Текст книги "Башня континуума"

А. Седых
Башня континуума

Родителям

Карлу

Пролог

Тринадцатого января 506 года Освобождения девятнадцатый потомок лорда Джека Ланкастера по прямой линии, их сиятельная милость лорд Кеннет Ланкастер готовился сыграть в старинную увлекательную игру под названием «спринт с фальстартом». Чувствовал он себя спокойно и уверенно, поскольку знал, что на сей раз обставит их, – обставит, это точно. Он бы улыбнулся, широко и радостно, но улыбаться широко и радостно мешало дуло лучевика во рту.

Ультра-сталь холодила нёбо и зубы, и этот мятный, пряный холод отзывался эхом глубоко в мозжечке. Его пальцы непроизвольно скользили по гладкому литому стволу, поглаживая и лаская. Превосходное оружие невероятной мощи, одна из тех бронебойных штуковин, что заставляют владельца чувствовать себя настоящим мужчиной. Давний и дорогой подарок главы Синдиката Крайм-О, наследного принца Садахару Моримото.

В свое время, лет десять или пятнадцать тому назад, когда дети еще были совсем маленькими, Кеннету частенько доводилось бывать на Луизитании, проводить время, общаясь с криминальными воротилами Синдиката. Переговоры их касались покупки двадцати процентов копей услада-плюс – поистине бесценного для Корпорации приобретения. Кеннету удалось заломить дельцам Синдиката руки за спину и правдами и неправдами вынудить сойтись на приемлемой цене, но на финальном этапе сделки вмешался Отдел Благонадежности. Директор Холлис не мог не понимать, что подобная сделка катастрофически подорвет позиции Отдела в Гетто и, быть может, вовсе выведет бесценные копи услада-плюс из сферы государственных интересов.

Последовавшая за деловыми переговорами необъявленная война унесла жизни многих сотен сотрудников службы безопасности «Ланкастер Индастриз», элитных солдат и рядовых гвардейцев Синдиката, безымянных сотрудников Отдела Благонадежности… а также некоторых влиятельных чиновников, застреленных в лоб из снайперских винтовок или угостившихся за завтраком отравленным кофе, поданным им нежной женой или дочерью. Но, в действительности, дело закончилось пшиком. Кеннет отступил, а Холлис и Моримото улыбались друг другу при своих частых встречах, как ни в чем не бывало.

Воспоминание о той давнишней неудаче терзало Кеннета Ланкастера до сих пор, но, в целом, он мог сказать, что в его деятельной и насыщенной жизни блистательных побед насчитывалось куда больше, чем горьких поражений. Ему едва исполнилось семьдесят девять, он сильно пил, но все же находился не в самой плохой физической форме… и уж точно в куда более здравом и ясном рассудке, чем полагали многие. Да. Лет пять-десять он бы еще, пожалуй, протянул, радостно и широко улыбаясь.

А широко и радостно улыбаться было отчего. Личное состояние лорда Ланкастера оценивалось в шестьдесят миллиардов империалов – по облагаемым налогами официальным данным. Что уж говорить о данных неофициальных! Предыдущие сорок два года он возглавлял одну из крупнейших промышленных корпораций Империи, разделял и правил железной рукой, и забудьте о бархатной перчатке – потомственный аристократ, он не выносил этих сентиментальных глупостей. Перед ним заискивали официанты и раболепствовали министры. Он единственный на белом свете мог позволить себе фамильярно похлопать Императора Константина Шестнадцатого по плечу и назвать всемогущего благого Василевса «приятелем». А, когда ему становилось скучно, Кеннет отправлялся в картинную галерею, расположенную в левом крыле огромного фамильного особняка, и любовался длинной чередой парадных портретов своих именитых предков, включая самого именитого из них – лорда Джека Ланкастера, героя Освобождения, прославленного победителя Черного Триумвирата.

Но это было далеко не все.

Его преследовали призраки. Его любимая жена, его дорогая Елена, умерла. Его старший сын ненавидел его. Его дочь ненавидела его. Младшего сына он не видел пять лет и не знал, жив ли еще его ребенок, но знал наверняка, что сын ненавидит его. У него не было друзей, лишь соучастники в его преступлениях, а его преступления взывали к нему во тьме долгих, одиноких ночей, требуя возмездия.

