Текст книги "Когда сбывается несбывшееся… (сборник)"

И тут на кухне неожиданно появляется явно третий лишний – квартирантка Оля в красиво облегающих лосинах, в ярком коротком топике, из-под которого немного видно юное стройное тело.

– Доброе утро, Анна Степановна, – обращается девушка к хозяйке, стараясь не замечать ее гостя.

– Ой, Нютка, я и не знал, что ты – Степановна…

По всему видать, что Вася уже тяпнул, и «тормоза» явно спущены. Он с интересом, бесцеремонно разглядывает девушку, что, естественно, замечает Анюта.

Квартирантка открывает морозильную камеру холодильника и достает оттуда небольшую пиццу в целлофановом пакете.

– А у вас духовка работает? – обращается девушка к Анюте, держа в руках замороженный кусок теста.

– А зачем тебе она? Я – хозяйка, и то никогда ею не пользуюсь, – говорит вдруг с раздражением в голосе Анюта.

– А вот и плохо, что не пользуешься… хоть бы раз мне пирогов испекла, – встревает в женский разговор Вася.

Анюта смотрит с досадой на Васю. И с откровенной злобой – на хорошенькую квартирантку, ожидая, когда же та, наконец, уйдет из кухни.

– Ну, ничего, можно и на сковороде пиццу разогреть, – спокойно, как бы не замечая раздражения хозяйки, говорит квартирантка.

Девушка включает газовую конфорку. Наливает воды в новый, купленный ею недавно чайник, и уходит к себе в комнату. Но она еще несколько раз будет входить в кухню и выходить, проверяя, не подгорела ли пицца, не закипела ли вода в чайнике… И каждый раз, ерзая на стуле, на нее жадными глазами будет смотреть Вася. И все больше будет хмуриться от этого Анюта. Она выпивает еще рюмочку для поднятия испорченного настроения. Увы. В воздухе уже завис конфликт. И наконец, при очередном появлении квартирантки на кухне, Анюта взрывается.

– Да что ты расшасталась туда-сюда полуголая, дай людям хоть поесть спокойно…

– Вы мне что-то сказали? – переспрашивает квартирантка Оля, снимая наушники.

– Вась, ну ты глянь на нее…Уши позалепила, – свирепея еще больше, сказала Анюта. – А я говорю: нечего шастать, дай людям поесть спокойно.

– Нюта, ты не права, – неуклюже пытается выступить дипломатом Вася. – Ну, что ты прицепилась к молодой и красивой девушке?

Вася только подлил масла в огонь. Его слова занозой вонзились в Анютино сердце.

– А я, значит, – старая и некрасивая?

– Ну, я думаю, вы тут как-нибудь без меня разберетесь, – говорит Ольга, кладя разогретую пиццу на тарелку и собираясь уходить с кухни.

Но, видимо, задетая неожиданной грубостью хозяйки, останавливается.

– Никак не пойму, в чем вы меня конкретно обвиняете?

– А в том, что ты при чужом мужике ходишь полуголая, – зло сказала съехавшая с тормозов хозяйка квартиры.

– Так вам одежда моя не нравится? – насмешливо и слегка удивленно переспрашивает квартирантка. – А я от ваших умопомрачительных халатов каждый день в обмороке валяюсь… Но мне бы и в голову не пришло делать вам замечание. А вот что мне действительно не нравится у вас, так это то, что ваш приятель ворует у меня продукты из холодильника, пользуется моими шампунями, шарит в моих вещах, когда я в институте…

Анюта, для которой эта информация стала откровением, вопросительно смотрит на Васю.

– Нюта, это поклеп, – нагло, не моргнув глазом, парирует выпад против него Вася.

– Я из общежития ушла, чтобы пожить спокойно, а попала…

– Культурная какая, – перебивает девушку Анюта, почувствовав Васину солидарность. – Не нравится – ну, и катись на все четыре стороны…

– Да я сегодня же съеду от вас, запальчиво говорит обычно спокойная Оля. – Вот только хочу напомнить, что деньги вы взяли у меня за два месяца вперед, а прожила я у вас всего дней десять. Я пойду вещи собирать… а вы вычтите с меня за прожитое, а остальное верните.

При слове «деньги» Анюта как-то сразу сникает. А Вася сразу засуетился, засобирался на работу.

