Текст книги "Минус сорок два"
Автор книги: Александра Лисица
Жанр: Поэзия, Поэзия и Драматургия
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
42
Истина односложна и такова:
боль – лишь самый легкий способ найти слова,
раз в три года нужно себя пересобирать,
вот опять.
Я не знаю, как это случилось, произошло:
открываю глаза – а ночью белым-бело,
и со станции, стоя над рельсами на краю,
Александр Невский очесывает чешую.
По спине реки с подворотом стелясь вот так,
петербургский туман замыкает во мне контакт.
Тикай, тикай, пришелец, на камни себя уронив.
Утром будет звонок
или взрыв.
41
невозможно идти апрелем школьным двором
неизменно кажешься зеркалом самой гром
кой девочки с неуместной яркой помадой
и какой-то хлыщ с драматической челкой рядом
в кабинете труда недошитые юбки
мама тебе разрешает татуировки
летом покрашусь в какой-нибудь синий цвет
ты идешь на свой выпускной а я на свой нет
невозможно идти апрелем но хорошо
память выудит запахи но и подменит факты
выбор сложен – писать об этом стишок
или пост вконтакте
40
#тучныенулевые
Автобус шел междугородным рейсом,
старик пакет не выпускал из рук,
и телевизор над шоферским креслом
показывал "Бандитский Петербург";
подросток демонстрировал способность
занять проход протянутой ногой,
и человек качал себе рингтоны,
и слушал плеер человек другой.
Ночь наполнялась ломотой, и гулом,
и светом обгоняющих корыт.
В открытое окно пока что дуло,
но был и тот, кто силился закрыть.
39
как ложился парус на дно морское в песок, становясь песком
как песок говорил ему – не лежи так больше ни с кем, ни в ком
выходил из песка песок, а из паруса мокрая белая нить
воду лить
как ложилась радость на боль, превращаясь в даты и календари
где январь – снегири, а апрель – пузыри, а июль навсегда горит
все, о чем когда-то было так страшно и думать, и говорить
станет даты и календари
как ложился ты рядом, не ведая края, времени и стыда
кто мы все, если не вода с песком, не песок и морская вода
и когда просыпаешься через край, потому что не видно края —
просыпаюсь
38
Август узок, август не налезает,
никуда не ходи и гляди в окно,
как над домом женщина нависает
то ли в дачном плаще, то ли в кимоно,
на газоне грачиные диагонали
топчет мокрой ногой, что ни шаг – то вздох.
Обещает, что после титров в финале –
только мытый гриб, только мятый мох.
37
Стоит на несколько дней отлучиться из города,
и район немедленно запускает мутацию,
и асфальт щетинится частой иглой оранжевой,
во дворе вздымаются, ходят шугой дорожки,
круглосуточное ИП обновляет вывеску
или вовсе сворачивается и съезжает.
Это древние всё, фольклорные механизмы:
не узнает купец двора своего богатого,
не узнает солдат отца своего и матери,
не узнает умник Иван обещанной девицы
и отдаст, не тоскуя, чего он не знает дома,
справедливому духу леса с хорошей памятью.
Возвращаешься – прячутся асфальтоукладчики,
запаковываются в землю новые трубы,
прикрываются пылью "Продукты 24"
и по-новому перевивается двор шиповником.
Но в кармане поёт мельхиор громче и мажорней,
Значит, ты на своей дорожке,
своём месте.
36
Самое сложное во взрослой жизни – не съём угла,
не бюджетирование холодильника,
а выставлять будильник на шесть утра
и самому себя отводить в поликлинику.
35
Дождавшиеся вечера уходят
домой, гулять, в инстанции и гости,
несут с собой обиды, документы,
не самые дешёвые сосиски,
Абрау-Дюрсо в подарочном пакете
и пьют американо выносной.
Дождавшиеся вечера шагают
в свой дом и в свой замок свой ключ вставляют —
но ни один из связки не подходит,
и начинается другая жизнь.
34
И когда мы станем не люди – бетонные плиты
с нитевидным и выгнутым металлическим пульсом,
станем проходными, зелёной эмалью облитыми,
турникетами, не умеющими повернуться,
вот когда мы станем никем, то есть всеми ими
(заводские заваренные ворота, расквашенная дорога),
я и в бетоне продолжу выкрашивать твоё имя,
хрусткое, разламы-ва-е-мо-е на три слога.
33
Изучая мир от штолен до колоколен,
Сделай вывод и упакуй в черепную консерву:
Человек человеку – не инструмент для боли,
Но пилот в классном шлеме,
второй или даже первый.
