Текст книги "Последний рассвет"

«Вот повезло – так повезло, – думал Роман. – Надо же: и помощь предложила, и толковая. Еще и кормит».

– Дуня, – спросил он, улучив момент, когда девушка закончила один разговор и еще не начала другой, – а почему вы решили мне помочь? У вас ведь своей работы много.

Она посмотрела удивленно и даже как будто с упреком.

– Но ведь человека убили, – очень серьезно объяснила она. – Хуже этого ничего не может быть. Когда человека убивают, мне кажется, неприлично считаться, кто что должен и что не должен, все должны дружно браться за руки и помогать друг другу, чтобы найти преступника. Разве нет?

Вообще-то Роман Дзюба именно так и считал, но почему-то нигде и никогда, ни на работе, в уголовном розыске, ни вне работы, ни даже в книгах и кинофильмах он не видел людей, разделявших такую позицию.

Закончив очередные телефонные переговоры, Дуня огорченно произнесла:

– Нет, вашу Панкрашину никто нигде не помнит.

– Но она могла быть не одна, – заметил Роман. – Она могла быть с кем-то, с мужчиной, например, или с женщиной, и прокат колье оформили не на имя Панкрашиной, а на другое имя.

– Да, но такого колье тоже никто не знает. И вообще, я была права: куда бы я ни позвонила, мне всюду отвечали, что такие дорогие вещи напрокат не даются, это исключено.

– А если бижутерия?

– Но по описанию-то никто изделие не признал, – возразила Дуня. – Судя по вашим словам, оно достаточно необычное, крупное, броское. Его бы не забыли. – Она бросила взгляд на две опустевшие тарелки и всплеснула руками. – Ой, боже мой, Ромочка, какой же вы голодный!

Дзюба с изумлением понял, что съел все, что было, подчистую. Вот вечно он так… И Ромочкой никто, кроме мамы, его никогда не называл.

– У меня есть три рыбные котлетки, – продолжала добросердечная Дуня. – Я с собой принесла, чтобы пообедать. Хотите?

– А вы?

– А мы поделимся, – деловито предложила миниатюрная оценщица ломбарда. – Каждому по целой котлетке и одну пополам. Не бог весть что, конечно, они не домашние, из кулинарии, но все равно же еда. У нас и микроволновка есть, если их разогреть, то вполне сносно получится. Будете?

В принципе Дзюба понимал, что надо отказаться. Девушка покупала обед в расчете на одну себя, и порция разделения пополам не предполагала. Но почему-то, по какой-то совершенно необъяснимой причине отказаться он не смог и согласно кивнул.

– Буду. Только за это вы мне должны пообещать, что сходите со мной когда-нибудь в кафе. Сегодня вы меня кормите, а в следующий раз я буду кормить вас. Вы уже всем позвонили?

Дуня задумалась, потом тряхнула головой.

– Можно еще в пару мест позвонить. Хитрые такие места, про них никто не знает, но там тоже дают напрокат ювелирные изделия. Если уж и там понятия не имеют про ваше колье, то тогда точно – больше нигде в Москве его взять не могли.

– Дуня, мне в другом бутике сказали, что за прокат берут сто процентов стоимости изделия. Это правда? Всюду так? Или есть варианты?

Дуня между тем достала из сумки магазинную упаковку с рыбными котлетами, сняла пищевую пленку и сунула еду в стоявшую на подоконнике микроволновую печь. Печь многообещающе загудела, и по небольшой комнатке почти сразу разлился довольно приятный запах.

– Нет, Ромочка, вариантов нет. Сто процентов стоимости – это стандарт. Другое дело, что проценты от этой стоимости, которые начисляются за пользование вещью, могут быть немножко разными. У кого-то пять процентов, у кого-то четыре или три, у кого-то скользящая шкала, например, за первые два дня – пять, за следующие три дня – три процента, потом по два или по одному. У всех свои правила, но в таких примерно рамках.

– А вы как оценщица можете мне сказать примерно, сколько стоит такое колье?

Дуня отрицательно покачала головой.