Обиженная Ольга решительно направилась к себе в комнату упаковывать вещи. Она понимала, что абсолютно ни в чем не виновата. Как квартирантка, она не сделала ничего недозволенного хозяйкой: не приводила к себе в гости друзей, никогда не возвращалась поздно, чтобы не беспокоить женщину, да и, вообще, жила тихо, как мышка. Даже про выходки этого придурка решила промолчать, понимая, что он – хозяйский «хахаль». Уж очень место ей это подходило: институт был в двух остановках автобуса от дома, где она сейчас жила. Обратно из института она вообще ходила пешком. И вот – приехали…

Упаковав половину вещей, Ольга позвонила своей подруге Анжеле по мобильнику и обрисовала ситуацию, в которой она неожиданно оказалась.

– Ой, не могу, – покатываясь саркастическим хохотом и не переставая при этом еще жевать что-то, сказала подруга. – Она приревновала тебя к этому сантехнику-лимитчику? Ой, не могу… В какой же дурдом ты попала. Мне сразу эта корова не понравилась. Да, ладно. Не переживай ты так. Поживешь у меня, пока найдешь что-нибудь приличное. Родители возражать не будут. Я за тобой заеду, возможно, с ребятами.

Проводив вдруг засобиравшегося в выходной день почему-то на работу Васю, Анюта закусила губу. Язык мой – враг мой… Известно это. И в душе она уже себя корила за все. Ну, чего взъерепенилась на квартирантку? Да все из-за Василия этого. Из-за денег можно было бы потерпеть хотя бы эти два месяца. А там бы видно было…

Психологом не была даже изучающая разные умные дисциплины будущий экономист Ольга. А уж, что было говорить об Анюте? Однако, обе женщины стали жертвами расхожего житейского постулата, который гласит прописную истину: «В чужом доме нельзя быть лучше молодой хозяйки». Старух в квартире не было. Стало быть, молодой хозяйкой объективно и была Анюта. (Да и субъективно, уж конечно, сама она себя старой никак не считала). Так что все, что произошло, было где-то предопределено. Только никто об этом не догадывался: ни обиженная, ни за что и ни про что квартирантка Ольга, ни досадовавшая сама на себя хозяйка квартиры.

В то время, как бывшая квартирантка Оля (теперь уже бывшая) упаковывала свои вещи, закрывшись в комнате, Анюта, тем временем, выскочив на лестничную площадку, нервно нажимала на кнопку звонка квартиры соседки, моля бога, чтобы та оказалась дома.

Дверь открылась и в ней, наконец, показалась немного заспанная физиономия бабы Нюры.

– Ой, баб Нюр, выручай! – начала с порога Анюта, не дожидаясь приглашения.

Обе женщины прошли в небольшую комнатку, обставленную незамысловатой мебелью шестидесятых годов.

– Да что случилось-то? – не могла взять в толк пожилая женщина.

– Понимаешь…Срочно деньги нужны….сколько есть. Потом, потом, вечером все расскажу…

Баба Нюра, видя такую горячку соседки, молча открыла створку какого-то «шкапчика». Из «шкапчика» достала картонную коробочку. Из коробочки – целлофановый пакетик. Из него – еще один пакетик: бумажный, из которого, наконец, извлекла деньги.

– На. Тут восемьсот рублей. Пересчитай… Деньги счет любят, – сказала соседка, с любопытством глядя на Анюту.

Анюта тем временем засунула руку в карман халата, вытащила оттуда помятые купюры и нервно пересчитала все вместе с деньгами соседки.

– Все равно не хватает, – качая головой, сказала Анюта.

– Да что случилось у тебя-то? – опять спросила баба Нюра.

– Ой, спасибо, выручила, баб Нюр, – подскакивая и ничего не объясняя, сказала Анюта. – Вечером зайди, поговорим. Сейчас не могу.

Сумки квартирантки Оли стоят уже у порога. Девушка наклонилась над одной из них, пытаясь получше застегнуть «молнию». В полуоткрытых дверях Анютиной квартиры со скучающим видом топчется подруга Оли – Анжела.

Из комнаты выходит Анюта. В кулаке ее зажаты завернутые в бумажку деньги. Она подходит к своей, теперь уже бывшей квартирантке. Момент, весьма неприятный для всех.

