Текст книги "В чужой семье"
Автор книги: Александра Анненская
Жанр: Литература 19 века, Классика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Александра Никитична Анненская
В чужой семье
Глава I
Утренний поезд Николаевской железной дороги вошел под своды вокзала, оставляя за собой длинную полосу серого дыма, повисшую в сыром, мглистом воздухе. Пассажиры в вагонах засуетились: собирали вещи, одевались, выглядывали из окон, стараясь найти в толпе, встречавшей поезд, знакомые лица. Поезд остановился, и из вагона второго класса выскочила девочка лет четырнадцати. Она осматривалась кругом растерянными глазами.
– Соня, это ты? – раздался голос подле нее.
Она обернулась и бросилась целовать подошедшую к ней даму.
– Тетя, милая! Вы сами приехали меня встретить! Какая вы добрая!
– У тебя, наверное, есть багаж? – сказала дама, улыбаясь. – Дай билет Семену, – она указала на сопровождавшего ее слугу, – он его привезет, а мы поедем скорей домой.
Через несколько минут Соня ехала в карете вместе со своей теткой, Анной Захаровной Воеводской, и в ответ на ее вопросы рассказывала:
– Я доехала до Москвы с папой и с мамой; дорогой папа чувствовал себя очень нехорошо, так что мы прожили лишний день в Москве. Тамошний доктор сказал то же, что и наш: папе надобно отдохнуть от работы, прожить зиму спокойно в теплом климате, и к весне он может поправиться.
– Ну, а братья твои у бабушки, в деревне?
– Да, бабушка сама приезжала за ними: она ведь очень любит их.
– Хорошо, что ты не поехала в деревню: ты бы там соскучилась!
– Мама то же думала. Бабушка целый день или хозяйничает, или возится с братьями: они ведь маленькие – Коле всего три года! А потом, мне надобно учиться! Я кончила курс прогимназии и на будущий год поступлю в гимназию в Москве; там мне придется учиться иностранным языкам, а я училась немножко по-французски у мамы, а по-немецки совсем не знаю!
– Ну, у нас научишься! У нас живет француженка. Нина говорит по-французски и по-английски, а теперь хочет брать уроки немецкого языка.
– Тетя, правда, что Нина очень умная и ученая? Я даже боюсь ее!
– Бояться нечего; а что она не по летам развита и очень много занимается, это правда! – не без чувства материнской гордости отвечала Анна Захаровна.
– А что Митя? Помните, как мы с ним шалили, когда гостили все у бабушки? Это было давно! Больше пяти лет тому назад! Нина и тогда была умнее нас!
– Да, к сожалению, Митя не похож на нее! Он очень огорчает и отца, и меня. Способности у него неважные, а главное, он очень ленив. В первом классе гимназии сидел два года, еле перешел во второй и теперь учится плохо, хотя к нему ходит каждый день репетитор.
Проехав несколько улиц и переулков, карета остановилась у подъезда большого четырехэтажного дома. Соня вслед за теткой поднялась по лестнице, устланной ковром, в просторной передней сбросила пальто и шляпку и вошла в столовую. К ним тотчас же подбежала хорошенькая девочка лет семи. Она бросилась на шею Анны Захаровны и в то же время с полузастенчивой улыбкой протянула пухленькую ручку Соне.
Соня крепко поцеловала маленькую девочку.
– Это Ада, – сказала она, – я ее узнала по ее черным глазкам!
Из-за чайного стола встал высокий, худой мальчик лет тринадцати.
– А, провинциальная кузина! Здравствуйте! – проговорил он, протягивая Соне руку.
– Здравствуйте, петербургский кузен! – с улыбкой отвечала Соня.
За столом сидели еще: француженка-гувернантка, приветствовавшая прибывших какими-то непонятными Соне французскими словами, и девочка, немного постарше Ады, с желтовато-бледным личиком и больными глазами.
– Это Мимочка? Здравствуй, милая! – наклонилась Соня, чтобы поцеловать ее.
Девочка сердитым движением отвернула голову.
