Текст книги "Молчание посвященных"

– Не поспоришь, – вздохнул генерал. – Но предлагаемая тобой операция требует тщательной подготовки и полнейшей секретности, не то выйдет боком, как с АНТом… Я не представляю, как тут обойтись без санкций заинтересованных лиц в правительстве.

– Санкции заинтересованных лиц в правительстве – моя забота. Но ты должен понимать, что в случае провала операции этих лиц днем с огнем не сыщешь. И ответ держать придется нам с тобой.

– Прежде всего – мне! – уточнил генерал. – С должности, как бобика, попрут, а то и в Лефортово закатают. А уж пишущая шваль об меня ноги вытрет…

– Что вы имеете в виду под провалом операции? – вдруг спросил Савелов.

– То, что многие чиновники живут по формуле: чем хуже стране – тем лучше для их шкурных интересов. – Стальные глаза Павла Ивановича впились в лицо подполковника. – Если жирный пирог проплывает мимо их рта, сразу начинаются уголовные дела, депутатские запросы и заказные газетные полоскания. А клиенту из страны «Z» засвечиваться к чему?.. И долго ждать он не будет. Купит оружие через «третьи страны» у тех же американцев. Вот это и будет провалом, со всеми вытекающими оргвыводами для генерала Толмачева…

– Дело даже не в том, что меня попрут, а главное… – начал было генерал, но, кинув опасливый взгляд на Савелова, замолчал.

– Накроется операция «Тамплиер»? – вперил в него взгляд Павел Иванович. – Риск огромен, согласен.

– Мои люди выявили сотни объектов собственности СССР за рубежом и уже занялись ее инвентаризацией…

– Разумеется, в расчете на ее прихватизацию?

– Чему смеешься? – уловил иронию в вопросе брата генерал. – Приватизация зарубежной собственности нашими людьми, пока до нее не дотянулись орды сановных прохиндеев, это шанс сохранить и эту собственность для государства, и наши профессиональные кадры, полезные для России при любом политическом раскладе. А ты – ха-ха-ха!

– Риск операции по поставкам бронетехники клиенту можно свести к минимуму, – заметил Савелов.

– Сладко поешь, подполковник, продолжай, – устремил на него пронизывающий взгляд Павел Иванович.

– Надо склишировать АНТовскую операцию…

– То есть?..

– Создать компанию, которая на законных основаниях получит лицензию на поставки за рубеж сельхозтехники или какой-то другой мирной рухляди… Руководителем компании поставить малоизвестного, но абсолютно преданного офицера из нашего Управления, который заключит договора с клиентом из страны «Z» и организует отправку бронетехники за рубеж морем, под видом комбайнов «Дон» или тракторов «ЧТЗ». В случае провала этот офицер признается, что воспользовался для аферы служебным положением, то есть переложит всю вину на себя.

– Второй раз наступить на грабли АНТа? – Генерал поморщился. – Я думал, у тебя что-то серьезное…

– Подожди, Сергей, – остановил его Павел Иванович и опять уперся немигающими глазами в Савелова.

– Дело АНТа у всех в зубах навязло и практически заглохло, – невозмутимо продолжил тот. – В случае провала эти два дела, наложившись друг на друга, сольются в одно «заглохшее» дело, и все, даже самые борзые журналисты, отмахнутся от него как от надоевшей осенней мухи…

– А если в скандале, пусть и косвенно, будут замешаны члены правительства, то пожар раздувать никто не станет, а праведный гнев общественности можно опять направить на коммерсантов, готовых отечество с молотка пустить, что является сущей правдой, – развил мысль Савелова Павел Иванович. – Таков твой расчет, подполковник?

– Так точно. Генерала Толмачева тогда можно будет обвинить лишь в плохом подборе кадров на периферийные должности, а за это, как известно, погоны не снимают.

– А как быть с подбором преданного офицера на должность руководителя липовой компании? – криво усмехнулся генерал. – Дураки, добровольно сующие голову под гильотину, ныне перевелись, а приказать тут не прикажешь…

– Чтобы не привлекать к операции лишних людей, при определенных условиях этим офицером могу быть я, – уронил Савелов.

