Текст книги "Ночные фиалки"

Демон-хранитеаь

Он – молодой, года двадцать четыре, ей – сорок восемь. У неё длинные белокурые волосы, у него – короткий тёмный ёжик, У неё ясные серые, у него – пронзительные чёрные глаза. Она – скромница с явным комплексом отличницы, перфекционистка из перфекционисток, а он – пофигист, хулиган, сквернослов, выпивоха, гулёна и нахал; она – чувствительная и нежная, он – язва и терпеть не может сюси-пуси; она – женщина, он – её демон-хранитель.

Она обняла своего демона-хранителя правой рукой за шею; левая у неё была занята, как всегда, как у всех женщин, сумкой. Странно, но больше всего её смущало не то, что она стоит посреди тёмного безлюдного парка и обнимает молодого человека моложе себя в два раза, с которым даже ещё не познакомилась, а смущало её именно то, что она по глупой привычке не бросила эту дурацкую сумку и не обняла своего демона-хранителя; впрочем, в тот момент она ещё не знала, что он её собственный демон-хранитель, не как у всех – ангел, а демон, демонический демон, от которого кипит кровь, не обняла его обеими руками покрепче, но так и не бросила сумку, а просто держала в левой проклятую сумку и молча стояла рядом с ним, обнимая за шею одной рукой.

Тогда Даша и представить не могла, когда обнимала правой рукой своего демона-хранителя, что через несколько дней уже будет работать у господа бога, в дальнейшем именуемого Г. Б., сценаристом. Как она попала на эту работу – отдельная история; она даже на кастинг сценаристов, точнее собеседование с богом, ходила, прошла все тесты и даже написала пробный сценарий. Богу понравилось. Он вообще-то странный – это Даша замечала, даже когда на него ещё не работала, он такие сценарии воплощал, что, казалось, какой-то тупой сценарист один и тот же сценарий для всех пишет. Теперь-то, работая на Г. Б., Даша знает, что там большая группа и пишут разное в меру своих способностей: разные сценарии для одних и тех же людей, а выбирает, который воплотить, именно бог, и чувство юмора, или иронии, или сарказма у него, конечно, странное, ведь в жизни случается именно то, что, казалось бы, нарочно не придумаешь.

Даша по жизни часто встречала такие сценарии. Или вот иногда ты боишься чего-нибудь особенно сильно – так кажется, бог слышит твои мысли и нарочно сделает так, как ты больше всего не хочешь, чтобы было. По самому худшему варианту, как нарочно, а может, и правда услышал – что ему стоит? Даша думала, что тупые сценаристы нарочно пишут для неё и других людей такую ерунду, а бог сидит себе на облаке и выбирает нарочно самый дурацкий сценарий, чтобы посмотреть: «Ну-ну, как ты теперь будешь выкручиваться?» – вот тогда-то Даша и взбунтовалась. Не захотела участвовать в этом фарсе. Она думала, что Г. Б. не узнает об этом, но на этот раз всё оказалось не так, как она думала, и похоже, не совсем так, как думал он, а это ещё вопрос – может, у него вообще склероз или бога маразм замучил и ему было решительно наплевать на Дашу и на её бунт?

Осенним вечером взбунтовавшаяся Даша (а бунт выражался в том, что она перестала мысленно вести с богом непрерывный внутренний диалог, который вела лет с четырнадцати, и строптиво молчала с ним) пошла вечером в парк неподалёку от своей новостройки. Парк был достаточно дикий, чтобы доставить Даше удовольствие. Народу не было. Дашу это успокаивало.

Чёрные стволы деревьев, жёлтая и красная листва, отражавшаяся в холодных, гладких, как чёрное отработанное моторное масло, прудах, навели Дашу на грустные размышления о бренности бытия, в чём Даша ощущала особенную хрупкую и трагическую красоту, которая сильнее проникала в сердце, когда была слишком близка, слишком похожа на смерть, а близость смерти всегда придавала существованию красок, на пороге смерти ярче чувствуешь жизнь – это Даша знала давно. Даша нашла скамейку на берегу пруда и только устроилась, как с другой стороны подсел молодой человек. Она, занятая своими невесёлыми мыслями, не обратила на него внимания.

