Текст книги "У солдата есть невеста (сборник)"

В конце Лёня собирался перейти к самой щекотливой теме: покупке нового «железа» и расширению штатов.

Пока Лёня говорил, Викентий, исполнительный директор конторы, был занят общением с легионом невидимых собеседников по телефону и «аське», но иногда все-таки отвлекался и на доклад своего подчиненного.

Выглядело это так. Викентий вдруг отворачивался от монитора и смотрел на Лёню с интересом энтомолога – будто тот, помахивая перламутровыми крыльями, секунду назад залетел в кабинет через приоткрытую форточку. При этом в как бы умных глазах Викентия как бы рождалась некая ценная мысль.

– Погоди-погоди, – переспрашивал он, – а тебе взрыв на чаеразвесочной фабрике уже в план ставили? Его не зарезала контрольная группа?

– Вы же мне сами его в план и поставили. Сказали, что контрольная группа идет в жопу.

– Нда… Ох, намажет нам с тобой Генеральный…

Все риторические пристрастия Викентия были Лёне хорошо знакомы. Начальник любил обобщать собственные решения до решений «наших», приглашать сотрудников к «широкому обсуждению» и использовать слово «зритель» в значении «народ». Поэтому викентиевское «нам с тобой» Лёню не обижало и даже не злило. Он в совершенстве освоил нехитрое офисное комильфо и вовсю использовал советскую мобилизационную лексику, которая сделала бы честь и «Поднятой целине».

– Пусть намазывает, – вздохнул Лёня. И веско прибавил:

– Лишь бы общее дело двигалось.

– Ну смотри, Леонид, – грозил ему пальцем исполнительный директор. – Все это под твою ответственность!

Если абстрагироваться от предмета их разговора (каскада ярких спецэффектов для боевика «Три креста»), можно было подумать, что два сталинских выдвиженца обсуждают досрочный пуск прокатного стана в каком-нибудь там Железнодольске.

Леня ожидал, что очередной всплеск мозговой активности Викентия будет спровоцирован его сообщением о необходимости закупки двух баснословно дорогих рендер-серверов. Но Лёня говорил и говорил, а Викентий, близоруко щурясь, только кивал, ни на секунду не отрываясь от своего монитора.

– Еще раз повторяю, – сказал Лёня с несвойственной себе твердостью. – Речь идет о вложениях в размере двухсот тысяч условных единиц. С учетом софты. Мы к этому готовы?

– Готовы, готовы, – медиумическим эхом отозвался Викентий.

Леня чувствовал, что смысл его пространных речей – мессадж, как говорили в конторе – до начальника не дошел. Что делать дальше он не знал…

С противным «дилинь» перед глазами Викентия развернулось окошко органайзера.

– Одиннадцать ноль-ноль. Встреча с Пэ, – машинально прочел тот вслух. – Лёня, кто такой «Пэ»?

– Пэ?

В селекторе на столе зашуршало и вечно усталый голос секретарши Полиньки сказал:

– Пришел господин… Победоносцев. Говорит, у вас назначено. Пускать?

– Пэ это Победоносцев, – пояснил очевидное Лёня.

– Впускай, – велел Викентий.

Леня поднялся.

– Я тогда пойду? – с надеждой спросил он.

Не тут-то было. Викентий остановил его жестом.

– Нет-нет, сиди. Ты нужен.

Лене оставалось лишь повиноваться.

Викентий вытащил из стола несколько листков бумаги, небрежно сшитых степлером, и передал их Лёне. «Это синопсис, – сказал он заговорщическим шёпотом. – Читай.»

– Вслух? – не понял Лёня.

– На фига еще?! Просто… ознакомляйся.

Тут же в кабинет вошел гладкий господин лет пятидесяти. Последовали взаимные представления, необходимые формулы вежливости и приглашения устраиваться поудобнее.

Пришелец оказался сценаристом. Его фамилия не говорила Лёне ровным счетом ничего, но из короткой справки «Об авторе», которая предваряла переданный ему Викентием синопсис, явствовало, что Игорь Алексеевич Победоносцев «…является автором 5 романов и более чем 20 кино– и телесценариев (три в соавторстве с женой Е. Довбуш)».

– Давайте по порядку, – предложил Викентий, демонстративно выключая монитор (это означало, что к разговору он намерен отнестись более-менее серьезно).

