Текст книги "Зоя"

Зоя
Александра Пугачевская

Иллюстратор Полина Бернецкая

© Александра Пугачевская, 2023

© Полина Бернецкая, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-0055-9943-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Зоопарк

Зоя лежала в постели. Постелью был старый диван, продавленный, истёртый, но Зоя его всё равно обожала. Он был приставлен к стене, на которой висел ковер с вышитыми оленями и деревьями, а с другой стороны стояла тумбочка. Тумбочка была невысокой, но отгораживала конец дивана как раз у изголовья. Это создавало уют, и Зое это нравилось. У неё был свой укромный уголок, защищавший её от мира.

Наконец-то этот ужасный день закончился. Девочка начала перечислять все унижения, пережитые за день, и чуть не заплакала. Самое мерзкое было то, что Егор Власов опять вспомнил её прозвище и вопил, выпучив свои страшные глаза с красными прожилками: «Зоопарк! Зоя-зоопарк».

Зоя ненавидела эту глупую дурацкую кличку. Ладно бы, если бы она была оригинальной или смешной. Но кличка казалась Зое просто тупой. Однако это не останавливало одноклассников от травли. Услышав зов Егора, словно стая своего вожака, они бросались и выкрикивали с неподдельным энтузиазмом: «Зоопарк! Зоопарк идёт». Зоя пыталась не обращать внимания, делать вид, что это не относилось к ней, но безуспешно.

Зоопарком её звали с третьего класса. Теперь Зоя уже была в шестом, называвшемся в этом году седьмым благодаря школьной реформе, которая перевела образование из десятилетней системы в одиннадцатилетнюю. Вернувшись в 7«А» в сентябре, Зоя надеялась, что за лето её прозвище забудется. И вот на третий день учёбы Власов вспомнил про «Зоопарк». «Такая глупость, а прилипла, – думала Зоя. Теперь уж точно до конца года».

Она уже несколько лет подряд умоляла маму о переводе в другую школу. Но Зоя училась в одной из самых престижных школ в Москве. Находилась их школа как раз около зоопарка, в центре города, и ходить туда было удобно. Школа была с углубленным изучением английского языка, элитная. Зоя учила английский язык со второго класса, и в свои двенадцать уже свободно читала и говорила по-английски.

В прошлом году английский у них преподавала Елена Ивановна Никитина – молодая очень красивая женщина, которая даже побывала в Лондоне. Лондон Елена Ивановна вспоминала мечтательно. Она нежно рассказывала про «Биг-Бен» и Трафальгарскую площадь. Это экзотическое название Зоя полюбила за странный набор звуков. Зое Елена Ивановна очень нравилась до тех пор, пока однажды Елена Ивановна не позволила Власову бить Зою кулаком в живот. Бил Власов очень больно, но плакать Зоя не могла. От боли перехватывало дыхание. А красивая Елена Ивановна молча наблюдала. Это было во время большой перемены, и в классе больше никого не было. Потом то ли Власов устал, то ли ему наскучило, но бить Зою он перестал. Прошипел: «Зоопарк» и вышел из класса. Елена Ивановна так и осталась сидеть, а Зоя разревелась и убежала в туалет. Елена Ивановна ничего не сказала, не пыталась Зою утешить или наказать Власова. Она просто наблюдала. Этого девочка ей простить не могла. Это было даже хуже, чем если бы Елена Ивановна активно выбрала сторону Власова. О том, что Власов иногда её бьет, Зоя молчала и не рассказывала даже родителям. Если бы они об этом узнали, то обязательно прибежали бы в школу и устроили скандал. Особенно Зоя боялась реакции мамы. Мама её была всегда за правду и справедливость, но Зоя понимала, что никто в школе на их сторону не встанет. Мать Власова работала в ГУМе и регулярно приносила директору школы дефицитные сапоги, и даже классной руководительнице подарила духи «Диор». Об этом знала вся школа, и Власов пользовался особым статусом. Его негласно покрывали. Трогать Егора было нельзя. Зоя не хотела открытой войны и терпела, как могла.

