Текст книги "«Запомните меня живым». Судьба и Бессмертие Александра Косарева"

– Гражданка Косарева, вы сегодня собираетесь давать показания? Или я могу вызывать помощников?

«Помощники» – это бравые молодцы, специалисты по пыткам из особого подразделения.

И вдруг Аршадская услышала, как Мария Викторовна ответила:

– Собираюсь. Пишите. Да, я действительно являюсь шпионкой английской разведки с 1935 года. Меня завербовал родной брат, Нанейшвили Павел Викторович, арестованный в 1936 году и отбывающий ныне наказание…

– Так-так! – обрадовалась Аршадская. – Нельзя ли об этом подробнее?

Уличали как бы во лжи, требовали другого, снова били.

И вдруг через несколько месяцев допросы стали стихать. Они проходили уже более вяло, как бы пассивно. Потом ее и вовсе оставили в покое, она сидела в камере, ждала своей участи.

А опытные сокамерницы говорили: «Не трогают? Значит, милая, считай, нет твоего мужа на свете. Тебя же и взяли из-за него…»

Мария только спустя годы узнает, что женщины были правы: Александра Косарева к тому времени и вправду не было в живых.

А еще через год, 28 февраля 1940 года, по указке Берии, Марию Нанейшвили-Косареву приговорили к ис-правительно-трудовым работам на Таймыре, в Дудинке. С формулировкой «на вечную ссылку».

Мама мне рассказывала, как бабушку везли на одном из судов-тюрем вместе с другими заключенными, мужчинами и женщинами, уголовниками и «политическими». А поэтому ей досталось то же, что и остальным: шмон с раздеванием, на обед сырой, почти жидкий хлеб, баланда, сваренная будто из силоса. Стылые бараки, где утром волосы примерзали к подушке.

Сидела Мария вместе с уголовниками-рецидивистами, на которых было по многу убийств. Для них убить – как чихнуть.

Однажды всех заключенных повели в баню, женщины впереди, мужчины сзади, уголовники тоже. Они начали приставать к женщинам, шагающим впереди, стукая их по ягодицам, пытались лапать. Бабушка рассказывала, как она в тот момент напряглась в ожидании шлепка. А когда дождалась, развернулась да изо всех сил ударила уголовника по лицу мешочком с банными принадлежностями.

Ее могли убить сразу, в ту же минуту. Но нет. Не убили. Начали уважать.

Все это продолжалось, пока ее едва живую, доходягу, не перевели с общих работ в контору.

Началась так называемая вечная ссылка.

Интересно, что знали эти красномордые чиновники о вечности?

Исправительно-трудовые работы – это не просто ссылка, то есть проживание в том месте, которое определил суд. Это по сути принудительный и весьма тяжелый труд безо всяких выходных и отпусков, только не за колючей проволокой и вышками, а в поселении. Хотя с тем же режимом, плановыми проверками и ежедневными унизительными обысками одежды.

На советско-сталинском уровне – оскорбительная жизнь, полная унижений, абсолютная зависимость от начальников, которые могут на тебя настучать, ограбить, отняв последнее, – особенно худо, когда забирали теплые вещи, – могут изнасиловать. Круглосуточная зависимость от людей с оружием, которые за тобой присматривают.

Что такое жить в Дудинке, в одном из балков? То есть в вагончике без колес? Их выстраивают по кругу в кольцо. Потому что в пургу ничего не видать, мгла, и если выйдешь по нужде, если не уткнешься пусть даже в чужой балок, можешь не вернуться, замерзнуть.

Жить в Дудинке – это значит, жить на Крайнем Севере, за полярным кругом, где полгода ночь, мгла, а потом восход солнца встречают на берегу Енисея как праздник, и полгода день.

И на воле-то не очень удобно и комфортно. А под надзором – кошмарный сон.

Вольный работу кончил, да скорей домой, к печке, горячего поесть. А ссыльный – как Мария в своей конторе, – сначала шмон по полной программе, чтобы чего запретного не пронесла. А пока обыскивают, пока карманы-то выворачивают да шарят под юбкой, может, кстати, уйти автобусик или вездеход. И тогда два, три километра по занесенной снегом дороге – к своим балкам. К своим огонькам, что едва мерцают вдали.