– При каких условиях? – оживился Павел Иванович.

– Жену с сыном заранее переправить за рубеж и обеспечивать их проживание там столько, сколько понадобится. А в случае моей гибели или… тюрьмы определить им содержание для достойной жизни, – ответил Савелов.

– И все? – удивился Павел Иванович.

– Все.

– Почему идешь на это?

– Как говорят французы: «Когда цель оправдывает средства, не приходится выбирать между гильотиной и Бастилией».

– Хороший ответ, – оценил Павел Иванович. – Что скажешь, брат?

– Боюсь я простых решений, – выдавил генерал. – Но если подполковник Савелов для себя все решил, то можно, думаю, приступить к разработке операции… Кстати, дадим ей кодовое название «Рухлядь».

– Есть приступить к разработке операции под кодовым названием «Рухлядь», – отчеканил Савелов и, чтобы дать пообщаться братьям наедине, попросил: – Разрешите подождать вас в машине, товарищ генерал?

– Валяй, – кивнул генерал и хмуро посмотрел ему вслед. – Предложение его дельное, и делу он предан, а все же чую я в нем какую-то червоточину, – вздохнул он. – Убей – чую, что какой-то не наш он. Потому и с согласием на твое предложение я ломался. Исполнителей, понимаешь, в башке прокручивал… Эх, был бы жив майор Сарматов!.. Но, как говорится, на безрыбье и рак рыба. Рискнуть можно…

– Да, есть в этом сынке академика что-то не наше, – согласился Павел Иванович. – Но с другой стороны, как без них, интеллигентов-головастиков, в нашем деле обойтись? Вон как он ситуацию быстро прокачал и результат выдал. Компьютер, да и только…

– До результата дожить еще надо. – Генерал криво усмехнулся. – И памятника нам с тобой за тот результат не поставят.

– Что не поставят, так это точно, – кивнул Павел Иванович и, потеплев глазами, спросил: – Как там родительница наша?

– Смотрит съезды депутатов и голову пеплом посыпает. Проведал бы ее, а то наступит скорбный час – и проститься не успеешь.

– Что, к тому идет?..

– Все под богом ходим, – уклонился от прямого ответа генерал. – В родной костромской деревне лежать наша матушка желает, и все тут…

– А где нам с тобой лежать придется, Сергей? – вырвалось у Павла Ивановича.

– На все воля божья. Куда-нибудь кривая кляча истории вывезет, – тряхнул сединой генерал. – Хотя на тюремном погосте все же не хотелось бы.

– Мы с тобой – люди казенные, брат. И присягали мы не шушере партийно-хозяйственной, а нашим русским мужикам и бабам.

– Было бы не так, не влезал бы я в твои авантюры, – перебил генерал и протянул руку для прощания: – Буду держать тебя в курсе операции. Бывай, брат!

– Бывай, Сергей. И обеспечь прикрытие подполковнику и… и полный контроль над его действиями.

– По мере моих возможностей, брат, – от порога бросил генерал. – Полагаешь, что академический сынок может обернуться двустволкой?

– Береженого бог бережет, – усмехнулся Павел Иванович.

И снова стелется под колеса генеральской «Волги» мокрое шоссе и занудливый дождь заливает лобовое стекло. Отделившись от водителя стеклянной перегородкой, генерал Толмачев и подполковник Савелов ведут на заднем сиденье нелегкий разговор.

– Вадим, ты хоть понимаешь, с чем столкнешься? – хмуро спросил генерал.

– Поначалу с трудностями по скрытым ночным перегонам эшелонов с танками из Сибири на ближние промежуточные склады, поближе к какому-нибудь портовому городу, например к Новороссийску.

– Это не трудности! – отмахнулся генерал. – Американские спутники враз засекут перегоны, но мы их оправдаем плановым ремонтом бронетехники и заменой устаревшего вооружения. Но почему ты предлагаешь Новороссийск?

