Текст книги "Шокирующая живопись"

История десятая
Когда гений – третий лишний

Поль Гоген

В наши дни для большинства известность Поля Гогена связана с его пребыванием на острове Таити и с картинами, которые он там написал. Но Гоген впервые оказался в Полинезии, когда ему было уже 42 года и большая часть жизни была за спиной. Позади были годы, полные испытаний, даже лишений, а также удивительных странствий, неожиданных поворотов, сближений, расставаний, скандалов и предательств, и конечно, любовных историй. Обратимся к событиям, которые случились за несколько лет до Таити, став одним из поводов к отъезду Гогена.

Как известно, среди предков Гогена были не только французы, но и перуанские индейцы, от которых Полю достались яркая внешность и независимый харизматичный характер. Где бы Гоген ни появлялся, он становился лидером, его слушали друзья, ему подражали молодые коллеги, в него влюблялись женщины. Но однажды и ему пришлось оказаться в роли третьего лишнего. Случилось это в маленьком поселке Понт-Авен на побережье в Бретани, тогда бывшей дальней провинцией, где патриархальная жизнь неторопливо текла в согласии со старинными кельтскими традициями. Именно возможность уединения и тишины, а также природные красоты и, что было для непризнанных художников очень важно, более доступные цены на еду и жилье, привлекли в бретонские деревни многочисленных живописцев. В 1886 году к художественному кружку в Понт-Авене примкнул и Поль Гоген, обретя здесь душевный покой и интересные темы для творчества, а также нового друга и сторонника своих взглядов на искусство – молодого художника Шарля Лаваля.

Вскоре двое друзей, Гоген и Лаваль, строят планы о дальних странствиях на край света, хотя пока эта идея побега от цивилизации носит смутный характер. Накопив средства на дорогу, друзья-художники отправляются в заморские страны с целью найти новую натуру для своих картин. Их выбор падает на Панаму, где в это время идет стройка века – Панамский канал, где в качестве инженера работал родственник Гогена. По приезде Лаваль и Гоген пробуют писать картины, но им мешают финансовые проблемы и непростые отношения с местными властями. Друзьям пришлось даже наняться в качестве землекопов на строительство канала. Заработав денег, наши странники перебрались летом 1887 года на остров Мартинику, который был французской колонией в Карибском море. Это было судьбоносное решение, поскольку тропические пейзажи заворожили художников, они создали несколько новаторских работ, именно на Мартинике Гоген влюбился в экзотику южной природы. Но на острове друзей ожидали не только тропические виды, но и тропические болезни, они по очереди спасали друг друга от приступов малярии и через несколько месяцев вынуждены были вернуться на родину.

Путешествие, такое тяжелое и мучительное с бытовой точки зрения, дало мощный прорыв в творчестве, Гоген испытал на практике, что его будущее как великого художника находится вдали от Европы. Когда же изможденные после недугов, но окрыленные своим талантом друзья вернулись в Понт-Авен, они познакомились со вновь прибывшими молодыми коллегами, среди них были Эмиль Бернар и его сестра Мадлен. Эта встреча заставит Гогена и Лаваля задержаться на бретонских берегах. Теперь они составили творческий триумвират по конструированию нового живописного языка, который позже получит название «синтетизм», их картины становятся все более дерзкими и самобытными. Именно в это лето 1888 года Бернар включил коллег в игру – обмен автопортретами, он сам написал автопортрет с маленьким портретом Гогена на фоне. Такой же автопортрет с маленьким портретом Эмиля пишет и Гоген, к этому перформансу присоединяется и Ван Гог, который находился в Провансе, он присылает свой автопортрет и просит Лаваля в свою очередь ответить тем же. В результате мы имеем четыре автопортрета художников, выполненных в одно лето на волне легкого дыхания из духа игры и состязательности. Дружеская и творческая атмосфера у обитателей Понт-Авена продолжалась несколько месяцев, пока дружбу не разрушила любовь.

Предмет этой любви – сестра Эмиля, Мадлен Бернар, юная девушка 17 лет, любимая модель для картин своего брата, среди которых особенно знаменитой была композиция «Мадлен в лесу любви». Эмиль написал несколько ее изображений в духе символизма, на которых Мадлен предстает в возвышенном бесплотном образе, идеализированном и обобщенном, весьма далеком от реальной земной мадемуазель Бернар. А настоящая Мадлен была очаровательна и жизнерадостна. Как пишет Перрюшо в своей книге о Гогене: «Несколько экзальтированная, фантазерка и идеалистка, она разделяла „мечты о прекрасном“, защищала брата перед родителями и поддерживала своим безудержным восхищением. Мадлен также обедала в маленьком зале пансиона и увлеченно следила за ходом дискуссий, аплодируя каждый раз, когда импрессионисты наносили очередной удар академикам. Она стала как бы „музой“ группы Гогена». Мадлен искренне восхищалась талантом Гогена, называя его великим художником. В итоге оба друга – и молодой застенчивый Лаваль, и 40-летний самоуверенный Гоген, имеющий за плечами непростой семейный опыт, – влюбились в поэтичную барышню, да так, что каждый сделал Мадлен предложение руки и сердца.