32
Николаю с улицы Коллонтай (это недалеко отсюда)
накануне Нового года даровано чудо.
Он встает между четырьмя и пятью утра и
понимает, что прозревает.
Он не пойдет в Ленсовета, в библиотеку, в органный зал;
у него теперь есть глаза.
Оглушительные цвета
Заоконная суета
Свет – резак ото лба до рта
Где была геометрия – яркая немота.
Соцработник Оля, с которой у Николая было свидание,
не сумев дозвониться, везет ему пива и брани.
Он стоит перед горками – соляной и сахарной.
«Надо же. Этот белый и этот – неодинаковые».
31
На каких мостовых подмётки свои ни рви,
Под седалищем всё равно шевелится чу-чух;
Оставляешь город на камне и на крови —
И берёшь себе место в сидячку в районе двух;
И из точки, где ниоткуда струится рельс,
Катишь в точку, где он целуется с тупиком,
В неизвестно что – но оно начинается здесь:
Терминал, турникет, голова состава, перрон.
30
Раньше мне нравилось взять себе длинное слово,
распечатанное во все стороны длинное слово,
свериться с википедией, фильмографией, календарём,
вставить в текст и обрастить другими словами.
А сейчас мне хочется взять не больше, чем букву,
первую букву имени, фамилии, алфавита,
названия переулка, где мы живём,
пусть она сама станет текстом
и говорит.
29
В средней и старшей школе были такие —
(как их назвать – ребята? "школьники" не сказать)
в общем, такие граждане юного еще возраста
из хорошистов по русскому (и по литературе).
Двойной листочек, аккуратный почерк.
Вовремя просекли секрет неплохой оценки
и сочинение начинали всегда следующим макаром:
"Итак, в чем причина гениальности романа Булгакова?"
И продолжали:
"Герой совершил нравственный проступок"
"В данном тексте автор поднимает вопрос отношений отцов и детей"
И заканчивали:
"В современном мире эта проблема тоже актуальна"
"Я полностью согласен с мнением автора"
"Надо стремиться к осуществлению своей мечты"
(Герой, совершивший нравственный проступок,
едет в своем ландолете бензиновом, думает:
"Вот это, *****, я наворотил", —
и от неловкости напевает песенку)
Иногда мне кажется, что это вот они выросли
(получали гранты, ездили вместе на слеты),
а потом удобно устроились в кресле (с ногами)
и учат меня сейчас ставить пять звездочек,
снимать прокатное кино,
не увлекаться новым прочтением классики,
любить культуру, созданную великим государством,
писать на двойном листочке:
"Итак, почему я хочу остаться?"
28
Конечно, плюс двенадцать, глубоко
засевшие, недолго будут длиться.
Гляди: синоптики из сундуков
вывертывают круглые плюс тридцать;
Ариф строгает мясо на бозбаш,
метро вот-вот откроют, сад свежеет;
и каждый тихий двор-колодец – наш,
и в нем подол полощется у шеи.
27
Потому-то никто не пишет, когда согрет,
если дали дом, а в дом дали воду и свет,
сколотили стол, на него поместили обед:
у того, кто уже сказал – лишних букв нет.
Потому что когда сдан последний решающий тест,
ты кладёшь на угол стола без листов тетрадь,
чтоб введённое крупным курсивом тебе в контекст
не могли теперь прочитать.
26
Он приходит в гости в праймтаймовый телепроект,
расскажи, говорят, про свой сорок третий год,
надеваешь медали? Что тебе снится, дед?
Как ты уничтожил пулеметный расчет?
Он разводит руками: «Да полно уже, ребят,
с того дня накрутилось семьдесят долгих лет,
я построил два дома, семью и один театр,
а война мне снится не чаще, чем ты вот, шкет.
Я вам вспомню лучше, как в Ялте снимали фильм,
и артисты сбежали с площадки смотреть салют…»
Юный голос с акцентом смеется в ряду за ним:
«Да, с расчетом нашим он был sehr крут, sehr крут».
25
Умирать скорее не то чтоб страшно, но жадно.
Это значит, у них будут красные ховерборды,
и таблетки от СПИДа, и принтер вещей в каждом доме,
паспорта и свидетельства на электронной бумаге?
Рассуждать об этом и трогательно, и комично,
как комично в юном тысяча девятьсот первом
рисовать летучие трассы в Нью-Йорке и Йорке
и давинчиевские крылья у дам в турнюрах.
Господа потомки, да шут с тридэ-принтером этим,
с микрочипом вместо виагры и с паспортами.
Человек создан ноги держать от земли повыше,
вы летучие доски придумайте, будьте добры.