– Кому придет в голову, что под носом у турок через Босфор и Дарданеллы мы решимся гнать корабли, набитые танками?

– А ежели придет?.. Ладно, Вадим, – вздохнул генерал, – турки турками, но меня больше беспокоят не они и даже не цэрэушники, а смежники из нашей родной Конторы. Это тебе не турецкие погранцы, на бакшиш не клюнут…

– Сергей Иванович, – наклонился к нему Савелов, – в Архангельске и Мурманске необходимо имитировать параллельные операции, отвлекающие от основной. Танки там надо перевооружать, подкрашивать, а потом, особо не таясь, грузить на корабли и по Севморпути гнать обратно на Дальний Восток. Исполнители, разумеется, об основной операции не должны догадываться.

– Подсадные утки? – хмыкнул генерал. – Это мысль, но надо подумать, надо подумать… Когда-то похожий трюк нам удался с переправкой ракет на Кубу. Но и ЦРУ с тех пор, не без нашей помощи, многому научилось…

Вся сознательная жизнь генерала Толмачева прошла в противоборстве с ЦРУ и разведками стран НАТО. Это было и его судьбой, и его служебным долгом. Во многих странах планеты, где насмерть схлестывались интересы США и СССР, тайно действовали боевые группы генерала. Они состояли из самых отборных бойцов, говорящих на нескольких языках, умеющих выполнять боевые задания против любого противника и любым оружием, на земле, в воздухе, на воде и под водой, в тропиках, пустынях и арктических льдах. Но главное, его люди в любых условиях умели умирать молча, унося с собой доверенные им тайны.

Даже высокопоставленные руководители КГБ в деталях не знали методов подготовки таких групп и особенностей проведения ими дерзких, порой граничащих с безумием, операций.

Людей в эти спецподразделения Толмачев отбирал лично – одного из тысячи безусых лейтенантов во всех родах войск. Предпочтение отдавал выходцам из устойчивых офицерских династий и потомственных казачьих семей, справедливо полагая, что они унаследовали от предков тысячелетний опыт жесточайших войн.

Фамилии отобранных сразу изымались из всех актов гражданского и военного состояния. Они навсегда переставали существовать для общества, а многие и для своих близких. Их последующая боевая, интеллектуальная и психологическая подготовка занимала пять-шесть лет, что служило залогом минимальных потерь при выполнении ими боевых заданий.

Быстрее шла подготовка тех групп, чей костяк составляли офицеры, уже успевшие вдохнуть трупный смрад и кислый тротиловый запах в ангольских и мозамбикских джунглях, в никарагуанских москитных болотах, в горах Ливана и пустынях Сирии. Но и их подготовка на засекреченных таежных и пустынных полигонах занимала не менее трех лет, после которых на долю таких групп выпадали самые неблагодарные и рисковые задания государства.

В прошлом году при выполнении задания особой государственной важности одна из таких групп – группа майора Сарматова – фактически была предана политическим руководством страны и вся, кроме капитана Савелова и старшего лейтенанта Шальнова, погибла в гоpax Гиндукуша. Это была самая тяжелая потеря за все годы существования тайного департамента генерала Толмачева. Тяжелым камнем лежала эта неудача на душе генерала. По строгой инструкции фамилии и боевые дела погибших при выполнении заданий не расшифровывались и уходили в полное небытие; таковы были правила их жестокой мужской работы во имя интересов государства.

В последние три года генерал Толмачев не хуже своего брата понял, что развал великой Империи под названием Советский Союз неотвратим, если срочно не принять экстраординарных спасительных мер. Но кремлевские стратеги, провозгласившие «новое мышление», высокомерно отмахивались от предупреждений руководителей Лубянки. В частности, и о том, что доллары ЦРУ, словно зараза, разлагают партийно-хозяйственную верхушку союзных республик, что в них как на дрожжах растет пробудившееся националистическое подполье, открыто провозгласившее своей целью выход из Союза и почти столь же открыто – махровую русофобию.