– Мне нужно точно знать, сколько там камней и каких, только тогда я смогу подсчитать, но и то очень приблизительно, «от и до», потому что камни же бывают разного качества, и дело не только в том, сколько их и как они называются, но и в том, какой они каратности и чистоты, от этого зависит их цена. Но, конечно, только в том случае, если колье настоящее. А если это бижу, то не больше сорока тысяч рублей, но это уж самый верхний предел. Вернее всего – тысяч пять-восемь. Хотя опять же… Если это брендовая вещь, например, Картье или Лалик, то, конечно, дороже. А кстати…

Микроволновка пискнула, гудение прекратилось, Дуня достала из шкафа чистые тарелки и приборы и ловко, одним точным движением, разделила третью котлету ровно пополам.

– Так вот, Рома, я знаете о чем подумала? Если бы вы сказали мне, сколько та женщина заплатила за прокат, я бы вам примерно подсчитала общую стоимость колье, тогда можно было бы разговаривать более предметно.

Дзюба задумался. Действительно: сколько Панкрашина заплатила за аренду? Ее муж говорит, что сущие копейки, но ведь это только с ее слов. А на самом деле? И почему такая простая вещь сразу не пришла ему в голову?

Он перевел глаза с дымящихся на тарелке котлет, источавших соблазнительный запах, на лежащий рядом мобильный телефон. Нет, сначала котлеты, а то остынут. Вот поест быстренько и сразу позвонит.

Вкуса еды Дзюба не понял. Надо же, запах был таким симпатичным, а на вкус – лежалая бумага. Может, котлеты были пресными, а вернее всего, ему мешали глаза этой необыкновенной Дуни, которые не отрывались от его лица. Он даже жевать стеснялся.

– Почему вы так смотрите на меня? – наконец не выдержал он.

– Любуюсь, – просто ответила Дуня, нимало не смущаясь. – Вы очень красивый. У вас потрясающие глаза. Я таких ярко-голубых глаз ни у кого не видела.

Дзюба поперхнулся и долго откашливался.

– Кто красивый? Я? Вы что, смеетесь?

– Вы очень красивый мужчина, – повторила Дуня абсолютно спокойно. – И не верьте никому, кто в этом сомневается. Вы женаты?

– Нет, – пробормотал Роман.

– Если когда-нибудь вы надумаете жениться, вспомните про меня. – Девушка задорно рассмеялась. – За таким мужчиной, как вы, я готова на край света пойти.

Он совершенно не понимал, как реагировать на такие слова, поэтому счел за благо схватиться за телефон. Антон Сташис как раз находился в квартире Панкрашиных, поэтому через несколько минут ответ был получен: Игорь Панкрашин дал жене на приобретение нового платья и украшений пятьсот тысяч рублей в нераспечатанной банковской упаковке – сто купюр по пять тысяч. Деньги Евгения Васильевна хранила всегда в одном и том же месте, и именно в этом месте Панкрашин на глазах у Антона обнаружил конверт, а в нем – все ту же нераспечатанную упаковку, запаянную в полиэтилен – так выдали в банке. Кредитными картами убитая не пользовалась, банкоматов панически боялась, по старинке предпочитала наличные.

Получалось, что изделие действительно стоило совсем недорого, и у Евгении Васильевны вполне хватило имевшихся в кошельке денег на залог, составлявший сто процентов стоимости. Как следовало из слов Дуни, проценты за первые два дня берутся с клиента сразу, в момент заключения договора, а остальное он платит, когда сдает изделие, в зависимости от сроков проката. И из всего этого недвусмысленно следовало, что пресловутое колье настоящим все-таки не было. Бижутерия. И даже, вероятнее всего, дешевая. Но, несмотря на дешевизну, сделанная очень хорошо, настолько хорошо, что никто ничего не заметил. Как-то это все сомнительно… Очень хорошо и дешево? Такое бывает только в сказках. В жизни, как давно усвоил Ромчик Дзюба, очень дорогое далеко не всегда бывает хорошим, но вот дешевое всегда бывает только плохим.