– Хм… По порядку что? – насторожился сценарист.

– Всё. С самого начала.

– Вы же синопсис читали…

По тому проворству, с которым Викентий стрельнул взглядом на потолок и в угол, Лёня догадался: его начальник синопсиса не читал. Но и не скажешь, что совсем в глаза не видел. Скорее всего, пробежал наискосок пару абзацев, а потом был роковым образом вырван из кресла вихрем административной работы.

– Разумеется читал, – с достоинством сказал Викентий. – Кстати, в следующий раз пишите, пожалуйста, покороче. Несущая мысль часто теряется. А для синопсиса главное – несущая мысль.

– Хорошо. Но если вы читали… – начал было сценарист, но директор его тут же перебил.

– Читал, читал. Все равно давайте с самого начала. Вот у вас там в первом кадре едет поезд… Мне уже неясно, у меня уже вопросы! Какой поезд, куда, откуда?

– Поезд номер 113 «Игарка-Ленинград», там же написано…

– Значит плохо написано, раз у меня не отложилось. И что, правда есть такой поезд?

– Есть, – с твердой уверенностью сказал Победоносцев.

Леня, внук станционного начальника, знал совершенно точно, что такого поезда нет. По причине отсутствия сплошного железнодорожного полотна между Санкт-Петербургом и Игаркой.

– А это хорошо, что есть? – задумчиво спросил Викентий. – Я думаю – плохо.

– Ну а какая разница? – Победоносцев уже не скрывал раздражения. Однако Викентий виртуозно владел техникой уклонения от чужих негативных эмоций. Он сразу же повернулся к Лёне и спросил:

– Вот скажи, ты ездил когда-нибудь на поезде Игарка-Ленинград?

– Не случалось, – Лёня решил ответить предельно сухо и не стал козырять фактом не-существования поезда. Он давно уже усвоил: для сериального бизнеса подобные мелочи и впрямь мелочи.

– И мне не случалось. А вам? – последнее было адресовано Победоносцеву.

– Ездил когда-то ребенком, еще при Союзе.

Из того, что сценарист врет, не моргнув глазом, Лёня сразу же справедливо заключил, что перед ними – тертый профессионал, настоящий мастер своего дела.

– При Союзе… Нет, Игарка-Ленинград не годится. Давайте… Давайте Анадырь… Анадырь…

– …Норильск? – робко предложил Лёня. «Из Анадыря вообще не ходят поезда. Потому что там нет железной дороги», – вот, о чем он промолчал.

Но Викентий его не услышал.

– Анадырь… Москва! Любой зритель хотя бы раз в жизни ездил в Москву. И это правильно. Надо, чтобы было два полюса, понимаете? Полюс известности – это Москва. Ну а полюс, так сказать, безвестности – Анадырь… Есть возражения?

– Нет, – легко уступил Победоносцев.

– Ну и отлично. Мчится у нас поезд Анадырь-Москва… Продолжайте.

Сценарист хмуро оглянулся на Лёню. Тот уже успел прочесть первую страницу синопсиса и ему было интересно как именно озвучит ее Победоносцев. Лёня поощрительно кивнул: дескать, продолжайте, хе-хе.

Сценарист начал блеклым голосом десятиклассника, пересказывающего у доски сюжет салтыков-щедринской «Истории одного города».

– Едет поезд. Ночь, мгла, вьюга… Сибирь… Тайга. Грандиозная река. Через реку – мост. Поезд въезжает на мост. Подозрительный дедок входит в вагон из тамбура. Крупный план на сцепку между вагонами. Она искрит… – с этими словами заискрили и глаза Победоносцева. – Зритель чувствует: дело неладно… И вдруг – удар! Еще удар! Проводница с пустыми стаканами из-под чая летит вверх тормашками! В седьмом купе друзья догуливали свадьбу – и к потолку взмывает бутылка водки! Шпроты! Крики «бля»!

– Бля не надо, – скучно вставил Викентий.

– Ну, я образно… Итак, шпроты! Все кричат! Тот самый дедок, который секунду назад пришел из тамбура, падает и бьется виском о ручку шестого купе! Дверь от удара распахивается! Зритель видит парочку под простыней! Они занимаются любовью! Но их лиц камера не показывает – в этом интрига на первый сезон! Еще удар! Треск! Скрежет! Переход кадра – и зритель в ужасе видит, как вагон оторвался от состава и сошел с рельс! Вагон влетает в ажурный переплет стальных конструкций моста! Чудом вписывается между ними, трется боками, снова брызжут искры… И вот вагон уже летит над черной водой реки. Удар! И темнота.