Не менее тревожная обстановка, по его мнению, складывалась и в самой России. Тяжкий груз прошлых ошибок и преступлений, бессовестная демагогия, постоянное вранье и неспособность КПСС к самореформированию, полное отсутствие политической воли у руководителей государства предопределяли теперь трагическое развитие событий.

Заполнившие в последние годы кремлевские и министерские коридоры – под личиной экономических и иных советников – кадровые американские и английские разведчики, несмотря на протесты Лубянки, свободно перемещались по всей стране и даже получили неограниченный доступ к засекреченной оборонной и технологической информации. Уже не таясь, обещаниями о райской жизни «советники» переманивали в Штаты и в Европу ведущих ученых-оборонщиков, аспирантов технических вузов и даже подающих надежды студентов. С подачи «советников» телевидение и средства массовой информации, под прикрытием принятого Съездом народных депутатов закона о свободе слова, буквально культивировали ненависть к армии и к КГБ и в то же время совершенно замалчивали их роль в предотвращении многих событий, грозящих кровавыми последствиями не только нашей стране, но и всему миру. «Ослабленного болезнью льва стремится лягнуть даже облезлый осел», – читая прессу нового Смутного времени, с горечью вспоминал генерал восточную мудрость.

Понимая, что в поединке с ЦРУ счет теперь не в пользу КГБ, сам генерал Толмачев тем не менее сдаваться на милость «советников» не собирался. Он считал, что, каким бы ни было будущее России и какие бы идеи ни исповедовали ее вожди, выживать ей придется в жестоком мире, который с развалом последней Империи станет еще более безумным и непредсказуемым. Значит, России и впредь будут необходимы профессионалы, ставящие ее безопасность выше личных интересов и даже выше своей жизни.

И еще. Привыкший за многие годы работать на опережение противника, генерал Толмачев понимал, что на безопасность будущего государства надо начинать работать сейчас, немедленно, пользуясь грызней новой элиты за власть и собственность да неразберихой Смутного времени. Неожиданное предложение брата о тайной поставке оружия во враждебную Америке ближневосточную страну соответствовало собственным планам генерала. Привыкший тщательно обдумывать свои решения, он, хоть и не без колебаний, принял его, полагая, что в случае успеха будет заложен первый камень в здание безопасности будущего государства Российского. Кроме того, операция «Рухлядь» могла стать очередным раундом его личного поединка с ЦРУ. Поединка длиною в почти всю его сознательную жизнь.

Когда за окнами машины замелькали дома Кутузовского проспекта, генерал повернулся к молчащему Савелову:

– Главную линию операции, Вадим, считай, мы с тобой прокачали… Хоть нам и запрещено проводить акции на собственной территории, но без прикрытия ее нашими людьми тут не получится. Особенно на заключительной стадии. Учти это при разработке плана.

Савелов посмотрел на генерала с удивлением.

– Но, Сергей Иванович, тогда в случае провала вам будет невозможно доказать свою непричастность к ней.

– Раз идет такая пьянка, режь последний огурец! – зло усмехнулся генерал. И добавил: – Кроме того, слушай сюда, подполковник Савелов, руководство операцией «Тамплиер» я с тебя не снимаю. По тем же соображениям – чтобы не привлекать лишних людей. Через наших агентов в Германии параллельно форсируй отделку баронского гнезда, и пусть они там не жалеют денег на новейшие средства связи. Думаю, тебе стало понятным из нашего разговора с братом, что операции «Тамплиер» и «Рухлядь» можно считать вытекающими одна из другой?

– Я понял это, товарищ генерал. Если удастся сохранить голову, приложу все усилия…

– Думай, крепко думай, подполковник, как ее сохранить.

– У старлея Бурлакова из группы Сарматова поговорка была: «Рожденный быть повешенным не умрет от перепоя».

– Нет Сарматова! – резко вскинул голову генерал. – Приказываю вычеркнуть его из памяти.

– Не требуйте от меня, Сергей Иванович, большего, чем могу, – уронил Савелов и отвернулся к стеклу.