– Неужели ты хочешь мотаться на другой конец города только из-за какого-то Власова? – спрашивала мама. – У тебя ведь прекрасная школа, такие хорошие учителя. И учишься ты отлично.

Это было правдой. Зоя училась отлично. И школа была замечательная и престижная. Если бы не Власов и его влияние в классе, она и не думала бы о переводе. Но он отравлял ей жизнь. Власов руководил целой шайкой подражателей. Его уважали главные девочки в классе: две Кати и Галя. Две Кати и Галя не дрались и не обзывались, но вели себя высокомерно и презрительно. И неизвестно, что было хуже.

– Зоя – значит «жизнь», – говорила мама. – Иначе мы и не могли тебя назвать. Ты наша звёздочка, наша Зоечка. У тебя прекрасное греческое имя. И в детстве я обожала Зою Космодемьянскую.

Про Зою Космодемьянскую Зоя знала – девушку повесили фашисты, она была героиней Великой Отечественной войны. В Зое её тёзка вызывала ужас, но она не хотела признаваться маме. Носить такое имя казалось опасным. Больше никаких великих Зой она не знала, только повешенную Космодемьянскую. Это угнетало. Да и вообще, имя было редким. Никого во дворе так не звали и во всей школе тоже. Зоя иногда мечтала, чтобы её тоже звали не так оригинально, а, например, Машей или Настей. «Тогда бы и дурацкого прозвища не было», – сожалела девочка.

Две Кати и Галя были главными девочками класса. У всех троих родители ездили за границу и привозили дефицитные вещи. В прошлом году Катя Некрасова пришла в школу в джинсах. В варёнках в обтяжку, на которых был изображён Майкл Джексон. Это было невероятно красиво. Катю обступали и спрашивали, как ей удалось получить такие джинсы. От ответа Катя уклонялась, но джинсы продолжала носить. А Галя Гаврилова и Катя Нагорская были обладательницами несметных богатств – ластиков и пеналов ярких цветов с наклейками. Таких больше не было ни у кого в классе, да и во всей школе. Зое всё это было недоступно. Ей ужасно хотелось такой же пенал или хотя бы ластик с красивым героем. О варёнках она даже и не мечтала.

Лето перед седьмым классом Зоя провела прекрасно. Настолько хорошо, что была уверена, что и в школе теперь тоже всё будет по-другому. Всё лето она жила на даче под Ленинградом. Почему каждое лето они всей семьей ездили под Ленинград, вместо того чтобы снять дачу под Москвой, Зоя объяснить не могла. Родители не очень-то вдавались в размышления по этому поводу. Все началось в 1986-м, три года назад, сразу после Чернобыля. В мае 1986 года в их московскую квартиру приехали киевские родственники. Они поселились в Зоиной комнате, а саму Зою на это время уложили спать в коридоре. Никто ни о чём не говорил, но киевские родственники умчались из Киева сразу после чернобыльского взрыва, произошедшего 26 апреля. Пожив несколько недель в Москве, они сняли дачу под Ленинградом, в деревне с загадочным названием Мартышкино, и потом позвали туда Зою с родителями. Мартышкино находилось между Петергофом и Ломоносовым, на берегу Финского залива, рядом с чудесной речкой и лесом. Это был огромный красивейший посёлок, со множеством детей Зоиного возраста. Всё лето Зоя купалась, бегала в лес, ездила с родителями и новыми подругами по дворцам и каталась на велосипеде. Таким образом, благодаря Чернобылю Зоя провела своё первое дачное лето под Ленинградом.

Осенью 1986 года киевские родственники уехали обратно в Киев, жизнь постепенно вернулась в норму, но Зоины родители уже успели полюбить Мартышкино. Летом 1987-го они опять сняли там дачу, а дальше это переросло в традицию. Возможно, им просто хотелось стабильности и предсказуемости. Или же они действительно породнились с местными дачниками. Но лето 1988 года, уже в третий раз подряд, они провели в Мартышкине, а Зоины ленинградские подруги стали ей почти родными. Они переписывались зимой и даже однажды виделись на зимних каникулах.