– А давайте я угощу вас горячим кофе, – вдруг сказал он.

Ничего больше, чем чашечку горячего кофе, Даша в этот момент не хотела и с интересом посмотрела на молодого человека. Куда он её пригласит? От кофе Даша решила не отказываться.

Она кивнула и посмотрела по сторонам: в парке никого кроме них. Небо было ярко-синим. Солнце село полчаса назад, но в воздухе была растворена толика закатного красного света.

Даша обратила взор на собеседника и увидела, что на скамейке между ними возникла большая шахматная доска, а на ней стояли два пластиковых стаканчика с дымящимся густым чёрным кофе, а вместо фигур были расставлены в правильном порядке шоколадные и песочные печенюшки вместо старших фигур и шоколадные конфеты типа «Осенний вальс» и «Вечерний звон» с цельными орехами на верхушке в золотой и серебряной фольге вместо пешек соответственно.

– Вам со сливками? – спросил он.

– С коньяком, – улыбнулась Даша.

– Ваш ход, – сказал юноша.

Она пошла конфетой на е2-е4.

– Лучший из ходов! – одобрил молодой человек и сходил d7-d5. Даша автоматически съела подставленную пешку и отхлебнула кофе с коньяком. Вечер нравился ей всё больше. Следующие фигуры исчезали с доски в хорошем темпе, миттельшпиль выигрывала Даша и сыто улыбалась. Её противник тоже получал удовольствие от игры. Кофе в её пластиковом стаканчике не кончался и не остывал, но Даша не замечала этого. Эндшпиль.

– Поздравляю, – сказал молодой человек, – вы выиграли!

На Дашиных глазах шахматная доска растаяла.

Молодой человек поглядел ей в зрачки и спросил:

– Ну что, полегчало? Хотите, я вас обниму? – открыто спросил он.

– Хочу! Хочу! Хочу!!! – сказала Даша, едва контролируя свою речь.

– Ой-ой-ой, – усмехнулся он.

Подошёл к Даше. Она осталась сидеть, только подняла голову. Он взял её за руки («Сумка мешает», – промелькнуло в её голове) и мягко потянул Дашу вверх. Она встала, и оказалось, что на каблуках она немного ниже незнакомца; она ощутила своё бьющееся в сумасшедшем темпе сердце не на предназначенном ему природой и анатомией месте, а в горле и обняла незнакомца правой рукой, так и не бросив сумку – да чёрт с ней, с этой сумкой – она наконец бросила её и обняла его обеими руками. Она парила в воздухе, а не стояла на берегу заросшего пруда, а вокруг них текли, кипели, закручивались вихрями струи воздуха, и листья кружились, летели вверх по спирали, а он и она поднимались всё выше. Она чувствовала холод и аромат горького осеннего вечернего воздуха на своих губах, и ей нестерпимо захотелось, чтобы этот холод сменился теплом его губ. Он как будто услышал её желание и взял Дашино лицо в ладони так уютно, словно его кисти были созданы, чтобы держать её лицо, и раскрыл её губы так, будто он, а не она, умрёт, если не утолит свою жажду, если не напьётся из её рта. Она была благодарна ему именно за то, что он хотел этого так же сильно, как она: ей так надоело искать, просить, чтобы кто-то утолил её жажду, а он тоже жаждал – как она, на равных, и от этого ей сносило крышу. Она уже забыла, как это приятно, когда ты хочешь кого-то так же, как он тебя. Даша подумала: странно, что её так сладко, так правильно, именно так, как ей всегда хотелось, как она жаждала, алкала, целует незнакомый молодой человек…

– Какой же я незнакомый? Я твой демон-хранитель, – вдруг сказал он.

Даша так удивилась, что впервые в жизни не знала, что сказать. Вообще-то она никогда за словом в карман не лезла, никогда с ней такого не было; наоборот, слова слетали с её губ с лёгкостью, с шиком, артистично, с блеском, с юмором, а с ним она забыла, как извлекать звуки с помощью голосовых связок, и тем более составлять слова из этих звуков, да ещё надо облекать мысли в слова, атас! Демон-хранитель, подумать только!