И так каждый день. Начиная с зимы сорокового, всю войну и после войны.

Тут тоже повышают по службе, – точнее, эффективно используют! – и Мария стала вроде начальницы. Но в остальном неволя есть неволя.

Однажды подруга уговорила Марию сходить к местному хироманту. Ну так, ради интереса. В ту пору предсказателям мало кто верил. И хиромант, изучив руку Марии, наобещал каторжанке золотые горы. Дескать, все будет хорошо, скоро она увидит близкого человека, позже будут деньги, а в недалеком будущем она сможет путешествовать, отдыхать в санаториях у моря…

Мария, вернувшись в свой балок, лишь рассмеялась: хоть и наговорили всякой чепухи, так хоть немного развлекли.

Однако через какое-то время предсказания стали сбываться. Отбывать срок в Норильск прибыл ее брат Павел. Потом освобождение, поездка в Грузию, снова арест, но реабилитация, материальная компенсация, квартира, бесплатные путевки в крымские санатории… Предсказания оказались правдой.

После второго ареста и нового срока бабушка, получив от матери Косарева известие, что «Лена заболела той же болезнью», принялась немедленно хлопотать, чтобы Лену также перевели по месту ее ссылки. Где они могли бы жить вместе.

Мария Викторовна написала Поскрёбышеву.

Наверное, это был правильный выбор. Напиши она Сталину, который к тому времени устроил параноидальные гонения на «космополитов», кто знает, какими бы последствиями обернулась для нее эта просьба.

Бабушка позже говорила: больше всего она опасалась, будто Поскрёбышев не вспомнит ее.

Какая-то Мария Нанейшвили, из какой-то ссылки просит за дочь? Но на этот счет она волновалась напрасно. У Александра Николаевича была феноменальная память! От природы. Он помнил все имена и телефоны наизусть, никогда их не записывал, и можно было только себе представить, что значит – забыть телефон министра, с которым просит его связаться Сталин.

Поскрёбышев испытывал известную симпатию к некоторым людям: к полярникам, летчикам, крупным писателям, типа Горького, а также к Косареву. Не осталось свидетельств, встречались ли они за городом, выпивали ли на даче. Я по крайней мере никогда не слышала от бабушки, – которая и без того не слишком любила вспоминать годы мук и унижений! – чтобы Косаревы и Поскрёбышевы дружили семьями. Но по крайней мере, с Александром Васильевичем Косаревым Поскрёбышева объединяла ненависть к Берии.

Берия мечтал сместить помощника Сталина всю карьеру, и только в 1953 году министр МГБ обвинил его в утере документов государственной важности и Поскрёбышева отстранили незадолго до смерти вождя.

Кстати, документы потом нашлись.

5 марта 1953 года, когда он слушал по радио прелюдию Шопена и буханье салюта, Александру Николаевичу плакать не хотелось. Но и танцевать от радости тоже.

По характеру он был противоположен хозяину. Нацеленный на дело, на службу, умеющий быстро принимать решения, но добрый человек. Добрый подельник вождя. Его ближайший помощник. Тот, кто точно знал, кто поставляет в Кремль папиросы и табак для его трубки и сколько кусочков сахару нужно положить Сталину в чай. И тот, кто, онемев от ужаса, был обязан молчать, когда узнавал одним из первых и совершенно точно, что такой-то нарком или такой-то генерал, особенно из друзей, уже обречены.

Его дочь Наталья Поскрёбышева писала: «Дома он часто повторял: «Надо быть добрым, а не добреньким».

Зато Сталин методично издевался над генерал-майором, унижал его, как только мог. За что? Неизвестно. Можно лишь предположить, что грузинский пахан Джугашвили, крещеный в православии, но отвернувшийся от Бога, бандит по своей сути… Который кого-то заставлял жить по придуманным им законам, из-за которых ребенка могли расстрелять, а женщину, поднявшую в поле колосок, отправить на каторгу, сам жил по понятиям. Которые, наверное, сложились еще тогда, когда он был не генсеком, а обычным гопником, бандитом, грабящим банки по всему Закавказью.

