Текст книги "Башня континуума. Владетель. Том 2"

– Стыдно признаться, лорд Ланкастер, – сказал главный врач, – но мои познания в высшей математике оказались явно недостаточными, чтобы разобраться в его записях самостоятельно. Я взял на себя смелость проконсультироваться с понимающими людьми, разумеется, на условиях строжайшей конфиденциальности. Любопытно, но насколько я понял, лишь человек феноменальной, исключительной математической одаренности мог создать нечто подобное. В сущности, здесь сложнейшие уравнения высших степеней перемежаются с бессмысленными рядами цифр и какими-то непонятными символами. Однако, штука в том, что и эти цифры и символы лишь на первый взгляд кажутся бессмысленными, но и здесь присутствует некая систематизация, ряд закономерностей.

Кит лязгнул челюстями. Ричард в жизни не выказывал выдающихся математических способностей.

– Все это познавательно, но я не понимаю, какой практический смысл выяснять, что и почему он делает? Может быть, вам стоит просто растолковать Ричарду, до чего нелепы его выдумки? Машина времени! Аномалии! Катаклизмы!

– Поймите, сэр, на текущем этапе он совершенно не в состоянии критически относиться к своим фантазиям. Разумеется, наша основная задача – развеивать болезненные иллюзии пациентов, возвращая их к здоровой и полноценной жизни, но слишком усердствовать тоже не стоит. В данный момент мы больше всего должны проявлять такт, терпение и понимание.

– Мы? Кто это – мы?

– Я. И вы.

– Ясно. Существует ли вообще вероятность, что Ричард когда-нибудь вернется к нормальной жизни?

– Разумеется. Физическое его состояние вполне удовлетворительное, динамика пока вполне положительная, лечение, несомненно, дает хорошие результаты. Вы сами с ним повидаетесь, заметите существенные улучшения. В принципе, не исключена возможность, что у него случился единичный приступ, хотя, к сожалению, довольно тяжелый и продолжительный.

– То есть имеются шансы, что все пройдет само собой и больше не повторится?

– Более или менее. При квалифицированной помощи и вашей поддержке.

– Значит, моей поддержке. Понятно. Дэнни, иди, погуляй.

Дэниэл безропотно подчинился и вышел вон. В приемной обнаружилась хорошенькая секретарша с длинными ножками. Винтовка и его наглая повадка произвели на нее должное впечатление, и они быстро сговорились прошвырнуться вечерком, а пока Дэниэл сводил пташку в кафетерии и угостил горячим шоколадом. Главному врачу следовало куда больше внимания уделять подбору персонала. За полчаса ни к чему не обязывающей светской беседы секретарша выложила Дэниэлу все.

Именно, в действительности любезный доктор считал Ричарда неизлечимым, подлинный диагноз в высшей степени неясным, а его состояние – практически неподдающимся коррекции. К визиту лорда Ланкастера его чудовищными усилиями немного привели в чувство, но на деле главный врач, пользуясь счастливым случаем, стремился в неофициальном порядке получить от Корпорации финансирование кое-каких исследовательских программ, не одобренных Министерством здравоохранения.

– Новейшие экспериментальные методы лечения наркотической и алкогольной зависимости, мы занимаемся этим для фармацевтической компании Эймса.

Дэниэл слушал и ушам своим не верил. Болтовня секретарши не смогла бы послужить доказательством в суде или еще где-то, но за каким чертом доктор беззаботно поверял ей самое сокровенное? Дэниэл получил ответ на свой вопрос, когда секретарша почти открытым текстом поведала, что добряк и душка главный врач становится особенно и невпопад разговорчив после приема сильнодействующих наркотиков.

– Весело у вас…

– Да, весело.

– Во сколько заканчиваете? В восемь? Я заеду за вами.

– Даниил.

Милый братец.

– Чем ты тут занимаешься. А вам не пора ли на работу? – прибавил Кит, смерив секретаршу столь ледяным взглядом, что у девицы говорливый язык завязался морским узлом, а потом она всхлипнула и убежала.

– Пойдем?

– Знаешь, выпью я сначала кофе, – сказал Кит.

– Ты не хочешь идти к нему? – напрямик спросил Дэниэл.