В Мартышкине никто не знал про обидное прозвище. Там Зою не дразнили. И хотя мама её самой близкой мартышкинской подруги, Полины, несколько раз спрашивала Зоиного папу, не обеспокоен ли тот Зоиным весом, никто и не думал издеваться над Зоей. Полине запрещали есть хлеб и шоколад, и Полинина мама кричала на дочь, если та попадалась с конфетой. Но Зоя не знала таких ограничений и наслаждалась свободой. Ела она всё подряд: и блинчики, и хлеб, и конфеты. Её родители считали, что лишний вес Зоя перерастёт, а диеты и ограничения в еде – предрассудки и глупости. Зоя, хоть и переживала о том, что была крупнее своих подруг, летом об этом забывала. Бегала и плавала она наравне с ними, на велосипеде каталась даже быстрее, не боялась прыгать с каната в речку, так что о том, что весит она больше Полины, быстро забывала на даче.

Летом 1988 года случилось то, что Зоя всегда считала родительскими выдумками. Она переросла лишний вес. За три месяца Зоя вытянулась, и куда-то исчезли и живот, и лишний жир на руках и ногах. Как-то быстро и незаметно Зоя стала совсем обыкновенным подростком. Сама она этого не заметила, да и как – зеркал на даче не было, и проводили они всё время на улице. Однажды, уже в конце лета, она поймала на себе оценивающий взгляд Полининой мамы. Та смотрела на Зою косо и неодобрительно. Зоя даже немного испугалась, но Полинина мама ничего ей не сказала, и Зоя вскоре забыла об этом случае. Дел у них с Полиной было много. До конца лета им надо было успеть съездить на велосипеде в Ломоносов, покататься на катамаранах и попрыгать с каната в речку Зелёнку. А оставалось всего неделя, и Полинина мама грозилась увести дочь в Ленинград пораньше, чтобы помыться. Полина всегда оставалась на даче до самого конца лета, 31 августа, но раз в две недели ездила в Ленинград в баню. А Зою мама на даче мыла в корыте, накипятив воды, и тёрла прямо на улице. Ванной в их доме в Мартышкине не было.

В Москву они всегда возвращались за неделю до 1 сентября. В школу идти не хотелось. Зоя рассматривала свой загар, расчесывала волосы, и впервые за три месяца отдыха вспомнила про Власова, двух Кать и Галю. Думать о них было противно. В Москве делать особо было нечего. Эта последняя неделя перед началом школы была Зоиной самой нелюбимой. Надо было купить пенал, тетради и новую форму, обновить белые манжеты и воротнички. Зоина мама готовить дочь к началу школы не любила, ходить по магазинам избегала и всегда откладывала покупку новых вещей до самого последнего момента, когда в магазинах, и так полупустых, было хоть шаром покати, как говорил Зоин папа. В результате они объезжали два, три, даже четыре магазина и возвращались домой только с половиной нужных вещей. Потом Зоя умоляла маму купить ей новую форму или же сшить ей воротнички, но мама делала всё очень медленно или не делала вообще. Мама любила читать или же выступать в своем институте перед студентами. Зоина мама была профессором и читала лекции повышения квалификации в своем институте. К ней приезжали инженеры со всего СССР. Она славилась своими лекциями, студенты её обожали и слали письма и благодарственные грамоты. К лекциям Зоина мама готовилась долго, а потом два раза в неделю выступала и возвращалась домой усталая, но очень довольная. Такое расписание маму устраивало – она могла проводить большую часть недели дома, но на ведение хозяйства у неё сил не оставалось. Зоина мама никогда не отличалась большой любовью к домашним делам, и готовить, стирать, и тем более убираться она не любила. А делала Зоина мама только то, что любила. И в результате квартира у Зои был неопрятной, вещи валялись, стирка происходила редко, и грязная посуда копилась на кухне. Уборкой занимался Зоин папа, тоже нехотя, а потом, когда Зоя подросла, и сама девочка.