Однажды на Новый год Сталин решил развлечься.

Сидя за одним столом при других гостях, он сворачивал трубочки из бумажек, надевал их на пальцы Поскрёбышева, поджигал и весело при этом смеялся, показывая на несчастного пальцем. Помощник корчился от боли, но сбросить горящие колпачки не решался, потому что лучше было получить ожоги, чем лишиться головы.

По свидетельству Светланы Иосифовны Аллилуевой, Сталин в марте 1939 года вынудил Поскрёбышева лично представить Сталину на подпись документ в прокуратуру по поводу ареста его жены – Брониславы Соломоновны Металликовой-Поскрёбышевой. Ненавистного помощника вождя подставил Берия. А жену обвинил в связях с Троцким и подрывной деятельности против советской власти.

Помощник попытался защитить жену, напомнить, что у них дети, на что Сталин сказал:

– Так как органы НКВД считают арест вашей жены необходимым, так и должно быть! – Но увидев растерянное, убитое лицо Поскрёбышева, рассмеялся и добавил: – Сашка, в чем дело? Тебе баба нужна? Так мы тебе найдем!

И что же? Он никого не просил, стоически переживая разлуку с женой, но вскоре в его квартире появилась молодая женщина, которой было предписано вести хозяйство генерала.

Что же касается Косарева, то Поскрёбышев, когда мог, старался вывести моего деда из-под удара: сейчас не заходи, у него Ежов… Саша, хозяин нынче зол, ругался с Туполевым… Давай перенесем эту встречу на денек-другой, а я хозяину скажу, ты вовремя приходил?..

Поэтому, получив письмо от Марии Нанейшвили, он снял трубку, сделал пару звонков, и вскоре мою маму Елену Александровну перевезли на Крайний Север. Там она не просто поселилась вместе с бабушкой, но стала работать в ее подчинении.

Боже мой, во время ареста отца ей было восемь. Сейчас – девятнадцать! Но вот им вдвоем, по словам тирана, «жить стало легче, жить стало веселей». Ладно, ничуть, скажем, не легче. А веселей в том смысле, что какая же мать не обрадуется возможности быть вместе с дочерью хоть в гетто, хоть за колючей проволокой концлагеря?

17 декабря 1953 г. Мария Викторовна из Норильска написала письмо председателю Совета Министров СССР Маленкову, чтобы ее реабилитировали. В нем она привела многие подробности своего ареста и ссылки, о которых я уже писала. И в частности, сообщила:

«Все эти факты можно легко установить. Если жив Косарев (моя несчастная бабушка все еще надеялась, что дед жив! – А.К.), он повторит всю эту историю слово в слово. Думаю, что Багиров и Берия тоже не забыли об этом. Как происходил мой арест, могут подтвердить и комендант Жданов, присутствовавший при аресте, и работники ГУГБ, производившие арест. Моя первая следовательница Хорошкевич тоже знала, что я арестована только волей Берии.

После того как меня арестовали, стали подбирать обвинения. Законченный материал следствия прокуратура вернула обратно, так как там не было основания для осуждения. Тогда снова началось следствие, только уже другого характера.

Меня допрашивало сразу по 5–6 человек, ругаясь площадной бранью, издеваясь и применяя недопустимые на следствии приемы. Несмотря на мое упорное отрицание принадлежности к какой-либо организации, я была все же осуждена, как член правотроцкистской организации, в которой я никогда не состояла.

Мне кажется, что в свете вскрывшихся обстоятельств, разоблачивших Берию, к пересмотру моего дела есть все основания, о чем я и прошу Вас.

Мария Нанейшвили.

Нахожусь в ссылке в г. Норильске Красноярского края. Адрес: Норильск, 21-й квартал, д. 66, кв. 45».

Прошло полгода. Какие-то шестеренки в машине, построенной Сталиным, соединились как надо, завертелись, и 9 мая 1954 года к ней домой явились сотрудники норильской госбезопасности, сообщили ей о полной ее реабилитации.