Победоносцев, которого еще секунду назад несло неудержимо, вдруг умолк, озирая свою немногочисленную аудиторию.

Викентий старательно хмурился, изображая осмысление.

– Слушай, Лёня, ты помнишь как «Лост» начинается? – неожиданно спросил он.

– Пляж, обломки самолета… Все ходят…

– Неправильно. «Лост» начинается с того, что главный герой, хирург Джек, открывает глаза. А потом бежит через джунгли. Вот так начинается «Лост». А кадры крушения самолета там вообще идут на двадцатой минуте, флэшбэком. Чувствуете? – спросил он у сценариста.

– Дать крушение вагона флэшбэком? – Победоносцев равнодушно пожал плечами.

– Да я не знаю! Я размышляю! Вы же драматург, вот вы мне скажите: как лучше?

– В этом моменте… лучше не повторять «Лост»… буквально, – Победоносцев тщательно подбирал слова. – Нашему зрителю нужна яркая, мощная затравка. С первых же секунд. Если мы в начале покажем как Андрей открывает глаза посреди заснеженного острова и бежит куда-то через ельник… Зритель подумает, что мы клонировали не «Лост», а «Вечный зов» или какой-нибудь «Побег из зоны», не к ночи будь помянут… И сразу же переключится на другой канал.

– Убедительно… – Викентий кивнул. – Убедительно. – Кивнул еще раз. – Значит здесь без флэшбэка. Ну хорошо… Что там дальше? Летит наш вагончик, летит – и прилетает на остров… Погодите! Но это же тонкое место! На сколько там вагон может отлететь от моста? На километр? Так это несерьезно… Его сразу найдут!

– Ну разумеется, – Победоносцев самодовольно улыбнулся. – Но у нас вагон не прилетает на остров, а… приплывает! В этом наше ноу-хау! Вагон-то – это своего рода лодка. Он имеет положительную плавучесть, согласны?

Леня сильно сомневался в «положительной плавучести» вагона, а особенно в его герметичности. Но раз начальник не спорил, то и ему было не с руки.

– Конечно, совсем далеко он не уплывет, – продолжал Победоносцев, – но километров сорок-пятьдесят мы ему дадим… Ну а учитывая, что река имеет много рукавов, на ней много островов… Кругом на сотни километров ни души… Наш вагон легко потеряется на просторах Сибири! Итого, дано: остров, вагон на отмели, повсюду ползают очумевшие пассажиры…

– Вот, пассажиры! – оживился Викентий. – Люди! Кино ведь не ради эффектов снимается, верно, Лёня? Кино делают люди про людей и для людей. А люди это характеры, образы, судьбы… Давайте о них поговорим, прямо по списку. Вот Джек, добрый доктор Айболит. Как, вы говорите, его у нас зовут? Андрей?

– Именно так, – подтвердил сценарист. – Андрей Аблов.

– А почему, кстати, Андрей?

«И тем более почему Аблов? – подумал Лёня. – Что это за кошмар – Аблов?»

– Почему Андрей? Потому что это положительное русское имя с богатыми традициями. И притом – с аристократическим характером. – Победоносцев сообщил эту информацию с вкрадчивостью, свойственной профессиональным сэйлсменам. Не хватало только вывода: «Покупая имя „Андрей“, вы покупаете высшие порывы русской души!»

Но Викентия не проняло.

– Уверены? – С гэбистским прищуром осведомился он. – Есть мнение, что современный зритель устал от всей этой белогвардейщины. Он у вас там, небось, еще и на гитаре бренчать будет, «Белой акации гроздья душистые…» Нет?

– Гитара это опция, – ушел от ответа Победоносцев. – Легко добавить, легко убрать. То же и репертуар. Сами понимаете, зависеть будет от привходящих обстоятельств. Если ваши из отдела лицензирования договорятся с Расторгуевым это одно, а если с Максимом, который баба…

– Сами понимаем, вот именно. Выводы: давайте его не Андрей зовут, а Сережа. Сергей.