Он слышал пение мертвецов. Он видел грядущий Армаггедон… Мрак, Гибель, Красную Смерть.

Он видел, как они идут за ним.

Что ж.

Настало время платить по счетам.

В самый последний миг перед тем, как его голова разлетелась в клочья, он успел улыбнуться.

Он их обставил, обставил.

Когда они пришли за ним в своих фетровых шляпах, плащах и серых костюмах, он был уже мертв.

Книга первая
Ассоциация Абсолютной Абстиненции
Год первый: Относительной Стабильности
Мартовские Иды-I

Монтеррей Милбэнк, Тридцать Седьмой Верховный Канцлер Империи всем сердцем ненавидел месяц март. Котам и дрянным поэтам этот сырой, промозглый, ветреный и слякотный месяц, быть может, и навевал мысли о любовном томлении, но Верховному Канцлеру напоминал исключительно о мартовских идах. В месяц март Милбэнк, как никогда, понимал, что находится в плотном окружении брутов и кассиев, мечтающих об одном – вонзить кинжал ему в сердце. Или в спину. Неважно. Главное, чтобы наверняка.

К сожалению, сходные чувства одиночества и паранойи обуревали Милбэнка и все прочие месяцы в году. Вот и сейчас, хоть был отнюдь не март, а самое начало января, Милбэнк, стоя перед картой Империи, распростертой на стене его кабинета, поеживался от пронизывающего насквозь знобкого, липкого, тошнотворного мартовского холода.

Вздрагивая, он смотрел на карту.

Империя была огромна. Восемьсот двадцать населенных миров, связанные высокоскоростными Би-магистралями и плотно охваченные сетью сверхдальней спин-связи. Численность населения – четыреста миллиардов человек, с учетом Особых Территорий, плюс четыре миллиона не-существ в Гетто на Эпллтоне. Административное деление: Первое и Второе Кольцо, а также Особые Территории, имевшие специальный административный статус автономии. Кольца, в свою очередь, подразделялись на Квадранты, администраторы которых назначались Верховным Канцлером и непосредственно подчинялись ему же. Дальше в табели о рангах самыми важными персонами становились губернаторы планет, наделенные на местах огромными полномочиями, избравшиеся свободным тайным голосованием.

Последнее в исторической перспективе являлось весьма недавним достижением. После Освобождения и подписания Пакта о Прогрессе, заключенном победителями Черного Триумвирата – лордом Джеком Ланкастером, правителем Свободной Торговой Колонии Францем Максимилианом и Императором Константином Первым – минуло пять столетий, из которых четыре Империя просуществовала в форме жесткой, централизованной, абсолютистской монархии. Но времена менялись. Первыми ласточками стал целый ряд неприятных инцидентов, связанных с большим количеством человеческих жертв, бунтами, повешением, колесованием и четвертованием императорских наместников. Особенных успехов на этом кровавом поприще в свое время достигли свободолюбивые салемские лендлорды. Размах мятежей на Салеме, Второе Кольцо, в свое время достиг столь неслыханных масштабов, что именно после тех событий Дворец счел благоразумным чуть ослабить поводья, и абсолютная монархия превратилась в монархию конституционную.

С высоты своего положения Верховный Канцлер Милбэнк, как никто иной, понимал, до чего формальным, на бумаге, оказалось это превращение. Даже по этой самой бумаге, что носила гордое название Конституция, Император сохранил большую часть своих абсолютных полномочий. Свободные выборы гарантировали зрелища, но хлеб – едва ли. Что касалось Имперского Парламента, то он существовал в качестве номинального института, смертельно напуганного и сытно прикормленного одновременно. Подобное положение вещей мало изменилось после последних выборов, на которых неожиданно и с довольно существенным перевесом победила Партия Новых Демократических Преобразований во главе с Милбэнком, вытеснив с лидирующих позиций, казалось бы, бессменную Консервативную Партию. Именно в качестве кандидата от ПНДП Милбэнк и занял свой теперешний высочайший пост.

