Текст книги "Воины-интернационалисты из Беларуси в гражданской войне в Анголе 1975-1992"

Как раз это был период создания ФАПЛА. Именно в нашу бытность там состоялся самый первый парад, который, собственно, снял на кинопленку по-настоящему только я. Во всех фильмах об Анголе показывали этот парад. Его снимали, только не понятно, кто и как снимал, потому что съемка сохранилась только у меня. Куда они свои экземпляры дели – не понятно. Что делать, это очень по-африкански – полный беспорядок во всем. Когда я уже приехал оттуда, мне в Москве телевидение за 20 тысяч рублей предлагало продать эту пленку с парадом. За эти деньги можно было купить две квартиры! Я не согласился: это касалось меня, это была моя память, я не хотел ее продавать. Это кино я потом на занятиях показывал своим курсантам – когда уже сам стал преподавать португальский язык в ВИИЯ. Многие из моих учеников позже тоже прошли Анголу.

– Был ли у Вас подготовлен боевой расчет на случай срочного бегства из Луанды?

– Сначала про фильм немного. У них была такая подготовка спецназа, что – в кадре это есть – когда солдат бежал, на параде, по нему стреляли из пулемета боевыми патронами. Конечно, ложилось все рядом с ногами, но вдруг у пулеметчика дрогнет рука, вдруг солдат дернется не в ту сторону? Но когда там были португальцы, подготовка спецназа проходила у них именно боевыми патронами, не холостыми, а реальными! У меня на пленке видно все это.

А что касается расчета нашего – да, такое было. Андрей Токарев должен был, отстреливаясь из пулемета, запрыгивать в самолет, который уже двигался по взлетно-посадочной полосе, Ан-12 или Ил-76. Но это, если честно, была такая глупость! Мы же не имели специальной подготовки. Хорошо еще, я имел армейскую подготовку, потому что я служил в армии, я умел обращаться с автоматом. А тот же Андрей Токарев – он ведь с гражданки поступал, и никакого понятия не имел о военной подготовке! Да, мы были в лагерях, на сборах, но в лагерях мы только учились ходить строевым шагом. Потому что в ВИИЯ, когда мы там учились, основной упор был на языковую подготовку. То есть, мы только носили погоны – а на самом деле были гуманитариями до мозга костей. Нас не загружали какими-то военными занятиями. Это сейчас в нашем институте военные занятия на первом месте.

– Применять этот расчет, как я понимаю, не пришлось?

– Нет, слава богу (улыбается).

– В чем состояли обязанности Ваши как переводчика в Анголе?

– Чем мы только не занимались! Положение в то время было угрожающим, и с юга, и с севера наступали наемники. Особенно с юга, там наступали юаровцы, плюс там был Савимби – так называемый ставленник Вашингтона, который организовал свои войска УНИТА. С севера шел Холден Роберто. Луанду просто сжимали в кольцо, ближайший фронт находился в 14 километрах от нее, с севера.

Наша задача была подготовить ангольские войска, помочь сформировать армию. Мы же сами, советские, не могли напрямую участвовать в боевых действиях! И кубинцы к тому моменту еще не подоспели, кубинцев тогда еще были единицы. И наше «мудрое» руководство – я имею в виду руководство СССР – разработало следующий план действий: доставлять на самолетах Ил-62 под видом туристов по двести кубинцев на каждом самолете. А самолеты прилетали через каждые два часа по ночам. Тоже мне, туристы – такие хлопцы бравые, с армейской выправкой! А мы должны были готовить ангольцев на зенитки, ЗУ-23, или на пушки ПТ-76, противотанковые. То есть, мы готовили расчеты разных калибров, а кубинцы поставляли живую силу.

Лично моя, например, задача была такова: подготовить ангольский боевой расчет ПТ-76. Причем у меня был соответствующий специалист, молодой парень, но так как времени нам отвели буквально неделю для подготовки этого расчета – представляете, неделю, и это на подготовку людей, которые были совершенно неграмотными – то работать с переводчиком означало тратить время два раза на одно и то же. А так как я служил в армии, с этой пушкой я был знаком, то мой специалист – не помню уже, как звали – сидел, курил, отдыхал, а я сам готовил ангольцев.

