Текст книги "Обратная сила. Том 3. 1983–1997"

Зачем эта женщина явилась? Что ей нужно, да еще в такое позднее время? Может быть, она думает, что Орлов уже вернулся из санатория, и пришла к нему?

– Александр Иванович приедет в понедельник, – осторожно произнесла Татьяна, надеясь, что гостья сейчас извинится, повернется и уйдет.

Алла стояла неподвижно и смотрела на нее какими-то странными глазами.

– Вы ведь к Александру Ивановичу пришли? – терпеливо повторила Таня. – Его еще нет, он будет только в понедельник.

В прихожую вышел Борис.

– Кто там, Танюха? Соседи?

Увидел Аллу и осекся.

– Алла Михайловна? Проходите, пожалуйста. Папы нет. Что-то случилось? С Мишкой?

Алла сделала пару неуверенных шагов вперед и, оказавшись в квартире, привалилась спиной к стене.

– У вас гости? – проговорила она с непонятной усмешкой. – Веселитесь? А меня муж бросил. Наконец-то он меня бросил. Дождались. Вот и на вашей улице праздник.

И только тут Таня поняла, что актриса изрядно пьяна. Борис подхватил пошатнувшуюся гостью и собрался было увести ее в свою комнату, но Алла неожиданно вырвалась.

– Хочешь меня спрятать, пай-мальчик? А я хочу к людям! Пусти меня, я хочу в компанию, я не могу одна, не могу, не могу…

Она разрыдалась. Из комнаты выглянул Стас.

– Помощь нужна? Что у вас тут?

– Все в порядке, ничего страшного, просто Алла Михайловна немного расстроена. Сейчас она разденется, и мы придем.

Стас с недоверием глянул на рыдающую женщину.

– Если теперь это называется «просто немного расстроена», то хотел бы я посмотреть, как выглядит «убита горем», – хмыкнул он. – Давайте, мы вас ждем, там у Ленусика очередной тост созрел.

Алла перестала плакать, прошла в ванную, привела лицо в порядок и в сопровождении Бориса появилась в комнате. Татьяна настороженно смотрела на эту женщину, из-за которой в семье Орловых столько проблем: Боря предупредил, что о романе своего мужа с Людмилой Анатольевной она ничего не знает, для нее, как и для многих других, тетя Люся ушла от мужа ради любви к неизвестному мужчине.

– Друзья мои, – торжественно начал Борис, – позвольте представить вам нового гостя: актрису Аллу Михайловну Горлицыну.

– Ой, вы вправду актриса? – воскликнула Леночка. – А в каких фильмах вы снимались?

– Ни в каких, – с вызовом ответила Алла. – Я служу в театре. В кино не снимаюсь.

– А-а-а, – с разочарованием протянула Леночка. – Тогда понятно…

– Что тебе понятно, малышка? – презрительно усмехнулась Алла. – Ты думаешь, что если актер не снимается в кино, то это не актер, а фуфло?

– Так нас же учили, что из всех искусств для нас важнейшим является кино, – весело отпарировал Стас. – Это Ленин сказал, между прочим. И во всех кинотеатрах на плакатах во-от такими аршинными буквами написано, чтобы мы не забывали. А про театр Ленин ни слова не говорил. Значит, кино важнее и нужнее.

Алла молча кивнула и показала пальцем на бутылку с коньяком.

– Налейте даме, – потребовала она.

Борис пододвинул ей стул.

– Алла Михайловна, садитесь.

– Ничего, я выпью стоя, а потом отвечу этому прелестному юноше.

Но Борис почти насильно усадил ее за стол, Таня тут же поставила перед Аллой чистую тарелку, положила приборы. Горлицына выпила коньяк залпом и широко улыбнулась.

– Так вот, прелестный юноша, – она уставилась на Стаса заблестевшими глазами, – вы пали жертвой самой примитивной манипуляции. Владимир Ильич сказал буквально следующее: «Пока народ неграмотен, из всех искусств для нас важнейшим является кино». Разницу ощущаете? Речь шла только о том, что пока есть люди, которые не умеют читать и писать, доносить до них высокие идеи можно и нужно при помощи кинематографа. Но эти времена давно миновали, в нашей стране всеобщая грамотность, так почему кино нужно считать важнейшим из искусств? Не литературу, не театр, не музыку или живопись, а именно кино? Хитрые и ловкие люди выдернули кусок фразы из контекста и выдают за великую истину, а вы все повторяете, как выдрессированные попугаи. Первоисточники надо читать, прелестное дитя, а не плакаты цитировать.