Кит пошел пятнами.

– Говорю тебе, Торнтон ненормальный!

– Серьезно? Ах, какая неожиданность. И что дальше.

– А то. Может быть, это уже вовсе не Ричард, а кто-то другой.

Киту явно следовало передохнуть немножко, иначе он серьезно рисковал оказаться с Торнтоном в одной палате, где они бы вдвоем занялись чем-нибудь в высшей степени увлекательным, вроде изобретения машины времени.

– Ладно. Раз уж мы здесь, я все же зайду к Ричарду.

– Да.

– А ты черкни ему записку.

Кит кивнул и наспех нацарапал на выдранном из блокнота листке несколько слов. Дэниэл взял листок и отдал брату винтовку.

– Знаешь, Никита…, – сказал он на уни-глаголице. – Ты единственный на белом свете человек, кому я могу доверить эту бесценную, такую жизненно важную для меня, вещь.

– Ах, иди уже.

Апартаменты Торнтона занимали добрую половину этажа, что являлось необходимостью не столько для него самого, сколько для значительного числа обслуживающего персонала. В роскошно обставленных комнатах толпились сиделки, врачи, охранники, а также юристы и адвокаты, призванные решать вопросы в связи с временной недееспособностью их милости.

Сам Ричард явно не чувствовал себя лучше от присутствия стольких людей, озабоченных его здоровьем. Он вообще чувствовал себя отвратительно. Лошадиные дозы лекарств, возможно, временно привели его в подобие здравого рассудка, но его ужасно тошнило. Дэниэла пустили к нему лишь на пятнадцать минут, и почти все время Ричард провел в обнимку с блевотным тазиком.

– Дэнни, лучше не подходи ко мне, это мерзко, чертовы таблетки.

– Ладно, не буду.

– Тем более, я без всяких веских причин бросаюсь на людей.

– Я сам давно страдаю схожим недугом. Тебе что-нибудь нужно, Ричард?

– Нет. Я думал, твой брат придет, может быть.

Дэниэл поковырял пол носком ботинка.

– Кит приехал, да, он собирался зайти, но… он, наверное, считает, что сумасшествие заразно или что-то в этом роде. Не обращай внимания на этого придурка. Вот, он записку тебе написал, прочти.

Кит черкнул всего пару строк, но Ричарду в его состоянии потребовалось не меньше нескольких минут, чтобы собраться и прочесть. У Дэниэла имелась возможность оглядеться. В отличие от других комнат, обставленных, будто номера лучшего отеля, здесь была только кровать, привинченный к полу умывальник и прикрученная к стене тумба. Небольшое оконце под самым потолком пропускало ровно столько света, чтобы можно передвигаться по комнате, не рискуя разбить физиономию в кромешной темноте. Ни ковров, ни занавесей, ни безделушек.

Да, но здесь было еще кое-что. Символы. Повсюду, повсюду. На стенах. На полу. Даже на потолке. Ричард не оставил ни дюйма чистого места, каждый крохотный кусочек пространства заполнил знаками и столбцами цифр.

– Может быть, я ненормальный, но это меня успокаивает. Я пишу черным карандашом, а, когда не остается места, стираю и снова пишу.

– Да. Это очень красиво. Знаешь, Ричард, я заеду к тебе на выходных, если хочешь, конечно. Может быть, мы вместе заедем, с Терри.

– Не знаю, наверное, лучше ей не приходить сюда. Это не слишком веселое место, а она слишком впечатлительная.

– Зато Терри убедится, что тут с тобой нормально обращаются. Она очень расстроена. Мы все расстроены. Ты должен поправиться и… доделать свою машину.

Ричард с отвращением поглядел на блевотный тазик, словно собираясь швырнуть в Дэниэла.

– Неужели ты проделал такой длинный путь, чтобы глумиться надо мной.

– Что? Нет! Ты должен сделать это, ну хотя бы потому…

– Ну, почему?

– Потому, что тогда всякие придурки заткнутся и перестанут твердить, что это невозможно.

Взгляд Ричарда пропутешествовал по стенам темной кельи и замер на лице Дэниэла.

– Нет. Это не невозможно. Это вполне возможно. Хотя очень сложно.