Расчет этот состоял из семи человек. И как можно было подготовить абсолютно неграмотных людей? Мы достаточно зло шутили, что это ребята, которые только слезли с пальмы и которым только что отрезали хвосты и пустили в бой. Когда мы поехали стрелять в первый раз, это была комедия! Потому что когда мы с ними готовились, то все было условно: условно заряжай, условно подноси, условно стреляй, «огонь» – но выстрела, как такового, нет. А когда поехали стрелять, они все испугались! А это уже был бой, колонна противника наступала – в то время они наступали только по дорогам, потому что влево-вправо от дороги увязала любая техника. Война шла по дорогам. Нужно было преградить колонне противника путь, подбить хоть какой-нибудь танк. Первый выстрел – и весь расчет разбежался! Когда стали искать, не нашли никого. Они настолько испугались выстрела этой пушки.

Основные тяготы отражения агрессора, как с севера, так и с юга, легли, конечно, на кубинцев. Когда уже стало понятно, что ангольцы в этой войне вообще никакие не помощники в отражении агрессии, кубинцы и технику стали привозить свою, танки Т-55 и прочее, поначалу и этого не было. То есть, кубинцы все взяли на себя. Приходило два корабля в неделю, доставляли по 50 танков на борту. Еще машины поставляли и так далее. Если б не кубинцы, Луанда была бы взята без вопросов, и пришлось бы нам срочно эвакуироваться оттуда, и Токареву – бежать с пулеметом.

– Для Вас чем отличалась служба в Анголе от службы в Сирии?

– Основное отличие заключалось в том, что в Сирии была конкретная линия фронта. Попадал в окружение, выходил из окружения, были бомбежки, танковые атаки. То есть, все было по-настоящему, война как война. В Анголе война была на тот момент фрагментарная, и скорее партизанская, все было непонятно. Едешь, например, по Луанде… Я часто ездил по Луанде, потому что я был переводчик, знал язык, у меня была машина, которую я умел водить, и мне давали карт-бланш. Наша группа сидела на базе аэродрома Луанды, и никто никуда ни в коем случае не имел права выходить за пределы базы. А мне разрешали выезжать на машине куда угодно. Я и к кубинцам ездил, и еще куда, у меня не было ограничений. Более того – периодически меня отправляли «на промысел», раздобыть еду или спиртное[132]132
  Подробнее см. в сборнике «Куито-Куанавале. Неизвестная война»… – Прим. А. К.-Т.


[Закрыть].

И вот, едешь по Луанде – а город вымирал абсолютно, и иногда раздавались выстрелы, то там, то сям. Кто стрелял, в кого стрелял – непонятно. Ангольцы – они ведь безбашенные товарищи, они могли пульнуть в кого угодно, когда угодно и откуда угодно. Едешь – и не знаешь, вернешься назад или нет. У меня всегда с собой были пистолет, автомат, ящик гранат в машине. Была такая неопределенность, откуда ждать опасности.

И в то же время – авантюризм некий. Вот едешь и думаешь: а вот туда я смогу проехать, или подстрелят? А что вот там находится?

– А как ангольцы относились к нашим советникам, переводчикам?

– Вообще, у нас с ангольцами достаточно странные отношения, и тогда были, и сейчас. Волею судеб, сейчас приходится часто общаться с ангольцами, и с посольством, и не с посольством. Как будто судьба сводит. Отношения специфические, которые поначалу складываются хорошо, а потом возникают какие-то недопонимания, и отношения ухудшаются. Начинается взаимное непонимание сути происходящего, как в Анголе, так и в России, и понять никто даже не пытается всерьез, попытаться сблизить точки зрения. Наверное, скоро Ангола отойдет от России, как все остальные страны, и будет вести какую-то свою политику.