– Ну, так во всех учебниках написано, – начал оправдываться кто-то из гостей. – А вы откуда знаете, что Ленин именно так говорил? Где это написано? Вы своими глазами видели? Сами читали?

Алла молча налила еще рюмку коньяку и снова выпила залпом. Глаза ее быстро утрачивали блеск, и Таня поняла, что эта последняя рюмка было явно лишней: актрису «потащило».

– А это все и еще много другого интересного мне рассказал мой любимый муж, который вращается в кругах диссидентов, – ответила Горлицына. Дикция утрачивала внятность и четкость с каждым словом, и Татьяна с ужасом представила себе, что будет дальше. – Знаете, кто такие диссиденты? Это такие плохие ребята, которые ничему не верят и все подвергают сомнению. Нет, они власть не критикуют, ни в коем случае, они просто сом-не-ва-ют-ся. И все перепроверяют. Вот и мой муж такой же. Тот самый муж, который вчера объявил мне, что разводится со мной. То есть он меня бросил, если вам так понятнее. И знаете, почему он меня бросил? Ради кого?

– Алла Михайловна, – с угрозой в голосе проговорил сидящий рядом с ней Борис. – Не нужно.

– Да нет уж, я скажу, пусть все знают.

– Алла Михайловна!

– А мне нечего стыдиться! Мой муж меня бросил, потому что у него роман с Люсенькой. Ну, что вы на меня так смотрите?

Актриса обвела присутствующих помутневшим взглядом.

– А-а, я догадалась! – Она пьяно рассмеялась. – Вы же не знаете, кто такая Люсенька! Потому что это только для меня она Люсенька, а для всех вас она – Людмила Анатольевна Орлова, мамочка вашего друга Бореньки.

– Ни фига себе! – выдохнул Стас и посмотрел на Бориса: – Что, правда, что ли?

– Стас, ну хоть ты не начинай, а? – попросил Борис. – Алла Михайловна, вам надо поесть. Давайте я вам положу…

Он принялся накладывать в ее тарелку мясо, гарнир и салаты в надежде на то, что еда отвлечет нетрезвую гостью и заодно ослабит действие алкоголя. Наклонившись к Алле, он медленно и четко прошептал ей в самое ухо:

– Возьмите себя в руки, иначе мне придется всем сказать, что вы любовница моего отца. Вы не имеет никакого права устраивать здесь сцены. Среди нас нет ни одного человека, который был бы перед вами виноват. И ешьте, пожалуйста, как следует, а то вас совсем развезет.

Из глаз Горлицыной полились слезы, оставляя на щеках новые потеки туши взамен недавно смытых в ванной.

– Прости, – всхлипнула она, – я не хотела… Просто мне так страшно… Так больно… Так одиноко… Мне ведь даже поделиться не с кем… Андрюшу главным режиссером назначили, квартиру дали, нас все ненавидят, нам все завидуют… Если я начну делиться своим горем, они будут только счастливы… И еще глупость эта про то, что я любовница Саши… Андрюша тоже вчера это говорил… Глупость какая… Глупость…

Она заплакала, на этот раз тихо и горько. Над столом повисла напряженная и неловкая тишина. Татьяна обвела глазами гостей, поймала внимательный и заинтересованный взгляд Стаса, устремленный на Аллу. Остальные старались не смотреть на плачущую женщину. «Ну, вот и все, – огорченно подумала Таня. – Веселью конец. Надо же, чтобы так случилось: пришла Алла и все испортила! А такая хорошая была вечеринка…»

– Ленусик, – обратилась она к подруге, – помоги, пожалуйста, убрать посуду, будем чай накрывать.

Верная подруга Леночка тут же уловила желание Татьяны переломить царившее в комнате настроение опасливого уныния и с готовностью подхватила:

– А что у нас к чаю? Тортики-пироженки? Или печеньице-конфетки? Народ! Пока Танюха не огласила десертное меню, принимаю ставки! Заключайте пари! Кто за то, что нам подадут торт? А кто за пирожные?