Что же за ерунда такая с этим колье? Допустим, оно все-таки было настоящим. Но его аренда не стоила Евгении Васильевне ни рубля. Как такое могло получиться? Кто-то дал ей эти деньги, и вполне возможно, любовник. Что бы там ни говорил Генка Колосенцев об убитой женщине, как бы ни уверял, что на такую ни один мужик не позарится, а Романа с этой версии сдвинуть невозможно. Полюбить можно кого угодно, и подонка, и идиота, и урода. Любовь вообще такая штука… Сложная и неуправляемая.

Но есть и второй вариант, который почему-то раньше в голову ему не приходил: Панкрашина взяла колье вообще не в бутике и ничего никому не платила. Где взяла? Круг ее подруг – бывшие коллеги по работе, секретарши, машинистки, мелкие клерки. У них настоящего украшения такого класса быть не может, а вот дорогая бижутерия, полученная, например, в подарок, вполне реальна. И вещь хорошо сделана, так, что на быстрый взгляд от настоящего не отличишь, и денег никаких платить не надо. Мужу наврала про прокат, чтобы не ругался, он ведь велел надеть на прием настоящие украшения. А что? Как рабочая версия – очень даже годится. Хотя… Нет, снова не получается. Зачем тогда она сказала про прокат Татьяне Дорожкиной и уверяла, что колье настоящее? Если подруги все знакомы между собой, то правда через несколько дней вылезет наружу. Бессмысленно.

«И все равно надо проверить», – упрямо решил Роман.

– Дуня, а почему вас родителя назвали Евдокией? – поинтересовался он. – В честь кого-то?

– Моя бабушка очень любила фильм «Евдокия», был такой давно-давно, даже моя мама тогда еще не родилась. Но его по телевизору иногда показывают. Вот поэтому и назвали, хотели бабушку порадовать. Но папа мне говорил, что редкое имя – это особая судьба или особые способности.

– А у вас особая судьба?

– Да нет, – рассмеялась девушка. – Судьба у меня самая заурядная. А вот способности действительно есть кое-какие. Я камни вижу без аппаратуры. И людей тоже вижу. Не всех, конечно, только необыкновенных, ни на кого не похожих, особенных. Вот вас, например, вижу.

И снова оперативник не нашел, что ответить.

Дуня снова взялась за телефонную трубку, а Дзюба вышел в крохотный тесный тамбур между комнатой оценщицы и торговым залом и позвонил Татьяне Дорожкиной с просьбой назвать имена их с Панкрашиной общих подруг и дать их номера телефонов. Вот закончит здесь – и начнет звонить.

«Все-таки она издевается», – решил Роман, выходя из ломбарда через полчаса.

Дуня позвонила еще в несколько мест, но результат был все тем же: ни Панкрашину, ни ее необыкновенного колье нигде не видели.

Он поежился под моросящим ноябрьским дождем, порыв влажного пронзительного ветра взъерошил его непослушную густую шевелюру и немедленно пробрался через неплотно застегнутый воротник куртки на шею и сполз на грудь мерзкими мурашками. О том, чтобы тихо-мирно сесть на лавочку и начать обзванивать подруг убитой, даже речи идти не могло. Дзюба трусцой добежал до ближайшей троллейбусной остановки – крытого павильончика, в котором и присесть можно, и сверху не капает. Чем больше он звонил, тем быстрее таяли его надежды: никто никаких украшений Евгении Васильевне не давал, никто о таком колье ничего не слышал.

Конечно, все это было чрезвычайно огорчительно, потому что мешало продвижению вперед в деле раскрытия убийства. Но настроение у Романа Дзюбы было, несмотря на это, превосходным, а в груди поселилось необъяснимое, но такое приятное тепло.

Они хотели зайти вечером к следователю и доложиться, но оказалось, что Надежду Игоревну Рыженко вызвало руководство и на месте ее нет.

– Приезжайте ко мне домой, – предложила она по телефону, когда Колосенцеву удалось дозвониться до нее. – Часам к девяти я точно вернусь, меня минут через десять примут, пока что я еще в приемной отсиживаюсь. Приезжайте, Ленка собиралась вареники с картошкой лепить, заодно и поужинаем.

– Хорошо, мы приедем в начале десятого, – недовольно скривившись, пообещал Геннадий.