– Сергей в сценарии уже есть. Сергей Шаргунский.

– Он кто? В смысле «Лоста».

– Английский этот типчик, рок-музыкант.

– Чарли, – Викентий наставительно выставил палец. – Чарли Пэйс. Он у вас тоже наркоман? И музыкант?

– Музыкант, кларнетист. Не наркоман.

– Не наркоман… – Викентий покачал головой. – Ну а как же бремя страстей человеческих? Вы вообще поняли, как «Лост» устроен? О чем он? Это паноптикум, – сообщил Викентий с явным наслаждением, – это анатомический театр людских грехов и пороков!

– Так что, сделать Шаргунского наркоманом? – Сценаристу было не жалко.

– Да вот уверенности нет… Нет уверенности! Лёня, как тебе наркоманы вообще?

Леня с неудовольствием оторвался от синопсиса.

– Да как-то не очень… Сейчас для нашего зрителя, – добавил он, расхрабрившись, – тема наркотической зависимости реально не является болевой.

– Поясни.

– Дело в том, что «Комеди Клаб» и подобные шоу превратили наркоманию из социальной трагедии в источник положительных эмоций. Вокруг наркомании одни хихоньки, если проще.

– А ведь дело говорит, – Викентий подмигнул сценаристу. – Запишите себе: придумать этому вашему Шаргунскому порок. Но чтобы не наркомания… И не педофилия ни в коем случае!

– Гомосексу?..

– Ни-ни-ни! – протестующе замахал руками Викентий. – Ни-ни! Да и какой это порок, мы в двадцать первом веке живем!

– Хорошо. Я подумаю. Так что с Андреем и Сергеем? Делаем Аблова Сергеем?

– Кто такой Аблов?

– Главный герой. Ну как бы хирург Джек из «Лоста».

– Да. Пусть он будет Сергеем, а этот наркоман, который у нас не наркоман… Будет вам домашним заданием, придумаете что-нибудь. Давайте дальше, у меня совсем нет времени. Что у нас насчет шерше ля фам? – Викентий продемонстрировал улыбку-оскал светского льва.

– Это кто? – спросил Победоносцев с легким испугом.

– Ну с бабами, с бабами что? Расскажите мне про нашу Кейт Остин.

– Тут я решил остаться предельно близко к оригиналу. Героиню зовут Катя, фамилия Устина. Катя Устина.

– Подробности? Характер, биография?

– Возраст двадцать два, прошлое – темное, как и должно быть. Но потом выяснится, что ее криминальные делишки из флэшбэков – работа под прикрытием. На самом деле, она государственный агент.

– Агент чего? Какой службы?

– Разведки.

Но Викентию этого было мало. Хотя, как казалось Лёне, волшебное слово «агент», объясняет сразу всё. Услышав «агент» можно вообще ни о чем больше не спрашивать.

– И что она разведывает? На маршруте Москва-Анадырь?

– Я неправильно выразился, – сдал назад Победоносцев. – Конечно же, контр. Контрразведки.

– Агент контрразведки? – не унимался Викентий – В двадцать два года?..

Победоносцев замешкался. Но Викентий сам же опередил его. В мозгу исполнительного директора программа «Не верю!» имени Станиславского вдруг завершилась и сразу же стартовала другая: «Money talks, bullshit walks».

– Впрочем, да, – согласился Викентий. – В основе киноязыка лежит система условностей… А роман у нее с кем?

– В первом сезоне ярко выраженный роман у Кати не предусмотрен. Знаки внимания она будет оказывать Андрею… То есть Сергею Аблову. И – тут еще одно маленькое ноу-хау – Петру Петровичу.

Викентий поморщился.

– Это что за персонаж? Проводник?

– Главный харизматик. Тот лысый папик из «Лоста», который на кабанов охотился…

Сам Победоносцев полностью подпадал под определение «лысый папик» – хотя, скорее всего, не осознавал этого. Лёня предвидел – с этим Петром Петровичем они все еще намучаются. Ибо Победоносцев не справится с соблазном сделать Петра Петровича своим альтер эго и перегрузить образ своими собственными страхами, радостями и воззрениями.

– Джон Локк, – деликатно подсказал Лёня.

– Джон Локк! – переадресовал Победоносцев Викентию.