– Не заматерел ты еще! – покачал головой генерал. – В нашем с тобой поганом деле всех Сарматовых и Бурлаковых помнить – крест на душу брать. К земле тот крест придавит, не разогнешься!

Савелов лишь вздохнул в ответ.

Что и говорить, груз, который он на себя добровольно взваливает, не легче сарматовского, покосился на него генерал. «Может, сказать ему о странной информации, поступившей из Юго-Восточной Азии, – подумал он, но остановил себя: – Пусть пока спит спокойно…»

Москва, 29 сентября 1990 года

Недели две назад дешифровщики положили на стол генерал-лейтенанта Толмачева донесение от пакистанского агента Каракурта, отправленное по передатчику моментального сброса информации. Полтора года молчавший Каракурт вдруг ни с того ни с сего заговорил. Он сообщил, что год находился в служебной командировке и не мог без риска разоблачения выходить на связь. Агент информировал, что повышен по службе в пакистанской разведке ИСИ и отныне имеет доступ к ядерным секретам своего государства. В конце сообщения он доносил, что неким офицером ЦРУ, агентурная кличка Ястреб Востока, ведется активная разработка неизвестного, являющегося, предположительно, бывшим офицером КГБ. В настоящее время этот неизвестный под именем Джон Ли Карпентер находится на излечении в монастыре «Перелетных диких гусей» в пригороде Гонконга.

Чем болен неизвестный и каковы успехи Ястреба Востока в его вербовке, Каракурт не докладывал. Толмачев знал, что за последние годы до конца не выяснены судьбы лишь трех офицеров, и все они, как назло, из его, генерала Толмачева, Управления – старшего лейтенанта Бурлакова, капитана Хаутова и майора Сарматова. Есть веские основания считать всех троих погибшими в Афганистане.

Генерал хорошо понимал, что если кто-то из троицы чудом выжил в том афганском аду и попал в разработку к американцам, то это провал. Самый крупный провал за все время работы. Хоть все трое – народ не слабый, но в ЦРУ владеют самыми современными методами развязывания языков. Если так, то уже давно поднялся бы визг о грязных операциях КГБ за рубежом, но ЦРУ молчит, значит, не все там у них ладно.

Толмачев никогда не доверял своему агенту Каракурту, готовому работать за деньги на любую разведку мира. Мразь продажная, понимает, что мы ему не доверяем, но с какой-то паскудной целью настырно пытается возобновить контакты с нами. С какой целью? – спрашивал он себя.

Генерал интуитивно чувствовал, что выход агента на связь и его информация о вербовке бывшего офицера КГБ американской разведкой каким-то образом связаны между собой, но каким?.. И наконец, кто из троих офицеров его Управления Ястреб Востока? Ответы на эти вопросы найти было необходимо. Кроме того, сообщение, что Каракурт получил доступ к ядерной программе Пакистана, несмотря на недоверие к самому агенту, все же представляло исключительный интерес.

В тот же день из Москвы ушли две шифровки: одна резиденту в Пакистане с приказом проверить доступ Каракурта к ядерной программе его государства, другая резиденту в Гонконге с заданием – раздобыть всю возможную информацию о некоем Джоне Ли Карпентере. Помимо этого резиденту поручалось по возможности заполучить его фото и отпечатки пальцев.

Собрать какую-либо информацию о человеке по имени Джон Ли Карпентер, находящемся на лечении в монастыре «Перелетных диких гусей», резиденту не удалось, по причине полной закрытости монастыря от посторонних глаз и ушей и отсутствия сведений о нем в полиции Гонконга. Но, несмотря на это, его люди под видом бизнесменов из Европы, интересующихся методами традиционной восточной медицины, все же проникли в монастырь. Через неделю фотография и отпечатки пальцев фигуранта прибыли с дипломатической почтой в Москву.

На добротном цветном снимке, на фоне монастырских построек стоял в расслабленной позе мужчина-европеец в желтом монашеском кимоно, с самурайским мечом в руках. Обрамленное короткой бородой с сильной проседью лицо мужчины было изуродовано страшными шрамами.