Дзюба при этих словах радостно встрепенулся: он увидит Лену, сможет с ней поговорить, а даже если и не поговорить, то хотя бы просто посмотреть на нее. Подышать одним с ней воздухом. Генка, конечно, недоволен, но это и понятно: сейчас отчитался бы перед Рыженко быстренько – и домой, к компьютеру, к играм своим. Ну ничего, не всегда же празднику быть на Генкиной улице, иногда и ему, Дзюбе, должно повезти.

– Ребята, это без меня, – покачал головой Антон. – Работу я сделал, а пересказывать результаты следователю вы и одни сможете. Мне домой нужно, у меня дети, я и так их почти не вижу.

Антон уехал домой, а Роман робко предложил:

– Ген, а чего нам тупо в машине сидеть, давай поедем к Надежде Игоревне и у нее посидим, подождем ее. Ленка же дома, она нам откроет.

Колосенцев кинул на него насмешливый взгляд.

– Дураков ищешь? Перебьешься. Поедем пока, постоим у подъезда, а как Надежда появится – вместе с ней и зайдем. И ни минутой раньше.

– Но почему, Ген? Чего ты упираешься?

– Потому что в машине я могу спать, – раздельно произнося слова, объяснил Геннадий. – А если мы войдем в квартиру, то какой сон? Ленка в меня тут же вцепится и начнет болтать, ты же знаешь.

В его голосе звучало нескрываемое злорадство. В самом деле, чем больше уставал Колосенцев, тем больше проявлялось в нем непонятно откуда берущееся желание унизить Романа или хоть чем-нибудь уесть.

Дорога до дома следователя Рыженко заняла минут сорок. Колосенцев набрал номер ее домашнего телефона, выяснил у Лены, что мама еще не пришла, и велел Дзюбе смотреть в окно, чтобы не пропустить Надежду Игоревну, а сам прикрыл глаза и оперся затылком на подголовник. Через полминуты он уже крепко спал, а Роман, пытаясь унять гнев и горькую обиду от недавнего унижения, стал вспоминать все то, что рассказали подруги Евгении Панкрашиной. Сам он успел съездить только к двоим, остальных опрашивали другие сотрудники розыска, которых начальство бросило на оказание экстренной помощи Сташису, Колосенцеву и Дзюбе.

Все приятельницы Евгении Панкрашиной рассказывали одно и то же: дружат давно, много лет, когда все вместе работали в огромной организации, только один секретариат – 28 человек. Женя часто приезжала в гости, или они куда-нибудь ходили вместе, например, прогуляться или кофе с пирожными выпить. Но иногда она приезжала, сидела какое-то время и уезжала, а потом снова возвращалась. Вот в этой части все опрошенные были единодушны.

– Она говорила вам, куда именно уезжает и зачем? – спрашивал Роман у тех свидетельниц, с которыми разговаривал сам.

– Точно не говорила, но… – усмехнулась его собеседница, худощавая дама в возрасте за шестьдесят с обильно покрытым морщинами лицом, – давала понять, что у нее есть любовник.

– Каким образом она давала это понять?

– Вот, например, я спрашивала: «Уж не любовничка ли ты завела, подруга?» – а Женя только улыбалась в ответ, но молчала. Ни да – ни нет. Не подтверждала, но и не отрицала.

– Может быть, Евгения Васильевна что-нибудь о нем говорила? – допытывался Роман.

– Нет, ничего, ни слова. – Дама покачала головой. – Да и повода не было, она же не признавала впрямую, что у нее кто-то есть.

– Скажите, кто из вас является самой задушевной подружкой Панкрашиной? Самой близкой, такой, от которой нет секретов?

Свидетельница глянула на него острыми умными глазками и покачала головой.