Эмиль Бернар

Автопортерт с портретом Гогена. 1888

Луи Анкетен

Портрет Мадлен Бернар 1892.

Известен портрет Мадлен, написанный Гогеном в эти месяцы, на нем молодая девушка совсем не похожа на кроткие образы, написанные ее братом, как, впрочем, и на описания современников. Автор относится к своей модели иначе, она для него земная женщина, со своим характером, но в закрытой позе, с лукавым взглядом, чувствуется, что у героини есть своя тайна и портретист ее не знает. Так художник в Гогене оказался проницательнее «бывалого мужчины – дикаря», как он себя сам называл. Будучи уверенным в успехе, Поль признался девушке в любви, и тут прозвучал гром среди ясного неба – оказалось, что Мадлен, несмотря на свой пиетет перед Гогеном, уже давно влюблена в Шарля Лаваля, и что он тоже предложил ей выйти замуж и они уже помолвлены. Разрушенные надежды и уязвленное самолюбие Поля послужили причиной ссоры с Лавалем и даже с Бернаром. В отчаянии и озлоблении он пишет натюрморт «Фрукты» с искаженным лицом Мадлен в глубине как намек на низменные сладострастные чувства молодых людей и посылает картину бывшему другу.

Все эти эмоциональные встряски вкупе с трагическим разрывом с Ван Гогом, произошедшим зимой того же года в Арле, утвердили Гогена в окончательном понимании своего экзистенциального одиночества. Душевные терзания толкали Поля на резкие высказывания и необдуманные поступки, это породило устойчивый миф о неуживчивом характере Гогена. Он ясно осознал, что единственным его спасением как художника может стать только полная перемена жизни – «перезагрузка». И он выбирает Океанию как модель иного мира с другой природой и другими красками, другими людьми и другим языком, другими радостями, невзгодами, победами, потерями и, конечно, с другими историями любви. Но главное – с будущими шедеврами, которые сделают имя Гогена известным всему миру.

А что же чета Лавалей? Они поженились в 1889 году, были счастливы и любили друг друга. Только, увы, судьба отпустила для них счастья совсем немного, через пять лет их погубила чахотка. Шарль Лаваль, безусловно, очень талантливый художник, так и не успел прославиться, как его кумир Поль Гоген. А его молодая супруга так и осталась неразгаданной и таинственной особой. Какой она была на самом деле – эфемерной, как персонаж Бернара, или более чувственной и скрытной, как у Гогена, а может быть, она была соблазнительной искусительницей, как на портрете Луи Анкетена, друга их семьи, написанном в 1892 году? К сожалению, ранняя смерть Мадлен окутала эту историю флером недосказанности.

История одиннадцатая
Картина для закрытого просмотра

Франсиско Гойя

Эта история могла произойти только в Испании, поскольку именно в этой стране конфронтация между темпераментным менталитетом испанцев и аскетичной суровостью всемогущей инквизиции отличалась особой остротой и накалом. Испания подарила миру прославленную школу живописи: виртуозно написанные испанские портреты и образы святых, жанровые и батальные сцены украшают лучшие музейные собрания мира. Но вот чего невозможно встретить в залах испанской живописи, так это обнаженной женской натуры. В то время как итальянцы, а затем фламандцы и французы век за веком изображали спящих Венер и купающихся Диан, испанцы целомудренно умолкали, и не потому, что не ценили красоту, а потому, что всесильная и бдительная инквизиция могла отлучить от церкви художника-отступника. Но из правил всегда есть исключения: в Испании это был Диего Веласкес, именно он впервые среди соотечественников создал шедевр в жанре ню – картину «Венера с зеркалом». Работа получилась на редкость элегантной и сдержанной, это был истинно испанский ответ роскошной и чувственной картине Тициана с подобным сюжетом, которую Веласкес мог видеть во время поездки в Италию. Легенда гласит, что полотно Веласкеса настолько понравилось королю Филиппу, многолетнему покровителю художника, что король заботливо скрывал Веласкеса от недреманного ока церковного суда, а потом выхлопотал для него как национального гения и благочестивого католика специальное разрешение.