Он обнял её ещё крепче – она удивилась полному совпадению их тел, ей было так удобно, как будто она была создана для него, а он для неё. Он прижал её так, что ни одна беда, ни одна тревога не смогла бы, не нашла бы щелочки, чтобы пролезть между ними. Абсолютный покой и уверенность в правильности происходящего – вот что почувствовала Даша и постаралась насладиться этим чувством, пока оно не покинуло её. Но оно и не думало расставаться с ней: она так расслабилась, что ничуть не испугалась, когда в его крепких объятиях поднялась над тёмным парком, дрожащим от прохлады.

Он, прижав её ещё сильнее – хотя куда уж сильнее – нежнее, полетел над текущими в противоположных направлениях реками красных и белых огней автомобилей. Огни мигали, пульсировали, а окна в домах перемигивались: зажигались новые, некоторые гасли. «Похоже на человеческие жизни», – подумала Даша, и он сказал ей, дыша теплом на ухо:

– Точно так, только гаснут, перебегают, зажигаются новые – не окна, а по старинке, свечи – там, в замке жизни и смерти.

– А что, они живут в одном замке? – спросила Даша.

– Не только в одном замке – это одна и та же богиня. Днём белая, а ночью тёмная.

Даша удивилась, почему она сама раньше не замечала, не догадывалась, что в жизни есть зародыш смерти, что это одна и та же сила, одна и та же энергия.

– Одна, – подтвердил он.

Её демон-хранитель постарался обнять Дашу так, чтобы встречный ветер не тревожил её, принял его на себя, и Даша чуть не расплакалась от благодарности и нежности. Она увидела, что перед ними на расстоянии пяти секунд полёта на берегу реки Москвы светится новое высокое двадцатиэтажное жилое здание.

Они опустились на широкий балкон, кольцом окружающий круглую башню на самом верху дома. В башне было темно. Балкон был открыт всем ветрам, но Даша не чувствовала холода, ей было весело и любопытно. Она постучала каблуком по мраморным плитам балкона и облокотилась на широкие дубовые перила. Демон-хранитель не торопил её, с улыбкой наблюдая, как она любуется вечерней, стремительно погружающейся в ночной сумрак Москвой. Через пару минут наступит ночь.

Они вошли в башню, и там сами собой вспыхнули факелы на стенах. Даша увидела стол и два кресла красного дерева с вырезанными на спинках сценами из средневековой повседневной жизни. На спинке одного крестьянка, низко нагнувшись, жала серпом пшеницу; когда Даша посмотрела на неё второй раз, то крестьянка, выпрямившись, вытирала локтем левой руки пот со лба. На спинке другого рыбак выбирал из моря сеть, а вдалеке был виден маяк; эта картина потом тоже изменилась: через минуту рыбак исчез со спинки кресла (наверное, утонул), и только одинокий маяк посылал в пространство лучи света.

Дашин кавалер зажёг пять свечей в серебряном подсвечнике на середине стола. Даша вопросительно посмотрела на демона.

– Нет, это не души, – сказал он, – это просто свечи, не беспокойся!

Но Дашу теперь не оставляла мысль о человеческих душах, сгорающих как свечи.

Окна в башне напоминали бойницы. Даше нравилось, она чувствовала себя защищенной, она купалась в новых ощущениях, чувствах, старалась запомнить всё до мельчайших подробностей, она во все глаза смотрела на него, получала наслаждение от того, как он двигался: его движения были то такими быстрыми, что за ними нельзя было уследить, то плавными и медленными; и быстрые, и медленные были летящими, нечеловеческими. Даша любовалась затаённой силой его жестов, ей было и страшно, и сладко. Она провела пальцами по его руке: горячая, как будто пышет жаром, как будто у него температура, как будто он сгорает от желания. «Совсем как я», – подумала Даша.

Она прикоснулась к книге, лежащей на столе, – кожаный переплёт гримуара вспыхнул холодным голубым пламенем. Даша отдёрнула пальцы, но демон улыбнулся и, взяв её руку, опять положил на книгу. Тёплый огонь облизал Дашину ладонь, пробежал язычками по кожаному переплёту и исчез в корешке, крышка, как живая, подёргалась и открылась.

Демон смотрел на Дашу с лёгким удивлением.