– Вот…деньги, – стараясь быть спокойной, говорит хозяйка квартиры.

Красивая девушка Оля, которой ужасно хочется, чтобы вся эта история поскорее закончилась, берет завернутые в бумажку деньги и, не глядя, хочет засунуть их в сумку.

– Пересчитай, – с презрением глядя на Анюту, говорит Анжела.

Ольга нехотя пересчитывает деньги.

Анюта окаменела. И, кажется, вросла в пол своей крохотной прихожей.

– Так тут вроде не хватает, – произносит девушка, то ли брезгливо, то ли безразлично поводя плечом.

– Сколько? – не унимается подруга.

– Рублей шестьсот, – констатирует бывшая квартирантка.

– Ничего себе, – возмущенная подруга Оли открывает рот, чтобы что-то сказать хозяйке квартиры…

Но в это время на лестничной площадке появляется юноша лет двадцати пяти. Это парень Анжелы – Игорь.

– Девчонки, ну, сколько можно вам сигналить? Чего вы тут застряли?

– Игорешка! Привет! Бери вот эти сумки, – радостно воскликнула Ольга, которую явно утомило сегодняшнее выяснение отношений и которая уже настроилась на другую волну – «уходя, уходи».

Бывшая квартирантка разворачивается спиной к бывшей хозяйке и, не прощаясь, выходит из квартиры.

Анюта все в той же застывшей позе стоит перед открытой дверью в прихожей. У нее сердце стучит в ушах. Она слышит удаляющиеся по лестнице шаги и возмущенный голос подруги Ольги.

– А я бы этого так ни за что не оставила… С какой стати ты ей двадцать долларов должна дарить? Ненавижу… ненавижу весь этот люмпен-пролетариат…

Анюта, наконец, выходит из ступора, закрывает дверь и быстро идет к окну кухни. Она осторожно, из-за занавески, смотрит в открытое окно на свою бывшую квартирантку и ее друзей.

У машины стоит, поджидая компанию, еще какой-то симпатичный парень. Он целует Олю и распахивает перед ней дверцу автомобиля. Через минуту машина отъезжает.

И только сейчас женщина, наконец, вздыхает с облегчением.

Нервное напряжение дня не проходит бесследно. Анюта устало садится на неудобный кухонный табурет, который явно мал для ее округлых форм. Глаза у нее на мокром месте. Затем она поднимается и направляется в ванную, чтобы смыть слезы.

Здесь на старой полочке женщина вдруг обнаруживает красивую перламутро-розовую баночку с кремом, которую забыла квартирантка. Она бережно берет баночку в руки, как нечаянную радость, открывает, вдыхает какой-то невозможно изысканный аромат и плачет навзрыд. Из старого крана довольно заметной струйкой в ванную течет вода…

Вечером того же дня в кухне Анютиной квартиры сидят хозяйка и соседка баба Нюра. Они пьют чай с лимоном и печеньем «курабье». У Анюты, вид, как у побитой собаки.

– Ишь, как все обернулось. Кто ж знал, – вздыхая, говорит баба Нюра. – Значит, девку приревновала ты…

– Молодая… ученая… обеспеченная, куда там. Пожила б с мое, – в сердцах ответила Анюта.

– А ты чужую жизнь на себя не примеряй, – рассудительно заметила баба Нюра. – Зависть – самое последнее дело. – И добавила, вздохнув, – а я вот теперь себя виноватой чувствую. Это я, старая дура, совет неправильный тебе дала. Не учла, что охламон этот твой вертится. Тебе не квартирантку надо было пускать, а квартиранта – паренька какого-нибудь…

После этого совета бабы Нюры Анюта пару дней приходила в себя. Но деньги-то нужны ей были позарез. И вообще, как хорошо, когда деньги есть в кошельке. Не успела она им порадоваться… Пришлось возвращать. Да и долги у нее со всех сторон. А кто поможет? В общем, вздыхай – не вздыхай, а вечером третьего дня Анюта опять разложила у себя на кухонном столе все ту же потрепанную газету «Из рук в руки», опять долго водила пальцем по объявлениям, напечатанным очень мелким шрифтом, пока не нашла то, что ей было нужно.

Через несколько дней она вновь маячила в цветастом халате все в том же окне своей кухни. Вот она снова приветливо машет кому-то… На этот раз – студенту-очкарику, который выгружает из такси сумки и коробки с книгами.