– Вот. Нельзя брать и отказываться от своих убеждений. Надо бороться. Пусть все тебе твердят, что это невозможно и вообще, безумие, но ты должен делать то, что ты должен, вот и все.

Ричард хрипло засмеялся, но его опять стошнило.

– Черт, да заберет кто-нибудь эту дрянь? Спасибо.

– Да, сэр. Конечно. Я уже убрала. Простите. Вот ваше полоскание. Скоро придет врач и попробует сделать что-нибудь с вашим желудком.

Ласковая сиделка, молодая цыпочка, в обычной ситуации немедля вызвала бы у Ричарда прилив игривых чувств, но сейчас его волновало совсем другое.

– Дэниэл, ты точь-в-точь как твой брат. Давайте соберемся, возьмем себя в руки, будем бодрыми и позитивными! Давайте бороться за свои убеждения! Причем тут убеждения? Причем тут собранность и сила воли? Поймите вы оба, наконец, существуют силы, способные раздавить человека, как жалкое насекомое. Теперь эти силы пробудились и убивают нашу старую добрую Великую Черепаху.

Сиделка поглядела на Ричарда с искренней приязнью. Он ей нравился, очень. Вдобавок, лорд Торнтон представлял редчайший образчик необычайно завидного жениха: полоумного и вдового миллиардера.

– Кого? – растерянно переспросил Дэниэл.

– Великую Черепаху, на спине которой покоится мироздание. Породивший ее первородный бульон небесного эфира больше не является пригодной для нее средой обитания, он гниет и отравлен. Фантомы невероятностей проникают в наш мир, обрастая плотью и кровью, и, в свою очередь порождают все новые и новые невероятности. Не знаю, что за дьявольская сила запустила эту цепную реакцию, но процесс этот развивается стремительно и неотвратимо. Однажды, проснувшись поутру, человечество окажется в мире победившего иррационального. В этом мире тьма не просто подменит свет. В этом мире не станет ни тьмы, ни света, ни старого, ни нового, ни дня, ни ночи, ни белого, ни черного. В этом мире все будет меняться каждое мгновение и навеки оставаться застывшим и неизменным. В этом мире не останется причин, одни лишь следствия. В этом мире восторжествует лишь одна правда, одна-единственная истина – бессмыслица, абсолютная бессмыслица, полное, тотальное отсутствие какого-либо смысла. А потом придет он.

– Кто?

– Зверь Дракон, сиречь Левиафан. На крови его и осколках костей, воспетое его неутихающей болью, поднимется невиданное, несокрушимое, белоснежное царство дивных, соразмерных гармоний.

– Эээ… так значит, все закончится хорошо?

Ричард улыбнулся кошмарной, блуждающей улыбкой.

– Милый мальчик, разумеется, все закончится хорошо. А как иначе?

Потрясенный и деморализованный, Дэниэл тащился обратно по коридорам госпиталя. О, как прекрасно, что вещи вроде болезней, безумия, смерти и несчастной любви всегда случаются с какими-то другими людьми, и никогда – с вами.

Кит в кафетерии ел суп. Охранники, выстроившись кругом босса тевтонской свиньей, заботливо солили, перчили, подавали салфетки, словом, служили. Винтовку Дэниэлу вернули с неохотой.

– Вы осторожней, сэр. Чертовски мощная штуковина. Не приведи Бог, случайно подстрелите кого-нибудь.

Сколько можно повторять. Не собирался он убивать кого-нибудь, он собирался убивать вполне определенных людей!

– А-а-ргхх…

Кит вздрогнул, оторвался от тарелки, пододвинул брату стул.

– Суп будешь?

Дэниэл вспомнил о блевотном тазике и содрогнулся весь.

– Нет!

– Что там?

– Что, что. Ты поэтому к нему не пошел?

Кит опустил голову. Лицо его опять пошло пятнами.

– Я все понимаю, но так нельзя. Нельзя брать такой грех на душу, – прошептал он.

– О чем ты?

– Брось. Ты ведь тоже знаешь. Понятия не имею, как Ричард это сделал, но сделал.

– Да что сделал-то?

– Прикончил эту дешевую потаскушку. Свою жену.