Примолкшие гости сразу оживились, начали заключать пари, называя ставки: рубль, рубль пятьдесят, два рубля… Татьяна с подругой быстро очистили стол от грязных тарелок и остатков еды и сменили скатерть. Когда на кухне выкладывали на блюдо и резали на порционные куски торт, Лена спросила:

– Слушай, а эта актриса – она что, в самом деле любовница Борькиного папаши?

Татьяна пожала плечами. До последнего часа она была в этом уверена, ведь так сказал Борис. Но сейчас ее почему-то одолели сомнения.

– Не знаю, Ленусь, я свечку не держала. Но Борька говорил…

– А он что, держал? – фыркнула Леночка. – Получается, Борькина мамаша связалась с мужем, а папаша – с женой? Чего ж эта Алла так убивается, если у самой рыльце в пушку? Нет, Танюха, помяни мое слово, нет между ними ничего. Не родилась еще баба, которая придет к сыну своего любовника жаловаться, что ее законный муж бросил. Так не бывает.

– Вот и мне кажется, что не бывает, – согласилась Таня, облизнув нож, к лезвию которого пристал крем с торта. – Просто Александр Иванович очень хорошо относится к Алле, как старший товарищ, что ли… Заботится о ней, переживает, когда у нее проблемы, с сыном ей помогает. Они же дружили семьями – Алла с мужем и Борькины предки. И почему нельзя хорошо относиться к человеку противоположного пола, чтобы кругом не начали тут же в любовники записывать? Ну что, понесли?

Она подхватила блюдо с тортом, Леночка взяла поднос с чайной посудой, и девушки вернулись в комнату.

За время их отсутствия обстановка изменилась довольно заметно: все расслабились, верхний свет притушен, горит только торшер, две пары переминаются в медленном танце. Одна из этих пар – Алла Горлицына и Стас. Сердце у Татьяны тревожно екнуло, первым же порывом было зажечь люстру и каким-нибудь громким заявлением переключить внимание на себя, чтобы разрушить интимность, явно возникающую между кавалером подруги и незваной гостьей. Но уже через пару секунд, пока девушка ставила блюдо на стол, пришла отрезвляющая мысль: «Не лезь не в свое дело; если Леночке это не нравится, она или сама что-нибудь предпримет, или пожалуется тебе и попросит помочь, вот тогда и выступай со своими благими намерениями; может быть, между Аллой и Стасом нет никакой интимности, тебе просто показалось, ну, танцуют люди, что в этом плохого? А ты сейчас влезешь и будешь выглядеть смешно».

Она попыталась поймать взгляд Бориса, чтобы по его выражению понять, права она или ошибается, но жених был увлечен беседой с другим гостем. По обрывкам доносившихся слов Таня догадалась, что речь идет о выдворении сотрудников советского посольства из Франции в связи с обвинением их в шпионаже.

Татьяна Потапова очень старалась как-то выправить ситуацию, ведь ей так нравилось чувствовать себя гостеприимной хозяйкой, и сегодняшнее мероприятие было последним: через два дня вернется Александр Иванович, а когда удастся получить отдельное жилье – неизвестно. Но через некоторое время ей пришлось признаться самой себе, что вечер загублен окончательно. Стас буквально прилип к Алле, которая с каждой минутой становилась все трезвее, Леночка мрачнела на глазах, остальные видели и понимали, что происходит, им было неловко и неуютно и хотелось поскорее уйти.

Алла от торта отказалась, выпила три чашки очень крепкого чаю и окончательно пришла в себя. Теперь она выглядела такой же красивой, как и раньше, и слова произносила хорошо поставленным голосом и с безу-пречной дикцией.

– Спасибо вам, Борис и Татьяна, – с чувством и очень выразительно произнесла Алла. – Вы меня спасли, дали возможность сделать глубокий вдох, удержали на краю бездны. Спасибо, что не выгнали. И вам всем, – она одарила улыбкой каждого из гостей, – огромное спасибо за то, что приняли в свой круг и не дали пойти на дно. До свидания!