– Оставь ее: она совсем дикарка, – заметила Анна Захаровна. – А ты, Митя, отчего же это не в гимназии? – обратилась она к сыну.
– Я думал, у нас сегодня праздник, приезд кузины… – несколько сконфуженно отвечал мальчик.
– Ты рад всякому случаю увильнуть от занятий, – раздраженно сказала Анна Захаровна. – Ты знаешь, как папа не любит, когда ты пропускаешь уроки: опять будет бранить тебя! Неужели это тебе приятно?
Митя ничего не отвечал и с угрюмым выражением лица опустил голову над своим стаканом чаю.
– А где же Нина? Еще не встала? – спросила Соня, чтобы отвлечь внимание тетки от провинившегося мальчика.
– Нина поздно встает, – отвечала Анна Захаровна, – она обыкновенно очень долго занимается по вечерам, и я не велю будить ее.
Соня успела напиться чаю, умыться и переодеться после дороги, а Нина все не вставала; наконец отворилась дверь ее комнаты, завешанная тяжелыми портьерами, и в детскую, где помещалась гувернантка с двумя младшими девочками, вышла стройная брюнетка лет четырнадцати; на ней была надета светлая блуза, перехваченная на талии толстым шелковым шнурком; масса темных вьющихся волос свободно падала ей на шею и обрамляла ее бледное, серьезное лицо.
– Опять дети шумели и не давали мне спать! – недовольным голосом обратилась она по-французски к гувернантке, затем заметила Соню и подошла к ней. – Здравствуй, милая! – сказала она голосом, в котором звучала нотка снисходительного покровительства, и протянула руку Соне. – Если тебе неинтересно сидеть здесь, с детьми, пойдем в мою комнату: там мы поговорим и постараемся познакомиться…
Соня никогда не воображала, чтобы у «девочки» (Нина была всего на два месяца старше нее, и она считала как себя, так и ее еще девочками) могла быть такая комната, похожая скорее на кабинет ученого или литератора. Два письменных стола, один очень большой, заваленный толстыми книгами, другой поменьше, с разными изящными письменными принадлежностями, два высоких шкафа, заполненных книгами, на стенах портреты известных писателей, бюсты великих людей.
– Как у тебя много книг! – проговорила Соня, с некоторым страхом оглядываясь кругом. – Ты много учишься, Нина?
– Не знаю, как тебе сказать, – отвечала Нина, снимая несколько книг с кушетки и очищая место для кузины. – Сколько ни учусь я, мне все кажется мало: ведь наука бесконечна, как и искусство!
Бедная Соня не знала, как поддерживать разговор с такой умной особой.
– Расскажи мне что-нибудь о себе, – покровительственным тоном заговорила Нина. – Ведь у вас в Ч. страшная глушь! Ты, наверное, задыхалась в этой дикой среде?
До сих пор Соне ни разу не приходило в голову, что в Ч. глушь, что там можно задыхаться; а теперь, сидя в этом «ученом» кабинете, она вдруг чуть не до слез почувствовала тоску по светлым комнаткам родного дома.
– Ах, нет, – вскричала она, – у нас было очень хорошо в Ч.! Я училась в прогимназии, у меня было много подруг, и мы очень весело проводили время!
– Неужели? Что же вы делали?
Соня охотно готова была рассказывать все подробности своей домашней и школьной жизни, но она заметила насмешливую улыбку, скользнувшую по лицу Нины, и это сразу остановило ее.
– Расскажи лучше, чем ты занимаешься, – это интереснее, – заметила она упавшим голосом.
– В нынешнем году я занимаюсь преимущественно словесностью и историей. У меня очень хороший учитель по этим предметам. Математикой и естествознанием я занимаюсь с учительницей, но слегка: это не моя специальность; по-французски читаю с нашей француженкой, а с будущей недели начну брать уроки немецкого языка: я читала Шиллера в переводе, а мне хочется прочесть его в подлиннике.