– Петр Петрович… Чего длинно-то так? Джон. Локк. Чувствуете? Клац-клац, имя-фамилия целиком легли в два слога. А тут Петрооович…

– Его фамилия Хрущ, – мгновенно парировал сценарист (Леня видел, что в синопсисе черным по белому написано «Петр Петрович Камов»). – Получается Петр Хрущ. Два слога.

– А что, Хрущ ничего… И как, по-вашему, наша Катя на него западёт, да? – Викентий вновь осклабился. – Почему?

– «Западёт» это не вполне верно. Однако, мы будем интриговать зрителя. Чтобы у части аудитории сложилось подобное впечатление.

– У какой части?

– У состоятельных людей за сорок пять, то есть у папиков. Которые в обязательном порядке обзаводятся любовницами из той возрастной категории, к которой принадлежит наша героиня. Разумеется, жертвой этой же интриги должны стать и жены папиков.

– А зачем нам это? Впрочем, понимаю, понимаю… – впервые за разговор исполнительный директор посмотрел на сценариста с уважением. – Стереоскопическое прочтение образа… Папики будут Кате симпатизировать, а их жены – по поводу Кати негодовать. Дескать, «эта молодая сучка, вертихвостка…» Годится! Ну и чтобы вчерне покончить с персонажами, последний вопрос из главных… Он же главный из последних. Он же и самый больной. Кто Саид?

– Саид – это моя удача. Он будет чехом.

– Чехом… в смысле… чеченом?

– Чехом в смысле уроженцем Чехии. По имени Лех Рамеш.

– Поясните.

– При поиске образа я первым делом отбросил самую очевидную аналогию «Ирак это Кавказ».

– А почему Ирак? Саид в «Лосте» – он же иранец, – Викентий посмотрел на Лёню, ища поддержки.

– Иракец, – хором поправили Лёня и сценарист.

– Будем считать, что это несущественно, – досадливо отмахнулся Викентий. – Итак, отбросили вы аналогию…

– Отбросил, – подхватил Победоносцев, – потому что для нашего зрителя… Ветеран войны на Кавказе с той стороны… Это несвоевременно.

– А чех – своевременно?

– Да. Тут открываются богатые возможности. Ну например: его мать была активным участником «Пражской весны», бросалась на советские танки с «коктейлем Молотова»… Вы представляете, какие можно сделать флэшбэки?

– Слушай, Лёня, ты же с танками работал? Чего там с рендером? Дорого, сложно? – Когда Викентию что-то не нравилось в сценарии, он пытался мотивировать отказ не «вкусовыми», а «объективными» причинами.

– Ерунда. В прошлом году как раз, когда «Третий сталинский удар» снимали, сцена танковой атаки обошлась дешевле, чем съемочная неделя Безрукова. Зато как ее все хвалили! «Труд» написал, что мы превзошли «Рядового Райана», а «Неделя»…

Ответ Лёни явно пришелся Викентию не по вкусу.

– «Неделя» теперь у нас авторитет? Не смеши меня, – раздраженно перебил он.

Зато Победоносцев, которому ответ Лёни был на руку, поспешил закрепить успех:

– В общем, вы видите, что у «Пражской весны» есть потенциал.

Викентий злился и капитулировать не собирался:

– Честно говоря, пока не вижу. Кому какое дело до матери вашего чеха? Вот скажите, где в «Лосте» флэшбэки с матерью Саида?

– Тут мы с вами на очень интересную тему выходим… – Победоносцев начал издалека, с психоаналитической задушевностью. – На очень интересную… Дело в том, что «Лост» снимался для американского зрителя. А раз для американского, то и не удивительно, что он на четверть посвящен теме «отцы и дети». Вспомните: у Джека конфликт с отцом. У Кейт все хорошие воспоминания связаны с папой-военным. Джон Локк так хочет заслужить уважение отца – пусть и подставного – что отдает ему свою почку. Негр Майкл ради своего сына Уолта идет на предательство…

– Ну это естественно. Сильный патернальный мотив, – Викентий демонстративно посмотрел на часы, обозначая пренебрежение ко всем возможным аргументам сценариста. – Фрейд, Бог-Отец, ну и тэдэ.

– Это для американцев естественно. А нашему зрителю подобные конфликты видятся притянутыми за уши. Потому что у нас страна повального мужского алкоголизма и вследствие этого – победившего феминизма. На деле победившего, а не на словах. Поэтому все подобные биографические конфликты у нас будут не с отцами.