24
И эти вот заброшенные дачи,
и эти неразбитые надгробья,
и эти десять тысяч километров,
что ставят одинаково в тупик
и люмпена, и нас, и профессуру,
и «надо бы помочь невестке с вузом»,
и «как договориться побыстрее»,
и «разбуди меня через сто лет»,
городовой, казак, и дагестанец,
и продавщица с круглыми кудрями,
и тот, который так тебя полюбит,
что голову любому оторвет;
– какое отношение имеет
вот к этому всему правитель смертный,
и следующий за ним правитель смертный,
и тот, кто зреет в мясе им вослед?
Накроем во дворе столы, соседей
всех позовем, пока не льется с неба;
а будет дождь грибной или кислотный –
сначала никогда не разобрать.
23
Вот сувенир, казалось бы, ничего:
шарик, в котором поместится Рождество,
ёлка, другие страны, дорога, дом,
смех, камбоджийский кофе, кубинский ром.
Хочешь – поставь на полку, но не разбей
этот мой мир, сошедшийся на тебе
клином, удачно выбитым, именным,
и расходящийся из-под моей спины.
22
Ты стоишь без плаща и ботинок, такой непрочный,
Среди детской площадки под кислым осенним ливнем.
И идёт человек, под тебя хорошо заточенный –
Полторы ладони металла в горячий ливер.
Говорит, на ходу забирая левей, левей:
«Я тебе не палач, но и ты себе – не начальник.
Я иду тебя делать болезненней и живей.
Да – в твоих интересах не сохранять молчание».
21
Торопится, набирает бусы на нитку:
матовый шар, глянцевый шар, граненый,
встает у холодной плиты на холодном полу:
кубики, соломка и полукольца.
Мелочи, все эти мелочи запоминает:
юбка шуршащая, жесткая или широкая,
платье для леса, для города или для дома,
туфли для листьев, для грязи или асфальта.
Женщина – приближение, план детальный,
капелька туши, скатавшаяся подводка,
ногти, вошедшие в спину или в ладонь,
сеновал и его поломанные верблюды.
Мужчина берет ее дальним и общим планом,
включает в пейзаж: закат или ядерный отсвет.
Он входит в дом, и стены пылают и дышат,
И видно с луны, как горят бусы, туфли и платья.
20
Будет время – она станет каменной, ты – стальным,
Состоящими из усталости и тишины,
Из слюды и графита; не мяса, слёз и слюны —
Знать бы цену.
Раз удар – с интересом горячим счеты свести,
Два удар – держи отпусти меня отпусти,
Три удар – сложиться б на эту любовь костьми,
Были б целы.
Посмотри, какой стоит золотой октябрь,
Нет покоя, но счастья с неволей в достатке хотя б,
А не будет царевен – тогда уберут и жаб
С рукоятки.
Ты ей страж, она тебе наладонный стриж,
Это все по сравнению с космосом пыль, кишмиш,
Но пока она так воркует, а ты стоишь —
Всё в порядке.
19
это бюро находок сентябрь потерь
аллитераций дурацких подробный свод
я говорит не знаю как будет теперь
что там произойдет
руки одежды надежды уходят вниз
белая девушка поднимает весло
если вот это и называется жизнь
значит именно это произошло
18
Нет в природе пустот и лишнего;
Ветошь будет – была бы брешь.
"Ты же смерть моя. Ты же съешь меня.
Значит – ешь".
17
В каждом горящем особняке – свой Рочестер;
думай, уместен ли шум твой, красив ли гам.
Клятое викторианское одиночество —
людное,
проговоренное по слогам.
16
в столовой нет ни вилки ни ножа
оркестр ложечников «Алюминий»
кислотные оранжевые мини
девятка проезжает не дыша
район Стройтрест собака здесь жила
трёхногая по прозвищу Алкашка
ей наливали спирта из баклажки
и уважительный терпели лай
пойду пешком зайду до десяти
допьём уже простой шотландской виски
и сменим город не сменив прописки
в рецепте нам прописано «уйти»
15
Вот и пойми: герой я себе или автор,
Время протягивать ноженьки или краба.
Бог мелочей говорит мне: все будет завтра.
Дьявол мне шлет кирпич из руки прораба.
14
Я не прошу особенных
дыма
воды
огня,
пусть только будет на голову
выше
меня.
13
Уже найдены в книгах другими слова о том,
Как глаза застилает красное на золотом,
Как все вверх по ребру ножа поднимается ржа,
Как пора решать.
Как твой город сначала становится сер и дик,
А потом, смеясь, подымает тебя на штык,
Как ты смотришь в глаза ему, вылущен, но польщён:
Бей еще.