Она вышла в прихожую, следом за ней вышел Борис, чтобы подать пальто. Неожиданно с места сорвался Стас.

– Алла Михайловна, я вас провожу!

Татьяна, только что испытавшая огромное облегчение оттого, что Алла наконец уходит, обмерла от ужаса. Бедная Ленка! И за что ей такое унижение?

– Ну что вы, – донесся из прихожей голос актрисы, – не нужно, я прекрасно доберусь сама.

– Уже очень поздно, – настаивал Стас, – вы не должны…

Окончания разговора Таня не услышала: Лена пулей выскочила из комнаты, и пришлось бежать за ней в ванную, где девушка отчаянно разрыдалась. Хлопнула входная дверь. Таня сидела рядом с подругой на краю ванны. Леночка уткнула лицо в Танино плечо, и та чувствовала, как коже становится мокро и горячо от слез, намочивших тонкий трикотаж водолазки. Обнимая обиженную Леночку и поглаживая ее по спине, Татьяна Потапова с грустью думала о том, что праздник не удался.

– Ma la vita non finisce qui, – вполголоса пробормотала Татьяна. – Но жизнь на этом не заканчивается…

– Ты ничего не понимаешь! – отчаянно выкрикнула Лена. – Ты не понимаешь, как мне больно! У тебя самой все в порядке, замуж выходишь! А я… Вот так, на глазах у всех… Уйти с этой…

Тане очень хотелось проявить сочувствие и понимание, и она открыла было рот, чтобы неодобрительно высказаться в адрес Аллы Горлицыной, но привычно остановила себя и сделала глубокий вдох. А правильно ли это? Правильно ли поддерживать Ленку в этих мыслях и чувствах? Да, подруга ждет именно поддержки и понимания, но надо ли в данном случае идти ей навстречу?

Рассудительность Татьяны Потаповой подсказала ей простой аргумент, совершенно очевидный для нее, выросшей рядом с мамой-следователем и собирающейся замуж тоже за следователя:

– Ленусь, Стас поступил как нормальный милиционер. Отпускать поздно ночью на улицу хорошо одетую пьяную тетку – это большой риск того, что завтра придется разбираться с ее ограблением, изнасилованием или, не дай бог, с трупом. Кому это надо? Вот поверь мне, ничего между ними сегодня не случится, Алла Михайловна живет в общежитии, в маленькой комнатке, с сыном и мужем…

– Она сказала, что муж ее бросил, – упрямо возра-зила Лена.

– Но сын-то остался. А он уже большой парень, школу в этом году заканчивает. Так что к себе Алла никого привести не может. Стас, насколько мне известно, тоже живет с родителями. Куда им деваться? Проводит Стас ее до общаги и распрощается, а завтра позвонит тебе с самого утра как ни в чем не бывало, вот увидишь.

Лена подняла голову и посмотрела на Татьяну недоверчивым взглядом из-под припухших от слез век.

– А с чего это Стасу так беспокоиться о ней? Ну и пусть бы ее ограбили, пусть бы даже и убили, ему-то что?

– Да ему-то ничего, – уверенно ответила Таня, – ему по барабану. Но Борькин отец серьезно болен, ему ни в коем случае нельзя волноваться. А представь, что будет, если он в понедельник вернется из санатория и узнает, что с Аллой что-то случилось. Второй инфаркт обеспечен. Они же очень близкие друзья, Александр Иванович за нее переживает. Даже не знаю, как сказать ему, что Аллу муж бросил. И скрывать нельзя, все равно ведь узнает, и говорить страшно. Так что спасибо Стасу, что он подумал и о Борькином отце, и о нас.

– Ага, – всхлипнула Лена, – и об Алле этой подумал. Только обо мне никто не подумал. Я всегда у него на последнем месте.

Татьяна вздохнула, обняла подругу покрепче.

– Ленусь, просто это такие люди. Вот поверь мне, у следователей и оперов семья и близкие никогда не бывают на первом месте. Иначе они просто не смогут работать.

– Значит, ты еще замуж не вышла, а уже знаешь, что не будешь для Борьки на первом месте? – не поверила Лена.

– Конечно, знаю, – улыбнулась Татьяна.

– И зачем тебе такой муж?

