Текст книги "Воины-интернационалисты из Беларуси в гражданской войне в Анголе 1975-1992"

– То есть, писать запросы было бесполезно, нужно было самим идти и требовать?

– Ну, на письменные запросы они могли прислать, что сведений не найдено. Нужно было самим идти, требовать, чтобы поднимали документы, и доказывать. Считать буквально по дням, когда мы уезжали на фронт, что там происходило, где и какие были боевые действия. Отчеты-то все писали, а писал их кто? Конечно, переводчики, советники их только читали и подписывали! Кто выезжал на фронт, кто общался с местными? Тот, кто знал язык. Мы и писали отчеты. Это и помогло нам потом доказать наше участие в войнах – мы знали, что нам нужно искать, потому что мы сами это писали. Конечно, на этих отчетах стоял гриф «секретно», но, тем не менее, они все сохранились.

– Вопрос, который уже начал подниматься и в кино[135]135
  Имеется в виду многосерийный фильм «Русский перевод», повествующий о судьбе студента восточного факультета ЛГУ, попавшего на практику в качестве военного переводчика в Южный Йемен (НДРИ). И соответственно, книга, по которой был снят этот фильм, – роман А. Константинова «Журналист». – Прим. А. К.-Т.


[Закрыть], и в печати: как складывались отношения между советниками и переводчиками?

– Отношения действительно не всегда были хорошими. Большинство советников во многом завидовали переводчикам. Мол, такие ушлые, такие молодые, а уже так далеко забрались! Между переводчиками и советниками, особенно высокого ранга, командным составом нашего контингента – я не беру специалистов по вооружениям, которые зачастую были такие же молодые ребята, как и мы – была непримиримая вражда. К сожалению, многие из советников просто ненавидели переводчиков. Все-таки интеллектуально мы были более образованы, мы знали язык страны, в которой находились, мы знали реалии этой страны. И волей-неволей учили полковников, будучи сами только лейтенантами, как общаться с местными, какие особенности у этого народа, какие особенности языка, как нужно с местными гражданами разговаривать, что нужно говорить, чтобы не обидеть, не спровоцировать конфликт. Да и речь наша даже по-русски была более правильной, чем у многих советников – ведь это были обычные майоры, подполковники, полковники, из войск, где язык довольно специфический.

– А Вам встречались советники, у которых было желание изучить язык страны, в которой они служили?

– К сожалению, мне встречались только такие советники, у которых было одно желание – командовать: я начальник – ты дурак. Поэтому между нами были такие негласные вражеские отношения, по-настоящему вражеские. Хотя они без нас, естественно, обойтись не могли, мы были их правой рукой. И получалась интересная картина: с одной стороны, «хабиры» пытались наладить с нами отношения, а с другой стороны – пытались нами командовать. Чего мы, естественно, не принимали. Мы, естественно, уважали их звания, погоны – это армия, там иначе не бывает, – однако мы требовали к себе равнозначного отношения.

Это можно проиллюстрировать таким примером. Приглашают советскую делегацию на обед к подсоветной стороне. Обязанность старшего группы – сказать в какой-то момент: «Давайте мы помолчим, и пусть переводчик поест». Если он такого не скажет – переводчик потом обязательно так или иначе ему отомстит. И это было абсолютно справедливо. Я же не могу работать на износ, когда они там едят и пьют в свое удовольствие! То есть мы – переводчики – требовали к себе уважительного отношения.

Хотя советников наших ведь тоже инструктировали, как с нами работать. И если контакта не было между советником и переводчиком – начиналась непримиримая война. В которой, справедливости ради, как правило, моральную победу одерживали мы – переводчики.

Конечно, не все советники были такими. Случались и грамотные люди, которые хорошо работали с нами, переводчиками. А то и сами старались изучить язык, и могли через достаточно короткий срок очень хорошо общаться с подсоветными; сыпали, что называется, глаголами, и их все понимали, коммуникабельные очень люди. И даже «дурных» советников потом воспитывали «умные» советники, которые понимали, что без нас им все равно никуда.

У меня, например, в Сирии был очень хороший товарищ – советник, который мог мне сказать: Сань, ты иди, отдохни, я с ними сам поработаю. Он слов сто знал, и ему этого было достаточно, чтобы его понимали. К сожалению, такое было не повсеместно.