В четвертом классе, когда Зоя научилась шить на уроках труда, она стала сама отпускать своё школьное платье и даже вязать себе воротнички и манжеты, но это не решало проблему новых пеналов, ручек и тетрадок для школы. И вот, в конце августа 1988 года, Зоя опять ждала эту ненавистную неделю, когда придется тащить маму в магазин, а потом выслушивать упрёки по поводу того, что ей некогда готовиться к лекции, а в магазинах всё равно ничего нет.

За лето 1988-го произошло ещё одно важное событие в Зоиной жизни – её самая близкая подруга, Соня Коваль, уехала в Израиль. Зоя и Соня дружили с детского сада. Они оказались в одном классе случайно, но потом уже не расставались. Девочки сидели за одной партой, пока их не рассадила классная руководительница за постоянное перешёптывание. Соня и Зоя вместе ходили на кружки, играли во дворе, читали и обсуждали книги, а со второго класса ещё и возвращались домой после школы. Когда-то они даже попробовали ходить вместе в школу по утрам, но Соня всегда опаздывала, а Зоя терпеть не могла ждать. Поэтому утренние встречи пришлось отменить, но они вполне возмещались длительным возвращением домой. Зоя обожала их разговоры. Они обсуждали всё на свете и болтали около Зоиного подъезда чуть ли не часами, пока мама не звала её обедать.

Но в начале пятого класса Соня поведала Зое о том, что собирается переехать в Израиль. Оказалось, что Сонин папа давно уже там жил, и теперь они с мамой получили вызов и ждут разрешения. Соня сказала, что всё это страшная тайна и запретила Зое кому-либо рассказывать. Но Зоя всё равно рассказала маме – она всегда ей всё рассказывала. Зоина мама дружила с Сониной, и, к величайшему Зоиному сожалению, быстро выяснила, что переезд в Израиль – правда. Соня Коваль действительно собиралась в Израиль. От папы Соня стала получать и приносить в школу брошюры и красивые открытки из Израиля. Весь пятый класс был омрачен неминуемым Сониным переездом. Соня рассказывала Зое про Израиль, море, пляж и необыкновенную еду под названием «фалафель», которая там продается на каждом шагу.

– Фалафель – это такое очень вкусное блюдо, – говорила Соня. – Мой папа сказал, что обязательно мне купит, как только я туда приеду. И я каждый день буду его там есть.

Зоя пыталась выяснить, что же такое этот волшебный фалафель, но, кроме названия, Соня ничего больше не знала, однако с нетерпением ждала того момента, как попадет в Израиль и его попробует.

Израиль казался красивой сказочной страной, где всё возможно. Зоя страстно хотела туда попасть. Но родители запретили ей обсуждать Израиль с кем-либо, кроме Сони, и думать о переезде туда тоже было нельзя. Жили они в Москве и никто ни в какой Израиль не собирался. К концу пятого класса Соня почти не появлялась в школе. Она ездила учить иврит в специальный центр, и Зое не с кем было общаться в классе. А потом были проводы. Зоя пришла с родителями в Сонину квартиру и еле узнала помещение. Все было в свертках и стопках. Вещи валялись, полок не было, да и стола и стульев тоже.

– Мы почти всю мебель продали, – пояснила Соня.

В квартире было дымно и везде толпились люди. Все они, как показалось Зое, курили. Все эти люди шумели и галдели, и слышались незнакомые слова «вызов», «статус», «алия», «кибуц». Можно было даже выловить названия городов – Вена, Рим, Хайфа, Рамат-Ган. Соня с мамой отбывали сначала в Вену, потом в Рим, а уже потом – в Израиль.

– Часы надо купить и шапки. Обменять потом, – советовал один бородатый мужчина другому, пониже ростом, носатому и совсем уж сказочного вида. Маленький был похож на гнома. Оба они были в клетчатых рубашках, джинсах и оба курили.

– Да накупили уже этих часов. И шапок тоже. Только кому они нужны? – отвечал гном. – Да что я там буду делать, не умею я торговать.

– Ничего, ничего. Это нетрудно. Вон, Рома написал. Ещё фотоаппараты «Зенит» хорошо идут, – продолжал первый клетчатый.

