врачи там что-то говорили по этому поводу. Ну и положен тебе отпуск… на восстановление.

Лукаш невесело улыбнулся.

– Поедешь в тихое место, куда-нибудь в Подмосковье… Или в Карелию. Можно даже в Финляндию, если захочешь. Выспишься, придешь в себя, а потом…

– На списание? – спросил с улыбкой Лукаш. – На пенсию?

– А что тут плохого? С сохранением оклада. Я бы все бросил и ушел, честное слово… – Петрович попытался изобразить на лице восторг по поводу такого завершения своей карьеры, но получилось у него не слишком хорошо. – Сейчас поедем в наш офис, тебя глянет Капрельянц, перевяжет, подберет приятный коктейль из спецсредств… Выспишься, а завтра…

– В отель, – сказал Лукаш.

– Что? – не понял Петрович. Или сделал вид, что не понял.

– Поехали в отель, – Лукаш потер ладонью лоб. – Ты же сука жестокая, урод непробиваемый… забыл? Какого черта тебе возиться с подраненным подчиненным… С подчиненным подраненным… Не выходи из образа, Петрович. И не делай из меня идиота, очень тебя прошу.

– В каком смысле – идиота?

– В прямом. Если бы ты и вправду хотел меня отправить домой на лечение и реставрацию, то все это мы бы оговорили заранее. Если меня сейчас убрать из игры…

– Какой игры? – быстро спросил Петрович.

– Из твоей, Петрович, из твоей. Из той, в которой ты меня использовал втемную, как последний гад… – Лукаш подмигнул Петровичу, тот прищурился, но взгляда не отвел. – Я грохнул генерала – отлично. Насколько я от этого в восторге – никого не волнует. Но мы с тобой оба знаем, что убрать генерала можно было чисто и спокойно, без близкого контакта и всей этой мелодрамы с самострелом.

– Это твоя идея, между прочим, в руку стрельнуть, – напомнил Петрович.

– Моя, я знаю. Но ведь можно было просто прийти туда незаметно, расположиться на опушке напротив дома, дождаться, когда Колоухин выйдет на крыльцо… Или пройти в дом ночью и, прирезав генерала, забрать все документы и файлы… Или даже самого генерала выкрасть и всласть запытать в укромном месте… под запись, чтобы остальным перебежчикам и предателям неповадно было. Не так?

– Так, – кивнул Петрович.

– Но ты выбрал самый нелепый способ. И это что-то должно значить? Должно значить и то, что все это я провернул в тот день, когда бравые американские пилоты рвали в клочья статую Свободы. И то, что ты так ласково сейчас затеял со мной разговор, проявил такую заботу и участие – тоже что-то означает. Я тебе нужен, ведь так, Петрович? Ты для меня уже что-то придумал?

– Как тебе сказать, Миша…

– Прямо и скажи, – устало произнес Лукаш. – Сейчас не можешь – отвези в отель, я там буду в центре внимания – и ранен, и человека убил… Все бросятся ко мне с расспросами, а я буду высокомерен и многозначителен… И через пару дней… или когда там будет нужно, ты меня и проинструктируешь, выдашь либретто, ознакомишь со сценарием… Так?

Петрович ничего не сказал.

– Так, Петрович, так! – Лукаш заставил себя засмеяться.

– Так, – сказал Петрович.