– Что дала экспертиза? – вскинул генерал глаза на полковника – начальника криминалистического отдела.

– Лицо этого монаха так перепахано рубцами, будто он побывал в мясорубке, – ответил тот. – Шрамы на надбровных дугах, переходящие на щеки и виски, не дают нам возможности даже идентифицировать его национальность по разрезу глаз и строению ушных раковин. Но в любом случае это не Хаутов и не Бурлаков.

– Яснее?..

– Хаутов – ярко выраженный северокавказский тип, с черными как смоль глазами. Старший лейтенант Бурлаков – скуластый, тюркского типа, с выдвинутой вперед нижней челюстью. А этот, который на снимке, можно сказать, ариец, белокурая бестия…

– Остается майор Сарматов? – Генерал потер ладонью грудь в области сердца.

– Не могу сказать ничего определенного, – пожал плечами криминалист.

– А пальчики?

– Пока не поддаются идентификации, товарищ генерал. Или они у фигуранта специально стравлены, или побывали в огне. Но со временем они все равно восстановятся. Полной уверенности у меня нет, но есть еще довод против того, что это Сарматов, – возраст. Человеку на снимке не менее пятидесяти пяти – пятидесяти семи, а Сарматову под сорок.

– Думаешь, значит, что наш Федот – не тот? – с некоторым облегчением переспросил генерал.

Криминалист развел руками.

После его ухода генерал приказал адъютанту вызвать к нему подполковника Савелова и старшего лейтенанта Шальнова.

Шальнов явился в полдень.

– Набираешься уму-разуму, старлей? – шутливым тоном спросил генерал.

– Ум, думаю, дается богом, товарищ генерал-лейтенант, – ответил тот и нахально добавил: – Если его нет, то никакая академия не поможет…

– Не ершись, не ершись, старлей, а взгляни-ка на этого человека, – осадил его генерал и протянул фото. – Похож этот гомо сапиенс на горячо любимого тобой майора Сарматова?

Шальнов впился глазами в фотографию, но через минуту разочарованно протянул ее назад:

– Разыгрываете, товарищ генерал-лейтенант? Ни малейшего сходства!..

– Разыгрываю, разыгрываю, – добродушно проворчал тот. – Вызвал, чтобы ты доложил про успехи в учебе.

– Вы хотели сказать – про успехи на колхозном поле?..

– Ах да!.. Совсем забыл, что твою академию тоже на уборку картошки гоняют. Что скажешь про нынешний урожай?

– Плохой, товарищ генерал. Лето гнилое было.

– Ну а как твоя двойня?

– Растет, как положено.

– Помощь с квартирой или еще с чем таким требуется?

– Никак нет, товарищ генерал-лейтенант.

– На нет и суда нет… Больше не задерживаю. Если что – заходи, потолкуем за жизнь, философ.

– Разрешите идти?

– Иди, иди, Андрюха два уха.

Подполковник Савелов явился ближе к вечеру.

– Вадим, тебе никого не напоминает этот человек? – положил перед ним фотографию генерал.

– Никого, – пожал плечами тот. – А в чем дело, Сергей Иванович?

– Один наш зарубежный информатор утверждает, что монах, изображенный на фотографии и проживающий в настоящее время в монастыре «Перелетных диких гусей» в Гонконге, находится в разработке у некоего неизвестного нам офицера ЦРУ по агентурной кличке Ястреб Востока.

– Не слышал о таком…

– Не о Ястребе речь. Есть мнение, что вот этот монах не кто иной, как наш майор Сарматов.

Савелов снова, до рези в глазах, всмотрелся в лицо человека на фотографии.

– Лапша на уши! – наконец разочарованно выдохнул он. – Во-первых, этот человек – не Сарматов. Во-вторых, в ЦРУ не идиоты – вербовать человека с такой вот… с такой исключительной внешностью!..

– Логично, – кивнул генерал. – Но почему ты уверен, что он – не Сарматов?