Она приветливо встречает его на пороге своей квартиры и провожает юношу в комнату квартиранта.

Анюта вновь с радостью загружает в пустой холодильник продукты, купленные на деньги постояльца. Опять пересчитывает деньги в кошельке. Хорошо, что они есть. Может, благодаря им, продержится до обещанной зарплаты.

Прошло уже две недели, как у Анюты появился новый квартирант. А Василий все не объявлялся. Да и Анюта сама ему звонить не хотела, помня, как быстро он слинял в той неприятной ситуации с симпатичной квартиранткой…

И вот как-то вечером раздается звонок в дверь. Анюта открывает, а на пороге – ухмыляющийся и поддатый Вася с бутылкой водки в руке.

– А я тут сантехнику чинил неподалеку. Дай, думаю, загляну к Анюте, на огонек… Пустишь, или как?

– Да проходи, проходи, – говорит Анюта, явно обрадованная позднему гостю.

Вскоре на столе – поздний ужин, скорее похожий на обед… Анюта наливает в глубокую тарелку дымящиеся щи, кладет в них большой кусок мяса. На сковородке, стоящей на подставке, яичница с поджаренными сосисками.

Василий разливает водку в большие рюмки.

– Вась, мне хватит. Мне ведь на работу в шесть часов вставать. Да и тебе достаточно. Ты лучше ешь: мясо, сосиськи вот, – мягко, с мягким знаком после «с» на народно-московском наречии говорит Анюта, пододвигая ближе к своем дружку сковороду.

– Намек понят… Нют, не переживай, – говорит Вася самодовольно. – Ох, и щи у тебя хороши…

– И сиськи-сосиськи тоже, – Василий резким движением пытается ущипнуть Анюту за грудь.

Женщина кокетливо «ойкает» и изворачивается, а Василий успевает ущипнуть ее за округлый бочок.

– И бочка – как окорочка, – продолжает свои любовные шуточки с «гастрономическим намеком» Василий, опрокидывая рюмку водки.

Затем наливает еще.

Какое-то время спустя, Анюта, выводит из кухни Васю, с трудом выговаривающего слово «апартаменты» …

Уже ночь. Она включает в комнате ночник.

– Вась, раздевайся…

Женщина помогает изрядно подвыпившему и потяжелевшему мужчине раздеться, а сама выходит в ванную.

Возвращается, ложится, смотрит на Васю, который уже отключился. Женщина гладит его по плечу, зовет по имени, и наконец, трясет. Все бесполезно. В ответ – какое-то мычание.

Анюта еще раз разочарованно смотрит на Васю, выключает ночник и уже в темноте звучит усталый и разочарованный голос Анюты.

– Никакой женской радости нет от тебя, Василий…

Утро следующего дня. В кухне Анютиной квартиры завтракает новый постоялец – худосочного вида очкарик лет двадцати двух. Он ест яичницу с маленькой сковородки и запивает ее чаем со сгущенным молоком, при этом лениво заглядывая в какой-то учебник.

В это самое время просыпается Вася, уснувший в Анютиной постели. Он озирается по сторонам, плохо соображает, как человек «с большого бодуна». Его мучает сильная жажда. Спотыкаясь и цепляясь за предметы, Вася направляется на кухню в своем «коронном виде» – семейных трусах в цветочек и босиком.

Плохо соображающий Вася останавливается на пороге и смотрит на юношу, который сидит за столом и ест, уткнувшись в книгу.

– Не понял, – произносит Вася, тупо уставившись на незнакомца.

– А-а-а, здравствуйте, – говорит, вставая и жуя, квартирант-студент. – Вы – Вася? Меня хозяйка предупредила. А я – Коля…

Вася продолжает тупо смотреть на худосочного юношу в майке и шортах до колен, в которых летом обычно ходят на пляже. Затем подходит к плите, чтобы по привычке попить воды из чайника. Но чайник только что закипел. Вася хватает его и тут же ставит обратно на плиту, успев при этом облить кипятком свою босую ногу.

Тупо соображающий и к тому же обозленный Вася – не попил и обжегся – возвращается на исходную позицию: в проем дверей крохотной кухни.