Депутаты от ПНДП старались быть лояльными к Милбэнку, но в равной степени они старались быть лояльными к Императору, его богатым и знатным монархическим прихвостням из высшей аристократии, главе Священного Трибунала при Святой Единой Церкви архиепископу Райту, и особенно – к директору Отдела Благонадежности Блэку Холлису. Равно как и к любому, у кого хватало полномочий их запугать или денег, чтобы их подкупить. В свободное время демократические депутаты грызлись за кусочек сытного пирога с консерваторами, чьи позиции, между тем, все еще оставались весьма сильными как в самых высших эшелонах власти, так и на местах, особенно – в провинциях.

Консерваторам и вовсе было незачем миндальничать с Милбэнком, и они постоянно строили Верховному Канцлеру хитрые козни, громогласно распевая с высоких трибун любимую песенку консерваторов всех времен – песенку о старых, добрых временах, когда все было стократ лучше, чем сегодня и сейчас.

Будучи неглупым, Милбэнк ничуть не сомневался, что в старые, добрые времена все и впрямь было гораздо лучше… да вот жили-то они не в старые, добрые времена, а именно сегодня и сейчас. А дела сегодня и сейчас шли кое-как. Проблем у Милбэнка хватало по горло.

Например, свободолюбивые Особые Территории, которые никак не желали становиться Третьим Имперским Кольцом, включая главный рассадник сепаратизма и ереси – мятежную Дезерет.

Или Эпллтон с проклятым Гетто и проклятыми рудниками услада-плюс.

Или Лудд, где находилась Коммуна истинных луддитов.

Или Промышленная Зона Южная Венеция, где последние семь лет заправлял одиозный губернатор Винсент Вольф, по совместительству председатель Народного Трудового Альянса.

Или Луизитания – сточная канава Империи, обитель криминального спрута Крайм-О.

Дни Верховного Канцлера Монтеррея Милбэнка проходили в постоянной борьбе, в тревогах и искусных интригах, а ночи – в постоянном страхе, что они вот-вот придут за ним. Милбэнк не знал, кем именно были эти «они», но ему казалось, что однажды он узнает.

И ему определенно хотелось как можно дальше оттянуть момент своего прозрения.

Взгляд Милбэнка, поблуждав по карте, остановился на точке, отмеченной на карте алым флажком. ДЕЗЕРЕТ. Эпицентр не утихающего последние тридцать лет военного конфликта, зловещая купель яростного противостояния между имперскими властями и последователями отставного губернатора Джона Сэйнта, так называемыми сэйнтистами. Кровавая мясорубка, приведенная много лет тому назад в действие непомерными амбициями бывшего губернатора Дезерет, и так и не остановившаяся и по сию пору.

Вот его проклятье на день, его сегодняшняя головная боль, заноза в мякоти ладони. Милбэнк раздраженно раздавил в хрустальной пепельнице дорогую сигару с золотым ободком и проронил в переговорное устройство:

– Пригласите ко мне господина Холлиса.

Глава первая
Январские Календы

1

Смерть отца застала Кита врасплох.

Целый день он был занят как обычно – до полнейшего умопомрачения, а вечером они с Гордоном договорились встретиться и посидеть в тихой, уютной пивной. Но, едва они с комфортом устроились, едва смазливая официанточка подала им салат, фирменную тушеную ягнятину и выпивку, едва рука Кита потянулась к вожделенному после долгого рабочего дня стаканчику, надрывно заверещала спин-трубка.

Кит выудил из нагрудного кармана пиджака голосящий портативный спин-передатчик и невольно залюбовался компактным серебристым корпусом. Девятьсот Восемнадцатый, одна из лучших моделей в истории индустрии сверхдальней связи, великолепный дизайн, простота и функциональность, голосовое управление, высочайшее качество связи как на близкие, так и на сверхдальние расстояния. Спустя три стандартных года после выпуска, несмотря на минимальные затраты на рекламную кампанию, Девятьсот Восемнадцатые раскупались, как горячие пирожки. «Денежки, – ласково подумал, Кит, – да, денежки, денежки…»

– Кто там еще? – нетерпеливо поинтересовался Гордон, оторвав шурина от сладких мыслей о наживе и прибыли.