Хотя свою политику Анголе вести трудно, потому что они этому так и не научились. Чем и хороши были для них португальцы! Настолько правильно и умно они вели свою политику в колониях, что когда они ушли из Анголы – я это воочию видел – ангольцы как будто лишились своих матерей. Потому что португальцы были для них мамами. Ангольцы работали все в сфере обслуживания, а сфера управления полностью принадлежала португальцам. И после получения независимости своей ангольцы не знали, что делать. Они до сих пор не знают, как управлять страной. Это не их прерогатива, потому что они живут еще в каком-то там пятнадцатом-шестнадцатом веке, и понять, как управлять страной, они не могут. Поэтому после того как режим более-менее устоялся, хотя война еще продолжалась – где-то уже в восьмидесятые, девяностые годы – они снова стали приглашать португальцев на управленческие должности. Потому что сами – не справляются. Однако португальцы приезжали неохотно, потому что там еще шли боевые действия.

А ведь все, что было создано в Анголе – города, инфраструктура – все это было сделано португальцами, ангольцы практически ничего не добавили. Потому они должны быть благодарны своим колонизаторам. Ангольцы сами не знали, зачем они воевали с португальцами. Просто поддались этому всеобщему настроению – «национальным революциям», «завоеванию независимости», движению «За свободную Африку». Что называется, «тлетворное влияние» всех остальных колоний – английских, французских, прочих. Потому что более умело, чем португальцы, колониями никто не управлял.

Например, на Кабо-Верде, где я потом служил, там ведь тоже была бывшая португальская колония. И политика там была совсем другая. Никакой революции, никакого массового исхода португальцев, они там как работали, так и продолжали и продолжают работать, успешно живут и процветают. И Кабо-Верде процветает так, как ни одна другая страна. Правда, хитрые кабовердианцы кричат на весь мир, что у них дети умирают от голода на дорогах, им присылают по шесть тысяч тонн зерна, они его подержат у себя, а потом раз – и продадут другим африканским странам. Так зарабатывают деньги государственной казне.

А ангольцы допустили ошибку, изгнав португальцев. И между нами – наши тоже допустили огромную ошибку, даже не попытавшись понять, как португальцы управляли своими колониями. Хотя сделать это можно было без всяких проблем. Не попытались вникнуть в суть – как работать с населением Анголы. В Генштабе у нас рассуждали как: Ангола, полезные ископаемые есть – хорошо, населения шесть миллионов – мало, что с ними делать, с этими шестью миллионами? Что скажем, то они и будут делать! Шапкозакидательское такое было отношение.

А ангольцы не такие простые, у них – характер. Они сначала улыбаются, и создается обманчивое впечатление, что ими можно руководить, как заблагорассудится. А ничего подобного! У них есть при всем при этом гордость, самолюбие, какие-то свои взгляды. И еще они чувствуют, что они богаты – а они действительно богаты, у них есть и кофе, и золото, и железо, и алмазы, и все, что хочешь. И они считают, что раз они богаты, то кто богат – тот и заказывает музыку. В чем они, собственно, порой и правы.

Поэтому отношения у нас стали достаточно натянутыми. Я работал с ангольским послом в 2008 году, с генералом Нгонго. Мы и тогда, во время моей командировки в 1975-м, были знакомы. Он и тогда был такой: вроде хи-хи, ха-ха, улыбался, только в душу к себе не пускал и позиции свои отстаивал до последнего! К ангольцам нужно найти особый подход. С ними по-простому, как наши пытались, нельзя, нужно осторожно, и кнутом и пряником – именно так и делали португальцы. Даже португальцы действовали еще тоньше.

Ко всему прочему, португальцы совсем не были расистами. У многих были жены-анголанки, они не гнушались этим совершенно, не пытались сепарироваться от местных на 100 %, как это было в других колониях. Отсюда и проявилась – если вспомнить снова Кабо-Верде – такая нация, как кабовердианцы, которые почти все поголовно мулаты, причем в них больше даже европейской крови. А отсюда – и ум, и отношение к жизни, и обучение в Португалии, и так далее. Если бы португальцы остались в Анголе, то там постепенно сложилось бы то же самое, лет через сто было бы уже не понятно, кто португалец, а кто анголец или мозамбиканец.