Соня вздохнула. Напрасно тетя сказала, что она может заниматься вместе с Ниной! Она была еще не тверда в русской грамматике и в арифметике, не знала ни слова по-немецки, а ей говорят о словесности, о математике, о Шиллере! Вообще говоря, она казалась сама себе совсем маленькой и ничтожной, сравнительно с Ниной; ей было очень трудно поддерживать умный, чинный разговор, и она от души обрадовалась приходу учителя Нины, который положил ему конец. Когда позднее горничная спросила, где ей угодно будет спать, на кушетке в комнате Нины Сергеевны, или на диване в детской, она не задумываясь выбрала последнее.
Скоро Соня познакомилась со всем строем жизни в доме петербургских родственников и не раз со вздохом повторяла про себя:
– У нас в Ч. было гораздо лучше и веселее!
Отец Сони занимал должность на казенной службе, кроме того, он управлял большим заводом. Дела у него было «выше горла», как он сам выражался; но те часы, когда ему можно было отдохнуть, он вполне отдавал семье. Он возился с маленькими сынишками, разговаривал с Соней, устраивал веселые праздники ей и ее подругам.
– Завтра у папы свободный вечер, и он будет дома! – радостным голосом объявляла мать, и весь дом оживлялся: всем – и детям, и прислуге – хотелось, чтобы добродушный хозяин остался доволен.
И он, действительно, был всем доволен: все распоряжения жены находил превосходными, своих детей считал самыми милыми и умными детьми в свете, свою прислугу образцовою. Вера Захаровна, мать Сони, была «строжее папы», как говорил маленький Коля, но зато она была неразлучна с детьми. Возвращаясь домой из прогимназии, Соня тотчас бежала к матери: она поверяла ей все свои горести и радости и обсуждала с нею все свои школьные дела. Мать знала всех Сониных подруг, и Соня, со своей стороны, знала всех знакомых матери, знала, кто из них живет счастливо, у кого есть горе, кому надо помочь.
В Петербурге было совсем не то: и дядя, и тетка были любезны и ласковы с ней, но она чувствовала себя как-то холодно и неуютно в их доме.
«Как они странно живут, точно не вместе!» – думалось иногда девочке.
И действительно, в просторной квартире Воеводских у всех членов семьи были свои отдельные комнаты и своя отдельная жизнь. Хозяина дома, Егора Савельича, дети видели только за обедом. Утренний кофе он пил у себя в кабинете, потом уезжал на службу и возвращался в шестом часу, к обеду, усталый, раздражительный, недовольный. После обеда он уходил в свою комнату отдыхать, вечер проводил в клубе и домой возвращался уже поздно ночью. Дети больше боялись, чем любили его, и этот страх, по-видимому, разделяла и Анна Захаровна.
– Я пожалуюсь барину! – говорила она прислуге, чем-нибудь рассердившей ее.
– Вот ужо узнает папа! Я скажу папе! – была угроза, которой пугали детей.
Егор Савельич почти никогда не разговаривал с детьми, и при нем все они, даже шалунья Ада, сидели молча, чинно и смирно. Одной Нине предлагал он время от времени вопросы; одна она заговаривала с ним, но обыкновенно не о своих делах, а о чем-нибудь, что вычитала в книгах или газетах.
Анна Захаровна была всегда очень добра и снисходительна к детям, почти никогда не бранила их и любила доставлять им удовольствия; но она совсем не занималась ими. Она куда-то выезжала, принимала у себя гостей и в детские комнаты редко заглядывала. Дети жили своею собственною жизнью, и притом жили не все вместе, а каждый порознь. Две младшие девочки были совершенно предоставлены гувернантке-француженке; Ада, как более живая, иногда бегала по всем комнатам и непрошенная врывалась к матери или к Нине; тихая же, болезненная Мима выходила из детской только в столовую пить чай, завтракать и обедать. Нина занималась, читала, брала уроки в своей комнате, не пуская в нее ни брата, ни сестер. Митя ходил в гимназию, а вечера проводил, запершись со своим репетитором.