Зоя не понимала, почему в Израиле и Вене кому-то нужны будут шапки, часы и фотоаппараты. Ведь за границей есть всё, оттуда привозят дефицитные джинсы-варёнки и пеналы с ластиками. Она надеялась, что Соня, переехав в Израиль, отправит ей джинсы в подарок. Или может быть просто красивый пенал? Или даже карандаш или фломастер? Зое любая вещь пригодилась бы, но она стеснялась попросить подругу об этом, а Соня сама ничего такого не предлагала.

– Ты увидишь Вену? – спрашивала Зоя Соню.

– Да, и Рим тоже. Только мама волнуется, что там будет трудно, и денег не хватит. Надо там будет ждать статуса, и только потом мы попадем в Израиль, – отвечала Соня.

Что это был за статус Зоя не знала, а у Сони спросить она стеснялась. В последнее время её подруга стала нервной и носила огромную тетрадь, всю исписанную словами на иврите. А уже через неделю после проводов Соня уехала. И на этом их общение прервалось.

В классе были и другие девочки, но Зоя с ними общалась мало, и вскоре после Сониного отъезда стало ясно, что только она и была её настоящей подругой. Летом Сониного отсутствия Зоя не чувствовала, но за неделю до возвращения в школу с ужасом осознала, что теперь окажется в классе совершенно одна.

Думая об этом, Зоя рассматривала себя в зеркало. В её комнате стояло огромное старинное зеркало в оправе из орехового дерева, доставшееся папе в наследство. Это зеркало Зоя раньше не любила и смотреться в него избегала. Но после приезда из Ленинграда в конце августа 1988 года она в него всё же глянула и почувствовала, будто у неё выросли крылья. Она была совсем другой. На неё смотрела уже не дикая запуганная девочка со слишком толстыми ляжками, выпирающим животом и рыхлыми плечами. Теперь отражение было другим – подтянутым, загорелым, весёлым и бодрым. Даже Зоино лицо вытянулось и стало более ярким, ясным и счастливым. Зоя красовалась перед зеркалом, поворачиваясь то влево, то вправо. Потом подошла ближе, присмотрелась. Распустила волосы, собрала в хвостик, рассмотрела шею, поворачивая голову в разные стороны. Девочка осталась довольна собой. Теперь можно было идти в школу и не бояться: она была уверена, что в седьмом классе всё будет по-другому.

В седьмой класс Зоя шла окрылённая. Она точно знала, что за лето все забудут её обидное прозвище. А уж когда увидят, как она загорела, похудела и изменилась, сразу придут в восторг и будут воспринимать её по-другому. Зоя с радостью надела школьную форму, которую успела отпустить, белый фартук и собрала ранец. Мама забыла купить гладиолусы в подарок классной руководительнице, но мама забывала купить цветы уже не первый год подряд, и Зоя уже привыкла приходить первого сентября без букета. Девочка не особо волновалась. Да и куда учительнице столько цветов?

Линейка прошла без инцидентов. Зоя зашла в класс и успела сесть за парту, как вдруг она почувствовала какое-то движение за спиной. Зоя обернулась и увидела гогочущего Власова. Он поспешно отдирал руку от её спины. Зоя полезла за спину и почувствовала бумажку, приклеенную к фартуку сзади. Бумажка была липкая, противная, и Зоя сначала отдёрнула руку. Но потом всё же решилась, рванула и посмотрела. На бумажке была нарисована обезьяна со стрелкой, а внизу написано «зоопарк». Зоя замерла в ужасе. Власов не только не забыл кличку, он перешел на другой уровень – теперь он ещё и писал оскорбления в Зоин адрес.

К счастью, в 1988 году 1 сентября выпало на четверг, и Зое пришлось страдать совсем недолго. Потом были выходные, стояла прекрасная тёплая погода, и Зоя даже съездила с папой на водохранилище и там искупалась.