– А расскажите немного об отношении подсоветной стороны к нашим специалистам, тем, кто знал язык, и к тем, кто языком не владел.

– Подсоветная сторона лучше относилась к нам – переводчикам. Это очевидно: мы знали язык, мы знали, как с ними общаться, тонкости подхода к этому народу, традиции, обычаи. Конечно, они к нам благоволили, могли даже первыми поздороваться не с советниками, а с переводчиками, что советников, конечно, выводило из себя: «Что это он к тебе так хорошо относится?» Советникам многим, к сожалению, даже в голову не приходило, почему он ко мне хорошо относится. Да потому что я умею с ним общаться, знаю, о чем с ним разговаривать! Для местных ведь было «по барабану», у кого какое звание: это Африка, в Африке ценится хорошее отношение, а потом уже все регалии, вместе взятые. Если у тебя не заладился контакт, то не важно, кто ты по рангу, на твой ранг уже никто внимания не обратит. А вот на эмоциях, особенно на подсознательных эмоциях, в Африке можно сделать большие дела. Чего не понимала – и часто не понимает и теперь – наша официальная сторона.

Проблемой наших советников было проведение примитивной параллели между советскими военнослужащими, которые находились у них в подчинении в СССР, и их ангольскими подсоветными. Доходило до смешного: почему меня в Союзе все понимают, а эти не понимают? И с таким искренним удивлением это вопрошалось.

– От очень многих ветеранов, прошедших Анголу, доводилось слышать такие слова: «Ангола навсегда осталась в моем сердце, в моей судьбе, это часть моей жизни, это самое яркое воспоминание». Какие у Вас остались воспоминания об этом периоде жизни?

– Я прекрасно понимаю, почему и Ангола, и Афганистан – они постоянно находятся в душе каждого, кто там побывал, служил там. Если рассуждать с точки зрения астрологии – и Ангола, и Афганистан находятся под знаком Скорпиона. Скорпион – это знак, затрагивающий глубины человеческого подсознания. И естественно, что туда возвращаешься и во сне, и наяву, и хочется опять туда вернуться, и опять пережить те незабываемые минуты, дни пребывания там. Та же Сирия – она под другим знаком.

– Несколько слов, если можно, о Вашей жизни после Анголы, после увольнения из Вооруженных Сил. Ведь Вы кардинально изменили род деятельности, профессионально занимаетесь астрологией, имеете крупный авторитет.

– Когда я вернулся из очередной командировки заграничной, у меня начались философские искания: как устроена жизнь, что к чему, почему происходит так, а не иначе.

Стал пытаться разгадать, что такое вещий сон: ведь они мне самому снились. Приведу маленький пример. Когда я учился в восьмом классе, мне приснилось, что я сижу в гримуборной перед трюмо, на трюмо две гнущиеся лампочки, чтобы можно было гримироваться, а я сижу голый, натягиваю на тело трико черное – а оно постиранное, туго налазит А я еще в таком возбужденном состоянии, потому что тороплюсь, должен выйти на сцену. И уже надел парик с длинными черными волосами. Я тогда проснулся, рассказал маме этот сон, он произвел на меня неизгладимое впечатление, настолько я его хорошо запомнил. А мама мне говорит: так это же тебе приснилась театральная уборная! Мама была театралкой заядлой. Как будто я там побывал во сне. Проходит два года: я окончил школу и поступил в театральное училище – я успел еще там поучиться перед армией, там и группу собрал – и меня приняли в театр Маяковского. Я должен был играть маски в трагедии Софокла «Медея». А сюжет там страшный – там Медея убивает своих детей. И я должен бежать в маске, в черном трико и в длинном черном парике. Я опаздывал однажды на спектакль, и помню, как вбегаю в гримерную свою… Три года прошло после того сна! И тут я вспоминаю, и уже забыл, что мне надо на сцену, хватаю свою записную книжку, в которую я тремя годами ранее записал тот сон. То есть мой сон через три года реализовался вплоть до ощущений.