– Он слушается тебя. Впервые вижу, чтобы гримуар признал человеческую дочь, – тихо проговорил он.

Даша слегка загордилась. Она обняла книгу и в порыве вдохновения развалила её в ладонях со словами:

– Покажи моего демона!

Гримуар пролистал страницы лёгким дуновением сквозняка, взвился и выдохнул язычок пламени – текст на открытом Дашей развороте побежал огнём по пергаменту.

«Герцог Данталион», – зажглась и запульсировала строчка.

Даша читала незнакомые буквы так, будто знала их с рождения.

– Семьдесят первый дух, великий и могущественный герцог. – Даша подняла глаза на Данталиона: тот ласково, с восхищением смотрел на Дашу и поощрял её взглядом. Она продолжила: – Его предназначение и долг заключаются в том, чтобы обучать детей человеческих редким искусствам и наукам; скрытые намерения любого человека прозрачны и ясны для него; он видит тайные мысли и мужчин, и женщин, и он может изменять их по желанию своего заклинателя. Он с лёгкостью может вызывать любовь, как пожар, сжигающую человека, может являть двойника любой персоны, тем паче он может показать оного в любой части мира, которую выберет его господин. Кроме того, он обладает даром превращать людей в птиц. Может заставить деревья сгибаться по желанию заклинателя. Данталион управляет тридцатью шестью легионами духов. Он строптивый и своевольный демон, и его хозяину трудно приручить его, но если это ему удастся, то вернее и преданнее слуги не найти.

Даша провозгласила эти слова громким, чётким, показавшимся ей самой чужим голосом. Молодой демон слушал её очень внимательно и почтительно. По прочтении он снял с пояса серебряный кинжал с кривым клинком и, встав на одно колено, предстал пред Дашей. Она ничуть не удивилась и, приняв кинжал, сделала на своей левой ладони неглубокий порез – выступили рубиновые бусины крови. Даша приложила руку ко лбу коленопреклонённого демона как печать, оставив кровавый отпечаток ладони, который тут же взвился лёгким дымком с цветочным ароматом.

– Ты моя госпожа, – сказал Данталион, – клянусь служить тебе до самой твоей смерти.

Даша не успела испугаться: ведь он сказал, что до самой её смерти, она не ослышалась? «А правда, кто из нас смертный? Конечно я», – подумала Даша. Она молча, с королевским достоинством кивнула. Сил удивляться у неё уже не осталось: от волнений сегодняшнего вечера и аромата испарившейся крови она впала в эйфорию и почему-то страшно захотела спать. Данталион подхватил её на руки и отнёс на высокую кровать, убранную красным шёлком.

Даша, не открывая глаз, не выходя из дремоты, плавно поднялась в воздух на десять дюймов над кроватью; её одежда медленно расстегнулась и развернулась, как распускающийся розовый бутон: блузка, юбка, а потом и бельё, как снег, упали на пол. Обнаженная Даша, вольготно раскинув руки, зависла, покачиваясь в воздухе. Данталион отвернулся и стоял в ожидании, не отходя от кровати. Раскрылось красное покрывало, обнажились белые простыни, и Даша опустилась в льняную прохладу. Она свернулась калачиком и тихонько засопела, вздохнув; опустились простыни и укрыли её. Данталион осторожно положил гримуар рядом с Дашей на кровать и вынес факелы.

Даша проснулась и долго не могла понять, где она. Её сон показался ей таким взаправдашним, что она никак не могла осознать, каким образом она очутилась дома. Она совершенно не помнила, как пришла, как открыла дверь, принимала ли душ. Судя по тому, что она была обнажена, легла она как обычно: она всегда спала без одежды, терпеть не могла ощущать на себе что-то во время сна. Она прекрасно помнила свой сон, он был такой свежий, подробный, она живо помнила все ощущения, они были правдивы и ярки, как будто это не сон, а явь; забыть такой сон невозможно: башня на крыше дома на берегу Москвы-реки, герцог Данталион, кинжал, клятва на крови, гриму ар в кожаном переплёте.