– Уменьшенную копию Игоря Сарматова я каждый день вижу у себя дома, – усмехнулся Савелов и отвел глаза в сторону.

– Не понял?..

– Я имею в виду его сына Платона, – нехотя пояснил он.

Толмачев поспешил переменить тему:

– Как развивается операция «Рухлядь»?

– Последний эшелон с танками без происшествий прибыл из Сибири на нашу ремонтную базу под Саратовом. Приступили к их перекраске и замене устаревшего вооружения и средств связи. Если с флотом будет порядок, недели через три начнем гнать эшелоны с модернизированной «рухлядью» в Новороссийск. Такая же картина в Мурманске и Архангельске. Туда под разными предлогами зачастили западные дипломаты и журналисты. Было бы полезно время от времени для тумана шугать их оттуда или на худой конец снабжать дезой.

– Подумаю, подумаю… А что сообщишь про «баронское гнездо»?

– Работы по его оснащению средствами связи будут закончены через две недели, и законный владелец может получить ключи от всех башен замка.

– Кстати, – спохватился генерал перед уходом Савелова, – мне фотографии этого мистера Карпентера размножили…

– Какого Карпентера?..

– Так якобы зовут того человека, что я тебе показывал, – пояснил генерал, вкладывая в руку Савелова фотографию. – Я слышал, жена у тебя пластической хирургией вроде бы занимается.

– Кандидатскую готовит…

– Вот пусть и прикинет на досуге, как из рожи такой страхолюдины сделать что-нибудь похожее на человеческое лицо. Но кто он и где обретается, знать ей, понимаешь, не положено. То – служебная тайна.

– Слушаюсь, товарищ генерал! – сухо кивнул Савелов, пряча в кейс фотографию. – Разрешите быть свободным?

– Будь свободным, – протянул ему руку Толмачев.

Козырнув, Савелов вышел из кабинета. Он не был в восторге от просьбы генерала показать фотографию Рите, хотя и понимал, что тот прав. В разведке мелочей не бывает, а за каждый твой, даже на первый взгляд незначительный, промах, спровоцированный умным противником, потом расплачиваются жизнями многие люди…

Злополучную фотографию Савелов как бы невзначай показал Рите после ужина, когда в детской угомонился маленький Тошка.

– Маргош, тут по твоей хирургическо-пластической части… Можно ли из лица этого Квазимоды сделать что-нибудь такое, чтобы люди от него не шарахались?

Рита взглянула на фотографию и пожала плечами:

– Случай интересный, но Алена Делона из него не получится… Присылайте его в нашу клинику, посмотрим, чем ему можно помочь.

– Не к спеху. Квазимодо обитает пока где-то за бугром, но сие есть тайна великая…

– Где его так разукрасили?

– И сия тайна мраком покрыта, – развел руками Савелов. – Кстати, он тебе случайно никого не напоминает?

– Мне? – удивилась Рита. – А кого он должен мне напоминать?

– Шучу! – засмеялся Савелов.

«Забугорный информатор, выдавая какого-то изуродованного монаха за Сарматова, вешает нашей Конторе лапшу на уши, – размышлял он, лежа в постели рядом с Ритой. – Ну в его-то играх, подполковник Савелов, без тебя разберутся, тебе в своих разобраться бы, – в недобром предчувствии подумал он. – Еще неизвестно, какие сюрпризы ждут тебя на последней стадии операции «Рухлядь», черт бы ее побрал!..»

Не спала и Рита, вздыхала порой о чем-то своем, неведомом ему.

– Маргош, а ты готовишься к отъезду в неметчину? – поинтересовался он.

– Готовлюсь… – неохотно отозвалась жена. – Все хотела поговорить… Мне бы пока обойтись без неметчины, а, Вадим? На носу защита диссертации…

– Не получится, родная, – вздохнул Савелов и провел ладонью по ее шелковистой коже. – С работой по твоему пластическому профилю наши люди там уже договорились… Клиника известного профессора Хенке. Думаю, договоримся и о защите диссертации…

– «И да последует жена повсюду за мужем своим и не оставит его в горестях, нищете и болезнях», – пробормотала Рита, отворачиваясь.