– Лен, ну я же выхожу замуж не для того, чтобы быть для кого-то на первом месте.

– А для чего тогда?

Удивление Леночки было совершенно искренним. Она действительно не понимала, полагая, что сама она – бесценный подарок, который вручают прекрасному принцу с одной-единственной целью: чтобы он этот подарок поставил на постамент, сдувал с него пылинки и целыми днями восхищался. Такую позицию Таня, не привыкшая считать себя «подарком», никогда не разделяла, но любила свою подругу и ценила в ней множество других качеств.

– Хочу быть рядом с Борькой и вырастить вместе с ним наших детей, – ответила она. – Я много лет была дочерью следователя, хорошо помню, как мало мама бывала дома, а когда и бывала, то думала в основном о работе, так что ни на что особо не надеюсь. Но я привыкла к такой жизни, приспособилась к ней, и меня все устраивает.

– Все равно не понимаю. – Леночка окончательно перестала плакать и сердито помотала головой. – Какой смысл выходить замуж за парня, которого вечно нет дома. Он тебе и с детьми помогать не будет, а ты же хочешь, чтобы вы их вместе вырастили. Будешь все время одна, как мать-одиночка.

Ну как ей объяснить, что вместе – это не обязательно взявшись за руки идти в ногу. Вместе можно быть и на расстоянии. Вместе можно быть, даже не встречаясь неделями и месяцами. Татьяна Потапова была уверена в собственной правоте, но доказывать свои идеи Леночке почему-то не хотелось.

Она поднялась и потянула подругу за собой.

– Пойдем, Ленусик.

* * *

Ее привязывала к нему сильная физическая страсть, горестная, как запой.

Из защитительной речи С. А. Андреевского на судебном процессе по делу Мироновича

Наша любовь – это какая-то адская смесь острой водки и святой воды.

Из защитительной речи С. А. Андреевского на судебном процессе по делу Иванова

– Что будем делать с Аллой? – спросила Татьяна, вытягиваясь в постели рядом с Борисом.

– А что с ней нужно делать? – не понял тот. – Стас…

– Да при чем тут Стас? Я про Александра Ивановича думаю. Слушай, Алла что, пьющая?

– Вроде не замечал. И предки никогда об этом не говорили.

– Беда… – Таня помолчала. – Вот представь: Александр Иванович вернется, а Алла в запое. Надо что-то предпринимать, чтобы оградить его.

– И что ты предлагаешь? Телефон отключить? Дверь не открывать?

– Ну, Борь, я серьезно. Может, нам поговорить с Аллой?

– О чем? Что пить – нехорошо?

– О том, что Александра Ивановича нельзя волновать.

– Ты думаешь, она сама этого не понимает? – усмехнулся Борис. – Но для нее сейчас уход Хвыли – самое главное, и папино здоровье ее интересует меньше всего. И кто мы с тобой для нее? Дети, зеленые сопляки. Она нас не услышит, даже если мы будем изрекать великие истины.

– Да перестань! Ты же следователь, людей в тюрьму отправляешь, и многие из них старше тебя. Какой же ты сопляк? И мы совсем не дети, между прочим, мы взрослые самостоятельные люди.

– Мы-то – да, и мы это знаем. А вон они не знают и считают нас детьми. Танюха, заканчивай уже бороться с ветряными мельницами, предков и все их поколение нам все равно не переделать, они так и будут до самой нашей старости нам на мозги капать.

Татьяна чуть приподнялась на подушке, оперлась на нее локтем и насмешливо посмотрела на жениха.

– И ты готов смириться? А как насчет того, чтобы побороться за свое право считаться взрослым и принимать решения?

– На работе я их и так каждый день пачками принимаю, – вздохнул Борис. – А ни за что другое я бороться не собираюсь, потому что давно принял как истину: есть вещи, которых я действительно не понимаю. Я эту мысль интериоризировал.

– Ты… Что сделал? – не поняла Таня.

– Ин-те-ри-о-ри-зи-ро-вал, – по слогам повторил Борис. – Принял внутрь себя и осознал как свою собственную.

– Слово какое-то… Где ты его выкопал?

– В учебнике по криминологии, американском, его у нас в переводе издавали, я и прочитал.