После этого я стал задумываться, как же так могло быть, почему я увидел кусочек своей жизни в ощущениях. Значит, может быть так, что эта жизнь записана на какой-то дискетке, которая проигрывается, и мы временами, видя вещий сон, выхватываем кусочки из этого диска? Когда я пришел к астрологии, оказалось, что так оно и есть. Круг – натальная карта – это и есть тот самый диск, на котором записана судьба человека.

В конце 1980-х годов ВИИЯ, в котором я преподавал, послал меня на психологический факультет МГУ, учиться, даже частично освободили от преподавательской нагрузки. Я окончил ускоренный курс – два года, для преподавателей. Разбирался в двух самых главных проблемах психологии – мотивации и воле. Мотивация: что нужно человеку, чтобы принять то или иное решение? Воля: откуда берется энергия на реализацию этого решения? В психологии написаны тысячи трудов. У нас был самый сильный социальный психолог в то время, в конце 1980-х годов – Иванников[136]136
  Вячеслав Андреевич Иванников (р. 1940 г.), доктор психологических наук (1989 г., «Психологический механизм волевой регуляции»), вице-президент Общества психологов РАН. – Прим. А. К.-Т.


[Закрыть], он написал пять тысяч книг, или около того, по этой тематике. А когда я писал дипломную работу – а тогда я уже начал всерьез заниматься астрологией – я написал, что знаю, откуда приходит мотивация и откуда воля. Он у меня так и спросил: вы наглый или кто? Или вы аферист? Я ему ответил, что и тот, и другой, наверное, и третий. Он мне: я написал пять тысяч книг, и я сам не знаю – хотя я это только вам говорю – откуда приходит мотивация и откуда берется воля для реализации этой мотивации. А я ему: а я знаю все это. Потому что когда я начал заниматься астрологией, я понял, что здесь я найду ответы на все вопросы. И спрашиваю его: хотите, я вам рассчитаю, когда у вас появится мотивация купить машину? Он на меня посмотрел тогда, как неизвестно на что. Он – академик, а я кто? Мы с ним долго на эту тему разговаривали, в итоге он мне разрешил оставить эту дипломную работу, но только в виде исключения. Потому что я говорил настолько убедительно, что мне нельзя было не поверить. Мы с ним разошлись полюбовно, что называется.

Я понял, что такое мотивация и воля, и на этом, собственно, и зиждется моя работа последние двадцать пять лет. Если бы я увидел, что чего-то где-то не соображаю, я бы давно ушел бы из астрологии. Потому что проблем с работой все равно бы не было. Меня ведь куда только ни приглашали, что только ни возглавлять: банки, предприятия, работать помощником губернатора. Куда только не звали меня мои бывшие ученики, даже в Госдуму. Однако с каждым годом я убеждаюсь, что лучше этой науки – астрологии – я пока ничего не встретил. Это дает мне возможность быть уверенным в той или иной ситуации и помогать многим людям. Помогать им изменять жизнь, чтобы она пошла по нормальному руслу.

Так что жизнь у меня делится на три периода: актерская, потом военная – переводческая и преподавательская. Это мирская жизнь. А потом, последние двадцать лет – это уже не мирская жизнь. Потому что эта женщина – астрология – она требует к себе особого внимания.

«Мы летели как гражданские, никаких звездочек на бортах»

Борис Иванович Соболев, подполковник запаса, находился в Анголе в декабре 1975 – феврале 1976 года в качестве военного специалиста[137]137
  Запись сделана 25 июня 2010 года в Витебске А. В. Кузнецовой-Тимоновой. Некоторые дополнения внесены Б. И. Соболевым собственноручно. Текст подготовлен к печати А. В. Кузнецовой-Тимоновой. Первоначально воспоминания опубликованы в сборнике «Воспоминания ветеранов войны в Анголе и других локальных конфликтов» // ред. – сост. Кузнецова-Тимонова А. В., Токарев А. А., Ждаркин И. А., Шубин Г. В. – М.: Memories, 2011.


[Закрыть]

Я был старшим инженером полка, в/ч 48231, которая располагалась в Иваново. Это был еще даже не полк, а первая эскадрилья самолетов Ан-22 «Антей». В то время это был самый тяжелый транспортный самолет, уже четвертого поколения, насыщенный новой аппаратурой (цифровая вычислительная машина ЦВМ, новая локационная система КП-2, КП-3, система «VOR-1 LS», радиотехническая система дальней навигации «Троптик-С»). Это был новый самолет, самый большой в мире, и он был оснащен современным оборудованием, позволяющим летать по международным трассам.