– О, такой среди нас нет. Вернее, у Женечки такой подружки не было. У нее, понимаете ли, муж – хороший дрессировщик, смолоду приучил ее не распускать язык, никому не доверять полностью и не болтать лишнего, как бы чего не вышло… Они оба такие, и Женечка, и Игорь. Игоря я помню еще пацаном сопливым, только-только после института, еще в профессии ничего не умел, а уже был закрытым наглухо. Женечка ни с кем никогда не была полностью откровенной, сначала это обижало и бесило, ну, по молодости, а потом мы поняли, что не в этом суть. Женька добрая была и всегда готова помочь, поддержать, всех жалела, всем сочувствовала, рядом с ней было тепло, и за это мы все ее любили. И еще, знаете, она очень хорошо умела слушать. Мы всегда делились с ней своими проблемами, и она слушала нас, сочувствовала, если хоть чем-то могла помочь – обязательно помогала, постоянно интересовалась, как дела у нас, у наших мужей, у детей, у всех наших родственников, про которых она тоже помнила – и их имена, и их проблемы. Поэтому нам всегда было о чем поговорить, и даже как-то незаметно было, что мы никогда не говорили о ней самой. Ну, не рассказывает она о себе – так это ее дело. Мы давно уже перестали обижаться и просто любили Женечку такой, какой она была.

И здесь та же самая песня: никому не доверяла, ничего не говорила, ни с кем ничем не делилась. Как так можно жить? Роман Дзюба этого не понимал.

– Как давно у Панкрашиной появился этот любовник? – задал он очередной вопрос.

– Понятия не имею, – развела руками свидетельница.

– Ну хорошо, а вот эта странная привычка приезжать, потом уезжать и снова возвращаться? Она когда появилась?

Женщина подняла глаза к потолку, вспоминая.

– Года два назад, может, два с половиной. Или около того.

– Но не год? – уточнил Роман.

– Нет-нет, совершенно определенно не год, намного больше.

– И не пять лет? Не четыре?

Женщина с недоумением посмотрела на него и сердито повторила:

– Два – два с половиной года, я же ясно сказала.

Все остальные приятельницы Евгении Панкрашиной, которых оперативники успели опросить за сегодняшний день, повторили то же самое. И показания их совпали с показаниями Татьяны Петровны Дорожкиной, за исключением, разумеется, истории с колье. Про колье никто, кроме Дорожкиной, не знал…

Роман очнулся от того, что кто-то стучал согнутым пальцем в стекло с его стороны. Рядом с машиной стояла Надежда Игоревна Рыженко. Довольно бесцеремонно растолкав крепко заснувшего Колосенцева, Роман выскочил на тротуар и буквально выхватил из рук следователя тяжелую сумку и два пакета с продуктами.

По квартире витал запах вареников, Надежда Игоревна не обманула, а ее дочь-студентка Лена не подвела. Увидев Колосенцева, девушка расцвела, глаза засияли. На Романа она, по обыкновению, ни малейшего внимания не обратила.

– Ленуся, накрой нам в комнате, – попросила Надежда Игоревна. – Нам нужно поговорить.

При этих словах Дзюба сник, хотя чего еще он ожидал? Что следователь будет обсуждать с оперативниками ход и результаты оперативно-следственных мероприятий в присутствии посторонних? Так бывало всегда, ничего удивительного, но каждый раз Роман надеялся, что удастся хоть пару минут поболтать с девушкой или даже просто посидеть рядом с ней. Иногда получалось. Да что там иногда – получалось всегда, когда Роман за той или иной надобностью приходил домой к Рыженко и заставал дома ее дочь, уж на это-то смекалки и сообразительности у Дзюбы хватало, только вот толку-то… Ни малейшего интереса Лена к рыжему оперативнику не испытывала. Ее интересовал Колосенцев.

Надежда Игоревна ушла в свою комнату переодеваться, Лена Рыженко, медлительная, какая-то сонная, но при этом невыразимо женственная, с лицом мадонны, накрывала на стол, бросая кокетливые взгляды на Геннадия и перекидываясь с ним ничего не значащими репликами. Романа в комнате словно и не было вовсе. Ему стало грустно. И почему-то очень обидно.

И даже вареники с картошкой показались ему невкусными, хотя Ромка их вообще-то очень любил. Может, Лена не умеет хорошо готовить? Или просто настроение не то…

Первым докладывал Роман – излагал информацию, полученную в рент-бутиках и у подруг убитой:

– По всему выходит, что на протяжении примерно двух последних лет у Панкрашиной был любовник. Он мог знать о колье и о том, что в среду утром Панкрашина поедет к своей подруге Татьяне Дорожкиной и украшение будет при ней. И вполне мог ее убить, – закончил Роман. – И вообще, с этим украшением история темная. Ювелирное оно или бижутерия – а все равно непонятно, откуда появилось. Где Панкрашина его взяла?