Глава девятая
Пятница, тринадцатое

1

В целом, жизнь в качестве супруги губернатора вполне устраивала Викторию, за исключением того, что ей по-прежнему приходилось готовить мужу. Допустим, пока Гордон не уселся на низкокалорийную высокодуховную диету, его питание не представляло серьезной проблемы. Виктории достаточно было швырнуть на раскаленную сковородку кусок свежего мяса, чтобы через десять минут получить готовый ужин и сытого, умиротворенного, чуточку шаловливого, мужа. Теперь ей буквально часами приходилось ломать голову, как приготовить Гордону что-то питательное из риса и овощей. Не иначе, он путал с просветлением постоянное чувство сильного голода. Кто знает.

Ничего страшного. Виктория справилась. Стиснув зубы, она проникла в скрытые от непосвященных тайны вегетарианской кухни и овладела величайшим искусством делать безвкусное вкусным, а несъедобное – съедобным. Виктория варила, парила, жарила, тушила, начиняла, шинковала, мариновала и запекала. Она пила слишком много вина и слишком много плакала. Ночами, в болезненном мороке, она грезила о дивных временах, когда мужчины со всеми их странностями и бесконечными причудами исчезнут с лица земли, и женщины займут место, причитающееся им по праву – на самой вершине пищевой цепочки!

Но пока мир все еще принадлежал мужчинам, и одно из этих неразумных мужских животных доводилось ей законным мужем. Так что тем вечером, тоненькая, надушенная, накрашенная, в шелках и бриллиантах, в кокетливом фартуке, завязанном кругом осиной талии, Виктория помешивала серебряным половником томящийся в кастрюльке на огне рис с овощами. Хотя давно была пора привыкнуть, ежевечерний мужнин вопль, хлопанье дверьми и вообще ужасный шум, каковой Гордон производил, возвращаясь домой, все равно застигли Викторию врасплох.

– Твою мать!

Виктория едва не грохнулась лицом на жарко полыхающий кухонный очаг. Сразу сделалось понятно, что Гордон вернулся с работы в отменном настроении, лучше некуда.

– Мать-перемать!

– Любимый, неужто я снова слышу твой чудный голос…

– Чего?

– Добрый вечер, как прошел день.

– Ублюдки сидят у меня в печенках! Мерзопакостные либералы! Чтоб их черти взяли!

Осталось абсолютно непонятным, чем именно либералы сумели насолить глупенькому пупсику. Либералы, хмм, они ведь были такими либеральными, а эти овощи, хмм, такими вегетарианскими. Виктория еще раз тщательно помешала содержимое кастрюли, достала из кармашка фартука флакон духов, побрызгала за ушами, и стала ждать. Минут через пять муж поуспокоился и зашел к ней, выглядя неожиданно импозантным в темно-сером костюме, ослепительно белой рубашке и галстуке цвета спелого винограда. В руках Гордон держал свертки и пакеты, букет желтых роз, корзину с фруктами и разнообразными сластями и пухлый, коричневый чемоданчик.

– Какого черта! Хватит глазеть на меня! Возьми! Тяжело ведь!

– Что взять?

– Все бери, все твое.

– И чемоданчик?

– А то. Открой.

Виктория открыла. Чемоданчик оказался битком набит купюрами крупного номинала. Как объяснил Гордон, это ей на шпильки и булавки. Виктория уселась и начала пересчитывать деньги, а Гордон подошел к плите, снял крышку с кастрюли, и, шумно причмокивая, принялся хлебать варево прямо половником. Верно говорят, как волка не корми, он все смотрит в лес. Никакая черная и белая магия не могла избавить Гордона от невыносимых деревенских замашек.

– Хоть возьми тарелку.

Гордон засмеялся.

– Ты ведь и близко меня не подпускаешь к своему фарфору.

Виктория с необычайной нежностью поглядела в сторону резных буфетов красного дерева, ломящихся от бесценного старинного ручной работы фарфора.

– Для тебя есть посуда попроще, еще разобьешь что-нибудь. Фарфор мы держим для гостей.

– Ни разу не видел, чтобы ты доставала этот фарфор для гостей.