«Ты молодой еще, тебе не понять…» Как часто слышал следователь Орлов эти слова от тех, кого допрашивал! Сначала подобные высказывания возмущали, просто до бешенства: он окончил университет, имеет какой-никакой опыт работы, за плечами немало раскрытых преступлений и доведенных до суда уголовных дел, так почему это он не может чего-то там понять? Ему казалось, что нормально устроенный и не отягощенный болезнями мозг в состоянии понять все, что угодно.

В этой уверенности Борис пребывал ровно до того дня, когда выехал по дежурству на очередную «бытовуху»: муж напился, скандалил и бил жену. Милицию вызвали соседи. Случай был обыкновенным, без таких вызовов не обходилось ни одно дежурство. Участковый уже топтался возле подъезда, ожидая дежурную группу.

– Петренко опять нажрался в хлам, жену бьет, известное дело, – уныло проговорил участковый. – А она его выгораживает и заяву писать отказывается. За последние пару лет раз пять уже такое было. Один раз даже удалось уговорить ее заявить на мужа, так на следующий день прибежала и рыдала, мол, отдайте заявление обратно, не сажайте, пожалейте.

– А чего ж не привлекаете? Неужели нельзя надавить на нее, чтобы заявление подала и не забирала потом?

Вопрос был риторическим, Борис и сам это понимал. Слова «попугайте только, а сажать не надо» он слышал от избитых жен как минимум раз в неделю. Все как всегда.

– Да бабу жалко, хорошая она. А Петренко этот – козел редкостный, он же ее убьет, если мы его закроем. По побоям срок-то крошечный, мухой пролетит, вот Петренко и заявится обратно к жене. А могут и не закрыть, условно дать, с работы ходатайство напишут, на поруки возьмут. Страшно даже представить, что он с женой сделает. Она потому и не вызывает нас никогда, это уж только когда соседи крики услышат и испугаются – нам звонят.

Такой разговор тоже был обычным: милицию вызывали на домашний дебош с единственной целью – утихомирить буяна хоть на пару часов. О том, чтобы привлечь его к ответственности и наказать, жены драчунов, как правило, и не помышляли. Поднимаясь по лестнице, следователь Орлов готовился увидеть привычную картину: дым коромыслом, пьяный мужик, расхристанный и распоясавшийся, плачущая жена в халате, под глазом фингал, на скуле ссадина, руки в синяках, вонь перегара, табачного дыма, немытой посуды и остатков еды в консервных банках, забившиеся в угол или под стол малыши. Ему казалось, что в таких ситуациях он все давно понял: страх. Страх перед тем, что будет «потом», удерживал этих несчастных женщин от того, чтобы позволить довести дело до суда и посадить муженька. Этот страх был Борису очевиден и понятен. Но здесь…

Из-за двери квартиры криков не слышалось, только тихий протяжный вой, тоненький и подрагивающий, и негромкий мужской голос. Можно было бы даже подумать, что жильцы просто смотрят какое-то кино по телевизору. На звонок дверь открыл сам хозяин – мужчина лет под сорок, гладко выбритый, одетый в джинсы и легкую светлую сорочку с короткими рукавами.

– Что нужно? – довольно неприветливо спросил он.

Да, запах спиртного был, и довольно сильный, но сам мужчина никак не производил впечатления «пьяного в хлам», как можно было бы ожидать, если верить участковому.

– Жалуются на вас, гражданин Петренко, – миролюбиво начал участковый. – Кричите громко, соседям мешаете. Непорядочек.

Глаза мужчины злобно блеснули, он непроизвольно повернул голову в сторону двери квартиры справа, видно, хорошо знал, кто именно из соседей мог вызвать наряд.

– У нас тихо, – ответил хозяин квартиры с деланым спокойствием, – сами слышите. Никто не кричит. За ложный вызов штрафовать надо, а не мешать нормальным людям отдыхать.

Стоя за спиной участкового, Борис быстро окинул взглядом прихожую: маленькая, тесная, но очень чисто и идеальный порядок. Обувь под вешалкой стоит аккуратно, в рядок, никаких грязных следов на полу. Да, на жилище запойных алкоголиков не очень-то похоже…

– С гражданкой Петренко можно поговорить? – продолжал участковый.