Но в понедельник история повторилась. За выходные Власов не забыл про «зоопарк», хотя теперь не выкрикивал прозвище, а тихонько шипел, когда Зоя появлялась рядом с ним. Сидели они в разных концах класса, но Власов всё равно старался пройти рядом с Зоей и умудрялся улучить момент, чтобы её задеть. Если рядом находился кто-то из двух Кать или Галя, Власов получал целую волну одобрительных возгласов и восхищённых реакций от одной из девочек. Зоя старалась не реагировать, но это становилось труднее и труднее, и она почти отчаялась, не зная, как сможет выдержать травлю Власова весь учебный год.

Здание

Зоя встала решительно и радостно – было пятничное утро, и Зою ожидали целых два дня без Власова и страданий в школе. Она схватила бутерброд, забросила книги в рюкзак и выбежала из дома. Зоя не стала дожидаться лифта. Вместо этого она бросилась вниз по лестнице с пятого этажа к выходу. Лестница была старинной, красивой, и перила у них были замечательные – чугунные и выпуклые. Их дом был построен в 1890 году. Зое это рассказала их соседка по лестничной клетке, Инна Львовна. Зоя жила в квартире 39, а у Инны Львовны квартира была напротив, под номером 37. Соседке Зоя иногда помогала дотащить сумки из магазина или же вынести мусор. Зоя не считала это пионерской нагрузкой и никому не рассказывала, хотя их классная руководительница регулярно настаивала на том, что «настоящие пионеры должны оказывать помощь старшим». Инне Львовне было лет 60—65, а может быть и больше, и, по её рассказам, жила она в этом доме с рождения. Это было редкостью, особенно в Москве, но Инне Львовне каким-то образом удалось прожить в одном доме всю жизнь. Зоина мама говорила, что Инна Львовна была «из бывших», но что именно это значит, Зоя не знала, а уточнять не хотела. Да и мама не особенно распространялась об этом.

Их дом, стоявший на Второй Брестской улице, был замечательным – высоким, тёмно-серым, с огромными потолками и широченными стенами. Зоина квартира выходила окнами во двор, и каждое утро она рассматривала лепнину на фасаде дома напротив. В квартире даже был черный ход, правда, давно запечатанный, но когда-то по нему можно было спуститься прямо во двор, избегая парадной. Там же находился мусоропровод. Зоя черного хода боялась. Иногда там курили соседи снизу, а так как территория считалась запечатанной, там никогда не убирали. На черной лестнице была копоть и грязь. А если пойти по ней вверх, можно было выбраться на чердак. Однажды Зое это удалось. На чердаке были развешаны веревки для сушки белья, валялись старые чемоданы и низко свисали какие-то балки. Было темно и пахло плесенью. Зоя быстро оттуда сбежала и решила никому не рассказывать. Если бы мама узнала об этом приключении, обязательно запретила бы там появляться, а может быть, даже и постаралась, чтобы выход запечатали. И Зоя молчала.

Их квартира когда-то была коммунальной, и Зоя об этом знала. Но потом Зоиным родителям удалось что-то обменять, провернуть какой-то невероятный кульбит, что-то продать и выменять, и теперь она принадлежала только их семье. В Зоином классе все жили в своих квартирах, но во дворе она знала нескольких девочек, которые до сих пор жили в коммуналках. Зоя с ужасом представляла, как им, девочкам, приходится делить туалет и кухню с другими жильцами. Зое казалось невероятным, что на их кухне могли бы быть чужие люди. Или вдруг, встав с утра, она могла бы обнаружить в туалете соседа или соседку.

Зоины же родители выросли в московских коммуналках. Иногда папа рассказывал ей про своё детство. Папа провел его в коммуналке на улице Домниковской, около площади Трёх вокзалов. В папиной коммуналке жили разные люди: пьяница дядя Коля, инвалид-ветеран Толик, безымянные фабричные подруги. Зоя холодела от ужаса, когда папа рассказывал ей про шпану, с которой вырос во дворе, про игры в ножички и драки до первой кровянки. Она думала, что вот уж Власов никогда не смог бы стать авторитетом на Домниковке, в папином дворе или в папиной коммуналке в то время. Зоя переживала за папу, хотя всё это было уже давно и всё закончилось хорошо, папу не зарезали и не убили, но она каждый раз с ужасом думала, как страшно, наверное, было её папе всё это пережить в детстве. На Домниковке был свой кодекс чести, и Зоин папа прошёл это испытание и оказался достоин этого кодекса. А ещё Зоя мечтала о том, как Домниковская шпана избила бы Власова, осудив его за недостойное поведение, и как Власов плакал бы и молил о пощаде, но шпана бы его не простила.