Она впервые узнала, что муж не умер от воспаления легких, а был расстрелян 23 февраля 1939 года, за год до казни ее отца, Виктора Нанейшвили. Чтобы не затруднялась с дорогой, бабушке даже выделили самолет, на котором она вылетела в Красноярск, а оттуда в Москву для встречи с генералами из Военной коллегии Китаевым и Чепцовым.

Едва завидев генералов в Москве, Мария Викторовна принялась сразу же хлопотать об освобождении и реабилитации дочери, оставшейся в Норильске. Ей ответили, что вопрос практически решен, Елену Косареву вскоре также доставят в Москву.

– В наручниках? – мрачно пошутила бабушка.

– Перестаньте, что вы говорите! – Генералы, не понявшие иронии, замахали на нее руками. – Какие могут быть наручники?

Бедная страна!

Круг мучений вдовы Косарева замкнулся.

Вынужденная одиссея вырвала из ее жизни шестнадцать лет! Кто знает, сколько всего она смогла бы за это время достичь! И до самой кончины Мария Викторовна – с навеки обмороженными руками и доброй душой – жила ради публичного отстаивания честного имени Косарева, боролась на проведение вечеров его памяти, за публикации и фильмы. Ради дочери и внучки.

Помимо этого она помогала многим людям ускорить пересмотр дел в ходе реабилитации, получать квартиру, работу, компенсации.

Вот как моя мама характеризует мою бабушку в воспоминаниях для музея Дома на набережной:

«Она вернулась в Москву несломленная, полная чувства собственного достоинства, по-прежнему смелая и несгибаемая. Она была яркой бесстрашной женщиной с невероятной силой духа, преданной женой, верным и надежным другом!»

Но эта Мария Нанейшвили, бывшая красавица из гостиницы «Париж» в юнгштурмовке, с горящими глазами, уже никогда не смогла быть прежней. Жаль, что она сама не написала книгу, это была бы лучшая книжка о Косареве, об их жизни в диком, счастливом и горьком времени тридцатых годов.

Ее не стало 25 июня 1993 года.

Глава девятая
Кесарю – кесарево, а Косареву – косарево!

Под новый 1939 год Александра Косарева перевезли в Лефортово – военную тюрьму для особо опасных преступников. Тюрьму не для уголовников – для политзэков. Там началась совсем другая жизнь. И это был настоящий ад.

Когда фургон проехал и за ним закрылись кованые ворота, уже по дороге в канцелярию через двор Косарев чем-то не понравился конвоиру, его сбили на брусчатку, попинали сапогами и с руганью отволокли в карцер. В ледяной неотапливаемой комнате, где бетон был покрыт изморозью, без стула, а не то, что кровати, его, к счастью, продержали только час. А потом перевели в обычную камеру.

Когда его вели через пост, тихонько работало радио, и Косарев сразу узнал голос Синявского, знаменитого футбольного комментатора. Они с Вадимом Святославовичем не были знакомы. Но всякий раз, если Косареву не удавалось вырваться на стадион, он слушал матчи с его комментариями прямо в кабинете. А решающие встречи – вместе с коллегами: Горшениным, Вершковым, секретарями ЦК ВЛКСМ. Особенно когда играл «Спартак», тут он не пропускал ни одного футбола.

Теперь Горшенину и Горшкову наверняка переломали все кости, выбили зубы, требуя оговорить Косарева. А сам он, невольно замедлив шаг, слушал, как Синявский подводил итоги футбольного сезона 1938 года.

На последних двух встречах «Спартака» ему удалось побывать, и это было счастье, потому что «Спартак», его детище и его любимая команда 31 октября всухую победила «Буревестника» (5:0), а 6 ноября, уже незадолго до его ареста, одолела «Крылья Советов» (6:1), обе команды московские. А вот теперь Синявский сообщил итоги: «Спартак» и чекистское «Динамо» провели по 25 игр. «Спартак» заработал 39 очков, больше всех, и ребята стали чемпионами СССР. «Динамо» откатилось на пятое место, не получив даже бронзу!