«Ты моя, и я тебя никому не отдам, – с нежностью думал он. – Никому другому, кто посмеет ворваться в нашу с тобой жизнь. Даже Сарматову, если он тогда не погиб… Но он погиб. Не подумай чего, родная, в том нет моей вины. Так распорядилась судьба-индейка. Сам Сарматов звал судьбу кошкой драной», – вспомнилось вдруг Савелову.

– Бока у кошки драные, да зубы с когтями острые, – сказал тот однажды. – С кем-то она пушистым котенком играется, а на кого-то тигром лютым бросается…

Рите, делающей вид, что спит, в который раз вспоминался яростный ночной бой на берегах тропической реки, разделяющей два маленьких латиноамериканских государства. В глубине кофейных плантаций на одной стороне реки полыхали постройки, зловещие языки пламени лизали мешки с кофе, с трескучим грохотом рвались мины и гранаты. Черная стена сельвы на противоположном берегу озарялась яркими всполохами, трассирующие пулеметные и автоматные очереди, отражаясь в черной воде, кромсали огненными стрелами землю. Потом в звуки боя вплелись мощные раскаты грома, и скоро кофейные плантации скрылись за проливным тропическим ливнем, который сбил пламя на мешках с кофе и смыл кровь с лиц убитых бойцов. А над ними в скорбном молчании стояли с непокрытыми головами русские солдаты во главе с Сарматовым…

Она заснула, и ей приснилась дневная сельва и берег полноводной никарагуанской реки. К ней, такой же голой, как и ее подруги, вдруг шагнул из сумеречной сельвы кто-то высокий, в черном резиновом костюме, и, зажав ей рот, прокричал в ухо что-то по-мужицки грубое. С трудом она узнала в нем Сарматова, хотела было ответить грубостью на грубость, но когда увидела перед собой его печальные глаза, то какая-то доселе неведомая ей колдовская сила вдруг закружила ее, будто в водовороте, и увлекла в их бездонную глубину.

И странно: она совсем не чувствовала стыда за свою наготу. Напротив, ей нравилось, что он смотрит на нее и грубыми солдатскими ладонями касается трепещущего от сладкой истомы тела.

Потом он оторвал от нее руки, и десятка полтора человек в черных резиновых костюмах, как привидения появившиеся из сельвы, вслед за ним ушли в черную глубину реки, кишащей аллигаторами и прочей опасной тропической нечистью.

Всю ту ночь, терзаемая нехорошим предчувствием, она с подругами до боли в глазах всматривалась в сельву на противоположном берегу, озаряемую заревом далекого пожара. Подруги не смогли увести ее, даже когда на сельву обрушился стеной тропический ливень.

А на следующий полдень люди-привидения неожиданно появились из речных водоворотов и вытянули на болотистый берег чье-то безжизненное тело. Она сразу поняла, что беда случилась именно с тем, кто сжимал ее вчера в своих жестких ладонях, и закричала лютым криком, каким кричит в заснеженных русских лесах волчица перед разоренным охотниками, окровавленным логовом, в котором не увидеть ей больше своих щенков-несмышленышей. И проснулась…

От сдавленного вскрика жены проснулся и Савелов, приподнял от подушки голову, но она успокоила его прикосновением руки, и он снова погрузился в крепкий предутренний сон. Отгоняя тяжелые, удушливые воспоминания, Рита еще с полчаса металась по влажной от слез подушке и, боясь их повторения, накинула халат и направилась в ванную комнату.

В детстве Рита мечтала стать художником-портретистом или скульптором и даже окончила при одном из московских высших художественных училищ элитную детскую школу, в которой маститые педагоги прочили ей великое богемное будущее. Но ее номенклатурные родители сочли, что вольнодумная и расхристанная богема не место для их и без того не в меру строптивой дочери, и настояли на медицинском образовании. О чем, впрочем, Рита потом ни разу не пожалела.