Как потом встаешь с затянувшейся раной (вот тут)
Там, где дети, деревья и камни другие растут.
Вот и снова ты гастарбайтер, гайдзин, лаовай.
Оживай.
12
Что там было, в росе?
Холод, радужный свет?
Солнце приходит в семь
И не уходит, нет.
Выжат последний люфт,
Уничтожен зазор;
Рот, произнесший «люблю»,
Складывается в "о".
11
Вот что думает журавль с высоты полета, естественно, птичьего:
как тепло синице в руке и как ровно бьется сердце синичье,
как ей в этой руке ни туда, ни сюда, но и слава б-гу,
и еще о многом.
Вот о чем, в свою очередь, размышляет синица:
журавлю одному чище думается, больше слышится, крепче спится,
и что ты все равно один, под тобою облако или земля.
И о том, который смотрит на журавля.
10
Я тут подумала, идя домой средь ночи —
Тем, кто вдвоем, гораздо одиноче;
Им со вторым не срадоваться-слиться,
А лишь смириться.
Поэт, ты царь. Бери любые квинты,
Живи один, будь юн, горласт и весел.
Не подходи, не подходи к другим ты
На длины чресел.
9
В команду берут спокойных,
в команду берут надежных.
Умеющих в дартс, и в салки,
и всунуть алоэ в кашпо.
А ты, значит, стой и думай,
какой не прокачан навык,
какою ты рожей не вышел,
и мячиком бей об пол.
8
Всем, кто сейчас засыпает с подушкой, всем,
Кто не спешит домой возвращаться в семь,
Всем, кому некого ждать над тарелкой борща,
Всем, кто не тараторит в трубку: «Я ща!»,
Всем, кто заказывал номер на одного,
Кто в Новый год не подписывал ничего,
Всем тем, кого уже засосала баланда
Внутреннего Макондо, и так без края —
Пусть к ним ко всем придет огромная панда
И ненавязчиво насмерть заобнимает.
7
Белый глиняный город в формы простые влит,
Их края зазубрены, сбиты. Обожжены.
А вот здесь возьми меня за руку. Сделаем вид,
Будто мы хоть кому-то
– как это —
– вроде —
нужны.
6
Человек закрывает ноут, ложится спать.
Человек встает, врубает где хочет свет.
Топает громко ногами, включает воду.
Садится за душераздирающий текст,
Полный трогательных и забавных деталей,
В которых кто-то узнает, конечно, себя.
Человек берет апельсин, яблоко, грушу.
Режет, съедает сначала одну половину,
А после уже, повздыхав от души, вторую.
Человек руками раскрывает живот.
Это значит на языке всех, кто топает ночью
«Помогите, пожалуйста. Очень, очень устал».
Человек улыбается, смотрит: из живота
Бабочки льются: урании, махаоны.
Яндекс подсказывает, что бабочка данаида монарх
Для клюющей на нее птицы смертельно опасна.
5
И сначала пройдет эйфория, мелкоколибринное крыло.
Вслед за нею с карминным кашлем пройдет патология.
Если остаться в этой больнице, стены послушать,
если уметь подождать, придет равнодушие.
Ровно-дышие и спокойствие, огромное и воловье.
Кажется, именно это старики называли любовью.
4
Как хочется быть тихой, острой, мудрой;
Но это мне совсем не по плечу.
Когда покой мне только снится (чаще утром),
Я просыпаюсь и от ужаса кричу.
3
Интересно, куда потом пропадают те
имена, которые дарят друг другу любовники:
неловкие клички звериные, имя для лужицы на животе,
имя для попы и для привычки хлеб нарезать неровно.
Я представляю себе подвал городского музейного центра,
пёстрые полки бесчисленные – за стеллажом стеллаж.
«Словарь Ирины и Алексея». Начат в девятом, летом.
Окончен в тринадцатом, по весне.
А этот, открытый – ваш.
2
Все телячьи нежности, ласковости сусальные —
то, без чего не находишь ни сил, ни места.
Завести себе робота.
Пусть произносит по расписанию:
(20:00) Ты такая красивая.
(00:30) Я буду рядом.
(09:15) Летом поедем в Одессу.
1
Говорить очевидное все-таки надо тоже:
Например, отметить, как скоро в нас врежется лето.
И еще – все желанья сбываются. На день позже.
Помни это.
0
Перечислю данность. Жить всё веселее.
Не стоит на месте теплая вода.
Дорожает водка. Кажется, темнеет.
Счастье невозможно. Это навсегда.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