То-то горюшко для НКВД!

Видно, конвою тоже нравился футбол. И немного потоптавшись на пропускном пункте, они повели узника дальше.

Теперь его одиночка состояла из железной койки, которая днем поворачивалась и закреплялась на стене, табурета у столика и параши. Ну, хоть было не холодно, терпимо.

Утром Косареву принесли кусочек хлеба и кружку с кипятком. Он согрелся и попытался пройтись по камере: три-четыре шага вперед, три-четыре назад, но быстро устал, присел на табурет, положил голову на стол.

Сегодня ему думалось о приятном – о том, как родился и вырос его «Спартак».

Николай Старостин, с которым они познакомились, кажется, в 1933-м, рассказывал Косареву, как все начиналось до него, Косарева.

Еще с двадцатых годов братья Старостины, Петр Исаков, Иван Филиппов, Станислав Леута собрались на Пресне погонять мячик. Но с тех пор они назывались по-разному. Сначала МКС (Московский Клуб Спорта). Потом «Красная Пресня», «Пищевики», «Мукомолы», «Промкооперация».

Пока на их горизонте не возник высокий покровитель и друг – генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Косарев.

Будь мой дед надутым чиновником, возможно, братьям Старостиным было бы труднее с ним сойтись и познакомиться. Но демократичное поведение Косарева, кировский стиль – он на многих производил впечатление «своего парня»! – поразили их с самого начала.

После того как братья пришли к нему на прием с жалобами на зажим бюрократов, Косарев пошел на некоторые финансовые… ну, не сказать, чтобы нарушения, он же не себе в карман деньги клал… финансовые фантазии. То есть не сам нарушал правила, а под давлением своего авторитета и ради хорошей цели.

Осенью 1934 года он попросил бухгалтерию команды «Промкооперация» взять на работу четырех братьев – Николая, Александра, Петра и Андрея Старостиных, чтобы усилить команду. А потом – не ради пижонства, а для отчетности! – они решили придумать ей новое название.

Тут именно Косарев предложил дать команде новое имя.

Это произошло спонтанно, почти случайно.

Как-то разговаривая со Старостиными, Косарев бросил взгляд на книгу Джованьоли, которую читал вечерами, и предложил:

– А давайте назовем наше общество «Спартак»?

Никто из партийного начальства не услышал в названии антисоветчины или бунтарского вызова. Ну что же, Спартак – известный римский гладиатор, поднявший восстание против Римской империи. Против рабства же, в конце концов! Разве большевики не за это?

И только в НКВД, который создал и поддерживал свой футбольный клуб, «Динамо», почуяли прямую и явную угрозу. У Ежова, и особенно у Берии, еще будет возможность отомстить спартаковцам.

За что? За то, что они были сильнее, профессиональнее, лучше.

Что же до Косарева, то, наверное, будет интересно послушать, что о нем говорит Андрей Старостин в книге «Встречи на футбольной орбите».

«Как бы приняла в штыки его (то есть Косарева за манеру одеваться. – А.К.) комсомолия времен Гражданской войны! Но время бежало стремительно, в ногу с ним менялись и нормы быта. Появлялся он вдруг на квартире и у Николая, и у меня, благо, мы жили с братом в одном подъезде, в более повседневном костюме, без «Гаврилки». Однако, как бы он ни был одет, он всегда мне вспоминался по первой встрече – лукавая искорка в глазах, чуть приподнятая правая бровь и непокорный петушок на затылке.

Так, одна из встреч состоялась на углу Сандуновских бань. Прямо тут же у входа в переулке. Я был предупрежден Николаем, что Александр Васильевич может прийти попариться в Сандуны, наслышанный, мол, о твоих рекордах на полке. Еще дедом в Погосте я был приучен париться на соломе в русской печке.

Смотрю, подходит Николай, а рядом с ним среднего роста, ладно сбитый молодой человек. В кепочке, в белой апашке с расстегнутым воротом и в летних парусиновых туфлях.

«Вместо Косарева какого-то новичка футболиста Николай привел», – подумалось мне.