У всех них были свои собственные знакомые, до которых другим не было дела. К Аде и Миме приезжали маленькие мальчики и девочки с гувернантками и боннами, к Мите застенчиво пробирались его товарищи-гимназисты. Нина не вела знакомства со своими сверстницами: она предпочитала разговоры с совершенно взрослыми людьми, и Соня не раз, смирно сидя в уголку гостиной, удивлялась, как смело и непринужденно разговаривает ее умная кузина не только с барышнями, но даже с «большими» мужчинами.
Глава II
Первые дни по приезде Соня пыталась сблизиться с Ниной. Она стала брать вместе с ней уроки немецкого языка, арифметики и естественной истории, часто присутствовала на уроках словесности и всеобщей истории, читала книги, которые Нина давала ей, разговаривала с ней. Но она скоро убедилась, что Нина смотрит на нее свысока, считает ее гораздо глупее себя, что поэтому настоящая дружба между ними невозможна.
С Мимой и с Адой Соня сначала почти совсем не могла разговаривать. Гувернантка старалась, главное, научить их болтать по-французски и не позволяла им сказать ни слова по-русски; а Соня с трудом могла склеить несколько французских фраз.
Между тем ей очень не нравилось то, что происходило в детской. Ада, умненькая, ласковая, хитрая девочка, успела подольститься и к матери, и к гувернантке, почему ей прощались все ее недостатки, и все, что она делала, считалось очень милым. Мима, напротив, угрюмая по природе или, может быть, вследствие болезненности, не пользовалась особенною любовью матери; гувернантка же была к ней просто несправедлива: если она не могла заучить урок так скоро, как младшая сестра, француженка бранила ее; если она не соглашалась играть в ту игру, какую предлагала Ада, у нее отнимали игрушки; если она сердилась, когда Ада дразнила ее, гувернантка ее наказывала. Во всех ссорах детей всегда была права Ада и виновата Мима. Все это еще больше портило от природы не мягкий характер девочки и прямо озлобляло ее.
Соне от души жаль было смотреть, как она по целым часам сидит в углу молча, с сердитым, надутым лицом. Она попробовала было поговорить о том, что делается в детской, с Ниной; но та с первых же слов остановила ее.
– Я знаю, – сказала она, – что мои обе сестрицы – пренесносные девочки: Ада шалунья и капризница; Мима упряма и тупа; но что же мне с этим делать? Их воспитывают мама и гувернантка, и до меня это не касается!
«Не касается, что делается с сестрами? Как это странно! – думала Соня. – Вот и Митины дела, кажется, также не касаются никого в доме! Никто не обращает внимания, что пять лет тому назад он был здоровый, веселый, живой мальчик, а теперь стал худой, как щепка, сидит вечно повесив нос, смотрит исподлобья…»
Сколько было у Сони рассказов всякий день по возвращении из гимназии! И с каким интересом слушала эти рассказы не только мама, но и маленький братишка Миша, и ключница Анисья, и горничная! Митя никогда ничего не рассказывал о своей гимназии, и никогда никто его не расспрашивал. Ему предлагали обыкновенно один только вопрос: какую получил отметку? И так как отметки его были по большей части плохи, то Егор Савельич бранил его, Анна Захаровна с грустной укоризной качала головой, а Нина смотрела на брата с нескрываемым презрением.
Один раз, увидев, что Митя возвращается из гимназии какой-то особенно сгорбленный и хмурый, Соня тихонько проскользнула за ним в его комнату. Мальчик сердито бросил на пол ранец с книгами и сам опустился на кровать.
– Что, устал, Митя? – участливо спросила Соня, заглядывая в его бледное, исхудалое лицо.
– Устал и надоело! – неохотно отвечал он.
– Что надоело? Гимназия?
– Гимназия и всё, всё надоело! Жить надоело! – с каким-то озлоблением прокричал Митя. Сердце Сони сжалось. Она как-то сразу почувствовала, что мальчик не шутит и не ломается, что ему в самом деле тяжело, что его надобно развлечь, утешить.
– А помнишь, как нам хорошо было тогда в деревне, у бабушки? Какие мы с тобой шалуны были! Помнишь?