Даша решила никуда сегодня не ходить, собиралась поваляться, понежиться в постели, но она так хорошо выспалась, что лежать ей совершенно расхотелось, и она вскочила с кровати как пружина. Ей показалось, что если она раскинет руки и оттолкнётся посильнее, то с лёгкостью взлетит в воздух. Она, танцуя, прошлась по комнате и вышла на балкон; ей было не холодно, небо было чистым, бледным, безмятежным и таким высоким, как бывает только осенью в безветренный день, когда кажется, что сам воздух разрежен и тих, слишком тих. Солнце светило ровно и спокойно, во дворе клёны и каштаны стояли наполовину опавшие, вокруг стволов, как отражение кроны, сияли жёлтые листья.

Ветра не было – как будто сама осень задержала дыхание, чего-то ждала, с кем-то прощалась, провожала кого-то дорогого, кого навсегда потеряла – не вернёшь – и стояла в раздумье, тихо-тихо. Даша завороженно смотрела, как с клёна медленно срывались и один за другим в ведомом только им самим порядке, враскачку, непрерывно – один ещё на середине пути, а уже бесстрашно, не боясь ничего, срывается другой; не успеет упасть он, как следующий бросается за ним вдогонку, как будто не может без него жить, – падали листья. Даша смотрела на этот тихий, казалось бы, грустный танец опадающих листьев, но грусти-то она как раз и не испытывала: падают медленно листья с равными промежутками не останавливаясь – красиво. Она закрыла дверь балкона, накинула шёлковый халат, и тут зазвонил телефон.

– Даша, – услышала она смутно знакомый молодой мужской голос, – это я, Данила, с кем вы вчера вечером играли в шахматы на конфеты, – бархатным, ласковым голосом, каким говорят улыбаясь, сказал он, – помните?

Даша покраснела и смутилась, хотя говорила по телефону, и собеседник не мог её видеть. Она была рада и растеряна, она боялась, что он раздумает говорить с ней, и постаралась загладить неловкость.

– Конечно, мне очень понравилось, – слишком горячо, волнуясь, сказала она.

– Мне тоже, – без раздумий ответил он. Она воспряла духом.

– Даша, – сказал Данила, – сегодня я договорился о собеседовании для вас – будьте готовы к двенадцати часам, хорошо?

– Что от меня требуется? – спросила Даша, не представляя, о каком собеседовании идёт речь: она не хотела терять ниточку, которая их связывала.

– От вас требуется хорошее настроение и спокойствие. Работодатель немного странный, но бояться его не надо, он любит любящих и уважает смелых, – сказал Данила.

– Хорошо. До свидания, – ответила Даша. Как он узнал, что она хочет поменять работу?

Она заволновалась. Это было приятно. Внутри как будто шарик воздушный, наполненный радостью: она увидит Данилу, того, с кем она играла в шахматы в парке. Здорово, он умеет угадывать желания, а может, она ему – нет, не может, не может такого быть, что она ему понравилась, не надейся, не мечтай: он мальчик ещё, ты раза в два его старше. Сейчас ему двадцать четыре, ей сорок восемь – а когда ему будет сорок, ей будет восемьдесят, что ли? Она рассмеялась: ему будет сорок, ей будет шестьдесят четыре, всего-то – девчонка! Она развеселилась, полтора часа на сборы: что надеть, что надеть? Она нырнула в недра шкафа. «У бога всего много, – подумала она и стала перелистывать наряды: – Белый верх, черный низ? И в гроб не пойдет! Красное в обтяжку платье? Не хочу, буду чувствовать себя неуютно, я же не роковая женщина, я скромная. Шкаф ломится, а надеть нечего, хоть голой иди!»

Она скинула с плеч халат и принялась изучать себя в зеркале. Стройная – ей были бы как раз вещи, которые она носила в двадцать. Ноги длинные, бёдра узкие, тонкая талия, грудь третьего размера, длинная шея, гордо посаженная голова, треугольное лицо, беби-фейс – не поймешь, сколько ей на самом деле лет, и чуть-чуть седины, совсем незаметной в светлых волосах. Она придирчиво осмотрела себя («пойду голой!»), подмигнула своему отражению – отражение скептически покачало головой и криво улыбнулось. Даша обиделась и в отместку вредному отражению схватила первые попавшиеся чёрные джинсы и болотного цвета рубашку с вышитыми вручную редкими несимметричными оранжевыми искрами. Она распустила волосы, чуть подкрасила ресницы, тронула помадой пухлые губы и вспомнила, как вчера в парке он поцеловал её – по телу пробежал ток. Она немного оттенила брови, совсем чуть-чуть, так, чтобы яснее был виден упрямый излом, смелый, своевольный, дерзкий. Хороша!