– Какое звание было у Вас в то время?

– Майор. Старший инженер полка – это была майорская должность.

В 20-х числах декабря 1975 года правительством перед нами была поставлена задача об оказании помощи Народной Республике Ангола. И эту помощь мы оказали. Задача возглавить группу по обеспечению такого перелета была возложена на меня.

Подполковник Б. И. Соболев. Конец 1970-х годов

К выполнению задания готовились серьезно, как по подготовке летных экипажей к перелету, так и по комплектованию технических аптечек по специальностям, учитывая ненадежные новые системы оборудования самолета. Также занимались комплектованием бортовых пайков: для летных экипажей в расчете на три дня, для инженерного состава на месяц. А в Анголе мы были более трех месяцев, поэтому жены передавали посылки с очередными прилетами самолетов. Было обеспечено 35 самолетовылетов. Потерь среди летного и инженерного состава не было. Задание было выполнено успешно. Всем были объявлены благодарности от командующего ВТА[138]138
  Военно-транспортной авиацией. – Прим. А. К.-Т.


[Закрыть].

Президентом, вы знаете, тогда был Нето. Он обучался в России, женился на русской девушке, у них было двое детей. Очень красивые были их дети: лица белые, а волосы негритянские[139]139
  Ошибка – на русской женщине был женат не А. Нето, а Жозе Эдуарду душ Сантуш, следующий президент Анголы. С женой Татьяной Ж. Э. душ Сантуш познакомился во время учебы в СССР, в Бакинском нефтяном институте. У них была дочь Изабель душ Сантуш, недавно принявшая российское гражданство. – Прим. А. К.-Т.


[Закрыть].

– Какого числа Вы прибыли в Луанду?

– Мы прибыли 24 или 25 декабря 1975 года. Точно не помню уже, больше тридцати лет прошло. Встречал нас сам президент. Мы везли в тот момент установку «Град», с ящиками боеприпасов. С нами летели два консультанта – наши советские офицеры – по использованию этой ракетной установки, специалисты по применению. Всю остальную работу по эксплуатации установок выполняли заранее подготовленные кубинские военнослужащие. За все время моей службы я не видел настолько знающих людей, обладающих такими навыками использования этого оружия, как те кубинцы. Ежедневно один Ту-154 прилетал с Кубы, они садились в Луанде. Прилетали в гражданском, военная форма была уложена в вещмешки.

Мы тоже летели, как гражданские, никаких звездочек на бортах, ничего не было. Все смыли в Ташкенте в течение четырех дней на всех пяти самолетах. Смыли – и перекрасили под АЭРОФЛОТ. Когда мы туда прилетели, трап выбросили – командир корабля был Чеботарев, комэска[140]140
  Командир эскадрильи. – Прим. А. К.-Т.


[Закрыть], и он говорит: «Борис Иванович, давай ты, иди первым с трапа». Я – ну ладно, чего ж, и сошел первым из нашей группы на ангольскую землю.

Нас встретил президент страны с группой. И тут же нам вручил медали. Такая медаль: на ней изображен только вооруженный солдат с винтовкой, и надпись, что-то на их языке, «За Родину» или «За свободу», не помню, а тыльная сторона вообще чистая. Вручил, пожал всем руки, спасибо сказал, за помощь. Он говорил очень чисто на русском языке, даже, честно говоря, лучше, чем мы[141]141
  Вероятно, советских летчиков встречал именно Ж. Э. душ Сантуш, который в правительстве А. Нето занимал пост министра иностранных дел. – Прим. А. К.-Т.


[Закрыть]. Еще всем были вручены Грамоты перелетавшим экватор и значки. Так вот и пообщались.

Самолет прируливали к ангару – ангары большие, разворачивались, чтобы хвостом прямо туда попасть, потому что в это время в воздухе еще португальские истребители кружили, и стреляли. Разгрузились – а разгружали всё кубинцы, и тут же эта установка («Град») запускалась, и они шли в бой.