– Так-так. Значит, Нютка про меня трепалась… А я, значит, не нюхом, ни слухом, – говорит он, наполняя маленькое воздушное пространство кухни «перегаром». – Вот уж бы никогда не подумал, что эта рыхлая стерва на два фронта пашет. На молоденьких ее потянуло…

Кажется, что округлившиеся глаза студента Коли вылезут сейчас из очков.

– Да вы что… Я всего лишь квартирант, я комнату здесь снимаю.

– Так и я квартирант такой же, – говорит Вася, ухмыляясь.

– Ну, ладно, мне в институт пора, – миролюбиво говорит студент, убирая банку сгущенки в холодильник.

– А, значит, на образованных потянуло, – говорит Вася, не шелохнувшись в проеме двери.

Молодой человек останавливается перед загороженной Васей дверью.

– Дайте пройти, – говорит квартирант.

– Щаас… – Вася делает обманное движение, словно освобождая дорогу, – дам…

И сильным ударом бьет юношу в лицо. Студент отлетает, ударяясь головой о буфет. У него падают и разбиваются очки. Из носа течет кровь…

Далее следуют события, которые, наверное, забавно было бы изобразить в ускоренном темпе немого кино. Мы бы увидели, как квартирант-студент с заклеенным пластырем носом и подбитым глазом, без очков, пакует свои вещи и книги в коробки. Увидели бы, как Анюта извиняется и просит его остаться. Но студент непреклонен. А это значит, что ему надо вернуть часть денег за непрожитые дни.

Анюта снова, сломя голову, бежит к соседке бабе Нюре, чтобы занять денег. Видим снова бабу Нюру, которая лезет в старый «шкапчик», достает оттуда картонную коробочку, из коробочки – целлофановый пакетик, из него – бумажный, из бумажного – деньги, которые дает Анюте.

Анюта вновь достает из кармана своего цветастого халата бумажные купюры. Складывает их вместе с деньгами соседки, пересчитывает. Бежит к себе в квартиру и отдает всю сумму квартиранту-студенту.

Обиженный и ни за что побитый студент уходит «по-английски».

Мы снова видим Анюту, наблюдающую из окна кухни. Она машет рукой молодому человеку, но тот, не подняв головы, садится в машину к какому-то частнику и уезжает.

Все это было бы, возможно, смешно в быстром мелькании кадров немого кино. Но в жизни…

Вечером того же дня Анюта и баба Нюра пьют чай с лимоном на кухне.

– Ну, ничего у тебя не ладится с квартирантами… Просто невезение какое-то, – говорит пожилая соседка, вздыхая.

Анюта, в расстроенных чувствах, машинально поглощает в неимоверном количестве баранки, посыпанные маком.

– И аспид-василиск твой малахольный без конца путается под ногами, – продолжает тему «невезения» соседки баба Нюра.

Соседка задумывается на какое-то время. Потом радостно хлопает себя по лбу. Она, конечно, не знает слова «эврика», но…

– И как это я раньше не додумалась! Ну, конечно же… Девку нельзя – ты ревнуешь. Парня нельзя – хахаль твой ревнует. Значит, чего остается?

Баба Нюра вопросительно смотрит на Анюту, давящуюся баранкой.

Анюта пожимает плечами.

– Семейных тебе надо пустить, вот чего! Мужа и жену. Только без детей, конечно. У вас – пара получается, у них – тоже пара. Для равновесия…

– А и правда…баб Нюр, у тебя голова соображает, – соглашается Анюта. – Да и деньги мне нужны очень. Все еще с долгами по квартплате никак не расплачусь, да и пообносилась вся.

И снова Анюта просматривает все ту же, уже изрядно потрепанную газету «Из рук в руки», снова кому-то звонит. Вот она опять в цветастом халате у окна кого-то высматривает… Наконец, к ее подъезду подъезжает машина, из которой выходят мужчина и женщина. Они задирают головы вверх, и Анюта приветливо машет им рукой с третьего этажа.

В заранее распахнутые Анютой двери входят мужчина и женщина с большими клетчатыми сумками «челночников». Эти «челноки» и есть новые квартиранты Анюты. Крупного телосложения мужчина лет сорока. И не уступающая ему в размерах женщина лет тридцати пяти, которую можно охарактеризовать одним словом – «гром-баба».