Она села подле него и стала оживленно болтать, вспоминая разные детские проказы. Митя сначала хмурился и молчал, но мало-помалу оживление Сони сообщилось и ему: он поднял голову, в глазах его блеснул веселый огонек, он стал рассказывать и свои воспоминания. Через полчаса в комнате раздавался такой веселый смех, какого эти стены почти никогда не слыхали.
– Отчего ты был сегодня такой сердитый? – спросила Соня, когда увидела, что дурное настроение брата исчезло. – Не случилось ли с тобой какой неприятности в гимназии?
– Русский поставил двойку! – мрачно проговорил Митя.
– Русский! Неужели? Разве был такой трудный урок?
– Стихи длинные – знаешь «Смерть Олега»? – все повторить. Я вчера говорю своему дураку…
– Какому дураку, Митенька?
– Да этому хохлатому, репетитору! Говорю: дайте мне стихи учить, – я не знаю. А он выдумал заставлять меня переводы латинские повторять да слова! Продержал за своею латынью до 10 часов, а потом и говорит: «Стихи учите одни, без меня!» А я и не стал учить! Очень нужно! Думал, не вызовут!
– А скоро у вас выдают четвертные? Может, еще поправишься? – озабоченно спросила Соня.
– Какое там поправишься! У меня уже есть из русского двойка; да за диктовку три с минусом, наверное, два выведет! – безнадежно махнув рукой, отвечал Митя.
Соня с грустным недоумением смотрела на брата. Она не могла отнестись к его отметкам беззаботно, как к делу неважному; но не хотела осуждать его, давать ему советы… Она понимала, что он достаточно наслушался этого от других и что это только рассердит его…
Митя первый прервал молчание.
– Соня, иди сюда, посмотри, что я тебе покажу! – сказал он, подходя к столу.
Он достал из ящика листок бумаги и положил его перед девочкой.
– Что это? Твой репетитор! – вскричала Соня с веселым смехом. – Как похоже! И каким уродом ты его нарисовал!
– А это, смотри, наш инспектор! А это латинист, а это учитель русского языка! Все похожи! – и он выложил перед ней несколько листочков с весьма удачными карикатурами учителей.
– Митя! Как ты хорошо рисуешь! – вскричала Соня, любуясь рисунками и в то же время смеясь над ними.
– Это что, пустяки! Это я в гимназии рисую, когда станет скучно; а у меня есть целый альбом хороших картин: я срисовываю из «Нивы» и из других книг.
Альбом понравился Соне еще больше, чем карикатуры.
– Митя, ты просто художник! – вскричала она.
– Да, вот рисованию я хочу учиться, так меня не учат! – опять с озлоблением заговорил мальчик. – А латынь мне противна, так нет, непременно учи ее!
– Как же, Митенька, ведь без латыни нельзя учиться в гимназии, нельзя попасть в университет… – робко заметила Соня.
– Я все равно не попаду в него! Я не могу и не хочу учиться – вот и всё!
После этого Соня стала всякий день заходить к Мите в комнату поболтать часок перед обедом, и ему это было, видимо, приятно. С ней он был более разговорчив и не так угрюм, как с другими.
В половине октября гимназистам выдавали так называемые «табели», то есть листки с отметками за четверть года. Митя пришел домой позже, чем обыкновенно, очень бледный и мрачный.
– Приди ко мне! – сказал он вполголоса Соне, встретив ее в коридоре.
– Что случилось? – спросила она с беспокойством, входя в его комнату.
Вместо ответа он протянул ей свой табель. Действительно, было чем огорчаться!
В табеле красовались три двойки: из русского, из латинского и из французского; из остальных предметов стояли тройки и только из рисования пятерка.
– Плохо дело, Митя! – заметила Соня, покачав головой.
– Мне что! Мне наплевать! – возразил мальчик. – А только отец поднимет историю, вот что неприятно! Он уже третьего дня спрашивал, скоро ли я получу табель!
В этот день Егор Савельич был как-то особенно мрачен и молчалив за обедом. Когда после стола дети подошли, по обыкновению, благодарить его, он не дал руки Мите и спросил его отрывисто:
– Получил табель?