– В Анголе ведь оставались португальцы, которые решили не уезжать в 1975 году, после провозглашения независимости?

– Да, конечно. Я как раз с этими ребятами и работал. Мне приходилось работать во всех сферах – и в Генштабе ангольском, и на военно-морском флоте, и на тыловых складах, и с вооружением, где я только не работал. Везде, где были нужны переводчики, там и работал, а нужны были везде. И на флоте – там остались несколько человек, португальцев, для которых Ангола была родиной. И я склоняю перед ними голову, потому что они не поддались той панике, в которой португальцы бежали из Анголы. Ведь португальцев постановили просто выгнать из страны за два дня. И постановили так – если задержитесь, мы не отвечаем за ваши судьбы! Им не дали ни подготовиться, ни собраться[133]133
  Подробнее см. в сборнике «Куито-Куанавале. Неизвестная война»… – Прим. А. К.-Т.


[Закрыть]! Наши выделили самолеты – Ил-62, кажется, Ту-154, и португальцы бежали, чуть ли в том, в чем были.

А эти ребята – моряки, в частности – они остались, сказали: мы будем помогать строить армию. Хотя их ведь в любой момент могла постичь печальная участь. Там же отмороженные бегали с автоматами, с винтовками, могли их убить, просто как собак, за белый цвет кожи! Они тем не менее не испугались этого. Помогали армии, флоту, чем могли.

Потом, уже ближе к середине восьмидесятых, португальцы стали возвращаться в Анголу, по приглашению правительства. Однако все это было, опять же, очень опасно – в любой момент могла случиться вспышка ярости. Ведь раньше ангольцы перед португальцами склоняли головы, а теперь португальцы должны были склонять головы перед ангольцами! Те португальцы, кто сумел переступить в этом отношении через себя, те вернулись в Анголу, а те, кто не сумел – те не смогли. Тем более, боевые действия продолжались.

– В каких провинциях Вам доводилось бывать в Анголе?

– Далеко из Луанды я не уезжал. В период боевых действий, когда фронт стоял близко, мы гоняли по всему периметру – 15-20 километров. Несколько раз летали на самолете на юг – не помню уже, куда именно, в Лубанго, кажется, разгружались – везли оружие, боеприпасы, продовольствие.

– Как складывались ваши отношения с кубинцами?

– Замечательно. У нас была целая «санта-барбара» с этими секьюрити, как они нас охраняли, с разведчиками, встречи назначались в условленных местах и с паролями… Они еще очень быстро говорили: «Сача, гр-гр-гр-гр…, та бенъ?» Испанский-то я понимал, но не так же быстро! Приходилось отвечать: «Та бень» – «хорошо» и догадываться самому, что же он сказал, потому что в принципе мы знали, что ничего плохого они нам все равно не предложат. Их ангольцы не понимали, естественно, ни капли. Просишь такого – ты говори медленнее. Он вроде понял, «та бень, та бень», а потом опять «гр-гр-гр-гр-гр, та бень?» Короче, «догадайся, мол, сама».

Они с нами обнимались, целовались. Сигары курили, пили ром. Относились они к нам очень хорошо. Они нас на самом деле спасли – от голодной смерти, когда мы уже не могли есть ананасы, а своего продовольствия нам никто не присылал. Они отрывали от себя свои порции, которыми их обеспечивало их кубинское командование, и кормили нас[134]134
  Подробное объяснение, почему советские советники остались в Луанде без продовольствия, опубликовано в сборнике «Куито-Куанавале. Неизвестная война»… – Прим. А. К.-Т.


[Закрыть]. Кубинский взвод нас охранял – советников, которые готовили ангольцев. Фидель Кастро их лично инструктировал, это мне кубинцы и рассказывали, так: если хоть с одного русского упадет хоть один волосок – я вас лично расстреляю! Так и было: мы готовим расчет какого-нибудь орудия – вокруг стоят кубинцы с автоматами. Мы уходили – кубинцы шли за нами.