– Я имею в виду самых особенных гостей.

– Что еще за гости?

– Вдруг, например, как-нибудь, к нам решит заглянуть мой троюродный дядя, – сказала Виктория скромно.

О, светлый и суровый, чеканный северный лик! О, смертоносный взор василиска! О, Византия! О, Гиперборея! О, черный мундир правителей Священной Ортодоксии! О, золотые эполеты! О, скипетр и корона!

– А? Кто это, твой дядя? – спросил Гордон недоуменно.

– Гордон, очнись! Это Император! Он – Император, а ты – дурак!

Гордон, в принципе, знал об этом, но, должно быть, счел данный факт настолько незначительным, что немедля выбросил его из головы. И напрасно. Для обычных людей подобная степень родства – нечто эфемерное, седьмая вода на киселе, но другое дело, когда речь идет об императорской фамилии. Виктории оставалось лишь надеяться, что муж дойдет до этого всего своим умом. Это случилось скорее, чем случалось обычно. Гордон замер, не донеся половник до рта. Время от времени на него находило, вот и сейчас нашло. Его симпатичная физиономия выразила детское, простодушное восхищение самим собой. Вот чего может добиться деревенский олух. Породниться с самим Императором! Ай, да молодец! Вот те раз! Вот ведь напыщенный, самодовольный дурак, уму непостижимо.

– Ты иногда бываешь таким жалким…

– Знаю.

– Жалким, провинциальным недотепой.

– Знаю. Спасибо. Не хочешь ли прогуляться, птенчик.

Макс уже крепко спал, и Виктория рассчитывала, что они с мужем поднимутся в спальню, запрутся на ключ и предадутся сладострастным утехам, но, раз мужу хотелось прогуляться и настроиться на романтический лад, она не возражала. Гордон взял ее под руку и повел в сад. Пройдя по тенистой аллее, они дошли до озера и уютно расположились на пологом берегу.

– Посмотри, какая красота, – проговорил Гордон чересчур воодушевленно.

Позволив мужу обнять себя за плечи, Виктория послушно полюбовалась пейзажем, который вполне заслуживал любования. На глади озера покачивались плавучие фонари, искусно сделанные в виде жемчужно-белых цветов лотоса. В лазоревой воде, среди утонченно-бледных стеблей водяных растений, играла, сверкая серебристыми спинками, гладкая, здоровая форель. Склонясь над темно-изумрудными мхами, грустили о потерянной любви стройные зеленоглазые красавицы-ивы. На узкую песчаную полоску берега из волн выбрался маленький краб, пробормотал что-то сердитое, возмущенно погрозил небесам клешней и спрятался под камень.

– Природа, она…, – протянул Гордон, проводив краба взглядом.

– Вкусная и питательная, – согласилась Виктория.

– Чего? Да. То есть… нет. Природа… эээ… величественная, древняя и мудрая стихия, людям есть чему поучиться у нее. Достигнув согласия с природой и следуя ее вечным законам, человечество могло бы подняться до новых, невиданных высот духовного развития, солидарности и гуманизма, познать гармонию Вселенной…

Отчего же мудрая природа пачками создает идиотов, готовых поверить в любые бредни. Может ли так быть, что природе присуще мрачное, язвительное чувство юмора? Тогда в случае Гордона природа явно хватила через край. Виктория еще помнила времена, когда муж был заядлым охотником и, возвращаясь домой, приволакивал домой туши убитых оленей и прочих животных. Мало того, Гордон не только метко стрелял, но и мастерски снимал шкуры, свежевал, разделывал, а потом коптил и жарил. Мясо. Мясо! Глотая мечтательные слюнки, Виктория отвлеклась на волшебные воспоминания о свежайших оленьих отбивных и не сразу заметила, что Гордон перестал нести ахинею про гуманизм и гармонию Вселенной, а заговорил совсем о другом.

– И представляешь, твой брат сказал мне, он совершенно свихнулся, бедолага, и дошло дело до того, что пришлось звать санитаров, и, значит, санитары скрутили нашего дорогого друга и отправили прямиком в санаторий. На курорт.

– Кто свихнулся?

– Ричард.

Виктория моргнула. Ричард? Погодите-ка, откуда здесь взялся Ричард.