С тех пор более ста лет никто из живописцев не рисковал идти по стопам автора «Венеры с зеркалом», пока на испанской земле не родился еще один гениальный мастер – Франсиско Гойя, обладатель, к тому же, независимого характера. Именно он стал автором второй картины в истории испанской живописи, написанной в жанре ню. Но у Венеры Веласкеса и новой ню кисти Гойи нет ничего общего, кроме их всемирной известности. У Гойи и его героини была совсем другая история, более земная, страстная, полная опасностей и загадок.

Появление этой скандальной картины напоминало заговор посвященных, в котором участвовали помимо автора еще двое важных действующих лиц – заказчик и натурщица, тоже отчаянные строптивцы, поскольку все трое «заговорщиков» знали, что решились участвовать в опасном предприятии. Самые «безобидные», с точки зрения инквизиции, причины были у автора холста. Когда Гойя написал запретную картину, он был в зените славы и успеха, в эти годы он работал при дворе над королевскими портретами, в то время его связывали пылкие отношения с герцогиней Каэтаной Альба, которая также была моделью для нескольких его шедевров. Творческая активность мастера требовала расширения круга тем и образов, и Гойя стал автором ню, решая чисто художественные задачи.

Заказчиком картины выступил Мануэль Годой, личность одиозная, герцог и премьер-министр, самый влиятельный политик в Испании на рубеже XVIII–XIX веков. Карьера Годоя была подобна сказочной истории, поскольку он происходил из мелкопоместного дворянства и достиг высот власти и богатства благодаря своей… привлекательной внешности. Начинал молодой красавец свой путь, как и многие фавориты в этом галантном веке, со службы в гвардии, где своей статью пленил взоры будущей королевы Марии-Луизы. Роман королевы и Мануэля продолжался много лет, в течение которых фаворит получил все возможные титулы, звания, награды и должности. Полтора десятка лет Годой фактически управлял страной, не только оставаясь любовником королевы, но и сохраняя дружбу ее августейшего супруга короля Карла IV.

Франсиско Гойя

Портрет Мануэля Годоя. 1801

Франсиско Гойя

Семейный портрет короля Карла IV и Марии-Луизы. 1801

Хосе Мадрасо и Агудо

Портрет Хосефы Тудо, графини де Кастильо 1810–1815

В 1797 году его личная жизнь делает крутой поворот, в его доме появляются сразу две женщины. Сначала он встретил молодую эффектную девушку Хосефу Тудо, бедную, но амбициозную, она очаровала всесильного министра настолько, что он поселил Пепиту, как ласково называли барышню, у себя во дворце. Узнав об этой связи, королева решила женить взбалмошного Мануэля на своей кузине графине Чиччоне. После свадьбы во дворце Годоя кров и стол делили одновременно обе дамы. «Справа от Годоя сидела принцесса, слева – Пепита Тудо… Я был в недоумении, – писал Гаспар де Хавельянос, которого Мануэль однажды пригласил к себе на обед. – Я не мог есть, и едва стало возможным, откланялся». Самого Годоя эта более чем пикантная ситуация только забавляла, он упивался своей властью и бросал вызов и обществу, и церкви. Видимо, чувство гордыни и подвигло Годоя обратиться к Франсиско Гойе с необычной просьбой – написать прекрасную Пепиту в образе традиционной испанской горожанки – махи. Необычность просьбы заключалась в том, что картины должно было быть две – на одной маха будет одета в испанские одежды, а на другой она будет обнажена.

Возможно, еще одной причиной появления двойной «Махи» явилось то обстоятельство, что здесь же, во дворце министра, находилась в это время и «Венера» Веласкеса, которая в XVIII веке сменила несколько владельцев и оказалась в коллекции Годоя. Естественно, Гойя видел шедевр своего кумира и втайне мечтал повторить исключительный поступок Веласкеса – написать женское ню. Гойя, который, кстати говоря, портретировал всех участников этой истории, включая монархов, самого Годоя и его законную супругу, работал над этим заказом вдохновенно, учитывая новизну и смелость задачи. В отличие от Веласкеса Гойя писал не римскую богиню, художник стремился передать земную чувственность и даже эротичность реальной женщины, поэтому он избрал очень смелую композицию – Маха-Пепита развернута к зрителю, она смотрит, не отводя глаз, она не испытывает смущения, это уверенная в своей красоте женщина, она горда и счастлива.