– Зачем?

– А это нам лучше знать, зачем. Давайте-ка зовите супругу сюда, хотим ей пару вопросов задать.

– Она отдыхает, спать легла.

В дело вмешался один из выехавших оперативников, отстранив участкового, загораживавшего собой вход в квартиру.

– Ладно, Петренко, хватит, поговорили уже, пора делом заняться, – почти весело проговорил он. – Зови жену сюда, или мы сами в комнату пройдем. Соседи слышали крики из вашей квартиры, мы должны убедиться, что со всеми жильцами все в порядке. Ну чего ты стоишь, как пень? Не в первый раз уже наряд в ваш адрес вызывают, должен был запомнить, что мы все равно не уедем, пока с женой твоей не поговорим.

Хозяин повернулся к закрытой двери, ведущей в комнату, и крикнул:

– Юля, выйди к нам, пожалуйста.

За свою недолгую жизнь Борис Орлов никогда не встречал таких красивых женщин. Видеть – видел, на киноэкранах и в журналах, а вот живьем… В Юлии Петренко было прекрасно все: струящиеся по плечам и спине длинные шелковистые волосы, высокая крепкая грудь, стройная фигура. Все, кроме разбитого окровавленного лица.

– Извините, – запинаясь произнесла она, пряча глаза и затравленно опустив плечи, – это случайно получилось… Я выпила, мы с мужем праздновали, у нас сегодня годовщина свадьбы… Выпила, наверное, многовато, не рассчитала, потеряла равновесие, упала вот… Лицо разбила… Наверное, я кричала, потому что было очень больно, вот соседи и услышали… Извините, мы не хотели никого беспокоить… Мне очень жаль, что так вышло…

Участковый сделал шаг в ее сторону и выразительно повел носом.

– Свежак, – вынес он свой вердикт, – двух минут не прошло, как выпила. А у муженька запашок постарше, часа полтора-два будет. Ну что, гражданин Петренко, будем протокольчик составлять? Пришел с работы, выпил как следует, от души, избил жену, а когда милиция приехала, велел ей быстренько хлопнуть стакан и сказать, что сама упала спьяну. Так все было, а, Петренко?

– Я сама… – начала было Юля, но Орлов быстро и крепко взял ее за предплечье и потянул за собой в комнату.

Закрыл дверь, усадил женщину на диван, сам присел напротив, пододвинув себе стул. Попутно отметил, что комната тоже очень чистая и аккуратная, на стенах много полок с книгами, мебель хорошая. Как-то странно это все…

– Юля, почему? – спросил он. – Я не спрашиваю, почему он вас бьет. Я спрашиваю: почему вы это терпите? Почему не позволяете его привлечь? Это ведь не в первый раз уже, правда?

– Я сама, – с тупой покорностью повторила она. – Вадик ни в чем не виноват. Я сама напилась и упала.

Борис видел, что выпитое за несколько минут до этого спиртное начало оказывать свое действие, еще чуть-чуть – и женщина перестанет сопротивляться и врать. Правда, что бы она сейчас ни сказала, уже завтра она сможет оспорить протокол, заявив, что была сильно пьяна и сама не понимала, что говорила. Да, ее муж-садист был далеко не глуп.

– Сколько лет вы женаты?

– Семь.

– И у вас сегодня действительно годовщина свадьбы?

Юлия отрицательно помотала головой.

– Значит, это муж попросил вас солгать? Чтобы мы решили не портить вам праздник и побыстрее отстали?

Она молча кивнула.

– Юля, вы хоть понимаете, что в следующий раз он может вас просто убить? Почему он вас избил сегодня? Вы поссорились? Из-за чего?

– Мы не ссорились, – выдавила она распухшими губами, из которых сочилась кровь.

Кровь молодая женщина вытирала бумажной салфеткой, зажатой в руке.

– Вадик пришел с работы… в плохом настроении… и начал придираться ко всему… Он всегда придирается, когда настроение плохое. Выпил… Я пыталась как-то… отвлечь, успокоить, а он пил и еще больше сердился… У него это бывает… Иногда… Он очень хороший, очень, он самый лучший на свете… просто вот так… получается… иногда…

– У вас дети есть? – спросил Орлов.