– Что? Я не понимаю… как так – свихнулся?

– А так, что его отправили в лечебницу.

– В какую лечебницу?

– Ну… это… в лечебницу для душевнобольных.

Виктория вдруг в полной мере осознала, что испытывает человек, которого ударило молнией. Тотальную аннигиляцию. Всепоглощающее ошеломление. В секунду она сгорела, обуглилась, превратилась в горстку золы и пепла. Дальнейшие расспросы не имели смысла. Ничто на свете больше не имело смысла. Но все же она спросила, по инерции.

– А что с ним?

Кит не распространялся о подробностях, но, насколько Гордон понял из разговора, это был исключительно тяжелый и запутанный случай маниакальной депрессии, отягощенный типичным спутником маний – бредом изобретательства. В подобном состоянии милые, благовоспитанные, благоразумные люди увлекаются бессмысленными прожектами вроде вечных двигателей и философского камня, изыскивают способы превращать свинец в золото, а воду – в вино. Ричард же страстно жаждал изобрести машину времени.

По понятным причинам руководство Корпорации тщательным образом скрывало от широкой публики новости о прискорбном состоянии здоровья первого исполнительного вице-президента «Ланкастер Индастриз», ибо пребывание на столь высоком посту откровенного буйнопомешанного могло привести к целой череде судебных исков и юридических казусов. Ричарда даже официально не отстранили от должности, а спровадили в отпуск с каким-то в высшей степени благонадежным диагнозом вроде сердечной болезни. Но на деле Ричард сидел взаперти в клинике для умалишенных и нес чепуху о машине времени.

– Машина времени? – потрясенно и бессмысленно повторила Виктория. – Что это за машина?

– Ты никогда не слыхала о машинах времени?

– Да! Знаю! Машина для путешествий во времени! Но зачем она понадобилась Ричарду?

Гордон глухо заворчал, будто медведь, наступивший на муравейник.

– Вот уже полчаса тебе объясняю, твой приятель Торнтон спятил. Прости. Не знал, как сказать тебе. Я помню, вы были помолвлены. Всегда неприятно, когда такая пакость случается с близким человеком.

– Да…

– Куда ты?

Виктории надо было успокоиться, перевести дух, принять горячую ванну, выпить чашку крепкого кофе. Она попыталась подняться, но не сумела, колени были, как ватные, и ноги не слушались. Она вдруг абсолютно утратила контроль над собой и отчаянно разрыдалась, и, вздрагивая всем телом, как смертельно раненое животное, поползла в темноту, царапая землю, ломая ногти и выдирая с корнями кустики травы.

– Ублюдок. Ублюдок! Сукин сын!

Гордон подошел, оторвал ее от земли, сгреб в охапку и потащил к дому.

– Тише, тише. Не надо кричать, ты разбудишь ребенка. Сейчас пойдем, выпьем по стаканчику.

– Я не хочу пить с тобой.

– Не кричи. Пожалуйста.

– Я думала… я всегда думала, что мы с Ричардом будем вместе. Думала, он поймет, какую совершил ужасную ошибку, когда бросил меня, и вернется ко мне, и мы снова будем вместе… навсегда.

Гордон приостановился.

– Вот те раз. А как же я?

– Ты?

– Да. Я. Твой законный муж. И наш маленький ребенок. Как же мы?

– Не знаю…

Признаться, муж не занимал никакого места в ее фантазиях. О нем Виктория не думала. С какой стати? Какое он-то имел к этому всему отношение? Ее поразило, что Гордон начал смеяться. Абсолютно беззлобно, очень искренне и чистосердечно.

– Ушам своим не верю. Неужели ты на самом деле думала, будто он к тебе вернется? Да. Ты так думала. Вот умора! Ха-ха-ха! Нет, постой минутку, мне надо передохнуть.

Млея и задыхаясь от смеха, Гордон приостановился и прислонил жену к стволу дерева.

– Прекрати, птенчик. Ты ведь меня уморишь. Я эдак, чего доброго, стану первым человеком на свете, который правда умер со смеху.

– Что? Ты даже не представляешь, как его любила…

– Да, наверное, не представляю.