В конце сентября, когда жизнь в седьмом классе уже немного успокоилась и вошла в русло, а первая четверть почти наполовину закончилась, Зоиному классу объявили, что скоро у них будет возможность изучать французский. Для этого нужно было оставаться после уроков на лишний час, по вторникам, средам и четвергам. Французский, как выразилась учительница, предлагался на факультативной основе, но если уж они начинали его изучать, должны были получать за это оценки. Зоя на французский записалась, предварительно убедившись в том, что Власов на факультативные занятия ходить не будет. Она и не сомневалась – после школы Власов уходил играть в хоккей. Он занимался спортом серьёзно, и тренировки у него были каждый день после школы. Отец Власова и его старший брат были то ли профессиональными, то ли полупрофессиональными игроками в хоккей. Во всяком случае Власов хоккей обожал и даже в школе изредка появлялся с клюшкой, которую оставлял в раздевалке.

После записи на занятия про французский говорить перестали. И Зоя даже забыла, что вообще куда-то записывалась. Но потом, уже в начале декабря, всех, кто записывался на факультатив, попросили остаться после уроков. Зоя сначала не поняла, в чём дело, когда классная руководительница объявила: «Сегодня у вас будет французский. Первое занятие». Дальше она назвала несколько фамилий и приказала остаться.

Зоя не успела предупредить маму, так внезапно всё произошло. После занятий она осталась на своём месте, как и было приказано. В классе сидело ещё человек пять или шесть. Через несколько минут появились ещё ребята – это пришли ученики класса «Б». Некоторых Зоя знала, а других, несмотря на то что учились они рядом уже шесть лет подряд, видела будто бы даже впервые. Оставаться в классе после двух было непривычно. Ребята нервно перешептывались, ждали. Все немного переживали. Зоя решила не терять время даром, и раскрыла учебник алгебры. Но не успела она открыть книгу, как в класс вошла женщина.

Это была не просто женщина, а – это Зоя сразу поняла – иностранка. Женщина была очень красиво подстрижена, её волосы лежали крупными локонами на плечах, и одета иностранка была так, что голова у Зои закружилась от восторга. От женщины пахло терпкими духами и сигаретами. Запах был едкий, сильный и чувствовался даже со второй парты, где сидела Зоя. Женщина была одета в тугие белые джинсы и яркий цветной мохеровый свитер. Свитер напоминал своей расцветкой какую-то невероятную райскую птицу – он был и бордовым, и фиолетовым, и розовым, и даже красным и оранжевым. Такой красоты Зоя ещё никогда не видела. На свитер она могла любоваться часами, но пришлось прислушаться к француженке – так Зоя решила назвать иностранку.

– Здравствуйте, ребята, – сказала иностранка с самым настоящим московским выговором. – Меня зовут Наталья Анатольевна. Я буду преподавать у вас французский язык.

«Действительно француженка! – с восторгом подумала Зоя. – Вот это да!»

– Наши занятия будут проходить три раза в неделю в интенсивном режиме, – продолжала Наталья Анатольевна. – Посещение всех занятий обязательно. Также обязательно выполнение домашних заданий. Если вы пропустите больше трёх занятий или будете приходить неподготовленными, я запрещу появляться на моих уроках, имейте в виду.

Зоя внимала, затаив дыхание. Рядом сидел Женя Куликов, мальчик из параллельного класса. Женя был тихим, маленьким, но учился хорошо. Он тоже слушал внимательно и напряжённо. Зоя оглянулась. Оказалось, что весь класс заворожённо слушал Наталью Анатольевну. А она тем временем уже держала в руке мел и твёрдыми широкими мазками писала на доске французские местоимения.