– Может, просто купила? – высказала предположение Рыженко. – Зашла в первый попавшийся магазин, где есть соответствующий отдел, нашла бижутерию поярче и покрупнее и заплатила недорого. И не было никакого рент-бутика. Почему нет?

– Нет, – твердо ответил Дзюба. – Не может так быть. То есть теоретически могло бы, но тогда зачем так много лжи вокруг дешевой цацки? Зачем выдавать ее за ювелирное украшение? Зачем придумывать рент-бутик? Евгения Васильевна была, как мне кажется, женщиной неоднозначной, но отнюдь не глупой. Она не могла не понимать, что появится на приеме в стекляшках, а там такие акулы бизнеса тусуются, которые вмиг ее расколют и все поймут. И смеяться будут не над ней, а над ее мужем. Как-то это глупо и необъяснимо.

– Что скажешь? – обратилась следователь к Колосенцеву. – У тебя какое мнение?

– Ну, – улыбнулся Колосенцев. – Ромка, конечно, не гигант мысли, но тут я с ним согласен. Я с такими дамочками сегодня имел честь побеседовать, которых на мякине не проведешь. Все трое видели колье и очень хорошо его рассмотрели. Более того, они все в один голос твердили, что Женечка очень любит мужа и никогда его не подставит. А появление на великосветском приеме в дешевой бижутерии при наличии богатого мужа – это или подстава, или эпатаж.

– Одним словом, как бы мы с вами ни крутились, получается, что колье было настоящим, но непонятно откуда взявшимся, потому что деньги все на месте, – подвела итог Надежда Игоревна. – И тут я склонна согласиться с Ромой: попахивает любовником, который сделал Панкрашиной дорогой подарок. И надо вам, ребятки, его найти. А что с врагами? Были у Панкрашиной враги?

– Опять же теоретически, – снова заговорил Дзюба, изрядно приободренный тем, что следователь поддержала его версию о наличии любовника, с которой так упорно не соглашался Геннадий. – Враги могут быть даже у младенца, который пока еще слова худого никому не сказал. Но, судя по тому, что рассказывают подруги Панкрашиной, врагам взяться неоткуда. Работа у нее такая была, на которой врагов не наживешь. И любовников не было. Если только вот этот, последний. И у него, конечно, может быть жена или подруга, которая узнала о Панкрашиной и убила ее из ревности. Она, кстати, и про колье могла не знать, просто выследила соперницу и порешила, а уж когда в сумке порылась, тогда и колье прибрала к рукам.

Надежда Игоревна молча кивала, слушая Дзюбу, потом внезапно подняла руку, жестом останавливая оперативника.

– Погоди, ты же говоришь, что потерпевшая была скрытной особой. Как же ты можешь утверждать, что у нее и раньше не было романов на стороне? Да, подруги не знали, но это, как мы понимаем, в данном случае не показатель. Если был сейчас, значит, мог быть и раньше. И не один. Может быть, Панкрашину настигла месть со стороны давнего любовника, прошлого, или его женщины?

– Может быть, – согласился Роман удрученно. – Об этом мы как-то не подумали.

– Мы! – фыркнул Колосенцев. – Ты уж выражайся корректно, друг любезный. Не мы, а лично ты. Потому что я в этом направлении вообще не думаю. Бред это все полный! Надежда Игоревна, видели бы вы эту потерпевшую! Вот если бы вы ее своими глазами увидели, вам бы тоже такая мысль в голову не пришла. Очень уж она невзрачная и… безвкусная какая-то, пресная. Мы, конечно, видели ее только мертвой, может, она живая-то была обаятельная, привлекательная, но что-то непохоже. И кстати, никто, ни один человек из опрошенных не назвал ее обаятельной. Вот хоть Ромкины свидетельницы, хоть мои – все говорили: добрая, простая, отзывчивая, мягкая. А про обаяние никто и словом не обмолвился. Про так называемую харизьму, – добавил он с неприкрытой издевкой, умышленно выделяя неправильно произносимое «з» с мягким знаком и тем самым подчеркивая полное пренебрежение и недоверие к общепринятому понятию.