– Любила… люблю…

– Разумеется. Извини. Я не хотел ранить твои чувства. Ха-ха-ха!

Виктория больше не могла выносить этого. Она оттолкнула мужа и бросилась бежать. Ноги у нее подламывались, глаза застилали слезы, в висках и затылке стучали колкие назойливые молоточки. Она поскальзывалась, падала, поднималась и снова бежала. Тяжелые ветви хлестали ее по лицу, стебли травы безжалостно резали ноги. Внезапно хлынул проливной дождь, она вымокла до нитки и потеряла туфли. Мокрая земля превратилась в вязкое хлюпающее месиво, в зыбучие пески, в болотные топи. В очередной раз утратив равновесие, она полетела кубарем с пригорка и упала в глубокую канаву, прямо в грязную лужу.

Нечто огромное, древнее шевелилось в ледяной темноте, сопело, ухало и вздыхало. Стена колючего кустарника кругом нее засветилась потусторонним светом и оттуда вынырнул демон, созданный из предсмертных воплей, прелых листьев, болотной тины, окровавленных детских костей и клочьев розового тумана.

– Куда же ты бежишь, – сказал демон, – от меня не убежишь.

– Нет, нет!

– Да.

– Я больше не хочу служить тебе. Я… все расскажу мужу.

– Расскажи. Заодно узнаешь, кто приходит к нему во снах и кого он называет Просветленным.

Щупальце демона подкралось к Виктории и дотронулось до ее лица. Пока демон был сыт и настроен благодушно, но Виктория знала, что это ненадолго. Скоро призванной из Ада тварью опять завладеет неутолимый голод, и она примется убивать.

– Пожалуйста, отпусти меня. Пожалуйста…

– Извини, не могу. Не могу, даже если бы захотел. Путь ко мне, видишь ли, дорога с односторонним движением. Не волнуйся. Я не причиню тебе вреда. Тебе или твоему ребенку. Просто держи язык за зубами и продолжай сотрудничать, и мы отлично поладим. А иначе…

– Иначе?

– Иначе будет хуже.

Хуже? Виктория не представляла, как может быть еще хуже.

– Сейчас ты думаешь, что упала на самое дно бездны, но ты всего лишь лежишь в неглубокой сточной канаве. Маленькая, жалкая человеческая самка, ты даже представить не можешь, на что похожа бездна, как несравненно глубока. Но я покажу тебе. Смотри.

И она увидела… и то, что она увидела, оказалось слишком страшным для нее. Слишком страшным… для чего угодно. Виктория закричала и кричала до тех пор, пока не утонула и не захлебнулась в ослепительном океане света. Яркого, белого света…

Жизнь Гордона последнее время сделалась так умопомрачительно прекрасна, что согласно непреложному закону вселенского равновесия слишком долго подобным образом продолжаться не могло. Обязательно должна была случиться какая-то пакость. Вот и случилась.

И, ах, как некстати. Неизвестно, каким образом Кит добился этого, но свое обещание их милость исполнил, достал для любимого зятя тот самый заветный документ, снабженный подписью самого Императора Константина и доставленный губернатору Салема под покровами высшей секретности специальной императорской курьерской службой.

Состряпанный придворной канцелярией с безукоризненным вкусом и совершенством, бесценный документ фактически даровал Гордону полную и абсолютную полноту власти на Салеме, и возвышал его не только над человеческими, но и Божьими законами, позволяя губернатору безжалостно расправляться с мятежными лендлордами, прочими возможными бунтовщиками и заговорщиками, а заодно с людьми, на которых у губернатора, возможно, имелся зуб. Последнее в мудром всеведении благой Василевс оставил на усмотрение губернатору в качестве платы за услугу.

Между прочим, Гордону намекнули, что расправа с мятежными лендлордами, алчущими возрождения Свободной Торговой Колонии, пойдет на пользу его карьере, и он сможет получить должность директора Квадранта или министра Имперского Кабинета. Министра юстиции или внутренних дел, это уж как герру Джерсею захочется.

Кит, впрочем, был настроен по данному поводу скептически, о чем не преминул сообщить зятю.