– Тереза, – ответил Кит, глянув на дисплей спин-трубки.

– Вот те раз. Я думал, Тереза…

– А она всегда так делает, как будто сам не знаешь. Всякий раз, когда я собираюсь выпить, даже когда я только подумываю об этом… а еще мясо. Спиртное. Соль, сахар, никотин, кофеин, холестерин. И зубная паста.

– Зубная что? Паста?

– Вот послушай. Уже десять лет я прошу Терезу не выдавливать пасту с середины тюбика. Прошу, умоляю, уговариваю ее, пытаюсь ей растолковать, что это некрасиво, выглядит отвратительно, раздражает меня до невозможности, прямо до белого каления доводит. Она всякий раз извиняется, обещает, что больше не будет, говорит «Ой, прости, я забыла, Кит» или «Ой, извини, дорогой», а иногда просто «Ой-ой». Хорошо, подумал я, в браке нельзя быть максималистом. Я решил пойти на компромисс. Я купил свой тюбик с пастой и поставил в отдельный стакан. Что, по-твоему, она стала делать?… Брать мой тюбик с пастой из моего стакана и выдавливать его с середины. Что ты гогочешь, деревенский ты олух!

– Лучше поговори с женой все-таки, а то она затаит зло, дождется своих женских недомоганий и прикончит тебя. А, если дамочка тебя прикончит в свой лунный период, это может послужить для нее смягчающим обстоятельством в суде.

Кит хмыкнул.

– Насколько смягчающим?

– Дамочку могут и оправдать. Удивительно сентиментальные нынче пошли присяжные.

Кит расхохотался, но все же решил ответить. Гордон работал адвокатом и знал, о чем толкует.

– Да?

– Почему ты сразу не отвечаешь? – прорыдала Терри в трубку.

Рыдания ее в первый момент не насторожили Кита. У жены частенько глаза бывали на мокром месте.

– Видишь ли, маленькая…

– Где ты?

– В пивной, – брякнул Кит.

– Сопляк, – весело сказал Гордон, со сладострастным причмокиванием присасываясь к пенной кружке бархатистого портера.

– С кем ты?

– С зятем.

– Что вы там делаете?

Что можно делать в пивной. Как думаете. Только честно и правдиво, без утайки.

– Дорогая, я утром говорил тебе…

– Твой отец.

Кит тоскливо поглядел на стаканчик целебного и горячительного, который в течение предыдущих двух минут безуспешно пытался донести до пересохшего рта, и поставил его обратно.

– Что случилось, Терри.

– Твой отец. Он… умер.

– Как?

– С ним произошел несчастный случай… а больше мне ничего не сказали… они хотят поговорить с тобой. Все они сюда приехали пятнадцать минут тому назад… они все здесь, и Мерфи – тоже. Ты должен поехать домой, немедленно, Господи Иисусе…

– Успокойся, дорогая, я скоро буду.

Рюмочку он все же донес до рта и выпил. Не пропадать же добру.

Когда они с зятем приехали в особняк, Терри встретила их в холле, бледная и перепуганная. В ее больших карих глазах стыли маленькие слезинки, и она больше обычного походила на олененка, за которым гонятся охотники… или голодные волки. Кит обнял жену и почувствовал, как быстро-быстро трепыхается ее сердечко.

– Извини, Кит, но они… все приехали… на своих черных механо…

– Шшш. Тише, маленькая. Не надо плакать. Иди, приляг. Гордон?

– Да. Пойдем, Тереза.

Он увел ее, Кит стянул пальто и перчатки, пригладил волосы, затолкал в рот мятную пастилку, смахнул с рукава пиджака невидимую соринку и вошел в гостиную.