– Получил, – прошептал Митя, опуская голову.
– Принеси его ко мне в кабинет!
Митя вышел из комнаты, и Егор Савельич обратился к жене:
– Мальчишка окончательно избаловался! – сказал он сердитым голосом. – Я заезжал сегодня к директору гимназии, и он мне сказал, что если так будет продолжаться, его исключат! Утешительно!
И он ушел к себе в кабинет, сильно хлопнув дверью.
Через несколько минут к нему прошел Митя с злосчастным табелем в руках. Вскоре в столовой послышался рассерженный голос отца и отдельные бранные слова: «Лентяй, негодяй, дурак!» Мити совсем не было слышно, но Егор Савельич сильно горячился: может быть, самоё молчание мальчика, который не мог или не хотел ничего сказать в свое оправдание, еще более усиливало его гнев.
Наконец, дверь кабинета открылась.
– Помни же! Высеку! Своими руками высеку! – кричал Егор Савельич. – Даю тебе честное слово! Если будет хоть одна двойка, высеку!
Митя быстрыми шагами, низко опустив голову, прошел через столовую к себе в комнату, и дверь кабинета снова захлопнулась.
– Господи, как это ужасно! – вскричала Соня, чуть не плача от волнения. – Неужели это правда, Нина? Неужели он это сделает?
– Не знаю, – отвечала Нина, остававшаяся вместе с кузиной в столовой, – это, конечно, ужасно, Соня; но подумай также, как ужасно, что Митя не хочет учиться, растет таким неинтеллигентным.
– Что же, Нина, не все могут быть такие умные, как ты! – заметила Соня.
– Но все должны стремиться развивать свой ум и приобретать познания, – наставительно проговорила Нина.
Соня вздохнула. Нет, она положительно глупа и никогда не научится говорить с Ниной; лучше пойти попытаться утешить Митю.
Митя лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Соня села подле него и начала убеждать его, что слова отца были, наверное, пустой угрозой, что он, конечно, не решится подвергнуть большого мальчика такому позорному наказанию, что, наконец, Мите ведь стоит немного, очень немного постараться, и он не доведет себя до этого.
– Ах, какая ты странная, Соня! – сказал Митя, дав ей вдоволь наговориться. – Да неужели ты думаешь, я позволю сделать это над собой? Разве я маленький! И учиться из-за страха наказания я тоже не намерен!
– Что же ты будешь делать, Митя? – спросила встревоженная Соня.
– Уж я знаю, что я придумал! – с каким-то мрачным озлоблением проговорил мальчик.
– Скажи, Митенька, что такое? Пожалуйста, скажи! – просила Соня, которую очень пугала тайная угроза, скрывавшаяся в словах брата.
– Что там говорить! Просто возьму да и уйду из дому!
– Уйдешь? Да куда же тебе идти?
– Мало ли куда! Хоть в Америку!
– Полно, Митя, разве это можно! В Америку уйти нельзя: туда далеко ехать, а это стоит очень дорого; без денег же тебя не повезут ни по железной дороге, ни на пароходе.
– Ну, положим, деньги у меня есть! Я еще три года назад начал себе копить на велосипед, и теперь у меня денег очень много…
– Митя, неужели же ты можешь решиться уйти из родного дома?.. Неужели ты не будешь скучать?
– Небольшое мне веселье в родном доме!
– И тебе не жалко будет ни сестер, ни мамы? Ведь если ты уйдешь, это будет такое горе для нее и для всех!
– Не беда – утешатся!
Соня была в отчаянии. Все ее слова были, видимо, бессильны.
– Я скажу тете, – проговорила она наконец, вставая.
– Не смей! – закричал Митя, хватая ее за платье. – Слушай, Соня, если ты хоть кому-нибудь расскажешь, что я тебе говорил, я с тобой рассорюсь, на всю жизнь рассорюсь! Слова тебе никогда не скажу! И чего ты испугалась? Ведь я не сейчас же уйду! У меня еще ничего не готово. Отец стращает, если я к Рождеству принесу дурной табель, а до Рождества еще далеко!
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.