 
Je Nous
Tu Vous
Il Elle Ils Elles11
  Я Мы Ты Вы Он Она Они


[Закрыть]
 

У Зои было ощущение, что она знала эти местоимения всю жизнь и просто их забыла, а теперь Наталья Анатольевна ей их напомнила. С английским такого у Зои не было никогда. Английский всегда давался тяжело и был для неё чужим. А тут, услышав, как Наталья Анатольевна произносит французские слова, Зоя почувствовала нечто родное и близкое сердцу. Французский согревал.

Дальше Наталья Анатольевна написала на доске два глагола:

Etre

Avoir22
  быть
  иметь


[Закрыть]

Она посмотрела на ребят спокойно и строго:

– Если хотите выучить французский язык, вы должны научиться запоминать окончания и спряжения. Другого выхода нет.

И Наталья Анатольевна пустилась в объяснения окончаний французских глаголов. Класс старательно скрипел ручками.

В конце занятий учительница объявила:

– Это был пробный урок, ребята. В следующий раз я жду только тех, кто готов серьёзно со мной заниматься французским.

Когда они вышли из школы на уже тёмную улицу, Зоя была под впечатлением. Говорить не хотелось. Хотелось и дальше слушать Наталью Анатольевну.

Женя Куликов спросил:

– Ну что, будешь продолжать?

– Конечно! – ответила Зоя. – А ты?

– Я тоже.

Зоя влюбилась во французский язык мгновенно и без оглядки. Это случилось так быстро, что она сама не поняла, что произошло. Девочка погрузилась в произношение и нежно, гортанно, клокотала буквой «р», которая, как ей казалось, сразу начала у неё правильно получаться. Наталья Анатольевна прочно слилась у Зои с французским языком и являлась его продолжением. Для Зои Наталья Анатольевна стала чуть ли не символом самой Франции. Занятия французским поглотили её. Теперь она жила от четверга до вторника, чтобы увидеться с Натальей Анатольевной и узнать что-то новое. Дома она оставляла занятия французским напоследок, чтобы не торопясь насладиться новыми словами и фразами.

В доме была одна-единственная пластинка на французском – песни Эдит Пиаф. И Зоя стала крутить эту пластинку без перерыва. «Падам, падам», – надрывалась Эдит, и Зоя делала все уроки под голос певицы. Зоя представляла себе Пиаф гордой и шикарной красавицей, с роскошной шевелюрой, в ярком блестящем наряде. Но мама как-то раз рассказала Зое, что Пиаф была мелкой, больной и несчастной женщиной, и её даже называли воробушком. Это Зою смущало, хоть Пиаф и покорила весь свет своим голосом. Зоя пыталась разобрать слова песен Пиаф, но это было трудно. Она пыталась повторять слова, но в первое время получалась какая-то каша. Отдельные слова получались, например «рьен де рьен», но остальное было непонятным.

Зоя попросила Наталью Анатольевну помочь ей выписать слова, понять, о чём так страдает Пиаф, но та только рассмеялась.

– Идея неплохая, конечно, но так ты язык не выучишь, хотя некоторые пытались. Слушай, слушай, это не помешает.

И Зоя продолжала слушать Пиаф.

В школе, помимо французского, жизнь шла своим чередом. После Сониного отъезда в Израиль Зоя осталась без лучшей подруги. Ходить домой стало одиноко, да и на переменах не с кем было перекинуться словом. Хотя Соня совсем не помогала Зое бороться с нападками Власова, но от одного присутствия подруги становилось легче. А теперь Зоя осталась в классе одна. С Женей Куликовым они пересекались только на французском, и Зое приходилось терпеть Власова и двух Кать и Галю в одиночестве.

В начале седьмого класса у Зои начало портиться зрение. Она была высокого роста, и никто не предлагал ей сидеть на первой парте. Зоя щурилась, как могла, но видела хуже и хуже. Очки девочка носить отказывалась. Ей их выписали, и она даже принесла очки в школу. Но чуть только она их вытащила из футляра и, оглядевшись, украдкой надела на нос, чтобы получше разглядеть доску на уроке алгебры, как Власов заорал: «Ребят, смотрите, ну это же „Мартышка и очки“ прямо! Зоопарк в очках!»