Там творилось настоящее светопреставление. Совет директоров корпорации «Ланкастер Индастриз» в полном составе, включая председателя Виктора Мерфи. Правление Ланкастеровского Делового Центра – тоже в полном составе, включая главу правления Гофмана. И еще целая толпа Очень Важных Персон, как знакомых Киту, так и незнакомых. Сразу становилось понятно, что стряслось нечто чрезвычайное. Впрочем, к чрезвычайным событиям этим людям было не привыкать. Пока они дожидались Кита, у них стихийно организовалась небольшая вечеринка. Ливрейные лакеи сновали с серебряными подносами, обнося нежданных гостей закусками и напитками. Гости ели и пили, негромко, но оживленно, переговаривались. Но, едва вошел Кит, все разговоры мигом стихли, всякое движение прекратилось, и ему на мгновение показалось, будто он очутился в музее восковых фигур.

– Здравствуйте, – сказал он сухо.

– Здравствуйте, – отозвался Мерфи из глубин инвалидной коляски. – Как поживаете?

Кит поглядел на старика. Он тут был самым главным. Остальные – так, декорации, что-то вроде хора в древнегреческих трагедиях.

– Спасибо, не жалуюсь.

– Вы лучше-ка присядьте, молодой человек. Не ровен час, лишитесь чувств и грохнетесь в обморок. Нам всем будет неудобно.

Кит справедливо полагал, что, если вдруг грохнется в обморок, неудобно будет ему одному, и покачал головой.

– Выпьете что-нибудь? – не унимался Мерфи.

Кит опять покачал головой, силясь не скрежетать зубами. Он ничуть не сомневался, что старый хрыч проделывает это нарочно. А Мерфи, действительно, был очень старый хрыч. Ему стукнул сто один год, из коих последние шестьдесят семь он являлся бессменным председателем совета директоров Корпорации «Ланкастер Индастриз». Старик заслуженно носил прозвище Брадобрей – за вкрадчивую повадку доводить злополучные жертвы своих интриг и махинаций до помешательств, самоубийств, запоев, длительных тюремных заключений, апоплексических ударов и сердечных приступов.

В хорошем настроении Мерфи напоминал сытого вампира. В плохом – голодного. В обоих настроениях он вызывал отвращение. Самым отвратительным было то, что, несмотря на преклонный возраст, мозги у Мерфи работали, как метроном, и на покой он явно не собирался. «Он изводил еще сиятельного прадеда Кита, и сиятельного деда, и отца… а теперь заявился по мою душу», – подумал Кит, и не ошибся.

– Что ж, как угодно. Вы, наверное, понимаете, что мы здесь не просто так собрались… у нас плохие новости. Ваш отец. Кеннет, бедный мальчик, мы все так любили его. Так вот, сегодня вечером, ваш отец скончался и, по видимости, находится сейчас уже в ином, лучшем мире, – объяснил Мерфи и поглядел почему-то вниз.

Кит проследил за взглядом председателя совета директоров Корпорации и увидел малиново-красный великолепный ковер. Ниже был паркетный пол, еще ниже – подвал, еще ниже… пожалуйста, давайте обойдемся без сомнительных аллегорий.

– Как это произошло?

– Ваш отец находился у себя в кабинете, один. Вы сами знаете, у вашего папеньки в его рабочих апартаментах располагался целый оружейный склад… и его винный погреб располагался там же. Винный погреб и военный арсенал – скверное сочетание, смею заметить. Так вот, будучи не совсем трезвым, ваш несчастный отец взялся чистить лучевик. И…

– И?

– Вы меня понимаете.

– Нет, не понимаю, – безукоризненно вежливо промолвил Кит.

– И… бац!

Кит обернулся и увидел зятя, который вошел почти беззвучно и остановился на пороге необъятной раззолоченной гостиной. Мерфи тоже углядел Гордона и приветственно заулыбался.

– Герр Джерсей, и вы здесь, какая приятная неожиданность.

Гордон улыбнулся так кисло, что эту улыбку можно было класть в чай – вместо ломтика лимона.

– Здравствуйте.

– Полюбуйтесь, господа, – сказал Мерфи, ткнув в Гордона желтым, крючковатым указательным пальцем, – вот на диво многообещающий молодой человек, хоть и самых простых кровей. Настоящий, я бы выразился, провинциальный самородок. Ничуть не сомневаюсь, этот одаренный юноша далеко пойдет, и мы с вами еще много о нем услышим. Но пока со всем возможным почтением рекомендую вам герра Джерсея как одного из лучших адвокатов по уголовным делам нашей благословенной столицы, Форта Сибирь. На тот случай, если мы с вами, господа, кого-нибудь нечаянно ограбим или убьем.