Она натянула берцы и по привычке потопала правой, потом левой ногой в пол. Без пяти двенадцать – а вдруг она так и просидит с чистой шеей и он не позвонит? Вдруг это шутка и никому-то она не нужна? Она уже успела расстроиться, как в дверь позвонили, не один раз, а мелодией: три звонка, два коротких и один длинный. Она могла поклясться, что это было: э-то-я-а-а…

Она с надеждой и страхом открыла входную дверь.

– Герцог Данталион! – вырвалось у неё.

– Хотел бы я быть герцогом, – засмеялся Данила.

– Вы пунктуальны, – Даша не могла остановиться. – Признайтесь: вы демон и будете служить мне до самой моей смерти, – попёрла она на него. Молодой человек улыбнулся:

– Точно, – сказал он, – я демон, – с той интонацией, как говорят, чтобы буйный сумасшедший успокоился и не входил в раж.

Даша надулась и украдкой посмотрела ему в глаза, но ничего кроме усмешки не увидела.

– Ну, хорошо, – согласился он, – я буду служить вам, Даша, если хотите!

Даша почувствовала себя дурочкой и растерянно замолчала.

Он старательно прятал улыбку. Данила был в чёрном, на шее у него был красный шарф. Даша вспомнила, что в гримуаре герцог Данталион описывался в образе человека в алом плаще и чёрной одежде, держащего книгу в правой руке – в правой руке у Данилы был планшетный компьютер. Описание вроде подходило, но не являлось абсолютно идентичным. Она сомневалась, и её всё время мучила, не отпускала мысль, что Данила и есть герцог Данталион.

В ответ на эту мысль Данила хмыкнул и отворил дверь Дашиной квартиры. Они шагнули и вместо лестничной площадки попали в огромный зал, такой высокий, что под сводчатым потолком сгущались сумерки. Из высоких окон толстыми снопами света падали солнечные лучи на стоящие рядами, как в библиотеке, столы с зажжёнными зелёными лампами. Они нашли свободный стол в начале, ближе к кафедре: дальние столы были уже все заняты. С потолка враскачку, как осенние листья, стали падать листы с тестами. На столе перед Дашей улеглись стопкой пять листов.

Только она хотела начать, как по проходу между столами послышались шаркающие шаги и на её макушку по-отечески опустилась крупная ладонь. Даша затаила дыхание. Она почувствовала себя маленькой – это было так приятно, что когда руку убрали, Даша ощутила отчаяние, безграничное, безбрежное, как в детстве, когда однажды, гуляя в Сокольниках, она потеряла папу – ощущение было похоже. Она с беспричинной тоской проводила глазами высокого, с тёмными волнистыми с проседью волосами старика в растянутой толстой вязаной кофте на голое тело, в пижамных коричневых вельветовых штанах и дырявых домашних тапочках на босу ногу. Он не стал занимать кафедру, а поставил стул к окну, сел, закинув ногу на ногу, и закурил. Синий дым заклубился в луче света. Даше вдруг нестерпимо захотелось получить эту работу, и чтобы он хотя бы ещё разок погладил её, как маленькую, по голове.

Даша подвинула к себе вопросник и стала бегло заполнять ответами пустые строчки. Через пятнадцать минут ей осталось ответить на три последних вопроса. «Самое главное в жизни, это…» «Любовь», – написала Даша, потом зачеркнула и написала «приятие», опять зачеркнула и написала «когда по нраву». «Это больше, чем любовь», – решила она и, удовлетворившись, перешла к предпоследнему вопросу: «Самый большой враг человека – … Это он сам». Передумала. «Близкие его», – написала она, банально процитировав Библию, снова зачеркнула и потом решительно написала, прощаясь с надеждой работать на отца: «Надежда», а на последний вопрос, который звучал так: «Великая избавительница – это…», Даша, не раздумывая, поставила: «Смерть». Она точно знала ответ на этот вопрос, печально улыбнулась и подписала экзаменационный лист – рука сама вывела – «се раба твоя, Дарья», встала и первая вышла из зала и оказалась в своей квартире. Сил не было – она рухнула на кровать и провалилась в сон:

… она возлежала на пиру, на коленях у неё покоился гримуар. Она раскрыла том на странице с описанием своего демона и приложила левую ладонь шрамом к странице, прижала посильнее и замерла в ожидании.