Сценарист взял паузу, вынудив Викентия спросить:

– А с кем?

– С матерями. В центр биографического конфликта мы внесем женщину, женщину-мать. Вот, например, у Леха Рамеша… Помните «Невыразимую легкость бытия»? Там Жюльет Бинош играет чешскую девчонку из провинции. Суть фильма в том, что она красиво трахается, а за окном ездят советские танки. Вот и представьте на минуту, что героиня Жюльет Бинош – мать Рамеша. Красиво?

– Красиво, но спорно. Где мы вам Бинош возьмем?

«На Курском вокзале, как всегда», – мысленно ответил Викентию Лёня.

– И правильно ли, что она будет по нашим танкам бросать «коктейль Молотова»? Как это соотносится с курсом на национальное возрождение России? – Викентий посмотрел на сценариста с державной грустью.

– Прекрасно соотносится! Мы повернем так хитро, что по танку она не попадет. Зато ее будет соблазнять агент ЦРУ. Она ему сперва даст, а потом, ближе к третьему сезону, поймет, что «Пражская весна» это происки врагов из империалистического окружения. И что ее любовник, агент ЦРУ – бабник и сволочь… Да вы не об этом думайте! Вы думайте сразу картинкой! Красивые лица, коротенькие пальтишки… Бульвары Праги… И – танки! Они лязгают гусеницами и выхлоп у них такой чадный… Фррр! Фррр!

– Танки это хорошо. Но с чехами вы меня не убедили. А нельзя там чего-нибудь поярче? Ангола, Сербия, Афганистан? – в голосе Викентия уже не слышалось былой уверенности. – И чтобы без мамы? Чтобы сам герой был участником событий?

– Без мамы нельзя, – отрезал Победоносцев. – Половина энергетики глобального сюжета в «Лосте» обеспечена чередой конфликтов типа «отец-ребенок». А у нас будут конфликты «мать-сын».

– А «мать-дочь»?

– Тоже.

– Значит чех… И его мама… Ну а что он, чех этот, делает в поезде Москва-Анадырь? – Викентий выбрался из кресла, прошелся по кабинету.

– Вот именно! – Победоносцев в радостном возбуждении тоже катапультировался из кресла. – Вот именно! Что чеху делать во глубине сибирских руд? Вроде бы нечего! Поэтому его все пассажиры подозревают. Он становится изгоем. Но потом всех спасает. Это, между прочим, прекрасно согласуется с курсом на борьбу с ксенофобией. Наш мессадж: чехи тоже люди!

«Мессадж» Победоносцев умудрился выговорить почти как «массаж», только с ударением на первый слог.

– Эх, времени нет, совсем нет… – Викентий вздохнул. – Давайте скоренько, телеграфно: что там по загадкам? Люк, другие, «Черная Скала», «дымок»… Как мы весь этот материал переносим?

– Другие будут, без них никак нельзя. Причем у нас будут разные другие, – в который уже раз в голосе Победоносцева послышалась Лёне тягучая нотка страсти: это легковозбудимая душа сценариста оргазмировала от собственного креатива. – Разные другие, – повторил Победоносцев автоэротически.

– Не сложновато?

– Как раз нормально. С одной стороны, сделаем плохих других, – Победоносцев нажал голосом на «плохих». – Ну примерно таких же, как в «Лосте». Кого-то украдут, кого-то убьют… Опасные другие. А будут еще такие «птицы Солнца» – мужички, которые стоят на верхушках сосен.

– Ух ты. Стоят? – Викентий, похоже, мысленно поймал кадр и застыл, впечатленный его визуальным потенциалом. – А почему не падают?

– Так в том и хоррор! Иногда они все-таки падают… Но куда-то деваются, до земли не долетают. Потому их местные эвенки назвали «птицами Солнца», понимаете?

– Эвенки это что-то незапланированное, – директор построжел. – Но пока что идем дальше. Люк? Есть у нас люк?

– Наш люк будет получше, чем в «Лосте»! Не люк, а целые ворота в горе!

– Это, по-вашему, хорошо?

– С одной стороны, близко к оригиналу. С другой стороны, пафосу больше. Ворота все-таки, не люк.

– А корабль «Черная Скала»?

– Ладья времен Ермака.