Осталось лишь поразиться, сколько людей незамедлительно захотели воспользоваться услугами герра Джерсея и полезли в карманы за визитными карточками и бумажниками. Гордон замахал руками.

– Ох, ну не прямо же сейчас! Давайте проявим какое-никакое уважение к усопшему! Прошу прощения. Так что именно произошло, мистер Мерфи?

– Точно мы пока сказать ничего не можем, но, скорее всего, прежде, чем начать чистить оружие, их милость лорд Ланкастер, находясь в состоянии алкогольного опьянения, забыл вынуть из лучевика патроны, случайно нажал на спусковой крючок и выстрелил себе в лицо.

Гордон поковырял ковер носком ошеломляющего дорогого и преуспевающего адвокатского ботинка.

– Ишь ты. Вот те и раз.

– Ваша правда, герр Джерсей, вышло преглупо.

– Весьма похоже на неосторожное обращение с оружием, не правда ли.

– Да, герр Джерсей.

– Надо понимать, их милость скончался?

– Еще как скончался, герр Джерсей. Его бедная, многострадальная голова буквально расплескалась по кабинету.

Наступило долгое молчание.

– Значит, несчастный случай, – наконец, проговорил Кит, сжав челюсти.

– А вы считаете иначе? – с непритворным любопытством осведомился Мерфи, приподняв седые клочковатые брови, являющие разительный контраст с его лысой, как яйцо, головой.

– По-моему, момент отнюдь не подходящий соревноваться в остроумии. Вы ведь все равно как пить дать меня переплюнете.

Старик осклабился не без одобрения. Несмотря на молодость, Кит уже давно играл в эти игры и, без ложной скромности, играл блестяще. Когда ему исполнилось девятнадцать, отец назначил Кита своим первым заместителем и ввел в совет директоров. Весьма многие, потирая руки, стали ждать, когда зеленый неопытный юнец на своем очень важном посту сядет в большую и мокрую лужу. Напрасно. За минувшие девять лет Кит многих сам посадил в ту лужу, а кое-кого и с размаху ткнул в нее носом.

– Переплюну, молодой человек… само собой… но дело в другом. Еще слишком рано делать выводы. Тем не менее, уже сейчас можно сказать с большой долей уверенности, что это был именно прискорбный и нелепый несчастный случай. Неосторожное обращение с оружием. О намерениях свести счеты с жизнью ваш отец, насколько мне известно, речи не заводил. При мне, во всяком случае. Быть может, он вам что-то об этом говорил, молодые люди?…

– Нет, – сказал Кит.

– Нет, – сказал Гордон.

– Я так и думал. Зато нам всем, к сожалению, было известно о его нездоровом пристрастии к алкоголю. Что я, собственно, могу еще прибавить? Право, не знаю. Я лично уговаривал вашего отца обратиться за помощью в Ассоциацию Абсолютной Абстиненции, пройти курс лечения от алкогольной зависимости, но…

Кит оглядел холеные и бесстрастные физиономии всех этих Очень Важных Господ. Они походили на гробовщиков. Неудивительно, что у Терезы началась истерика.

– Знаю. Вы все старались помочь моему отцу.

– Да. Как и вы.

– Да. Как и я.

Мерфи чуть смягчился. Он относился к Киту с симпатией. Точнее, относился бы, не будь Кит сыном своего отца, и не носи он невероятно громкую, невероятно прославленную фамилию Ланкастер, которой соответствовал до кончиков отполированных ногтей. Сейчас он стоял и смотрел на них, высокий, светловолосый и поджарый, и взгляд его серых глаз был холоден и бесстрастен, хотя Мерфи мог дать руку на отсечение, что этот высокомерный породистый щенок выбит из колеи, ошарашен, напуган до полусмерти и до предела измотан. Слишком долго тянулось его ожидание… и слишком быстрой и внезапной стала развязка.

– Вы что-то хотели спросить у меня, Кристофер? Да?

– Я должен туда поехать?