– Извини, пупсик, на твоем месте я бы всерьез не рассчитывал на эти предложения. Тут многие слышали о тебе и очень обеспокоены тем, какой ты ловкий, наглый, нахрапистый провинциальный проныра.

– О?

– Я лично так не думаю.

– Конечно.

– Я лично думаю, ты очень симпатичный.

– Спасибо.

– Словом, даже если у тебя все получится, Гордон, и тебе принесут новую должность на тарелочке с голубой каемкой, я бы на твоем месте отказался.

Гордон и сам не собирался откликаться на чересчур заманчивые предложения. Последние года два в воздухе витали какие-то флюиды, затевалось нечто грандиозное, но что именно, не мог пока сказать ни злой колдун Чамберс со своим магическим шаром, ни сам губернатор со своим фантастическим политическим чутьем. Гордон знал лишь, что лучшее сейчас – упрочить уже завоеванные позиции, поглубже окопаться, обезопасить тылы, затаиться и выжидать.

Хмм… возрожденная Свободная Торговая Колония? Что ж, Гордон рассматривал и такой поворот событий. Как говаривал кто-то из великих, возможно, даже он сам, если не можешь подавить бунт, возглавь его. Хотя Гордон искренне надеялся, до мятежа не дойдет. А, если и дойдет, то исключительно на его условиях. И уж точно не раньше, чем Салем в полной мере подготовится к войне, настоящей войне с большим количеством жертв и морями крови, жестокому оборонительному, а то и наступательному конфликту.

В этом был он весь: мысль о будущей серьезной драке ничуть не волновала и, тем более, не пугала его, а приятно будоражила кровь и окрыляла. Пусть его соображения о грядущем Салема оставались пока неясными, одно он знал наверняка: когда придет пора принимать судьбоносные решения, его должны окружать самые надежные и проверенные люди. Первым делом надлежало избавиться от паникеров и провокаторов, потенциальных коллаборационистов, любителей загребать жар чужими руками, а также взять под строжайший и неумолимый государственный контроль финансовые потоки, оборот оружия и поставки продовольствия. Благо, здесь его личные интересы совпадали с интересами Империи.

Пока совпадали.

Вот чем Гордон и занялся, благо заветный документ за подписью монарха позволял развернуться на полную катушку. Действовал он стремительно и безжалостно. Бывало, за день у него рука уставала подписывать ордеры на обыски и аресты. В народе начали курсировать зловещие слухи, будто в подвалах здания администрации приспешники господина губернатора зверски пытают, а то и расстреливают, неугодных, причем губернатор присутствует при пытках и расстрелах лично.

Мелодраматические слухи дошли до Гордона и немало повеселили его. В подвалах здания не находилось ровным счетом ничего зловещего, кроме подсобных помещений, кишок ржавых протекающих труб и небольшого дзэнского сада, который он попросил обустроить для себя, чтобы иметь возможность связываться душой с Просветленным не только дома, но и в редкие свободные мгновения на работе.

А свободного времени не хватало катастрофически. Гордон занялся лендлордами. Он составил список, включающий две сотни самых влиятельных и богатых салемских землевладельцев, и с каждым встретился лично и беседовал наедине. По большей мере, будучи парнем простым и мирным, Гордон предпочитал действовать методом пряника. Улещивал, уговаривал, раздавал обещания и взятки. Не гнушался и шантажа, благо злой колдун Чамберс из своих потусторонних источников исправно снабжал губернатора точными и достоверными компрометирующими сведениями.

Случалось, пряники не помогали, и тогда в ход шла тяжелая артиллерия. Гордон широко улыбался и произносил заветные слова.

– Расстрел и конфискация имущества! Нет, опять перепутал! Вот те раз! Ну и дурак же я! Сначала конфискация имущества, а уж потом расстрел, прошу пардону.

Обычно здесь беседа и заканчивалась в крайне позитивном и плодотворном для обеих сторон ключе. Но попадались отдельные упертые личности, с коими вопросы Гордон уладил, науськав на них доброжелательных соседей, благо иные запутанные территориальные тяжбы на Салеме тянулись долгими десятилетиями, если не столетиями, и почти невозможно было отыскать лендлорда, не желающего оттяпать у товарища щедрый кусок плодородных земель.