– А «дымок»?

– Вместо «дымка» у нас будет «водица». Надо сделать красивый спецэффект. В толще речной воды зарождаются такие серебристые неясные очертания… А потом будто ртуть – шасть на землю! И ползает туда-сюда…

– Как второй Терминатор, что ли?

– Примерно.

Викентий с сомнением покосился на Лёню.

– Что скажешь? Дорого?

– Дорого. Любые качественные гидроэффекты – дорого. Неважно что: цунами высотой с Останкинскую телевышку или просто рябь на воде.

– Насколько я понимаю, сериал запланирован бюджетного класса "А"? – с нажимом спросил Победоносцев.

Викентий вздохнул.

– Знали бы вы, как горит любая смета…

Леня и Победоносцев обменялись печальными взглядами – обоим было ясно, что смета «Русского „Лоста“» сгорит практически без их участия, или, если выражаться проще, деньги разворуют другие. Хорошие другие или плохие другие – обоим было без разницы.

После утреннего «брэйнсторминга» (каковым величал этот театр коммерческого абсурда Викентий) Лёня почувствовал себя дурно – причем в каком-то новом, высшем смысле.

Он вдруг осознал, что ему мало платят.

Не в смысле денег – получал-то он даже по столичным меркам порядочно. А в смысле чего-то, что в иерархии ценностей стоит выше денег. Может, ему дают мало молока. Того самого, которое за вредность. «За то, что я терплю такое, надо какие-то особенные бонусы давать…» Косный и вне профессиональной сферы малотренированный ум Леонида затруднялся уточнить его претензии. Что «такое» он терпит? Каких «особенных» бонусов алчет? Тем не менее непорядок в мироустройстве ощущался Лёней теперь, считай, физически. Это как с болезнями внутренних органов: не знаешь что именно болит – почка или печень, но уверен: надо лечиться, потому что дальше так нельзя, потому что это уже сейчас невыносимо, а через год от этого можно вообще сыграть в ящик…

В тот день Лёня, сославшись на плохое самочувствие, ушел с работы на три часа раньше положенного, благо после ухода сценариста Викентия и след простыл.

«Больше не могу… Не могу больше…» – стонала Лёнина душа.

Стоило Леониду начать думать, выражаясь словами Викентия, «о проекте в целом», как к его горлу подкатывал тошный теплый ком, осязательно похожий на шар из разогретого салата оливье с позавчерашнего праздника. В брезгливый ступор вводило уже одно осознание факта: после того как они произведут на свет еще одного непригожего, дурно сложенного, орущего плохой озвучкой мерзостного урода под условным названием «Русский „Лост“», им вновь придется, пыхтя и потея, зачинать, вынашивать и рожать на свет урода нового, младшего братика первого. Не важно что именно это будет – «Русский „Доктор Хауз“», где героя будут звать, конечно же, доктором Домовым, или «Русский „Клан Сопрано“», который Викентий и новый сценарист (в долгий роман с лысым Победоносцевым Лёня отчего-то не верил) назовут как-нибудь вроде «Группировка Высокого», и так до полного облебуения, оструения-охренения, до дьяволического апофеоза, и вот уже трое мосластых чертей волокут душу грешника в ад…

На полпути домой Лёне, педантично рулившему своим отлакированным любимцем Subaru «Лесничок», немного полегчало.

А когда он вошел в квартиру, бродящее внутри омерзение почти отпустило, а ощущение колючей черной пустоты, сочащейся в беззащитный мозг, начало понемногу уходить. Первую скрипку вело теперь предвкушение вечера с мавками.

«Только они и я. Больше никого.»

Мать открыла ему в неглиже. Она любила расхаживать по квартире в трусах и лифчике. Говорила, топят слишком сильно. Уже не раз Лёня по-офисному деликатно просил мать соблюдать приличия. На некоторое время это помогало. Потом всё возвращалось к прежнему. «Погляди, какой комплект я купила, называется „Анжелика“!» Но в тот вечер Лёня сделал вид, что безобразия не заметил. У него не было сил ни на замечания, ни на – тем более – деликатность.

– Ты сегодня рано! – восторженно воскликнула мать, поправляя широкую бретельку лифчика. – Я еще только тесто замесила… Для кулебяки!