От их габаритов и огромных сумок в маленькой прихожей хрущевской квартиры сразу становится тесно.

– Да вы не волнуйтесь, мы сейчас сумки приберем, – вежливо, как бы извиняясь, говорит мужчина. – Мы вообще-то на вещевом рынке работаем. С утра до вечера на работе. Даже в выходные. Точнее – в выходные тем более. Приходим только спать.

Анюта провожает новых квартирантов в комнату, где они будут жить.

– А комната какая малюсенькая, – недовольно замечает женщина, заглядывая в двери.

– Десять метров, – констатирует Анюта.

Пока женщина ходила за сумкой, Анюта поинтересовалась у нового постояльца: «А чего ж вы переехали, если вы жильцы такие выгодные? Целый день на работе, дома вас почти не бывает?»

Новый квартирант, окидывая взглядом фигуру Анюты в облегающем халате и делая лукавые глаза, негромко, но откровенно, признался: «Да бабе моей показалось, что хозяйка квартиры, где мы жили, глаз на меня положила»…

В это время новая квартирантка заходит в комнату, садится на полуторную тахту. Под тяжестью женщины старая тахта заскрипела и зашаталась.

Женщина достала из дамской сумочки два паспорта и протянула их Анюте.

– Вот наши паспорта. Можете проверить. Мы действительно муж и жена. Люди порядочные. Чистоплотные…

– Верю, верю, – улыбаясь, говорит хозяйка квартиры. Вы, значит, Мария, а ваш муж – Владимир.

Время позднее. Анюта ложится спать. Завтра ей, как всегда, рано вставать. Но она не может уснуть. Ворочается. Ей мешают голоса из кухни, где поздно ужинают новые постояльцы. Потом льется вода в ванной, падает металлический таз… Наконец, все стихает.

Не успевает Анюта вздохнуть с облегчением, как начинаются другие ночные звуки. Слышен скрип пружин тахты в соседней комнате. Анюта включает свет.

Старый, выцветший деревянный эстамп на стене, на котором изображен горный перевал, двигается по стене в такт звукам из соседней комнаты, пока не соскакивает с гвоздика, на котором он еле держался. Падает со стуком.

В это же самое время в комнате квартирантов что-то стукает и катится по полу.

Анюта стоит посередине комнаты в ночной рубашке и прислушивается.

– Вот ироды… Колесико от тахты отлетело, – говорит она с досадой. – Надо завтра не забыть его приколотить.

Женщина смотрит на будильник, который показывает час ночи, качает головой и выключает свет.

Вечер следующего дня. Анюта не спит и не выключает свет. Она смотрит на начавшееся движение эстампа на стене, слышит вчерашние звуки за стеной. Эстамп начинает двигаться все сильнее. Женщина подскакивает и держит его рукой, чтобы он не упал. В это время за стеной опять что-то громко стукнуло, и что-то покатилось.

– Опять колесико отвалилось, – вздохнула Анюта.

Так прошел месяц. И Анюта стерпелась с новыми постояльцами. А что поделаешь – деньги-то нужны. Квартиранты действительно все дни, включая выходные, торговали на рынке. А приходили, практически, только ночевать.

Как-то было воскресенье. На кухне бойко хозяйничали постояльцы. В раковине – размораживалась курица. На столе были свалены кучей продукты. Видно, что квартиранты только что откуда-то приехали.

В кухню входит Анюта. Она хочет просто попить чаю. Но на кухне ей – хозяйке – места нет. Она протискивается к плите, чтобы включить чайник. И в тесноте крохотной кухни сталкивается с грудью и животом «гром-бабы».

Мария при этом зычно хохочет.

А Анюта, которую все это жутко раздражает, делает усилие над собой и, улыбаясь, интересуется: «Празднуете что-то сегодня?»

– Да просто сегодня денек у нас удачный случился, – делится радостью квартирант Владимир. – Покупатель оптовый попался. Вот и освободились пораньше. Хотим это дело отметить…

– Понятно. А я тоже сегодня гостя жду, – неожиданно разоткровенничалась хозяйка квартиры.

– Вот и отлично. Может, посидим все вместе вечерком, поужинаем? Все веселее будет, – говорит квартирант, обращаясь то ли к своей жене, то ли к Анюте.

– А что, я не против, – говорит его жена Мария. – Вот только тесновато у вас.