– Я не могу вам запретить, но не вижу в этом смысла. На месте печального происшествия сейчас работают эксперты Отдела Благонадежности и сотрудники Гражданской Милиции. Мы также подключили нашу службу безопасности и проводим внутреннее расследование этого инцидента. Ни к чему вам путаться у них под ногами. Если понадобится, они сами вас найдут и с вами побеседуют. Да и зрелище… не стоит вам смотреть на это. Повсюду кровь и мозги. И репортеры, – прибавил Мерфи таким тоном, будто это были явления одного и того же деструктивного порядка.

При упоминании прессы Кит невольно дернулся.

– Я должен выступить перед ними с заявлением?

– Разумеется, должны, но не прямо сейчас. Мы с вами обсудим это позже. И не беспокойтесь. Мы возьмем на себя печальные формальности, связанные с похоронами, это наш священный долг.

Молчаливые джентльмены все, как один, кивнули в унисон словам Мерфи. Да, конечно; да, священный; да, долг.

– Я уже известил о печальном событии вашу младшую сестру и лорда Торнтона, нашего многоуважаемого второго исполнительного вице-президента, который, между прочим, уже несколько дней по неведомым мне причинам отсутствует на своем рабочем месте.

– Ричард женился; у него медовый месяц, – проговорил Кит сквозь зубы.

– По-моему, молодой человек, столь радостное событие в жизни лорда Торнтона не объясняет и не извиняет того вопиюще оскорбительного и вызывающего тона, в каком лорд Торнтон беседовал со мной. В любом случае, я надеюсь, что отныне и впредь он будет куда более ответственно и серьезно подходить к исполнению своих должностных обязанностей. Что ж. Приношу вам глубокие, искренние соболезнования.

– Весьма признателен, – сказал Кит.

– И последнее. Понимаю, вас сейчас беспокоит вопрос, насколько здраво и разумно ваш отец распорядился своей последней волей. Так вот, ни у меня, ни у кого из присутствующих не вызывает сомнений тот факт, что ваш отец, невзирая на всяческие прискорбные обстоятельства, распорядился своей последней волей весьма здраво и разумно. Иначе говоря, я уверен, нам всем будет чрезвычайно приятно сотрудничать с вами в вашем новом качестве главы Корпорации, продолжателя старинных и славных традиций вашей семьи. Я понятно выразился, милорд?

Куда уж понятней.

Король умер, да здравствует король. Новоиспеченному лорду Ланкастеру пришлось задержаться в гостиной, обсудить кое-какие детали и выслушать соболезнования. Гордон пошел на второй этаж – проведать Терри. Она лежала в кровати, свернувшись клубком под горой шерстяных пледов, и тихо всхлипывала. Гордон заставил ее проглотить ложку успокоительного и подал стакан воды. Терри сделала глоток и легла обратно, глядя на него затуманенными от слез карими глазами.

– Тише, тише, Терри. Полежи немножко, сейчас все пройдет.

– Несчастный случай, – прошептала она, – как такое возможно? Что они сказали?

– Старик был сильно под мухой, зачем-то взялся чистить оружие… и… случилось то, что случилось. Успокойся, Терри. Глубоко вдыхай и выдыхай. Правильное дыхание – первейший залог душевного и физического здоровья. Ты знала об этом?

– Н-нет. А что они еще сказали?

– Что-то там про продолжателя традиций старинного, славного рода.

– О, Господи… значит… отец оставил все Киту?

– Да. Своеобразная манера выражаться у этих господ. Ни слова не молвят в простоте. Ничего…

Гордон осекся на полуслове, когда двери распахнулись, и в спальню влетела его жена. Виктория ворвалась, как наряженный в шелка, меха и драгоценности, торнадо, и зачастила с порога, взволнованно захлебываясь:

– Ох, Тереза, я только что узнала о папе, схватила головастика, и мы сразу приехали. Ужас, что творится, возле нашего дома уже собрались репортеры, их человек триста, не меньше, они все спрашивали о папе, я еле выбралась оттуда. И тут они уже тоже собрались, вопят и орут. Никита сказал мне, что, если они не заткнутся, он сам пойдет и спустит на репортеров собак. А все эти люди из совета директоров теперь перед ним раскланиваются и целуют руки, это ведь значит, что папа все оставил ему? И…

– Добрый вечер, – ввернул Гордон, когда жена прервалась, чтобы глотнуть воздуху.