– Кулебяка? Звучит аппетитно, – без выражения произнес Лёня. На то, чтобы улыбнуться, его уже не хватило.

Только оказавшись дома он понял: комар Победоносцев и вампир Викентий все-таки умудрились выпить из него свои три литра крови.

– Может, тебе пока компотику? Из сухофруктов? Для тебя специально сварила. С черносливом!

– Что-то не хочется… Мне бы помыться…

– День тяжелый был? – участливо поинтересовалась мать. Ее маленькие глаза жадно горели. Вот сейчас «сына» устроится на табуретке, поместив жирный локоть на обеденном столе, и выложит ей всё-всё, с подробностями, облегчит душу. А она, его много видевшая мама, скруглит услышанное метким комментарием, исполненным подержанной, но не потерявшей своего алмазного блеска жизненной мудростью: «Это жизнь, мой милый…» или «Не бери в голову, терпенье и труд все перетрут!»

– Угу.

Он стоял под пузырящимися струями душа, глядя в пол между ногами. Кошмарные големы грядущего – доктор Аблов, контрразведчица Устина и харизматичный охотник Хрущ – медленно стекали по его груди, животу, ногам, пробирались в сливное отверстие и удало неслись вниз по канализационным трубам…

Прошло полчаса. Лёня полулежал в кресле, задвинутом в каре из цветочных горшков.

Из воображаемых динамиков лился симфонической Ниагарой воображаемый Стравинский. Мавки неспешно водили вокруг своего изможденного повелителя текучий хоровод, на поддельном сценическом ветру развевались их длинные кисейные шарфы… Вот сейчас они обвыкнутся, осмелеют и такие пойдут тайны, такие эманации!

– Лёня… Лёнечка! – послышалось издалека, из другого мира, где подгорала кулебяка и с низким гулом носились по шахтам лифты.

С болезненным отвращением Лёня повернул голову к двери.

– Сынок мой золотой! – елейным голоском пела мать.

– Да, мама, что? – он всё же заставил себя встать и открыть дверь.

– Ужин готов!

– …

– Кулебяка вышла мировая! С поросеночком! Как ты любишь! Давай-ка покушаем…

И тут Лёня понял, что никакая кулебяка, никакие блага мира не заставят его сейчас выйти из комнаты, наполненной смыслом, красотой и любовью, в мир, где воды могучей сибирской реки под неумелый писк певицы Максим несут вагон с чехами, а на вершинах таежных сосен стоят, как городовые, «птицы Солнца». И даже под дулом пистолета он не пойдет ужинать, ни за что не отдаст последние золотые крупицы своей жизненной энергии матери, которая, конечно, будет хотеть разговора, шутки, семейного тепла. Пусть лучше он останется голодным, да пусть он хоть сдохнет от голода, но, уподобляясь хитрому туземцу-эвенку, что обменивает ценную шкурку на ящик одеколона, «чиколонки», обменяет их, эти ценные крупицы, на нечто равноценное – на чистое дыхание чуда и тихий хохот мавок.

– Мам, извини, но я не хочу… Совсем не хочу есть… Прости меня, – быстро сказал Лёня, затворяя дверь.

С каким-то новым для себя равнодушием он воспринял мамины задверные рыданья. «Будь они прокляты, эти твои цветы!» – кричала Нелли Матвеевна, по-слоновьи топая ногой.

Чтобы не слышать, Лёня включил «Русское радио».

В тот вечер дверь Лёне никто не отпер, хотя он звонил условленным звоном – три коротких, три длинных. Пришлось искать ключ на самом дне битком набитого портфеля.

«Может она в ванной? Звонка не услышала?» – гадал Лёня, пока ключ хрустел в замочной скважине, обретшей некое злокачественное подобие девственности.

«Может, с кем-то из подружек несчастье? Например, с Анастасией Львовной, у нее вроде бы сердце?»

Но какая-то потаенная личность внутри Лёниной личности знала – не сердце тут, не ванная, что-то другое. Недоброе.

В гостиной горел торшер, освещая притихшую мебель маслянистым желтым светом. Пакета с мусором – ежевечерне мать выставляла его у двери, чтобы утром по пути на работу Лёня донес его до контейнера – тоже на месте не обнаружилось. Материны тапочки образовывали заунывную букву "у" возле подножья шкафа-купе. И ни одного запаха – ни жарочного, ни стирочного.