Тихо переговаривались гости, закатное солнце заглядывало в окна – и вдруг зазвенели тимпаны, заворчали барабаны, заныли, сжимая сердце, тубы и корну, зазвенели, задрожали струны кифар, человеческим голосом взвыла виола, солнце прикрыло свой утомленный покрасневший глаз и в пиршественный зал на палевом, излучающем свет коне въехал Данталион – в чёрных одеждах, в алом плаще. Даша привстала на своем ложе и проснулась, как всегда, на самом интересном месте!

Она рассердилась и расстроилась, попыталась заснуть вновь, но ничего не вышло. Она вскочила с кровати, с её колен на пол с громким стуком упала книга. Даша наклонилась, и сердце чуть не выпрыгнуло из груди: она от радости не могла поверить своим глазам, смотрела долго, узнавая и не узнавая, боясь спугнуть удачу: под ногами лежал гримуар. По кожаному переплёту перебегали синие языки пламени, буквы на обложке вспыхивали золотом. Она схватила книгу и прижала к груди, сожалея, что дала ей упасть, готовая целовать её, испрашивая за это прощения.

Значит, правда, всё правда: и герцог Данталион, её демон-хранитель, и бог в кофте и старых тапочках, и экзаменационные тесты на сценариста – всё правда. Она в растерянности села на кровать. «А тесты я наверняка провалила, – обречённо подумала она. – Может, на следующий год попаду – чем чёрт не шутит, пока бог спит? Вдруг повезёт! Отчего же нет!» Да и с книгой она теперь могла всласть позабавиться – посмотрим, что скажет Данталион, когда она вызовет его. Легко! Она села на кухне и приложила к его странице левую ладонь. Не успела она сосчитать до пяти, как в дверь позвонил Данила, или Данталион: два коротких и один длинный – э-то-я-а-а!

Она лениво подошла к двери и, разыграв скуку, сонным голосом сказала:

– Кто там?

Данила робко:

– Это я!

– Кто я? – продолжала вредничать Даша.

– Данила, – покорно сказал он из-за двери.

– Хто-хто? – изобразила маразм Даша, причём довольно достоверно.

– Я, Данталион, – обреченно сказал он.

– Герцог? – спросила Даша с издёвкой.

– Герцог Данталион, – послушно повторил он.

– Госпожа, – подсказала Даша из-за двери, довольно хихикая.

– Это я, герцог Данталион, твой демон-хранитель, госпожа. Служу и охраняю.

Довольная Даша открыла дверь.

– Проходи, дорогой, – сказала она.

– Спасибо, – улыбнулся он, наклонив голову. Она потрепала его по волосам и чмокнула в гладко выбритую щеку.

– Итак, Данила – или Данталион? – поддела Даша. – Ты свободен – я просто проверяла, как работает заклинание. Отдыхай, милый, – и выставила его из квартиры.