Надежда Игоревна почему-то долго и внимательно рассматривала Колосенцева, и Роману показалось, что в ее глазах проступило не то неодобрение, не то осуждение.

– Хорошо, – вздохнула она. – Идем дальше. Что еще есть?

Выслушав сообщение Колосенцева о машине, к которой Евгения Панкрашина подходила утром в день убийства, следователь строго спросила:

– Камеры запросили?

– Это Сташис, – быстро откликнулся Геннадий, словно снимая с себя всю ответственность. – Он нашел свидетеля, опросил, потом побеседовал с мужем потерпевшей. Сташис говорит, что камер наблюдения на доме нет, дом не элитный, старая сталинка после капремонта, у Панкрашиных сдвоенная квартира с перепланировкой, остальные жильцы – средний класс.

– Кто был за рулем, мужчина или женщина?

– Ну, Надежда Игоревна, ну побойтесь бога, – взмолился Колосенцев. – Свидетель – бабка столетняя, что она может увидеть на противоположной стороне двора? Спасибо, хоть цвет машины запомнила и Панкрашину узнала, уже большая удача.

– Столетняя? – усмехнулась Рыженко. – Так, может, она совсем ничего не видит? И просто обозналась? Может, это вообще была не Панкрашина? А мы тут с вами землю роем. Ты, Гена, своей ленью и пофигизмом скоро всех достанешь. Идем дальше: что другие члены семьи? Не могли детки позариться на мамино украшение?

Геннадий, судя по всему, ни капли не задетый ее замечанием, спокойно доложил:

– Муж погибшей даже мысли такой не допускает. Но мы, конечно, все проверили. Старшие дети работают, Панкрашин постарался, помог кому с трудоустройством, кому с бизнесом, у всех хорошее жилье, машины, короче, у всех все в полном шоколаде.

– А младшая девочка? Вы же знаете этих малолеток…

– Тоже проверяли.

– Кто? – требовательно спросила Рыженко. – Кто проверял?

– Сташис, – почему-то неохотно признал Геннадий. – Нина Панкрашина, шестнадцать лет, учится в десятом классе гимназии имени Ушинского. Признает, что видела у матери колье в понедельник вечером. Приличная девочка во всех отношениях, ни в чем дурном не замечена, посещает курсы испанского языка, дружит с мальчиком из хорошей семьи, они на курсах вместе занимаются. Старшие дети в те дни, когда колье было в квартире, к Панкрашиным не приезжали и видеть его не могли.

– Мальчик из хорошей семьи? – Следователь скептически приподняла брови. – Знаю я таких мальчиков, навидалась на своем веку. Проверяли?

– Да, Сташис проверял. Говорит, что там все чисто, во всяком случае на первый взгляд.

– Дальше, – потребовала Рыженко. – Что с мужем? У него не могло быть мотива на убийство жены?

Колосенцев отрицательно мотнул головой.

– Мы думали об этом, поспрашивали кое-кого. Ничего. У Игоря Панкрашина нет материальной заинтересованности в смерти жены, имущество и счета оформлены на его имя.

– А любовницы? – прищурилась следователь насмешливо. – А желание вступить в новый брак? Вы же говорили, что для Панкрашина репутация семьянина – это святое. Может, он не хотел подрывать ее разводом и решил просто и незатейливо овдоветь? Тогда второй брак никого не шокирует.

Геннадий подлил себе еще чаю из пузатого фарфорового чайника и щедрой рукой насыпал в чашку сахар. Дзюба подавил завистливый вздох: вот если бы он позволил себе при Генке положить в чай четыре ложки сахару, даже страшно представить, сколько оскорбительных издевательств пришлось бы выслушать!