Успехи были большие. Пятерки прилетали, одна, потом, через некоторое время, как договорятся, следующая, и так далее. Привозили туда «Град» и МиГ-19. Как положено, демонтировали, снимали крылья у самолетов, также отдельно перевозили питание, боеприпасы, автоматы. Все, что было нужно для революции – хотя это была не революция, скорее вооруженный переворот.

Группа советских военных специалистов. Луанда, начало 1976 года. Б. И. Соболев – второй слева

– Вы сказали, что на ракетных установках работали исключительно кубинцы?

– Да. А консультанты были наши. Офицеры – майоры, подполковники, не ниже. А все действия выполняли кубинцы. Кубинцы хорошо говорили по-русски.

– А с Вами языковую подготовку проводили?

– Нет. Мы работали только через переводчиков.

Перелет был из Иваново до Чкаловского под Москвой, там мы загружались. Вылет был рано утром. Летели по такому маршруту: Москва – Будапешт, в зависимости от погоды в Алжире – посадка в Алжире, дозаправка, взлет и до Гвинеи-Бисау, там тоже посадка и дозаправка, потому что еле-еле дотягивали, почти девять часов через всю Африку, и оттуда – уже до Луанды.

В Луанде сложилась такая обстановка: португальцы ушли, топлива не хватало, нечем было и заправлять самолеты. И было принято такое решение – это уже надо отдать должное нашей разведке, которая договорилась с французской кампанией в Браззавиле. Там они дозаправляли наши самолеты.

– Фамилии переводчиков Вы не помните, с кем работали?

– Не помню, но это были курсанты четвертого курса.

– То есть, Ваша задача состояла в том, что вы шли из Москвы на Луанду, там разгружались и возвращались назад? Или вы там жили где-то?

– Мы, как группа обеспечения, жили там, в гостинице, нас кормили, все было нормально в этом отношении. Сначала прожили дней десять. Было неплохо – и встреча, и президент поставил задачу, чтобы нас хорошо кормили, мы ходили в столовую, точнее, в ресторан. Потом создалось такое положение, что самолеты заправлять стало нельзя, и первая пятерка перелетела в Браззавиль, заправились там, а неисправностей была куча, потому что самолет еще был «сырой» – и мы уже в Браззавиль летали.

– Со стороны кубинцев или ангольских военных были какие-нибудь жалобы на техническое состояние вооружения и техники, что им поставлялась из Союза?

– Нет, никаких. Они были очень довольны. Когда эти установки «Град» привезли (а это новая была установка, один залп около пяти гектаров накрывал), там как раз с севера шла колонна заирских войск, с целью захвата Луанды и свержения МПЛА. Так они не знали, куда бежать, те, кто остался в живых после этих залпов! Выгорало все, земля была желтая, на пути все уничтожалось! Получается, эти «Грады» и спасли положение[142]142
  Речь идет о сражении под Кифангондо в октябре 1975 года. – Прим. А. К.-Т.


[Закрыть].

Отношение к нам было очень хорошее. Фидель Кастро поставил своим конкретную задачу: русских носите на руках, охраняйте, как зеницу ока! И куда бы ты ни пошел, куда б ни отвернулся – всегда кубинцы рядом, и еще спрашивали, чем помочь, может, что надо? Большинство хорошо говорили по-русски. Весьма приятные ребята, очень теплые о них остались воспоминания.

– Сколько времени продолжалась Ваша командировка, когда Вы окончательно убыли в Советский Союз?

– Мы вернулись домой в феврале 1976 года.

Когда возвращались из Анголы, пережили небольшое приключение. Подходили к Алжиру в очень сложных метеоусловиях: была страшная гроза. Только подлетели к аэродрому – такая туча накрыла! Попали во фронт ужаснейший. Мы свернули в море, пробовали все это обойти – не смогли. Командир экипажа стал седой… Я никогда в жизни не видел, чтобы за сорок минут человек полностью поседел! Болтало ужасно, я уже думал – все, отлетался. Молния – как будто прямо по нам бьет, самолет бросает из стороны в сторону, такое ощущение, что сейчас просто перевернемся. Шли на ручном управлении. Еле-еле, чудом проскочили эту грозу, я считаю, только благодаря высокому мастерству экипажа.