Заметив мою кислую физиономию, Николай неодобрительно спросил: «Не узнал, что ли, Александра Васильевича?» Я почувствовал, что краснею, нелепо засуетился, что-то забормотал, извиняясь, а Косарев, протянув руку, так по-доброму улыбался, что у меня все смущение прошло. Мы отменно попарились».

Когда это было? Будто в незапамятные времена. А всего-то четыре-пять лет назад.

А теперь он в Лефортово, и стоит даже не прикорнуть, а закрыть глаза, как надзиратель орет в глазок:

– Заключенный, не спать!

Я, внучка Александра Косарева, моего солнечного деда, искреннего, жизнелюбивого, честного человека, не стану придумывать за него. Он мне уже никогда о лефортовском аде не расскажет. Но вот что пишет другой узник этой тюрьмы, сидевший там в 1938–1939 годах, австриец Карл Штайнер в своей книге «7000 дней в ГУЛАГе»:

«Каждую ночь раздавались жуткие стоны и ужасные крики. По одну сторону коридора были кабинеты следователей, по другую – камеры. Только в этой тюрьме я видел такое расположение: и камеры, и кабинеты следователей находились напротив друг друга – в одном коридоре.

У заключенного не было ни секунды покоя. Если его самого не мучили, он должен был слушать, как мучают других, как их бьют и измываются над ними. Это было непередаваемо жутко.

Особенно невыносимо было, когда допрашивали женщин, как правило, жен арестованных раньше «врагов народа». Как только над ними не издевались! Их избивали дубинками, подвергали отвратительным пыткам, осыпали площадной бранью, и все для того, чтобы они оговаривали своих мужей. Жен, проживших со своими мужьями по двадцать лет, арестовывали только за то, что они «поддерживали связь с врагом народа».

Лейтенант Бардин, словно призрак, бродил по коридорам, открывал глазки и наблюдал за нами, пытаясь поймать кого-нибудь за таким занятием, за которое полагалось наказание. Для этого белокурого палача существовали только запреты: нельзя было смеяться, читать вслух, ходить по камере в туфлях. Это всё были «тяжкие проступки», за которые он выдумывал различные наказания. Одних лишал прогулки, другим запрещал писать письма, третьим не разрешал покупать продукты в тюремном ларьке, четвертых отправлял в карцер».

Читаю и думаю, что лейтенант Бардин, офицер НКВД, тоже мог любить футбол. Пусть даже и болел бы за свое «Динамо». А после матча – расслабиться с мужиками в какой-нибудь забегаловке с кружкой пива, за воблой да рюмкой водки. Прикинуть турнирную таблицу. Заключить с кем-то пари на счет футбольного матча.

Но в данный момент реального времени один болельщик сидел в одиночке, боясь шуметь, даже громко кашлянуть, чтобы не вошел другой – с дубинкой наперевес.

Сталин не любил футбол. Но может все-таки лейтенант Бардин тоже видел, хоть из оцепления, знаменитый матч 1936 года?

Косареву пришла в голову дерзкая затея: устроить футбольный матч в День физкультурника перед руководителями партии и правительства на Красной площади! Причем не просто футбольное шоу с девушками, лентами и оркестром, а именно футбол. И чтобы играли футболисты «Спартака» – только его «Спартака»!

Андрей Старостин тоже играл в этот день. И вот как он его описывает.

«Когда это предложение обсуждалось спартаковским городским руководством, ироническим репликам не было конца. В самом деле, на Красной площади брусчатка, ни ворот, ни разметок. Чего доброго мяч за кремлевскую стену улетит, а то и того хуже: попадет в кого-нибудь на трибунах. Однако дело закрутилось. Решено было Красную площадь накрыть мягким войлочным ковром и превратить ее в стадион».

Так и сделали. В конце физкультурного парада Косарев дал сигнал – и по всей Красной площади раскатали огромный ковер изумрудного цвета с разметкой. Где-то у Лобного места укрепили ворота, куда встал вратарь. И футболисты выбежали на поле.