Результатом тщательно скрываемых сеансов позирования стали два шедевра – «Маха одетая» и «Маха обнаженная», они близки по композиции и идентичны по формату, поскольку должны были обрамляться одной рамой. В этой раме имелся хитрый механизм, который позволял одной работе прятаться позади второй. Обычные посетители министра видели только «пристойный вариант» с одетой махой, для избранных и доверенных лиц первая картина поднималась вверх и… маха оставалась без одежды. Таким образом тайну запрещенной ню удавалось хранить несколько лет, вплоть до падения и ареста Мануэля Годоя. При обыске обнаружилась и секретная «Маха обнаженная», и тут к делу подключилась инквизиция. Гойю вызвали в суд для объяснений, но в начале XIX века, когда Испанию лихорадило и в стране войны сменялись революциями, обвинения в непристойности уже не имели такого резонанса, художника оставили в покое, а картины отправили в Королевскую академию живописи как пособие для студентов. Лишь в ХХ веке обе «Махи» заняли свое достойное место в Прадо.

А что же Годой и Пепита? Годой потерял не только свою власть, но и состояние, он был выслан из страны, вместе со своей возлюбленной Пепитой он прожил еще много лет во Франции. Теперь у Пепиты было другое имя, еще будучи министром Годой добился для нее титула графини де Кастильо. Когда скончалась его законная супруга, они смогли обвенчаться, в их семье уже подрастали двое сыновей. Судя по всему, Мануэль и Пепита действительно любили друг друга, и свидетельством этому остались две картины, на которых влюбленная женщина ждет своего возлюбленного.

История двенадцатая
Портрет принцессы той…

Ганс Гольбейн

Захватывающая история шести браков английского короля Генриха VIII поражает разнообразием жанров, в ней есть место и высокой трагедии казненной гордячки Анны Болейн или умершей в расцвете лет кроткой Джейн Сеймур, и бытовой драме скандального бракоразводного процесса с несчастной Екатериной Арагонской, и авантюрному роману с элементами черной комедии, закончившемуся казнью легкомысленной Екатерины Говард. И даже триллеру последнего брака везучей Екатерины Парр, пережившей короля. Но самым небывалым даже на этом фоне был фарс короткого четвертого брака с принцессой Анной Клевской, в сюжетных поворотах которого ключевая роль была отведена портрету кисти знаменитого живописца Ганса Гольбейна.

О том, чтобы вступить в брак четвертый раз, Генрих задумался после того, как стал приходить в себя после неожиданной кончины третьей и, как подтверждают многие источники, искренне любимой супруги Джейн Сеймур, которая умерла родами, подарив венценосному мужу наследника. Королю на тот момент было 46 лет, он надеялся обзавестись еще одним сыном, помня о том, как ненадежен единственный наследник, поскольку сам смог занять престол после скоропостижной смерти своего старшего брата. Для этой цели необходима была новая молодая королева, и Генрих обратился к услугам придворного портретиста Ганса Гольбейна, немецкого мастера, который после победы лютеранства в родных землях лишился церковных заказов и перебрался через Ла-Манш по приглашению английского двора. Гольбейн отправился к европейским дворам с целью написать портреты-презентации возможных невест, предварительные переговоры с которыми были проведены главой правительства Кромвелем.

Но тут и канцлера, и короля, и художника ожидал неприятный сюрприз. Оказалось, что репутация Генриха Тюдора как потенциального жениха сильно испорчена его предыдущими супружествами. Громкий развод, казнь и ранняя смерть не украшали «королевское резюме», и «брачные скауты» английского монарха получали отказы и терпели фиаско. Гольбейн даже не успевал добраться до кандидатки в королевы, как надобность в портрете отпадала сама собой. Так произошло, например, с Марией де Гиз, принцессой Лотарингского дома, которая отличалась стройной и высокой фигурой, что импонировало Генриху, и он стал «прощупывать почву» на предмет матримониальных планов. На что Мария дерзко заявила, что хоть она и высока ростом, но шея у нее короткая, для Генриха и его палача не подойдет, намекая на казнь Анны Болейн. И очень быстро вышла замуж за извечного противника Тюдоров, шотландского короля Якова V.