Нас не посадили в Алжире, перенаправили в Марокко, в Рабат. А там из самолета нас не выпускали. Это была такая интересная картина! Хотели воздухом подышать, форточки открыли. А марокканцы выставили вокруг нашего самолета человек шесть вооруженных солдат и никого не выпускали, держали на прицеле. Даже дверь нельзя было открыть или рампу опустить, чтоб воздухом подышать.

Так мы и просидели в самолете полтора часа, в жуткой духоте, пока не приехал наш посол и не решил вопрос о нашем пребывании там, о дозаправке, о питании и проживании. Нас выпустили, разместили в гостинице, покормили, там мы переночевали. Вылетели из Рабата – через Будапешт – и на Москву.

– А где Вы служили потом?

– Оттуда я вернулся в Иваново.

– А как оказались в Витебске?

После Иваново, когда получил орден «Знак Почета», я был назначен старшим инженером 19-й военно-транспортной дивизии. Она располагалась в Сеще, под Брянском. Там большой аэродром, его еще немцы построили. После Сещи было приглашение в Москву. Командующий был генерал-полковник Пакилев. Он дал мне три дня, я приехал в Москву, в Медвежьи Озера. Я уже был подполковником. Говорит: езжай, посмотри, если понравится – скажешь, завтра будет приказ о твоем назначении сюда.

А там – городок, пять домов пятиэтажных для офицеров и Центр по переучиванию личного состава. Называлось это ШМАС – школа младших авиационных специалистов. Я походил там – а это был июль месяц, жара, местность болотистая, комары заели! Все женщины, дети с веточками ходили, обмахивались, чтобы комаров отогнать. Потом пришел в гостиницу – а это были просто две квартиры в одном жилом доме – дежурная встретила, принесла мне графин воды, а вода красная! Спрашиваю: и вы ее пьете? В ответ слышу: да вот, кипятим несколько раз, потом пьем. Походил я, походил, встретил еще своих друзей, что там служили, спросил: как, есть смысл сюда переезжать? Они говорят: лучше не переводись. Вернулся я к командующему, доложил: товарищ командующий, отбой. Он мне: ну, все, больше не дождешься таких предложений, повышения не будет! Там-то полковничья должность была, то есть он на повышение меня хотел отправить.

Я вернулся в Сещу, пробыл там еще два с половиной года. И оттуда был переведен на Ил-76, в Витебск, там стоял авиационный полк. По оборудованию они похожи на Ан-22, и в полку нужны были люди, которые эту технику знали.

– Ил-76 работали на заграницу?

– Все время на заграницу. Как и Ан-22. Вот так сложилась моя судьба, что пришлось почти весь мир облетать. Проще, наверное, сказать, где я не был.

Сначала была одна эскадрилья Ан-22 – как раз, когда в Анголу летали. Потому что на первых порах они еще проходили войсковые испытания, на предмет годности для использования в вооруженных силах. Самолет был сначала однокильный, и его бросало из стороны в сторону, ужас! Это только летчик-испытатель мог такое выдержать, управлять таким самолетом и посадить его.

Потом приняли решение сделать два киля, и тогда полет стал более-менее стабильным. И перед Ташкентом поставили задачу построить три полка этих самолетов.

В самолете был грузовой отсек и удобная гермокабина, так что летчикам и возможным пассажирам уже были созданы более-менее нормальные условия.

Десять самолетов были переданы в распоряжение Красного Креста. Они выполняли задачи, связанные с ликвидацией последствий чрезвычайных ситуаций: землетрясений, наводнений, последствий боевых действий, доставляли гуманитарную помощь и так далее.

Случались у нас и потери. Во время служебной командировки в Перу мы потеряли один борт, и я чудом остался жив, потому что должен был лететь в составе группы именно на этом борту. В Перу тогда произошло сильнейшее землетрясение, целый город стерло с лица земли, засыпало пеплом. В живых осталось буквально четыре-пять человек, остальные погибли. Была сформирована группа для оказания помощи, задействован персонал Второго медицинского института. Подготовили палатки, продукты, спасательные средства, в общем, все самое необходимое, чтобы оказать помощь тем, кто остался жив.

Маршрут был проложен через Финляндию в Исландию, на Рейкьявик. Потом летели в Канаду, там садились, и уже из Канады по нейтральным водам шли на Перу.