Здесь речь шла не о матче между соперниками, а о том, чтобы показать всем, какая красивая игра футбол. Это была своего рода презентация. Но как отреагирует на это Сталин, никто не мог предсказать. Поэтому Косарев держал в руке белый платок. По его отмашке футболисты прекратили бы игру.

Между тем Хозяин оставался равнодушен. В то время как его соратники буквально повизгивали от восторга. Ворошилов подпрыгивал и кричал. Махать платком Косареву не пришлось.

Футболистам могло показаться, что их игра очень понравилась Сталину. Но они плохо знали Сталина.

Кто же, помимо лизоблюда Ворошилова, стоял с ним рядом на трибуне? Те, кто по росчерку сталинского пера должны были завтра отправиться на бойню: и строгий Чубарь, и лысый Постышев, и надменный Рудзутак, и по-детски счастливо улыбающийся Косарев. Всем им надлежало погибнуть в сталинских застенках.

Но покамест Косарев добился своего: политика политикой, партийные дрязги дрязгами, а команда «Спартак» больше ни у кого не вызывала вопросов.

Наступивший 1937 год до сих пор, даже из такого далекого далека, кажется временем абсурда. Театром сатаны.

Гражданская война в Испании, вся эта полутайная возня с добровольцами, пароход с испанскими детьми и захват казны, все эти грязные «комсомольские стройки», все эти плотины гидростанций, в которых на второй год начинал крошиться бетон! Экспансия на Амуре – под оголтелую, почти непрерывную пропаганду по радио! ГУЛАГ, куда сгоняли сотни тысяч рабов всех оттенков – от гопоты и шпаны до эсеров и троцкистов! Похмелье от плохой водки! Безумные гудки, по которым нужно было бежать на работу и не опаздывать, если не хочешь в тюрьму!

А круглосуточные, а более всего ночные аресты по всей огромной стране, плановые аресты и расстрелы, голод, страдания народа, с которыми не сравняться даже петровские преследования староверов и горящие скиты…

И вот на этом фоне в СССР – страну справедливости, достатка и веры в будущее – приезжает сильнейшая в Европе сборная Басконии, автономной области на севере Испании.

«Пожалуй, единственным, кто во всеобщей лихорадке, по крайней мере, внешне, сохранял холодную голову, – вспоминает Андрей Старостин, – был Косарев. Он имел опыт настраивать спортсменов на большие дела. У него это получалось очень хорошо и убедительно. В тот раз он пришел к нам в раздевалку и сказал: «Не робейте, ребята, не боги горшки обжигают!» А прощаясь, добавил: «Кесарю – кесарево, а Косареву – косарево!»».

Ему нужна была победа.

Здесь мне хотелось бы раз и навсегда развеять сомнения и кривотолки относительно роли Александра Косарева в создании футбольного клуба «Спартак». Ведь многие по сей день считают отцами – основателями «Спартака» братьев Старостиных. Это не совсем так. Да, вклад Старостиных, особенно Николая, велик. Но все же «Спартак» обязан своему рождению и процветанию не столько Старостиным, сколько генеральному секретарю ЦК комсомола Александру Косареву.

Почему? Объясню. Какой бы популярностью ни пользовались футболисты, они – не более чем футболисты. Но для акции такого рода, как организация футбольного клуба, особенно при режиме Сталина, требовалась фигура более мощная. Такой фигурой стал Косарев. И он, как ледокол, прорубил дорогу «Спартаку». Решил кучу бюрократических задач. Воспользовался своим влиянием лидера, связями члена правительства. Обычные инициаторы с такой задачей не справились бы.

Да и сам Николай Старостин признавал: «Комсомол ничего не сделал. Все сделал Косарев, только Косарев».

И вот испанцы…

Подобно тому как Нерон устраивал для развлечения народа – и отвлечения от политики! – многодневные игры гладиаторов, Сталин выписал в Москву лучших в мире футболистов.

Получив однажды утром газеты с новостью, что в Советский Союз едут баски, страна взвыла от азарта. Предстояла серия матчей, но НКВД постарался сделать так, чтобы «Спартак» не был даже заявлен в турнирной таблице.

Баски играли с «Динамо». И дважды разгромили команду чекистов.