Наше командование потом нам еду все-таки прислало: прислали проспиртованный хлеб, которому было около двадцати пяти лет, так называемый хлеб длительного хранения! Я был в то время ровесник этого хлеба (смеется), на нем стояло клеймо 1948-1949 годов, из старых запасов.

– С какой техникой Вы работали в Анголе, обращаться с чем Вы обучали местных военных?

– В основном, со стрелковым вооружением. Пришли наши «миги», в разобранном состоянии. Потом их стали собирать. И когда я уже уезжал, их только-только подготовили. Другую тяжелую технику – например, наши танки, Т-55 – кубинцы забирали себе и сразу шли на ней в бой. То есть, мы готовили ангольцев только по стрелковому вооружению.

Были еще БМ-21, но стреляли из них тоже кубинцы, а управляли и закладывали данные наши офицеры. Ангольцев к ним тоже не подпускали. То есть, получается, самым страшным оружием, которое использовали ангольцы, причем не совсем успешно, была противотанковая пушка ПТ-76. Та самая, от выстрела которой разбежался весь мой расчет (смеется)]

– Кубинцы ангольцев чему-нибудь учили?

– Кубинцам некогда было это делать, они сразу шли на фронт! Точнее сказать, кубинцы ангольцев не видели в упор. В лучшем случае, могли погладить по головке и сказать что-то вроде «пошел вон, не мешай».

– А наши советники кубинцев учили чему-либо?

– Нет. Кубинцы были расквартированы отдельно, у них была своя бригада, километрах в пятнадцати от Луанды. Мы туда часто ездили. Кубинцы вели свой, автономный образ жизни. Все снабжение приходило к ним с Кубы, корабли вместе с танками доставляли продовольствие, сигары, ром, и они были полностью на своем автономном обеспечении. Единственное, чем «снабжались» кубинцы у ангольцев: если им нужны были, например, кровать, или что-то такое, бытовые мелочи, они открывали ногой любую дверь любого дома и брали, что нужно. Ангольцы пытались возражать, камарада, что ты делаешь? А те только отмахивались: пошли вы вон, мы тут воюем за вас, а вы нам еще что-то запрещаете?! Между кубинцами и ангольцами посредниками были мы.

Я кубинцев прекрасно понимаю: они проливали за ангольцев кровь и еще должны были идти к ним на поклон? При всем при том, что ангольцы вообще ничего делать не хотели. Поэтому тут все логично и понятно.

– Во многих книгах, воспоминаниях часто встречаешь такое описание: человек, например, попал на войну – и тут почувствовал себя взрослым, мужчиной, что называется, почувствовал свою нужность, необходимость, увидел, что от него кое-что зависит или вообще все на нем держится. У Вас были подобные ощущения? Что, например, вот оно, то дело, которое мое, которое делаю я и потому не могу себе простить никакой ошибки?

– Как я уже говорил, во мне с детства присутствовал романтизм. Мне почему-то хотелось попасть на войну, быть в гуще таких событий. Не знаю, почему. Может быть, потому что я потомок белорусских партизан (смеется)!

И когда я впервые попал на войну – в Сирии – у меня не было чувства страха. Опять я сейчас удивляюсь своим ощущениям. Как на сирийском фронте. где были бомбежки, танковые атаки, так и в Анголе, где шла такая полупартизанская война – без явной линии фронта, к тому же выстрела, особенно в спину, можно было ожидать откуда угодно и в любой момент. Меня всегда тянуло в самое пекло.