В следующий раз Гольбейн отправился в Нидерланды написать портрет герцогини Миланской, в девичестве Кристины Датской, которая в 16 лет, после скорой кончины супруга Франческо Сфорца, осталась юной вдовой и жила в Брюсселе у своей тетушки. Кристина, несмотря на нежный возраст, оказалась на редкость благоразумной барышней и в ответ на предложение о браке сказала: «Будь у меня даже две головы, я бы и то подумала, стоит ли идти за Его Величество. Сердце мое к нему не расположено, а разум постоянно напоминает, сколь опасно быть супругой Генриха Английского. Тетка моя Екатерина погибла от яда, Анну безвинно казнили, а третья жена умерла оттого, что ей не давали покоя после тяжелых родов…» После первого отказа в дело вмешался могущественный дядюшка датской принцессы император Карл V, которому на тот момент был важен союз с Англией, он стал настаивать, переговоры затягивались, что дало время художнику написать портрет для жениха. Гольбейн приложил все усилия и, надо отдать мастеру должное, написал шедевр, прекрасный лаконичный глубокий портрет девушки с доброжелательной улыбкой и с твердым взглядом. Она еще носила траур, поэтому на портрете героиня одета в темное платье без украшений. Портрет был направлен в Лондон, переговоры продолжались несколько месяцев, но Кристина сумела отстоять свое решение и в брак с Генрихом, который был старше ее на 30 лет, не вступила. А через два года вышла замуж за герцога Лотарингского Франсуа, родила четверых детей и пережила Тюдора на полвека.

Тем временем политическая ситуация на континенте изменилась и Генриху надо было укреплять протестантские ряды против Рима, он обратил свое внимание на многочисленные немецкие княжества, тем более что число вероятных кандидаток сильно уменьшилось. Остановились на Анне, сестре герцога Клевского, одного из немецких владетельных князей, снова отрядили Ганса Гольбейна с деликатной миссией изобразить предполагаемую невесту. У художника на этот раз было мало времени и всего один трехчасовой сеанс, поэтому он решил делать поясной портрет с фронтального ракурса.

Ганс Гольбейн

Портрет Кристины Датской 1538

И далее вступает в силу общеизвестная легенда о том, что портрет весьма понравился жениху, стороны договорились о бракосочетании. Но когда Анна прибыла в Англию, король был крайне разочарован оригиналом, который значительной уступал портрету чертами лица, статью и ростом. К несчастной принцессе (хотя, как стало ясно позднее, скорее счастливой) навсегда пристало клеймо сказанных королем грубых слов: «Она похожа на фламандскую кобылу». Кстати говоря, насколько 23-летняя Анна была шокирована обрюзгшим 50-летним королем с ужасной язвой на ноге, история умалчивает. И король стал сразу же подумывать о расторжении скоропалительного брака, поскольку никакого наследника с четвертой женой у него получиться не могло, ведь они целыми ночами… играли в карты. Благодаря своему легкому и кроткому характеру, а также умению быстро ориентироваться в непривычной обстановке Анна смогла приобрести дружеское расположение короля и остаться в живых. Она сразу же согласилась на развод, получила титул сестры короля и обосновалась в прекрасном английском замке, обретя свободу и материальную независимость. Пожалуй, Анна Клевская – самая удачливая из всех шести жен Генриха VIII.

Ганс Гольбейн

Портрет Генриха VIII 1536

Но остался вопрос: какую роль в этой почти водевильной истории сыграл портрет Гольбейна? Представляется, что казус с комплиментарным портретом – только повод, на который ссылались придворные историографы. Дело в том, что Гольбейн – предельно правдивый, достоверный живописец, стоит только посмотреть на его всемирно известные изображения Эразма или Томаса Моора. А уж как шокирует даже современного зрителя его «Мертвый Христос» своим предельным натурализмом! Король потому и доверял ему такую миссию, что знал «жизнеподобность» его портретов. Ведь за краткое время пребывания на троне третьей жены Генриха Гольбейн успел написать ее портрет, на нем Джейн Сеймур далека от приукрашивания. И потом, ведь есть и другие портреты Анны Клевской, например, написанный в это же время портрет немецкого художника Бартоломеуса Брейна, тоже очень точного мастера. На нем Анна весьма похожа на пресловутый портрет Гольбейна. Поэтому, как считают современные исследователи, дело было совсем не в портрете и даже не во внешности принцессы, которая, скорее всего, действительно не понравилась королю своей провинциальной несветскостью. Но и это не стало бы причиной развода, королева была еще молода, а светские навыки – дело наживное, главная причина состояла в том, что геополитика снова сделала крутой разворот за тот год, пока шли переговоры и свадебные торжества. И союз с маленьким герцогством для Англии был уже не актуален, а капризный король уже увлекся фрейлиной Анны – молоденькой Екатериной Говард, портрет которой Гольбейн едва успел завершить, так как пятый брак оказался таким же коротким, но только его развязка стала кровавой. А вот портрета шестой супруги великий мастер написать не успел, в 1543 году его не пощадила чума. Шестая свадьба Генриха, с Екатериной Парр, состоялась в этом же году, и свидетельницей со стороны невесты на ней была сестра короля – Анна Клевская, любимица Фортуны.