На инструктаж, в Чкаловском[143]143
  Аэродром Чкаловский – военный аэродром в Московской области, в 31 км к северо-востоку от Москвы, на юго-восточной окраине города Щелково (микрорайон Щелково-3, Щелково-10, поселок Чкаловский), в 2 км западнее Звездного городка. Основан в начале 1930-х годов. – Прим. А. К.-Т. (www.wikipedia.org).


[Закрыть], перед отправкой приехал командующий – потому что предстоял первый подобный перелет. Мы все построились, ему доложили состав групп и оборудования для транспортировки на наших бортах. Он сразу внес коррективы: нельзя в первой группе отправлять всех специалистов, надо разделить на несколько. А у нас всю передовую группу инженеров полка – по СД (самолет-двигатель), вооружению, авионике и радиооборудованию – сконцентрировали на одном борту, и я должен был лететь этим бортом. А командующий приказал первым бортом отправить только инженера по СД и инженера по вооружению, всех остальных – вторым рейсом. И меня перекинули на другой борт. А тот наш самолет только вылетел из Рейкьявика, набрал 5 тысяч метров – связь с ним пропала. Так его и не обнаружили. Такая вот судьба!

После того как тогда погиб наш первый самолет, между Рейкьявиком и побережьем Канады стали постоянно дежурить три наших корабля. В их задачу входило обеспечение связи для наших бортов, идущих этим маршрутом.

– Командировка в Анголу как-то отразилась на Вашей дальнейшей службе? Или это был просто эпизод среди многих подобных командировок в разные точки мира?

– Нет, не отразилась. В то время такие командировки никак особо не отражались.

После окончания академии – а я был в первом выпуске Академии Жуковского, который начал изучать цифровые вычислительные машины (они стали внедряться в авиацию в те годы) – я приехал в Иваново. Там проходили войсковые испытания. На одном самолете стояла цифровая машина, а на другом – авиационно-вычислительный комплекс: это другой тип связи (не цифровой), ее сутками настраиваешь, малейшее изменение – и она сбивается. Я участвовал в комиссии, и в той, и в другой (по обоим типам связи), подписывал акт и поддержал цифровую систему. Так она и стала внедряться и развиваться. Выпускалась на ЛОМО[144]144
  Ленинградское оптико-механическое объединение. – Прим. А. К.-Т.


[Закрыть]. Естественно, сначала она была достаточно «сырая», отказов было много. Потом пошли доработки. Это очень сложная техника, она требовала аккуратности и бережного отношения. Потом стали делать хорошие машины, которые по два-три года летают и ни одного отказа.

– В Мозамбик летать Вам не доводилось?

– Нет. Мимо – да, было. В Сирии был дважды. Тоже в семьдесят пятом – семьдесят шестом, седьмом. С тем же заданием, что и в Анголе, – поставляли технику, боеприпасы. Сирийские пилоты были хорошие, они переучивались в Одессе на истребители. А мы поставляли им эту технику, Миг-21, и обучали их по системе опознавания.

– Какой у Вас срок выслуги?

– Тридцать лет. Без учета летной выслуги. Если сосчитать летную, хватит человека на четыре. Ведь я летал больше, чем порой летали сами летчики. Потому что без радио ты шагу в воздухе не сделаешь! Немного было полетов – и в полку, и в дивизии – где меня не задействовали. Летал от и до, где угодно. У кого-то что-то не получилось – где Соболев? Дома. Послать за ним машину! Забирают меня, везут на аэродром, сажают в самолет. Выполняем одну-две коробочки[145]145
  Фигура пилотажа. – Прим. А. К.-Т.


[Закрыть], большую или маленькую. Все нормально – хорошо, поезжай домой. И так очень часто.

– Вы были инженер конкретно по АО[146]146
  Автоматическое оборудование. – Прим. А. К.-Т.


[Закрыть] и РЭО[147]147
  Радиоэлектроное оборудование. – Прим. А. К.-Т.


[Закрыть]?

– Только по радио. У нас это было РТО – радиотехническое оборудование: связные станции, навигационное оборудование, радиолокационные станции (РЛС), два-три локатора, СБД. Когда раскрыли систему опознавания, сделали СБД. Вот какую службу я возглавлял.