Вот я выезжал, например, в Луанде, на машине, на конкретный промежуток времени, мне нужно было вернуться к такому-то сроку. И вот я еду и думаю: как бы подальше уехать за это время, куда бы забраться, в джунгли, попасть к повстанцам! Когда меня останавливал какой-нибудь патруль, в глубинке, где убить могли по сто раз, у меня не было чувства страха. На меня десять автоматов наставлено, а я не боялся, я сразу вступал с ними в разговор. То же самое было на сирийском фронте: я почему-то хотел попасть в плен к евреям! Самому странно теперь. Вот когда я под бомбежкой ехал на машине – на этом «газике»-бб, и когда на нас пошел в атаку еврейский батальон, пехота, все, и мой советник-напарник говорит: Шура, все, убегаем! А я стою – и у меня нет этого животного страха, убежать. Еще и думаю: вот попасть бы в плен! Потом, уже после той войны, я узнал, что несколько наших советников в плен все-таки попали, на северном фронте, так израильтяне посадили их в машину, привезли к себе, стали возить по Тель-Авиву, по другим городам, водили в кафе, в рестораны, накормили, напоили и отпустили в СССР самолетом! Чтобы эти ребята передали своему командованию, как хорошо живется в Израиле. Там же многие – выходцы из России… Так что, хотелось испытать что-то такое непонятное.

Чувства каких-то героических проявлений, подвигов, у меня не было. Было именно чувство романтизма. И еще во мне сидел очень сильный посыл, который в меня вложили на Родине – я был патриотом до мозга костей. Когда пытались говорить – мол, вы, русские, такие-сякие – я готов был просто убить этого человека. У меня было много таких бесед – и на Кабо-Верде, и в Анголе, с этими португальскими ребятами, которые там остались, в ВМФ, и которые мне доказывали, что мы неправы, что мы начинаем войны. Я был до мозга костей патриотом. Я был секретарем комсомольской организации, командиром группы. Патриотизм этот впитал, наверное, с молоком матери. Хотя его особо никто и не воспитывал – он просто во мне сидел. Вот этот патриотизм – плюс романтизм – и составили мой характер.

Конечно, никогда бы я никуда не убежал – в смысле за границу. Хотя шансов убежать, особенно на сирийском фронте, было множество! Когда мы остались вдвоем против батальона танков и пехоты. И то – советник ретировался, а я остался один, что хочешь, то со мной и делай. И первая мысль: если я сейчас побегу, то когда я прибегу к своим, что мне скажут? «Испугался, в штаны наложил? Ты кто, ты не русский человек?]» Следующая мысль: что скажет мне моя мать, отец, как мне жена посмотрит в глаза? Что скажут мои товарищи: что, Санёк, струсил, да, убежал?! Вот что было на первом месте. Романтизм где-то там, и на первом месте: что обо мне скажут на Родине, как будут судить о моих поступках? А вот ощущения, что я герой и могу тут «что-то такое» сделать, особенно напоказ – этого у меня не было.

Патриотизм – он был характерен не только для меня, а практически для всего нашего поколения. И этот патриотизм, думаю, сидит в нас и сейчас, и если я попаду в какую-нибудь критическую ситуацию – то еще не знаю, как я себя поведу, до какой степени дойдет мой патриотизм. Тем более что в нынешнее время понятие «патриотизм» очень сильно размыто, сейчас в чести больше шкурнические интересы. Но все равно, могу сказать: «Я принадлежу вот к такой нации, русской!» Вот такой у меня был и остается симбиоз патриотизма и романтизма!

– А ангольцы вообще хотели учиться воевать за свою страну?

– Те португальские колонии, что находятся на Африканском континенте, Ангола, Мозамбик, в частности – это совершенно особенный мир. Можно рассуждать так: климат – жара, все растет на деревьях, деревья хлебные, бананы, ананасы, все, что хочешь, только срывай. И не надо ничего делать! Не надо даже одеваться, потому что жара, одежды минимум, в одной рубашке можно десять лет ходить, пока она не разорвется. Сама природа подразумевает ничегонеделание! Мы сами, когда служили в Гвинее-Бисау, с полудня до половины пятого вечера лежали в бассейне.

Поэтому это естественно, что местные жители не хотят работать. Самая большая занятость – в сфере обслуживания. Или еще лучше – на подхвате где-нибудь, принеси – подай. Мозги просто больше ни на что не настроены, тем более на серьезный лад, на то, чтобы работать. Сфера обслуживания – максимум. Возможно, это звучит не политкорректно, но это именно так.

Самое интересное – что они сами это понимают. И приглашают тех, кто умеет руководить, для которых руководство, управление – это некий драйв. У них самих просто мозги на это не повернуты – так что же сделать?