– Мы, Надежда Игоревна, тоже на это надеялись, но обломались. Панкрашин, как нам сказали источники, приближенные к императору, постоянной любовницы не имел, но, разумеется, позволял себе разные… Сейчас я вам зачитаю показания дословно, как-то она так выразилась изящно. – Колосенцев полез за блокнотом, полистал его, нашел нужные странички и зачитал вслух: – «…позволял себе различные романтические экспромты. Однако на его желание сохранить брак они никак не влияли. Игорь очень привязан к жене, он безумно любит своих детей, он вообще очень любит детей, в принципе, по жизни, любых детей, а уж в своих просто души не чает и очень дорожит близкими и доверительными отношениями с ними. Если он женится во второй раз, дети его не поймут и отвернутся от него, потому что Женечка была в семье центром вселенной, неиссякаемым источником любви и заботы, ее обожали и надышаться на нее не могли». Во как красиво! Мне так никогда в жизни не сформулировать! – прокомментировал он, закрывая блокнот. – Так что у нашего Игоря Панкрашина нет ни малейшего повода избавляться от жены, ни материального, ни матримониального. Но если вы, Надежда Игоревна, настаиваете, то мы, конечно, еще пороем землю в этом направлении. Указания ваши – исполнение наше, как говорится.

Рыженко еще какое-то время что-то записывала в свой блокнот, который в отличие от помещающихся в карман блокнотов оперативников имел довольно большой формат и твердую обложку, потом посмотрела на Геннадия и Романа с одобрением и даже будто бы с восхищением.

– Господи, ребятки, как же вы все успели за такой короткий срок? Вас двое да Сташис с Петровки, а информации натащили, будто целый полк работал.

– Это начальство, – пояснил Колосенцев. – Пошли нам навстречу с учетом личности мужа потерпевшей, дело-то может оказаться резонансным, если муж начнет хай поднимать и искать ходы к высшему руководству, чтобы… Ну, сами, короче, все знаете. Высшее руководство тут же наших начальников на ковер затребует, так надо заранее постараться, чтобы не с пустыми руками идти. Так что выделили людей на первые три дня, всех сняли с текущих заданий, ноги в руки – и нам помогать. Но эта лафа только до завтрашнего вечера, потом мы останемся втроем. Все как обычно.

Надежда Игоревна собралась было что-то ответить, но внезапно повернула голову в сторону двери.

– Елена, в чем дело? Я же просила дать нам возможность поговорить о служебных делах, а ты уже в третий или четвертый раз в комнату заглядываешь, – сердито произнесла она.

– Мам, у нас кран подтекает в кухне, – неторопливо и нараспев объявила девушка, красиво встряхивая длинными светлыми шелковистыми волосами. – Может быть, Гена мне поможет?

«Ну, конечно, – с тоской подумал Дзюба. – Именно Гена и должен помочь».

Хотя он, Ромка, справился бы с краном не хуже, а то и лучше, он дома с детства все сам чинил, навык есть. Но Лене нужен Колосенцев. А он, рыжий смешной Ромчик, не нужен.

Колосенцев с деловитым видом тут же поднялся.

– Инструменты есть?

– Есть, на антресолях, – пропела Лена. – Пойдем, я покажу где.

И Роман остался вдвоем со следователем.

– Что, тяжко? – тихо и сочувственно проговорила Надежда Игоревна.

И старшему лейтенанту полиции, оперуполномоченному уголовного розыска Роману Дзюбе вдруг показалось, что он готов заплакать. Но, конечно же, всего лишь показалось.

– Иногда мне хочется его убить, – едва слышно признался он. – Почему он так со мной, а? Что плохого я ему сделал? Генка так много умеет, я хочу у него всему научиться, а он, вместо того чтобы учить меня, делиться опытом, только шпыняет меня постоянно, оскорбляет, унижает, да еще при других. При Лене тоже…

Надежда Игоревна протянула через стол руку и погладила Романа пальцами по щеке.

– Терпи, милый, – сказала она со вздохом. – Терпи, мой хороший, другого выхода у тебя нет. Молодость прекрасна, она всем хороша: и здоровье есть, и красота, и силы, вся жизнь впереди, вся карьера в твоих руках, все интересно, все будоражит, эмоции захлестывают, все огнем горит. И это замечательно! Но! У молодости есть один существенный минус: каждый, кто старше тебя хотя бы на год, кто опытнее хотя бы на месяц работы, считает возможность окунуть тебя мордой в дерьмо. Это неизбежно для молодых. И я через это прошла. И все проходят. По-другому не бывает. Так что терпи, Ромочка.