Народ приуныл, особенно болельщики московского «Динамо».

И тогда Сталин, в лучших своих традициях, вызвал в Кремль членов политбюро, выслушал всех и дал приказ: во что бы то ни стало выиграть у басков! Точно также, как он через несколько лет, невзирая на дикие потери, вопреки логике выпустит приказ «Ни шагу назад!» и придумает заградительные отряды, стрелявшие из пулемета по своим.

Ну, раз вождь и учитель велел, надо выигрывать.

И тогда Ежов, скрипя зубами от досады, сам предложил выпустить «Спартак». Не от большой любви к Косареву и «Спартаку», а оттого, что понимал: если «Динамо» еще раз проиграет, команду распустят и кого-нибудь арестуют.

Косарев ликовал и выбил для «Спартака» лучшую тренировочную базу под Москвой. Футболистов кормили деликатесами. Им купили новую форму и английские бутсы. Наняли массажистов и парикмахеров. За каждым спортсменом следил врач.

«Спартак» везли на стадион с такой помпой, что футболистам могли бы позавидовать герои-полярники: на двух открытых «Линкольнах». И хотя по дороге у машин дважды (!) спускали шины, – уж не происки ли НКВД? – команда успела вовремя. На поле уже как раз вышел судья со свистком, и поражение за опоздание не засчитали.

Ребятам пришлось переодеваться прямо в машинах под восторженный рев и свистки зрителей, сразу бежать на поле.

Я думаю, в Москве еще живы старики, которые помнят этот невероятный матч. Болельщики охрипли и потеряли разум, они не поверили счету на табло: «Спартак» разгромил чемпионов Европы со счетом 6:2!

Что творилось в Москве!

Люди вышли на улицы, незнакомые целовались и плакали.

Зато Ежов и его офицеры справляли тризну по «Динамо».

И поэтому Сталина не удивило, а даже порадовало, что спустя пять дней на параде физкультурников футболисты «Спартака» проехали через Красную площадь на машине, закамуфлированной под футбольную бутсу. А на бутсе крупно начертали разгромный над басками счет 6:2!

Косарев, которого перевозили из одной тюрьмы в другую, который случайно услышал по радио голос Синявского, улыбнулся внутри себя с гордостью за любимую команду.

Его мучили и пытали на допросах. Бывшему лидеру комсомола было не до футбола. Но его «Спартак» продолжал делать невозможное: в 1938–1939 годах он выиграл и чемпионат, и кубок страны!

Для Берии, который возглавил НКВД, это было уже слишком.

Он расстрелял уже и Косарева, и Ежова, когда занялся футболом вплотную.

В ранней юности, еще до своего промысла у мусаватистов, Лаврентий сын Павла и сам играл в футбол. Говорил, что играл даже за одну из грузинских команд. Поэтому придумал, собрал и присвоил себе «Динамо», не спуская с команды глаз. Игрокам были даны воинские звания, они получили хорошее жилье, имели обмундирование, правда, не понятно, для какого случая, скорее всего, для торжеств: не играть же в футбол в гимнастерках, портупеях, с ромбиками в петлицах и в фуражках с малиновыми околышами?

Берия давно бы уже, еще в тридцать восьмом, закатал братьев Старостиных, чтобы от них даже шнурков не осталось. И Николай Старостин, лучший из них, был бы, наверное, еще тогда обречен.

Берия раз или два входил с этим вопросом к Хозяину.

Но Хозяин не разрешал – братья Старостины стали очень популярны в стране, почти как Любовь Орлова и Леонид Утесов.

И все же Берия выждет время и начнет «артподготовку».

3 сентября «Комсомольская правда» разразится статьей, где не окажется ни слова правды: «Чуждые нравы в обществе „Спартак"». Доносчик-аноним напишет: «Николай Старостин не стесняется залезать в общественный карман для удовлетворения своих личных нужд».

Я не уверена, но могу предположить, что Старостин встречался с Косаревым и пожаловался ему. Но генсек ЦК комсомола мог ему помочь в подобной ситуации – когда ты привязан к забору, а на тебя надвигается паровой каток?