И мы, когда готовили ангольцев к войне, сталкивались с таким же отношением. Даже потом, когда уже организовались фронты, бригады. Я не беру единичные случаи, когда ответственный храбрый командир плевал на свою бригаду и сам шел в бой! И у ангольцев были такие герои, и у арабов. А большинство – говори ему, не говори, бесполезно. Сама система советников – подготовки кадров – была эффективна только тогда, когда говоришь подсоветному: ставь сюда, нажимай сюда, заряжай так, поворачивай туда, нажимай теперь сюда и будет то-то. Как только наши отойдут в сторону – все расслабились, курить сели. А, где, что, в бой? Нет постов? Ну ладно, нет постов – и нет постов, Бог с ними. Вот такое у большинства было отношение. Куда дежурный пропал? Да к себе в племя пошел, с автоматом, ему к матери нужно срочно. Дисциплины в Африке не может быть по определению. Там может быть только полный хаос – так климатом заведено. Хаос во всем. Пойдет ливень – надо спрятаться под большим листом. Куда надо пойти? Да куда-нибудь, куда понесет.

Если рассуждать с точки зрения астрологии, то Африка находится под знаком Луны. Луна – это подсознание. Как ударит в подсознание что-нибудь – он туда пошел, и то сделал. Воевать? Какое «воевать», домой пойду. Так ведь Родина в опасности! Какая еще Родина? Наемники вот уже, колонна идет! Раз – и разбежались все. Поэтому еще раз повторю: если бы не кубинцы, если бы не их решимость отстоять Луанду, мы улетели бы оттуда на второй день со свистом.

А чувства страха – ну не было. Сколько пытался припомнить что-то такое, особенно на сирийском фронте – ну не было. Более того, я как мальчишка во время бомбежек выбегал из укрытия и стрелял по самолетам, которые нас бомбили, из автомата. Мне кричат оттуда: Санек, ты чего, с ума сошел, прячься, беги! А я стреляю и думаю: а вдруг собью! Все врассыпную – а я по самолетам стреляю.

– Как Вы возвращались назад, в СССР?

– Очень интересно. Во-первых, мне, как и моим товарищам, нужно было заканчивать учебу. Я шесть лет провел в ВИИЯ, и только около трех я непосредственно учился, все остальное время мотался по командировкам. И естественно, когда зашел разговор, оставлять нас в Луанде или отзывать назад, в СССР, кто-то из нашего начальства вмешался: а когда они учебу заканчивать будут? Скоро бороды у всех вырастут, а они все еще курсанты! Экзамены после очередной командировки сдавали экстерном. Естественно, были пробелы. То есть, в разговорном языке проблем у меня не было, помогала практика. Плюс – учился-то я хорошо, все быстро схватывал. Ну, грамматика там-сям шалила, конечно, приходилось потом догонять. И вот, сказали наверху, видно, что-то вроде «хватит их гонять, пусть они доучатся, получат дипломы, а потом посылайте их, куда хотите». Так нам и постановили – чтобы весной 1976 года мы вернулись в Москву, чтобы нас выпустить, и все. И уже определили, куда нам ехать дальше.

Мы вернулись – в апреле. Быстренько стали готовиться, потом сдавали экзамены выпускные, а уже в августе я уехал в другую страну.

А еще у меня был один отпуск, в Анголе, точнее, должен был быть. Можно сказать, мистический. До этого, со всеми командировками, я не был в отпуске года три, наверное. И мне сказали: собирайся быстро в отпуск, через два часа самолет. Я подпрыгнул: как так, я же собраться должен! А мне: через два часа, хочешь – полетишь, не хочешь – пока. Я побежал собираться, но все равно, мне нужно было ехать с базы, а жил я уже не на базе в Луанде, а в другом месте, дальше, и пока собирался – опоздал на самолет. Так сожалел! Буквально вбежал на взлетную полосу, и увидел, как самолет отрывается от земли. А у него еще где-то, на каких-то островах, должна была быть посадка, чтобы забрать наших людей – и во время этой посадки этот самолет разбился! Там летели еще четыре наших специалиста, и вот они все погибли. Что меня спасло? Не знаю. Поэтому я сначала сожалел, что не полетел, – а потом перекрестился.