Через двадцать минут Даша, мысленно хихикая, повторила трюк, вызвав демона ещё раз. Он явился тут же, но одет был не так тщательно, скорее небрежно: красный шарф, положенный по протоколу, на этот раз он забыл; рубашка не застегнута – виднелась загорелая мускулистая грудь. Даша подумала: а может, это не она, а он над ней издевается? Он доложил по форме, мол, герцог, служу и так далее и тому подобное, а она сказала, что хочет мороженого. Данила с готовностью повернулся, и через пять минут Даша, отпустив его, наслаждалась сливочным пломбиром, сидя перед телевизором. Она подумала-подумала и вызвала его ещё раз. Он явился так быстро, как будто не уходил, только был босиком и в полотенце вокруг бёдер. Даше стало стыдно, и она уже хотела попросить прощения, а это было плохо: если она начинала чувствовать себя виноватой, то обычно это означало, что она глупо и напрасно очаровалась. Пока она раздумывала и краснела, боясь поднять на него глаза, он сдёрнул полотенце и прижал её к себе так крепко, что ей оставалось только поднять к нему лицо и закрыть глаза. Она обняла его за талию, а он проник языком в её рот, и она подчинилась, расслабилась и стала отвечать на его движения осторожно, боясь ошибиться. Если бы не этот поцелуй, всё, она бы умерла. Точно. Потому что не было ничего, её самой не было – была какая-то тень и выжженная земля. Ничего не росло. А вот поцеловал он её, и оказалось, она живая, и чувствует, и радуется, и трепещет, и не знает, и узнаёт, и это так правильно и в точку. Как будто ты и с этой стороны, и с той одновременно. И сильно, и нежно; и с напором, и осторожно; обоюдно – чёрт, вот это слово, не в одиночку, а с обратной связью, не отдельно, а вдвоём, как будто ты и в своём теле, и одновременно вышла из него и в его тело вошла и сама себя целуешь, а он тоже вышел и тоже сам себя целует – тут слов нет, только звук, приблизительно: «Аааааа-аааа!» Она была готова биться об заклад, что у них и группа крови одна и та же: у неё первая, у него третья – наплевать на цифры, одна и та же! Она это точно знает. «Интересно, есть у демонов группа крови или нет? Он меня хочет, тут не ошибёшься! И наказывает». Он почувствовал, что она совсем растаяла, что она готова, что она хочет его всем существом, что она и госпожа, и служанка; и нищая, и подательница; и счастливая, и несчастная; что ещё чуть-чуть и она будет его униженно просить – тогда он резко оттолкнул её и испарился.

Сверкнула молния, тут же ударил гром, балконная дверь распахнулась, и стекло хлынуло водопадом осколков. Ветер и дождь ворвались в комнату. Это он, Данила, рассердился. Даша растерялась и обиделась, она понимала, что её кинули, пронесли пишу мимо носа! Да-а-а, беда. Она сама виновата, не надо было его дразнить, вот и получила, то есть как раз не получила! Она едва дошла до кровати, разделась, легла и замоталась в его полотенце, стала вспоминать, как он целует. «Хочу ещё…» Она поплакала – стало немного легче. «Только глаза завтра будут опухшие», – подумала Даша. Она отложила свою тоску до утра и, баюкая желание внизу живота, сомкнув бедра, ощущала ток крови от кончиков пальцев ног до самой своей середины. В центре живота от желания стало тепло, и она почувствовала, как к ней возвращается, наполняется кровью и сопротивлением, упругостью, желанием жизненная сила, и сладко заснула в слезах, в безнадежных надеждах и ненавистных розовых слюнявых мечтах, которые демон презрительно называет «сюси-пуси». «Как он целует, хочу ещё! Вынь да положь!»

Утром она проснулась с ощущением приятным и тревожным одновременно. Балконная дверь была целёхонька и сияла ослепительно чистым стеклом, только на полу остались мелкие блестящие, как бриллианты, осколки.

Сколько дней она не ела? Мороженое вчера не в счёт, пир был во сне, значит, она не ела с того вечера, как играла в шахматы на сладкое со своим демоном. Почему она считает его своим? Может, она не одна у него такая? Может, у него штуки три таких – больше вряд ли уследишь, не убережёшь – а так хочется быть единственной. Но нет, вряд ли она у него одна такая. Не ела с того самого вечера, как встретила его в парке, и он накормил её и напоил. Как, однако, хочется, чтобы тебя напоили, жажду твою уняли. «Может, я вампир? – подумала Даша. – Похоже, что вампир: мне так хочется его выпить, насытиться им. Нельзя, он мальчик, молодой, да к тому же и демон в придачу. А есть и правда хочется». Два дня прошло всего, как он её напоил кофе, а ей кажется, что с тех пор две жизни прошло. У неё сейчас такие насыщенные дни, каждый день как отдельная жизнь: каждый день она рождается, проживает целую жизнь с новой любовью, со счастьем, горем, смертью близких и своей собственной. Никогда она так наполненно не жила, не было с ней такого – а всего-то два дня прошло.