– Да за это не беспокойтесь. Мы в большой комнате стол накроем… И то правда: вместе живем, а поговорить толком некогда, – отвечает Анюта, тоже вдруг загоревшись идеей общего застолья.

Воскресный вечер. В Анютиной комнате – застолье. За столом попарно квартиранты – Владимир и Мария и Анюта с Василием. В воздухе уже царит то оживление, когда все выпили и закусили.

– Предлагаю выпить за мужскую солидарность! – подмигивает Владимир Васе, чокаясь с ним.

– Нют, добавь картошечки и грибочков, – по-хозяйски распоряжается Василий, выпивая и окидывая взглядом стол.

Анюта уходит на кухню.

– А вот еще такой анекдот… – продолжает Вася, откликаясь на призыв к «мужской солидарности».

– Да ну вас с вашими анекдотами. Надоели, – говорит Мария, вставая и направляясь в сторону совмещенного санузла.

Вася досказывает неприличный анекдот и мужчины хохочут, снова чокаются и выпивают.

– Слушай, Васек, – пользуясь моментом, что они остались одни, тихонько говорит Владимир, – а давай нашими бабами махнемся… Подпоим их еще чуток и…

Вася, хоть уже и пьян, но все же еще соображает, «откуда ветер веет».

– Так я и думал… Значит, заездила тебя твоя баба, – говорит Вася, усмехаясь. И тут же свирепея, добавляет, – а ты, значит, на Нютку мою глаз положил?

Вася встает, тянется через весь стол, хватает квартиранта-мужа за расстегнутый ворот рубашки и бьет со всего маху. При этом Вася задевает свою тарелку с едой и рюмку, которые падают на пол и разбиваются.

В это время на кухне Анюта накладывает в тарелку вареную картошку, щедро посыпая ее жареными опятами. Она слышит, долетающие из комнаты звуки бьющейся посуды и голоса мужчин, которые разговаривают явно на повышенных тонах. Быстро направляется туда.

А тут уже вовсю драка…

– Да вы что, мужики, – пытается разнять дерущихся мужиков женщина.

В потасовке ее толкают, она роняет тарелку с картошкой и грибами на пол.

На шум в комнату спешит квартирантка Мария. Не разбираясь, в чем дело, но видя, что ее мужик побит, «гром-баба» дает тумака Анюте так, что та отлетает на диван. Затем от ее тяжелых ручищ достается и Васе. Неожиданно «гром-баба» падает, поскользнувшись на жареных опятах, рассыпанных по полу.

– Да ты чего ручищи свои мужицкие распустила? Хоть бы спросила, из-за чего драка, – огрызается Василий, пользуясь моментом, пока упавшая грузная женщина приходит в себя.

В это время Владимир, опасаясь, что Вася сейчас проговорится, снова начинает потасовку, стараясь заткнуть ему рот.

За Васю вступается Анюта, оттаскивая от него обозленного постояльца. И под защитой Анюты Вася успевает выкрикнуть визжащим голосом, как побитый щенок из-под лавки: «Да ты хоть знаешь, что твой мужик предлагал? Бабами поменяться… На Нютку мою позарился»…

Мария, поднявшись с пола, недовольно потирает ушибленный бок и осмысливает услышанное. Разворачивается в сторону своего благоверного. Тот начинает пятиться…

– Так ты опять за старое, стервец проклятый, – говорит обиженная и разгневанная женщина.

Далее начинается потасовка, выражаясь спортивным языком, «другой весовой категории». Все падает, рушится, разбивается…

Вася и Анюта пятятся, боясь попасть под горячую руку.

А в это самое время по мере нарастания шума в Анютиной квартире, баба Нюра проявляет беспокойство. Она несколько раз прикладывает ухо к стене. Затем не выдерживает и выходит на лестничную площадку.

Баба Нюра оставляет дверь своей квартиры открытой и тихонько подходит к двери соседки. Слышит крики, доносящиеся оттуда, но зачем-то еще прикладывает ухо к двери и только после этого нажимает на кнопку звонка.

Дверь открывается. На пороге – перепуганная и поцарапанная Анюта с растрепанными волосами.

– Ой! Убиваются, – только и может выговорить она, подразумевая своих квартирантов.

Баба Нюра, испуганно и молча, пятится к двери своей квартиры.