А когда командировка закончилась, нас тоже очень быстро оттуда отправили на каком-то рейсе. Сказали – всё, хватит, хоть вы и хорошо там работаете, только надо ведь и вуз оканчивать, наконец!

– С арабским языком впоследствии доводилось работать?

– Именно работать – нет. Работал я только с португальским. Сначала по командировкам, а потом пришел в родной ВИИЯ преподавать португальский язык. Многие мои ученики позже служили в Анголе, в Мозамбике, в 1980-е годы. То есть, несмотря на то, что изначально я поступал на восточный факультет, с арабским потом жизнь практически связана не была. С делегациями, конечно, работать иногда доводилось, но вот в страны арабские я уже не ездил.

– Но разговаривать на арабском языке Вы можете?

– Ну, вот, два года назад в Тунис ездил, разговаривал там по-арабски, арабы на меня очень удивленно смотрели (смеется)] Конечно, разговорный у меня ослабел, я ведь его не поддерживал. Но в Тунисе быстро все вспомнил: вот что значит попасть в языковую среду. Несколько клиентов у меня, по новой моей работе, были арабами, и хотя они сносно говорят по-русски, мы с ними общались на арабском языке.

– Насколько нам известно, ни в военных билетах, ни в личных делах не отмечалось, что наши военнослужащие были «в горячей точке», принимали участие в боевых действиях, в Анголе, в Сирии, в Египте, других странах. Потом это вызывало проблемы, кто-то только через двадцать лет стал считаться участником боевых действий, кто-то не считается им до сих пор. У Вас были проблемы такого характера?

– Естественно, проблемы были. Совершенно верно, в 1970-е годы нас всюду отправляли инкогнито. Более того, когда мы оттуда возвращались, нам категорически запрещали рассказывать, откуда мы вернулись и что мы там делали. У нас была легенда, что мы – гражданские специалисты. Даже когда уже после Анголы я поехал служить на Кабо-Верде, я выступал в роли корабельного инженера, если не ошибаюсь. Плюс, если мы там работали в войсках – в Сирии, как я рассказывал раньше, я работал в 13-й бригаде бронетанковой, – мы обязательно должны были ходить в форме местной армии, то есть в сирийской, в ангольской, еще в какой. Упаси бог было иметь при себе какие-то документы, которые удостоверяли бы нашу личность, рассказывать, откуда мы. Паспорта наши оставались в «десятке». Или в посольстве, в сейфах за семью замками, что называется. Летали мы туда, на места назначения, спецрейсами.

Кроме того, вопросы вызывал наш статус. В Генштабе, конечно, писали, что мы едем на выполнение «правительственного боевого задания», в каких-то документах, но огласки широкой это, естественно, не получало. И когда пришло время платить по счетам – то есть, по нашим счетам, а деньги-то платить нужно было боевые! – то тут же все наши чиновники, и в Генштабе, и в прочих местах, стали пытаться делать так, чтобы эти деньги нам как-нибудь не заплатить.

Но им не повезло: они напали на ушлых ребят! Наша команда – переводчики – мы очень хватко взялись за это дело, за защиту своих прав, что называется, мы пошли по инстанциям. Потом возникли проблемы с выдачей удостоверений участника войны. Это была огромная проблема! В начале девяностых мы бились за это просто не на жизнь, а на смерть.

Нам тогда пытались говорить: а где, мол, записано, что вы участники боевых действий? Мы отвечали: ищите в Генштабе, там есть все отчеты! И только после наших настоятельных визитов туда – а мы всюду ходили, на приемы ко всем вышестоящим, – подняли документы, нашли наши отчеты, и пришлось признать: да, они действительно были участниками боевых действий. И уже после этого нас приравняли к ветеранам Великой Отечественной войны, выдали нам удостоверения участников боевых действий. Но битва эта была очень долгой.