– Есть, дочка, пять лет.

– Где она?

– В садике, она на пятидневке, мы ее по пятницам только забираем.

– А почему на пятидневке? Я смотрю, вы не до ночи работаете, вечера дома проводите, чего же ребенка не берете?

Юлия молчала, из глаз катились слезы, и женщина непроизвольно морщилась от боли, когда слезинки попадали на свежие ссадины.

– Хотите, я вам скажу, почему у вас ребенок на пятидневке? – продолжал Борис. – Потому что припадки ярости случаются с вашим мужем не иногда, как вы меня пытаетесь уверить, а регулярно, по нескольку раз в неделю, и вы сами никогда не можете заранее предугадать, как пройдет вечер. Он бьет вас постоянно, и вы пытаетесь хотя бы ребенка уберечь. Готов держать пари, что на выходные к вам приезжает ваша мама или вы дочку отвозите к ней. Вы боитесь за своего ребенка, Юля, и это правильно. Но я не могу понять, почему вы не боитесь за себя? Если муж вас не просто побьет, как сегодня, а искалечит, то его посадят уже независимо от вашего желания. Это только с побоями ваши фокусы проходят, а с тяжкими телесными повреждениями или, не дай бог, убийством так не получится. Его посадят, причем надолго. Что будет с вашей дочкой? Вы об этом подумали? Зачем вы подвергаете ни в чем не повинного ребенка риску страшной психологической травмы и сиротства?

Женщина по-прежнему молчала. Борис достал из планшета бланк и ручку.

– Давайте сделаем все по уму, вы напишете заявление и дадите показания, а я вам обещаю, что посажу вашего Вадика. Крепко и надолго. Найдем свидетелей, докажем, что это были не однократные побои, а систематические истязания.

– Я не могу, – пробормотала Юля.

– Почему? Ну почему? Вам не жаль себя и дочку?

– Я не могу его посадить.

– Почему? – терпеливо повторил Борис.

– Я люблю его. Я его так люблю, что… Я дышать не смогу без него. Я умру, если его не будет рядом.

– Юля, ваш муж – садист и психопат, неужели вы сами не понимаете этого?

– Я знаю. Но для меня он лучше всех на свете. Я его люблю. Пожалуйста, не забирайте его у меня, я не выживу…

Дело частного обвинения, так записано в законе. Без добровольного желания потерпевшего возбудить уголовное преследование нельзя. И по просьбе потерпевшего уже возбужденное дело все равно подлежит прекращению.

Когда-то в школьные годы родители водили Бориса на спектакль «Валентин и Валентина», где один из персонажей произносит что-то вроде: «Растишь дочь, воспитываешь, а она потом приходит и заявляет: «Мама, он вор и убийца, но я его люблю». Фраза эта накрепко засела в памяти и всегда вызывала у Бори Орлова смех. И вот теперь он слышал почти то же самое: Вадим Петренко – садист и психопат, но я его люблю. Только в этот раз почему-то Борису совсем не смешно.

Следователю Орлову тогда так и не удалось уговорить Юлию написать заявление. На все его доводы она отвечала только одно:

– Вы не понимаете. Я очень люблю Вадика. Вы не понимаете…

И Борису пришлось признаться самому себе, что он действительно не понимает. Выходит, есть вещи, не подвластные уразумению, даже если у тебя высшее образование и какой-никакой опыт работы в следствии. Разумеется, это не означало, что старший лейтенант Борис Орлов не считал себя взрослым и самостоятельным. Но мысль о том, что он может чего-то не понимать в человеческих отношениях и вообще в людях, он принял искренне и безоговорочно.

* * *

Субботнее утро началось, как почти всегда в выходные дни за последний месяц, неспешными разговорами о предстоящей свадьбе. Борис и Таня долго валялись в постели и ленивыми сонными голосами снова и снова обсуждали список гостей, распорядок торжественного дня, и успеет ли портниха дошить платье, и не подведет ли парикмахер, и нужно ли устраивать «второй день» дома или достаточно только свадебного ужина в ресторане…

– Кстати, о свадьбе, – оживился Борис. – Мы же все равно поженимся через десять дней.