Виктория замолчала и хлопнула длинными ресницами. Унаследованные ею от матери дивной лепки точеные славянские скулы слабо порозовели.

– Ох. Добрый вечер, пупсик. Добрый вечер, Тереза.

– Ах, Виктория, какое несчастье, – прошептала Тереза, – мне так жаль.

– Несчастье? – изумилась Виктория. – Какое еще несчастье? Ах, ты про папу. Что с тобой, глупая курица? Тебе плохо?

– Терри чуточку расстроена, – сказал Гордон, – сейчас подействует успокоительное, и все пройдет. Может быть, ты тоже выпьешь ложечку успокоительного?

– Я? Ха! Нет!

– Так я и думал, – пробормотал Гордон, поднялся, помог жене выпутаться из собольей шубки и чмокнул в атласную щечку. Виктория скорчила гримаску.

– Фу. Почему ты такой небритый… и пахнешь пивом… как пивной бочонок?

– Я ведь тебя не спрашиваю, почему ты всегда такая красивая…

Виктория и впрямь была ослепительно красива. Высокая, тоненькая, грациозная, каждым дюймом стройного холеного тела она источала негу и соблазн. У нее были длинные светлые волосы, прекрасные серые глаза, аккуратный носик, перламутрово-розовые ушки и ротик, сладостный и благоуханный, как цветущий яблоневый сад. Еще она была умна, хитра, коварна, донельзя испорчена и вконец избалована. И старшего брата, и законного мужа она крепко держала под каблучком изящной туфельки, и нещадно изводила обоих – из искренней любви. Остальных Виктория изводила с разными целями, зачастую просто из интереса, чтобы посмотреть, что получится. Пока получалось весьма удовлетворительно – паника, хаос, крупные разрушения, многочисленные человеческие жертвы.

– Пупсик, – прощебетала она, – сколько раз я тебе говорила, что ненавижу, когда ты пьешь свое мерзкое, вонючее пиво, дышишь им и потеешь им же?

– Да. Ты говорила. Миллион раз говорила. Где наш ребенок.

– Не волнуйся, Макс в детской, с няней, спит, как сурок. Тереза? Да что с тобой? Подожди секунду, я сейчас.

Виктория быстро метнулась в ванную, принесла оттуда смоченное ледяной водой полотенце, присела рядом с Терри, положила ей на лоб и скомандовала:

– Успокойся. Дыши глубоко и ровно. Вдыхай и выдыхай. Небольшой приступ паники, ничего страшного, мы сумеем это пережить.

– Я так испугалась, когда они все сюда приехали. Я подумала, что-то случилось с твоим братом, – прошептала Терри одними губами.

Виктория нежно погладила ее по золотистым волосам.

– Глупенькая курица, ну, что с ним может случиться?

– М-много в-всякого, – прошептала Терри, ужасаясь.

– Вот, пожалуйста. У Терезы типичный невроз, – мигом поставила ей диагноз Виктория и, необычайно восхищаясь своей проницательностью, поглядела на супруга, но тот оказался настроен скептически.

– Нет. Никакой это не невроз, а обычная типичная любовь, циничная ты дамочка.

– А я где-то слышала, что любовь это и есть невроз. Особенная разновидность невроза, – туманно припомнила Виктория.

Невзирая на свое подавленное и угнетенное состояние, Терри не сумела не заметить, что Гордон голоден, как, наверное, и обожаемый муж. Она попробовала встать, но не сумела. Сердце еще частило и пропускало удары, в горле стоял удушливый ком, а перед глазами плыла зловещая красноватая дымка. Виктория заметила ее слабые трепыхания.

– Что такое, Терри?

– Надо бы распорядиться насчет ужина, мальчики наверняка голодные.

Виктория фыркнула.

– Мужчины! Им бы только что-нибудь сожрать. Вечно они тащат в рот всякую гадость. Это у них, я знаю, сосательный рефлекс.