Вообще, было приятно работать на Ил-76. Во всех учениях участвовали. В общевойсковых – их было четыре в год. В дивизионных – два. Армейские, ВТАшные. Все это – с выбросом техники, личного состава.

С таким опытом после увольнения в запас меня тут же «с руками и ногами» взяли на самолеты А-50. Это очень интересный самолет радиолокационного обзора. Я восемь лет был начальником базы этих самолетов – уже в Витебске. здесь их четыре штуки стояло. Этот самолет – как бы наш ответ «AWACS»[148]148
  AWACS – Aiborne Warning and Control System (система дальнего обнаружения и обзора). – Прим. А. К.-Т.


[Закрыть]. А-50 обеспечивал управление до 90 самолетов в воздухе.

Проводили испытания в Ташкенте, запускали ракеты малого действия, наводили на ту или другую цель с этого самолета, А-50. Все испытания прошли очень успешно. Оборудование на А-50 очень сложное. Мне на него переучиваться пришлось в Москве.

В 1991 году эти машины перевели в Энгельс. Меня туда звали, но я уже не поехал, устроился в Витебске хорошо. А их потом на Север перебросили. Зачем – не знаю. Это ведь такая техника, которой ни в коем случае на север нельзя! Бросили их туда, все оборудование замерзало. Потом уже с Севера перевели их в Иваново, сейчас они там находятся, пять или шесть бортов, которые летают, а было тридцать пять.

– Может, еще в какие-нибудь «горячие точки» доводилось летать?

– Было дело. Шли на Вьетнам. Тогда еще шла война с американцами. Бомбили нас шариковыми бомбами. Мы подлетели со стороны Индонезии: маршрут был Ташкент – Дели – до Индонезии и дальше по нейтральным водам, по коридору, который был тогда разрешен. Летим – и два «Фантома» американских подошли к нам, близко-близко, летчиков видно! То так встанут, то этак, улыбаются нам и ручкой машут! Почти до самого Вьетнама нас сопровождали, но ничего не сделали. Видимо, посмотрели, сфотографировали все, что нужно, и отпустили.

Мы приземлились. Что хочу сказать – встречает нас человек. Шорты, рубашечка, «здрасьте» говорит. Что такое? Оказалось потом – Герой Вьетнама, полковник, командир истребительного полка! Американские самолеты сбивал. Ведь там что, вьетнамцы, что ли, воевали в воздухе? Там наши воевали! Потом уже, когда вторая группа полетела туда – говорят, он уже дважды Герой Вьетнама!

– Фамилию его не помните?

– Нет, к сожалению. Сами понимаете, фамилиями мы не обменивались. Тут смотришь – быстрей колеса на самолете закрывать щитами от осколков, чтобы шариковые бомбы не повредили. Поэтому уж не до фамилий было.

– В Вашей биографии указано, что Вы летали также на Кубу.

– Да, на Кубе я тоже был. Сопровождал Леонида Ильича Брежнева. Тоже, по-моему, семьдесят пятый год, июль. На двух Ан-22 мы везли фельдсвязь – она разворачивалась в Вашингтоне, Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. То есть, куда он планировал ехать – там развертывалась эта точка. Сам-то он слабо ориентировался и в экономике, и в вооружении, и в других делах, а чтобы заключить договор какой-нибудь, ему нужно было проконсультироваться с соответствующим министром. Тогда он трубочку поднимал, и его с нужным министром соединяли.

В тот раз мы везли эту связь в Вашингтон. А там установка дорого обходилась. Потому мы вынуждены были договориться с Кубой, и нас посадили в Гаване. Мы там недельку отдохнули, в Мексиканском заливе купались. Потом свернули эту связь, загрузили в самолет и привезли обратно, в Союз.

– Немножко личной информации о себе, о семье.

– Женат. Имею сына. Сын – подполковник, служит в ВТА, в Москве, в 61-й Воздушной армии. У меня два внука. Гремела эта Воздушная армия в свое время, но когда появилось МЧС, то самолеты растащили. Сейчас забрали совсем, фактически осталась только одна дивизия. Распалось все.

С 1992 года работал педагогом-организатором при детском клубе Октябрьского района Витебска до 2006 года. В 2006-м был избран ветеранами района председателем общественного объединения ветеранов Октябрьского района Витебска, где и сейчас работаю.