С лестничной площадки в открытую дверь видна часть ее прихожей. В углу на маленькой тумбочке стоит телефон. Баба Нюра хватает трубку телефона и набирает всего две цифры.

– Милиция? Ой, убивают!

– Кого? – спрашивает голос в телефонной трубке.

– Соседку! – докладывает баба Нюра.

– Говорите адрес, – отзывается дежурный на сигнал взволнованной женщины.

Звонок в дверь Анютиной квартиры. Анюта распахивает двери настежь. На пороге – два стража порядка. Один – пожилой мужчина. Другой – совсем молоденький милиционер.

– Что тут у вас происходит? Попрошу всех предъявить документы, – строго говорит милицейский чин, что постарше.

…Комната, где вчера происходило застолье, как после погрома: на полу валяется сорванный карниз со шторами, в старом серванте выбиты стекла… Анюта с какой-то примочкой на лбу от головной боли сидит на диване и разговаривает все с той же сердобольной бабой Нюрой.

– И почему я такая невезучая? Одни убытки. Посуды сколько побили. Теперь мне еще какой-то штраф надо оплатить или налог за квартирантов. Первый раз о таком слышу.

– Да кто ж знал… Были бы жильцы спокойные – никакой милиции и никакого налога. Тебе ведь деньги нужны…

– Ой, как нужны. Не то слово, – откликается Анюта. Но квартирантов больше не буду пускать. Тяжело с чужими людьми жить…

Анюта задумывается.

– Я вот тут как-то думала, баб Нюр. Может, имя у нас какое-то несчастливое? Вот смотри: все мы Аньки – ты, я, моя баба Аня-покойница. И все – одинокие бабы по жизни…

– Да ерунда все это. Просто случайно совпало так, – ответила соседка. – Ведь твоя баба Аня была замужем. Ты знаешь. Просто война началась. Мужик ее погиб. Больше у нее никого не было. Может, верность хранила…А может, никто путный больше и не попался. Да и мужиков после войны не хватало.

– Мужиков всегда не хватает. И сейчас тоже, – откликаясь на больную для себя тему, констатирует Анюта.

– А вот ты, баб Нюр, почему замуж так и не вышла? – спросила она у соседки.

Баба Нюра задумывается.

– Если бы в деревне своей рязанской осталась, обязательно бы вышла. А вот в Москве – нет, – сказала пожилая женщина. – Я, ведь, как и ты, девчонкой в Москву приехала. На стройку по лимиту устроилась. Общежитие дали. Девки, что побойчее были, с такими же общежитскими парнями крутили. Кто замуж выходил, а кто матерями-одиночками становился… И тем, и другим сначала давали комнату в семейном общежитии. Потом – комнату в коммуналке. Потом, если повезет, отдельное жилье. А на нас – одиночек – никто внимания не обращал. Наша очередь на жилье не двигалась совсем…

Баба Нюра замолчала на время. Потом вздохнула и продолжила.

– Вот тебе повезло. Ты хозяйкой этой квартиры в двадцать пять лет стала. Опять же – благодаря своей бабе Ане (царство ей небесное). А я в свою квартиру въехала, когда мне сорок пять стукнуло… Какое тут замужество? Нарадоваться не могла, что мне отдельную дали. А многих, таких как я, по коммуналкам рассовали. Знаешь сколько по Москве таких вот одиноких баб, руками которых Москва строилась, мыкаются по коммуналкам и грызутся с соседями на старости лет…

– Да и я немало – восемь лет в общаге прожила, – глухо отозвалась Анюта.

– Ты – восемь, а я – двадцать девять, – парировала соседка.

– Ужас, – содрогнулась Анюта.

– Да тебе чего грустить-то. Молодая еще… Да к тому же, свое жилье есть. А знаешь пословицу – «была бы постелька, а милый найдется», – лукаво добавила баба Нюра.

– Да что-то плохо он находится… Я, баб Нюр, ночью иной раз проснусь, рядом мужик со мной сопит, Василий этот. А у самой такая тоска на душе… Все равно себя одинокой чувствую. Весь сон переведу, а тут и будильник уже звонит на работу.

– Ну, ты, видать, из тех баб, которым хорошо только тогда, когда у них штамп в паспорте стоит, – немного критически замечает баба Нюра.